Текст книги "Вдова Клико. Первая леди шампанского"

15
Блистать своим отсутствием

Вдова Демер стоит у длинного дубового стола и надписывает этикетки на дюжине графинов. Запахи китового жира в фонарях и мела пробуждают в моей памяти образ бабушки так явственно, словно она тут, рядом со мной. Я берусь рукой за мой тастевин и обхожу лужу на полу пещеры, чтобы не испортить красные туфельки, подарок Франсуа ко дню рождения.

– Откуда все эти вина? – спрашиваю я у вдовы Демер.

– Мы смешиваем вина из разных хозяйств и разных лет, чтобы сбалансировать их вкус, текстуру, содержание танина и другие характеристики. – Она привязывает последнюю этикетку кожистыми пальцами, которые обветрились, по моим прикидкам, на четырех дюжинах сборов винограда.

Первый графин помечен 1798 годом.

– Это год, когда мы поженились, тогда все лето шел дождь, – говорю я, вдыхая слабый аромат вина. – Тогда было слишком много воды?

– Я впечатлена, – говорит вдова Демер. – Виноградники любят пить воду. Но чем сильнее у них стресс, тем лучше вкус вина.

Я подношу нос к следующему графину.

– В 1799 году было жарко и безоблачно, и сок едкий, насыщенный.

Вдова Демер пятится и подозрительно вглядывается в меня.

– Как вы это делаете? Вы ведь ничего не попробовали.

– Так, случайно угадала. – Я не могу признаться ей в своем проклятии – сверхчувствительном Носе.

Вдова Демер подносит к моему носу новый графин.

– А что вы чувствуете тут?

– Спелая черная смородина, как у моей бабушки в ее деревенском доме.

Бумажные старческие веки вдовы прищуриваются.

– Кто ваша бабушка?

– Мари-Барб-Николь Юар-Ле-Терт.

– Теперь все понятно. Мне надо было раньше сложить два плюс два.

– Вы знали мою бабушку?

Вдова Демер поднимает фонарь и разглядывает мой нос.

– Много лет назад она сказала мне, что у ее внучки сверхчуткий Нос. Это были вы?

– Тогда я училась жить с моим сверхчутким носом, хотя он приносил мне много неприятностей.

– Как это так? – Она изучает одну сторону моего носа, затем другую.

Я надуваю щеки, вспоминая скепсис и неприязнь людей, когда я говорила им про свой Нос.

– Люди глядели на меня с подозрением, когда я чувствовала запах приближавшегося дождя или предсказывала нападение саранчи. Я ощущаю запах катастроф, которые люди предпочитают не замечать. В годы Большого террора всюду было столько крови, что я могла дышать только сквозь шарф.

– Они могли бы гильотинировать и вас, решив, что вы ведьма. – Вдова Демер содрогается.

– Эта мысль мне нравится, – смеюсь я.

Она садится рядом со мной на лавку.

– Ваша бабушка искала кого-то, кто продолжил бы талант ее отца к изготовлению шампанского. Сверхчуткий Нос – это подарок судьбы. – Она тычет пальцем в мой тастевин. – Это от нее?

– Да, он перешел ко мне от моего прадеда Рюинара.

Час за часом мы смешиваем новые комбинации, взбалтываем, нюхаем и делимся мыслями, пока не получаем смесь, которая нас устраивает. Кюве, говоря языком виноделов.

– Что будет с вином, которое не пойдет у нас на кюве? – спрашиваю я.

– Мы сохраним его на будущее, чтобы использовать этот винтаж при изготовлении смесей – ассамбляжей. Секрет хорошего шампанского – правильный кюве.

– Значит, винодел должен помнить характеристики винтажных вин, чтобы создавать новое шампанское?

– Вам это не составит труда, – отвечает вдова. – А Франсуа знает про ваш Нос?

– Франсуа первым догадался, что у меня сверхчуткий Нос, даже раньше меня. – Его имя отзывается тоской в моей груди. – За последние две недели я не получила от него ни слова. – Что ж, пожалуй, я пойду. Лизетта ждет меня к обеду.

Она трогает пальцем мой нос.

– Доверяйте вашим инстинктам, мадам Клико. Виноделы продали бы душу дьяволу, чтобы обладать тем, что вы унаследовали от прадеда.

Красный человек шевелится в дальнем уголке моего рассудка.

– Надеюсь, что дело не дойдет до этого.

Идя домой, я пытаюсь вспомнить каждое слово из стихотворения, которое Франсуа прислал в последнем письме.

