Текст книги "Всемирная история сексуальности"

Его сводный брат Филипп III, которому теперь перешла испанская корона, самым строгим образом следил за нравственностью своих подданных, но жизнь при его дворе была более бурной и расточительной, чем когда-либо. Он был демократичен в своих сердечных делах, отдавая предпочтение придворным дамам, но также и куртизанкам. Ему приписывают тридцать два внебрачных ребенка – цифра, до сих пор сравнимая только с арабскими шейхами.

Когда его сын, Филипп IV, взошел на трон в 1621 году, Испания начала с чистого листа. Новый король начинал как фанатик. Он издал строгие указы против роскошной жизни вельмож и епископов. Бордели были закрыты по всей Испании, чревоугодие запрещено, меню банкетов строго регламентировано. Особое внимание король уделял этикету одежды. Уже при Филиппе II наряд стал сделали черным и суровым. Теперь женщинам ещё строже запрещалось раскрывать свои прелести, да и мужчины не могли выставлять себя напоказ. Король тоже подчинился приказу.

Строгое правило распространялось и на его спальню. Когда король навещал королеву ночью, ему действительно разрешалось носить туфли, но на плечи ему приходилось накидывать черный плащ; на правой руке он держал щит, приносящий удачу, а в руке держал свой Кавалерский кинжал, в то время как хозяйка опочивальни шла впереди него к постели со свечой и ночным горшком. Его жена Мария Анна Австрийская, которой было трудно привыкнуть к испанскому придворному церемониалу, писала в письме: «я предпочла бы быть последней монахиней в Граце, чем королевой Испании».

Но вскоре веселье вернулось в Мадрид, и двор Филиппа IV стал почти таким же роскошным, как у любого из его предшественников. Один пир следовал за другим, и правила одежды снова разрешали декольте. Дон Хуан победил «каменного гостя».

Глава 10
Эпоха открытий

Открытия, о которых мы будем говорить здесь, не будут относиться ни к Америке, ни к Индии, они будут направлены на познания области секса. До середины ХVII века то, что было известно о происхождении человека – рождение, оплодотворение и развитие первых стадий эмбриона – было немногим больше того, чему учил Аристотель две тысячи лет назад. Любая новая доктрина в основном состояла из ошибок и расплывчатых гипотез. Что происходит, когда происходит совокупление? Каково физиологическое действие генеративного акта? Из чего состоит семя? Имеет ли его количество или состав решающее значение для оплодотворения? Как далеко оно проникает в тело женщины? Где и как происходит зачатие? Должна ли женщина быть расположена к нему каким-то особым образом? Играет ли какую-либо роль эмоциональное возбуждение, или физическое расположение является единственным фактором, который следует учитывать, и что управляет этим? Играет ли женщина какую-либо активную роль в оплодотворении, сама испуская своего рода семя, или мужское семя является единственной активной силой? И как после этого растёт и развивается плод?

Так много вопросов, так много неразрешимых загадок. Природа, казалось, решила сохранить все свои секреты в этой области. Даже наблюдения ботаников и животноводов очень мало прибавляли к знаниям, приводя скорее к выводу, что человеческий процесс был совершенно иным. Миряне интересовались главным образом практическими вопросами. Они хотели знать, какой момент наиболее благоприятен для оплодотворения и что они должны сделать, чтобы произвести на свет мальчика. Но ученые не могли ответить на этот вопрос, или же они давали супружеским парам такие нелепые рецепты, что вскоре люди перестали спрашивать.

Компендиум Medicinae Гильберта Англика, одного из самых известных английских врачей Средневековья, который имел отличную работу в других областях медицины, рекомендует бездетным мужьям пить травяной чай и, выпивая его, писать волшебную формулу на пергаменте и носить те же слова, написанные на карточке, на шее. Тогда у них будет мальчик, а если их жены прошли через ту же процедуру, то будет девочка. По сравнению с такими рецептами, которые оставались в употреблении ещё долго после Ренессанса, казалось более выгодным обратиться к астрологу, когда можно было хотя бы удостовериться, что ребенок родился под благосклонной звездой.

Теологи занимались главным образом вопросом: «когда эмбрион получает душу? Фома Аквинский, самый влиятельный врач средневековой церкви, решил, что это происходит не сразу после зачатия, а на сороковой день беременности у мальчиков и на восьмидесятый – у девочек. Это изречение, для которого не было ни малейшего оправдания в биологии, имело большое значение, особенно в случаях искусственного выкидыша, ибо, хотя Церковь принципиально осуждала все средства для предотвращения или прерывания беременности, все же существовала разница между уничтожением всё ещё безжизненного эмбриона и плода, обладающего душой, посланной Богом. Прежде всего, разница в датах давала авторитетное признание превосходства мужчины ещё задолго до рождения. Это было тем более важно, что когда ребенок появлялся на свет, родители не замечали, что у мальчиков более зрелая душа, чем у девочек. Напротив, маленькие девочки часто развивались раньше, чем маленькие мальчики. Однако это была явная иллюзия. Во всём, что было связано с жизнью души, мальчики имели приоритет и превосходство. Соответственно, мальчиков, как правило, отправляли в школу раньше, чем девочек.