 
Место на моей груди, куда ты кладешь голову, такое холодное.
Моя талия, где лежит твоя рука, покинута и одинока.
Без звуков твоего голоса в моих ушах звенит пустота.
Мой голос стал хриплым и безжизненным.
Мои пальцы немеют без прикосновений к твоей коже.
Мой язык стал никчемной тряпкой без вкуса твоих губ.
Я как зимнее поле жду, когда твой весенний дождь пробудит меня.
 

Из кастрюли, бурлящей на огне, Лизетта зачерпывает мне тушеную баранину.

– Лизетта, кто научил вас так вкусно готовить? Ведь вы швея по профессии.

– Шеф-повар в Версале не пускал меня в свою кухню, но каждое утро я помогала его кухонной служанке, тоже вдове, как я, раскладывать кушанья на тарелки: биф бургиньон, кассуле, луковый суп… Услада для души!

– Как чудесно пахнет. – Я гоняю по тарелке морковь, картошку, кусочки ягнятины, чтобы восхитительный запах пробудил у меня аппетит.

Лизетта берет мою руку и водит старыми пальцами по моей ладони.

– Что же вам говорит моя ладонь? – спрашиваю я.

– Что вы должны написать Франсуа, чтобы он возвращался домой. – Она сжимает мою руку и уносит нетронутую тарелку.

– Это так очевидно?

Я пишу Франсуа на адрес постоялого двора, где он остановился, и прошу вернуться. Он мне нужен.

16
Борода еще никого не делает философом

Я читаю при свете коптящего китового жира «Руководство по виноделию» Шапталя и погружаюсь в таинственную алхимию вина. Распускающиеся почки виноградной лозы, почва, источающая земляной аромат на летнем солнце, ливень, дочиста промывающий листья, – все участвует в волшебном процессе изготовления вина.

За стенами дома воет ветер, и Ментина, дрожа, забирается ко мне на колени. Как нам не хватает для поддержания духа задорной цыганской мелодии! Но скрипка мужа стоит в углу и молчит.

Внезапно распахивается входная дверь. В дом входит мужчина с косматой бородой и спутанными волосами.

Ментина визжит от испуга и хватает меня за шею.

– Это наш папочка, Ментина, – говорю я и встаю, держа ее на руках.

Франсуа бежит к нам и обнимает. От него пахнет потом и несвежей одеждой, грязной дорогой и кальвадосом – яблочным бренди. Ментина моргает и отворачивается.

За плечом Франсуа я вижу стоящего в дверях незнакомца, он держит в руке кувшин и глядит на нас янтарными медвежьими глазами, среди густой имбирной бороды блестят розовые губы. Мускулистый и крепкий в кости, краснощекий, с веснушками на носу, он похож на людоеда из сказки «Джек и бобовый стебель».

– Барб-Николь, познакомься с нашим новым торговым агентом из Германии.

– Луи Боне, фройляйн. – Людоед протягивает мне толстую руку. – Вы действительно похожи на купающуюся Вирсавию с известной картины, как он и говорил. Теперь я понимаю, почему Франсуа так стремился домой.

Он что – хочет меня оскорбить?

– Я предпочитаю ходить в одежде, – говорю я.

– А-а, вот-вот – красивая и острая на язык, – говорит он, хлопая Франсуа по спине.

Входит Лизетта, чтобы узнать причину шума.

– О, месье Франсуа, какая радость, что вы благополучно вернулись домой. – Ментина вырывается и бежит к Лизетте, та подхватывает ее. – Вам что-нибудь нужно сейчас? А то я буду укладывать девочку спать.

– Нет, разве что вы составите нам компанию, фройляйн. – Боне поднимает кверху свой кувшин.

– Не мой напиток, – фыркает Лизетта.

– Дайте-ка я сам уложу Ментину спать, – говорит Франсуа. – Я расскажу ей историю про Матагота.

Ментина утыкается мордашкой в плечо Лизетты.

– Сегодня никаких сказок про Матагота, – заявляю я. – После твоего отъезда ей часто снятся кошмары.

– Возьмите вашу скрипку, месье Клико, – говорит Лизетта. – Вы можете аккомпанировать мне, когда я спою колыбельную.

Франсуа хватает скрипку и идет за ними. Вскоре мы слышим «Шантар» – песню тробайриц, которую любит Ментина. Я радуюсь, что Франсуа вернулся, вот только что за непонятную личность он привел с собой?

– Что такое Матагот? – спрашивает Боне.

– Сказочный черный кот, который разрывает тебя и пожирает твое сердце… или выполняет твое заветное желание – это зависит от того, как ты его накормишь.

Косматые брови взмывают кверху, и он смеется.

– Франсуа полон сюрпризов.

– Он любит доводить Ментину до крайнего ужаса, но потом Матагот выполняет ее желание.

Луи Боне трет бороду.

– Франсуа носит маски трагедии или комедии – без всяких промежуточных. Вы согласны со мной?

Его фамильярность возмущает меня.

– Я не намерена обсуждать с вами моего мужа.

– Без обид, без обид. Мы с Франсуа очень сблизились за последние недели. – Он выпрямляет спину. – Не возражаете, если я сяду? – Он выбирает кресло-трон и ставит кувшин на колени. – Мы ехали прямиком от Мангейма и останавливались только, чтобы докупить кальвадос. – Запрокинув кувшин, он делает глоток.

– Как вы познакомились с Франсуа? – Достав из посудного шкафа стаканы, я ставлю их на стол перед ним.

Он наливает в них кальвадоса и протягивает мне стакан. Запах роскошный – словно грушевый тарт, только что вынутый из печки.

– Франсуа пытался продать шампанское в мангеймской пивной и разглагольствовал со своим французским акцентом, почему это шипучее вино называется шампанским и как мадам Помпадур назвала его в честь провинции Шампань. Он так завелся, что говорил и говорил, пока хозяин, схватив его за ухо, не стал выгонять из заведения. – Луи смеялся, пил, качал головой.

У меня сжимается сердце. Я так и вижу, как Франсуа говорит, задыхается, надрывает горло, на лбу выступает пот…

– Я пожалел Франсуа и купил бутылку «Клико и Сын», чтобы выпить с хозяином. Франсуа открыл ее с изяществом королевского сомелье и налил нам. Мы выпили бутылку, и хозяин купил двадцать ящиков.

– Двадцать ящиков? – Я засмеялась от радости и облегчения. – Теперь у нас освободится место.

– Это был лишь первый день, – говорит он. – На следующий день мы продали вместе еще шестьдесят.

– Просто чудо. – Я крещусь, но тут же кладу руку на стол.

– Вам не нужно беспокоиться из-за этого, ведь теперь Наполеон вернул католическую церковь. – Его рука накрывает мою, теплая и успокаивающая.

Я выдергиваю руку и встаю.

– Сейчас я принесу колбасы и сыра. – Этот незнакомец не посмел бы брать меня за руку, если бы Франсуа был рядом.

– Я всегда голодный, – говорит он, и я ныряю в кухню, оставив дверь открытой.

Пока я нарезаю колбасу, он отстегивает пистолет от голени и сует в сумку. Какого бандита привел к нам домой Франсуа?

Я возвращаюсь, ставлю на стол поднос с мягким камамбером, сальчичоном и багетом, а потом протягиваю ладонь.

– Для безопасности мы запираем оружие в ящик.

– Я никогда не расстаюсь с моим другом, – заявляет он, играя желваками.

– Тогда вам придется уйти. – Я показываю на дверь и надеюсь, что он не заметит, как дрожит моя рука.

Он сердито сверкает глазами. Но тут бьют часы, и он неохотно отдает мне оружие.

Не спуская с него глаз, я запираю ящик. Он отрезает кусок колбасы, но смотрит, как я кладу ключ в карман.

– Франсуа рассказывал мне, сколько тут у вас в Шампани земли, – говорит он, отрезая сыр. – Вы сидите на золотой жиле.

Картина ясна, и у меня перехватывает горло. Этот шарлатан подкупил Франсуа, чтобы втереться к нему в доверие.

– Боюсь, месье, что энтузиазм Франсуа ввел вас в заблуждение. Наша земля находится в аренде у виноградарей. «Клико и Сын» только негоциант. Мы продаем вино других виноделов и теряем деньги каждый год с начала этих войн. – Я отпихиваю стакан с кальвадосом.

Он достает из сумки деревянную трубку с длинным чубуком и резной чашей и набивает ее табаком. Потом зажигает ее, не спросив позволения. Запах у его табака сладкий и пряный.

– Так что, как видите, наши доходы не позволяют нам нанимать торгового агента, – говорю я. – Мне жаль, что вы напрасно проделали весь этот путь.

Он громко смеется.