Учение о яйце

Основная теория Фомы Аквинского, хотя и в иной формулировке, в основном совпадала с учением Аристотеля. Оба пола были не совсем непохожи, и каждый должен был выполнять свою функцию в жизни, но мужчина с самого начала был лучше подготовлен, чем женщина. В репродуктивном процессе он также был активным и более важным партнером. Согласно преобладающему мнению, оплодотворение было бисексуальным. Женщина не только получала мужскую сперму, но и способствовала образованию оплодотворяющего элемента. Еще в XVIII веке естествоиспытатели писали о женском семени, которое испускалось при соитии так же, как и мужское. Как потом смешались две семины, и что произошло после этого, было непонятно. Даже самые проницательные мыслители прибегали к расплывчатым метафорам при обсуждении этого вопроса. Самая популярная идея заключалась в том, что семя рассеивалось как аура, туман или пар, но были и другие варианты. Декарт в посмертно опубликованном трактате выразил мнение, что процесс зарождения химически напоминает процесс пивоварения, в котором пена пива может использоваться в качестве дрожжей для других сортов пива: «Семины двух полов смешиваются и действуют как дрожжи, друг на друга».

«Двузначная теория», сформулированная Декартом, соответствовала эпохе, в которой женщины обладали таким большим влиянием на судьбы человечества. Сам Декарт состоял на службе у королевы Швеции Кристины. Однако наука дискредитировала его теорию ещё до того, как она появилась в печати. Он был резко атакован с двух сторон. Одна школа утверждала, что яйцеклетка, женская яйцеклетка, является решающим фактором, и что роль мужчины в размножении заключается только в стимулировании. Другие говорили, что все важные элементы в размножении происходят от мужчины, что не существует женского семени и что женщина является только реципиентом и кормилицей специфически мужского продукта, посредством которого осуществляется размножение.

Первый удар по би-семенной теории был нанесен англичанином Уильямом Гарвеем, открывшим циркуляцию крови. Гарвею тогда было за семьдесят. Он пережил много несчастий. Будучи обычным врачом для Стюартов, он был изгнан, когда его королевский пациент, Карл I, закончил свою жизнь на эшафоте. Тем не менее, каждый биолог в Европе очень внимательно прислушивался к каждому слову, которое исходило от него.

В 1651 году, через год после смерти Декарта, Гарвей опубликовал трактат о размножении животных (Exercitationes de generatione Animalium), который вызвал сенсацию в научном мире. Он атаковал учение Аристотеля, до сих пор считавшееся неприступным, в двух отношениях. Гарвей утверждал, что существует один общий для всех живых существ репродуктивный принцип – яйцеклетка; семя не имеет значения. Женский элемент был, таким образом, решающим в размножении.

Аристотель учил, что низшие формы жизни происходят из неорганической материи, грязи, разложения земли водой и теплом. Гарвей отрицал это. Его наблюдения действительно были сделаны над высшими млекопитающими, главным образом над животными, застреленными придворными для забавы, но он обобщил их. Современные историки биологии обнаружили, что взгляды Гарвея были, в основном, не столь радикальны и довольно легко примирялись с взглядами Аристотеля. Но современники и последующие поколения считали его революционером. Линней свел квинтэссенцию теории Гарвея к эпиграмматической формуле: Vivum omne ex ovo – все живое происходит из яйца.

Гарвей был автором ovismа, учение, которое делает женщин ещё более важным партнером в размножении. Это была всего лишь гипотеза, не более того. Однако в естествознании почти всегда на первом месте стоят великие интуитивные идеи, гипотезы, за которыми следуют доказательства, точные наблюдения отдельных случаев. Так было и сейчас. Как только Гарвей нарушил запрет, который лежал на всем, что не было строго аристотелевским, доказательства в пользу яйцеклетки очень скоро появились в изобилии. Наиболее яркий материал был получен в результате исследований итальянского ученого Марчелло Мальпиги в куриных яйцах. Вскоре после этого молодой голландский анатом по имени Рейнир де Грааф сделал ещё более замечательные открытия. Он продемонстрировал изменения, происходящие в яичниках кроликов в первые дни после оплодотворения, и пришел к выводу, что подобные процессы должны происходить и у людей.