– Франсуа говорил, что вы отнесетесь ко мне с опаской. – Его мясистые губы сосут трубку. – Но вы будете только платить комиссию. Если я не продам ваше вино, вы ничего не потеряете.

Ментина визжит, и я мчусь по коридору в детскую. Франсуа сидит на корточках перед ее кроваткой, скрючив пальцы словно когти.

Ментина загораживает ручонками глаза, но тут же раздвигает пальчики и подглядывает.

– Матагот может подарить мне красивого белого пони с длинным хвостом? Я буду заплетать его!

Лизетта сидит в углу на стуле и улыбается. На коленях лежит лютня.

Франсуа наклоняется и трется носом о нос дочки.

– Если ты очень нежно потрешь нос Матагота и накормишь его курятиной, он исполнит твое желание.

– Желание Ментины исполнилось, и все живут счастливо. – Я целую дочку и поправляю одеяло.

Лизетта остается, чтобы помолиться на ночь, а я увожу Франсуа в коридор.

– Она отвыкла от твоих историй. Тебя слишком долго не было с нами.

Он прижимает меня к стене и, дыша кальвадосом, целует, пока у меня не перехватывает дыхание.

– Вот почему я нанял Луи, – говорит он с пьяной ухмылкой и топает в салон.

Боне поднимает голову от книги, которую вытащил из какой-то полки. У нас книжные полки стоят по всем стенам, а книги стоят и лежат в них так, чтобы больше вместилось.

– Я говорил тебе, Луи, что я больше никогда не уеду от них, – заявляет Франсуа и поворачивается ко мне. – Жить без тебя и Ментины я больше не мог, это было самое грустное время в моей жизни. Я не хочу оставлять вас, как делал мой отец – он постоянно куда-то ездил, торгуя шерстью. – Глаза его остекленели и налились кровью. Он пьяный и усталый, и это нехорошо для его нервов. Этот тип Боне тоже нехорош для него.

– Бери кувшин, Луи, и мы покажем тебе пещеры. – Франсуа, шатаясь, идет к двери. – Римляне выкопали их в первом веке нашей эры.

– Не сегодня. – Я преграждаю ему путь. – Сейчас мы там разливаем шампанское по бутылкам, и я не хочу, чтобы мы что-нибудь напутали.

– Ты говоришь мне, что я не могу спуститься в собственные пещеры? – Франсуа делает шаг назад, с громким стуком ударяется затылком о стену и сползает вниз.

– Спать пора, дружище. – Боне поднимает Франсуа как ребенка. – У нас был длинный день. – Он идет за мной и кладет Франсуа на нашу кровать. Я накрываю его вязаным одеялом Катрин-Франсуазы.

Вернувшись в салон, Боне садится на трон-кресло, словно теперь оно принадлежит ему.

– В дороге он говорил только о вас. Какая вы умная и чуткая.

Все его пьяное бахвальство внезапно исчезло – еще одна причина не доверять этому человеку.

– Вы можете переночевать в той комнате. – Я показываю на одну из дверей и выхожу в коридор.

– Франсуа хочет, чтобы «Клико и Сын» успешно продавалось. Позвольте мне помогать ему.

– Спокойной ночи, месье Боне.

Заперев дверь нашей спальни, я переодеваюсь в ночную рубашку. Потом снимаю с Франсуа одежду. Он очень похудел без моих стараний накормить его. Я должна радоваться, что он дома, радоваться, что он нанял торгового агента, радоваться, что у нас больше заказов, чем за весь прошлый год. Но Франсуа даже не написал мне ничего о Боне и навязал его мне, не обсудив этот вопрос со мной. Это меня не устраивает.

Я лежу спиной к Франсуа, в голове у меня смятение. Он протягивает руку и гладит мое бедро. От его прикосновения у меня бегут мурашки удовольствия, и я не могу им противостоять.

Но все же при мысли о Луи Боне у меня тяжело на душе.

17
С пауком в голове

Когда Филипп приходит проверять дела «Клико и Сын», на нем нет лица, руки дрожат, под глазами темные круги.

– Катрин-Франсуаза плохо спала ночь, – рассказывает он, пока я подаю ему круассан и джем из ревеня. – А что слышно от вашего немецкого торгового агента? Он скрылся с нашими образцами, как я и предполагал?

– Ничего подобного, – отвечает Франсуа. – Он пытается зайти на британский рынок.

– Он живет в свое удовольствие за наш счет, – говорю я и машу стопкой расписок. – Вы только поглядите на цену икры и фуа-гра, которые он представил для компенсации.

– Луи нужно произвести впечатление на покупателей, чтобы попасть в лучшие дома, и тогда все окупится. – Франсуа отходит от стола. – Почитайте его сообщение.

Я беру в руки письмо Боне.

«Британцы не верят новому договору с Наполеоном. Они считают, что это просто сказка на ночь, чтобы усыпить их бдительность, пока он планирует следующий ход. Они не склонны покупать французское шампанское у кого попало, ведь у них уже есть проверенный поставщик, Моэт. И что нам теперь плясать перед ними на задних лапках подобно французскому пуделю? Если я окажусь хорошим пуделем, они, возможно, бросят мне косточку и купят немного ящиков “Клико и Сын”. Ха-ха. Увидите Наполеона, передайте ему, чтобы он воткнул свою саблю в землю. Тогда британцы, возможно, снова станут доверять французам».

Я показываю им его рисунок французского пуделя в балетной пачке, скачущего по сцене с узким бокалом шампанского.

Франсуа разражается хохотом и не останавливается, пока его смех не звучит как рыдания.

Филипп делается красным как свекла.

– Он играет вами.

– Луи наделен потрясающим чувством юмора. – Франсуа вытирает слезы, текущие по щекам.

– Гоните его в шею, – говорит Филипп. – И скатертью ему дорожка.

– Я не хочу увольнять Луи. – Франсуа встает, на висках краснеют пятна крапивницы. – Я видел его в деле. Он нравится людям. Он обезоруживает их своими шуточками, небольшим угощением, и в следующий момент они уже покупают у него вдвое больше, чем могли бы.

Крапивница предупреждает о его близких приступах парализующей депрессии или тревоги, которые тянутся по многу дней. Если я успеваю захватить их в самом начале, иногда мне удается его успокоить. Взяв его за руку, я нежно царапаю его ладонь. Все нормально. Я с тобой.

– Ты никогда не умел разбираться в людях. – Филипп швыряет на стол салфетку. – Я не позволю тебе разрушить то, что я создал.

– Барб-Николь, напиши Боне, чтобы он перебрался в Амстердам, – говорит Франсуа.

– Теперь вы тратите деньги впустую, – говорит Филипп.

Франсуа чешет красные рубцы на запястьях.

– После Амстердама пускай он проедет по Германии, Австрии, Венгрии до Триеста. Пускай присылает заказы, как только их получит, чтобы мы немедленно их выполняли.

Филипп встает из-за стола и кашляет, надрывно и с мокротой. У него серое лицо.

– Вы еще придете ко мне потом просить помощи. – Он выходит, все еще кашляя.

Франсуа поворачивается ко мне.

– Признайся, Барб-Николь. Судя по твоим выпяченным губам, ты согласна с Филиппом.

– Мне не нравится твой тон, – огрызаюсь я. Но его самооценка рухнет, если я не поддержу его.

Он вздыхает и скребет грудь.

– Пожалуйста, напиши письмо Луи. Сама знаешь, какой я грамотей.

– Да уж, знаю. – Я корчу смешную гримасу, чтобы разрядить атмосферу. – А теперь дай-ка я вотру лавандовое масло в твои болячки.

Потом я сижу за секретером в моем кабинете. Взяв чистый лист пергамента и макая перо в чернила, я пишу Луи. Внизу я рисую Наполеона Бонапарта с рукой, заложенной за отворот мундира, и пуделя, который тянет его за рукав.

Капнув на конверт горячим воском, я прижимаю тастевин, чтобы на воске отпечатался якорь, символ ясности и смелости.

– Я слежу за тобой, Луи Боне, – шепчу я. – Не разочаруй его.

18
Что тут скажешь?

В течение следующего 1802 года Луи Боне подтверждает правоту Франсуа и находит покупателей в Германии, Польше, ганзейских городах и Италии, увеличив наши продажи от восьми тысяч бутылок до шестидесяти. Как я могу сердиться на его расходы, когда он приносит результаты?

Но как только мы мало-мальски становимся на ноги, Англия кладет конец передышке и в мае 1803 года объявляет Франции войну. По словам папа́, британцы крайне отрицательно относятся к Наполеону, их пугает его стремление взять контроль над Европой. И снова Наполеон призывает французских мужчин в Великую армию, а на фабриках и фермах остаются женщины.

Франсуа поспешно набирает торговых агентов для работы с постоянными клиентами Луи Боне, несмотря на запрет отца, а самого немца посылает в Россию, самую большую страну в Европе. Опрометчивый шаг в военное время, но Франсуа ничего не хочет слушать.

Вопреки моим сомнениям Боне шлет заказы из Санкт-Петербурга; их всегда сопровождает письмо с язвительным рисунком. В последнем он рисует Наполеону рога, которыми тот пронзает британцев, захвативших французскую флотилию.

Теперь, когда британский флот сделал невозможными морские перевозки на Балтике, мы вынуждены везти наше шампанское по суше – три тысячи километров через Бельгию, Германию, Польшу, – оплачивать тарифы, разрешения, давать взятки. Не говоря уж о дополнительной упаковке вина и о ящиках, падающих из фургонов. Некоторые фургоны бесследно пропадают. Подготовка и перевозка всех этих новых заказов изматывают нас, и наше финансовое положение снова на краю пропасти.

Перед сбором урожая я сижу в своем кабинете и ломаю голову над срочными счетами, пытаясь сохранить нас на плаву до поступления платежей от заказчиков.

– Извините, мадам, мне надо поговорить с вами. – Лизетта приседает в реверансе, и я понимаю – что-то не так, мы никогда не соблюдаем такие формальности. – Мой кузен требует, чтобы я приехала в Швецию на семейный совет. Он пишет, что мое присутствие крайне важно.

– Вашему кузену придется подождать до конца сбора винограда, – отвечаю я, отыскивая счет, лежавший утром на моем столе, теперь он исчез, а ведь я точно помню, что он был тут. – Мы не сможем обойтись без вас, пока не будет собран весь виноград. Вы ведь знаете, как мы заняты во время сбора урожая. Нагрузка просто невыносимая.

– Меня заменит вдова Бланше. Она знает всех поставщиков.

Катарина Бланше напоминает мне мою сестру Клементину – такие же светлые волосы и фарфоровое лицо.

– У нас нет времени на ее обучение. Мне жаль, но вам придется подождать до окончания уборки.

Она расправляет узкие плечи.

– Сейчас у меня нет выбора. Мой кузен созвал всех родственников, и я должна там быть.

– Почему вы позволяете кузену диктовать вам, что делать и куда ехать? – спрашиваю я, бурля от гнева. – Где ваша преданность? Вы пробыли в нашей семье пятнадцать лет, а теперь все бросаете по требованию кузена?

Она поправляет чепец, сверкая глазами.

– Когда революционеры штурмовали Версаль, чтобы схватить королевскую семью…

Тут уж я взрываюсь.

– Ой, черт побери! Революция была давно. Какое она имеет отношение к уборке винограда?

Она останавливает мой речевой поток, подняв ладонь.

– Я пела для Людовика XVI и Марии-Антуанетты, когда революционеры схватили всех придворных и заключили в Бастилию. Мой кузен спрятал меня в вашей монастырской школе, решив, что там безопасное место. Я обязана ему жизнью.

Я в ярости топаю ногой.

– Лизетта, я не могу вас отпустить. На вас лежит обеспечение продуктами во время уборки, и мы не можем без вас обойтись. Ваш кузен должен подождать.

Она медленно снимает передник.

– Я вдова, и моя единственная семья собирается сейчас в Швеции. Как вдова, я имею право распоряжаться собой, если только ваш Наполеон не изменил в своем премудром Кодексе права вдов. – У нее дергается больной глаз, но она твердо стоит на своем. – Я пережила годы Террора. Теперь я свободна и не могу позволить никому, даже вам, меня удерживать. – Она снимает чепец; каскад рыжих кудрей, роскошный, как осенняя листва, падает на ее плечи. Меня поражает ее королевское величие.

– Я заботилась о вас с двенадцати лет, – продолжает она. – Развивала ваши таланты и любознательность, терпела ваше упрямство. Но я не поощряла ваш эгоизм. Вы развили его сами. – Положив аккуратно сложенные передник и чепец на мой стол, она уходит.

Пожалуй, я заслужила гнев Лизетты. Она не рабыня, в конце концов. Она мой друг и советчица, моя опора. И вот теперь она ушла.

Внезапно мне делается душно, и я распахиваю окно. Я вижу, как на улице папá помогает Лизетте поставить сундук в дорожную коляску. Должно быть, он приехал навестить меня. Но нет. Когда коляска трогается, он идет куда-то по улице. Странно.

Под фартуком Лизетты на моем столе лежат невыполненные заказы и неоплаченные счета – все это требует внимания. Лучше я займусь этим. Кроме меня, никто этого не сделает.