Открытие сперматозоида

Победа овистов казалась полной, но она была недолгой. В 1677 году студент по имени Хэм принес известному оптику Левенгуку из Делфта стеклянную бутылку, содержащую сперму человека, который страдал от ночных поллюций, сказав, что он поместил сперму под микроскоп и наблюдал в ней маленьких живых существ, animalcula. Левенгук внимательно выслушал доклад молодого доктора, но без особого удивления, так как в своих исследованиях он видел под микроскопом так много необычного, что теперь уже ничто не могло его удивить. Всего десять лет назад он нашел в капле, казалось бы, чистой, прозрачной дождевой воды мельчайшие живые существа, которых он назвал инфузориями. Зверьки его гостя могли быть просто теми же самыми существами. Но он держал свой разум открытым, размазал каплю спермы по предметному стеклу и поместил ее под свою самую острую линзу.

Хэм был прав. Серая жидкость на самом деле была полна бесчисленных крошечных, движущихся живых существ, совершенно отличных от инфузорий и других животных, которые он обнаружил в воде. У них были круглые тела и хвосты в пять или шесть раз длиннее их тел. Они делали плавательные движения хвостами, как угорь. Когда несколько часов спустя Левенгук снова посмотрел на них, они уже не двигались: они, по-видимому, умерли в промежутке. Но их форма была всё ещё ясно различима, и их существование было неоспоримо.

Так как эти животные произошли от семени больного человека, то казалось вероятным, что они были специфическим продуктом его болезни, возможно, результатом распада, ибо, хотя овисты отрицали это, многие ученые считали возможным, что жизнь произошла от какого-то внутреннего процесса распада. Поэтому Левенгук исследовал сперму здоровых самцов и обнаружил тот же результат: огромное количество живых существ, тысяча или более в пространстве песчинки, двигалось вокруг. Они, казалось, обладали большей силой сопротивления, чем те, которые он наблюдал сначала, но продолжительность их жизни зависела от температуры. На холоде они умерли через двадцать четыре часа. Если семена хранились в теплом месте, то через два – три дня они всё ещё двигались, но на четвертый день все были мертвы.

Антоний ван Левенгук не был ученым специалистом. Он происходил из семьи оптиков и стеклодувов, профессия которых была в то время голландской специальностью; его современник и соотечественник Барух Спиноза также был стеклодувом, прежде чем заняться проблемами космогонии и морали. Отец Левенгука считал, что в Голландии достаточно полировщиков линз, и отдал сына в ученики к торговцу тканями, но Антоний нашел семейную профессию более интересной и вскоре вернулся к ней. Он проявил необычайное мастерство в этой области; линзы Лииса были острее, чем у любого из его конкурентов. За свою долгую жизнь (он родился в Делфте в 1632 году и умер там в 1723 году) он сконструировал более двухсот микроскопов. Лучшие из них он приберегал для себя, так как не просто хотел делать увеличительные стекла, но надеялся с помощью линз проникнуть во внутреннюю структуру вещей. Он рассматривал всё, что попадалось ему под руку, но особенно его привлекали органические предметы. Здесь он также проявил такой же острый глаз, как и при изготовлении инструментов, и таким образом перед его глазами открылся мир, о существовании которого он до сих пор не подозревал.

В целом, открытие Левенгука должно считаться одним из величайших во все времена. Его описания примитивных организмов дают ему право считаться истинным основателем микробиологии, но он также был первым, кто распознал поперечную полосатость в мышцах, зубных каналах, спиральных каналах и скаляриформность (лестничное образование) в растениях. А в преклонном возрасте он сделал ещё одно великое открытие – партеногенез, или а-половое размножение. Хотя он никогда не учился в университете и не понимал ни одного языка, кроме голландского – даже латыни, – специалисты относились к нему с уважением, зная, что этот мастер, не обремененный никакими книжными знаниями, имеет более острый глаз, чем они. Он не изучал никаких теорий, но обладал сверхъестественно острым даром наблюдения. Если они отправляли ему материал для исследования, то могли рассчитывать на получение четкого, полностью достоверного отчета.

Все же, его открытие, что человеческое семя было полно жизни сделало Левенгука довольно беспокойным. Он был убежден, что это живые существа и основные компоненты спермы, а не какой-то паразит, питающийся человеком. Он называл их сперматозоидами. Тем не менее, вопрос немного деликатный. Людям может не понравиться, что он проник в человеческую сперму. Во всяком случае, он счел за лучшее представить свое открытие ученому обществу, чтобы специалисты проверили его и опубликовали, если сочтут нужным.

В 1677 ноября он соответственно обратился к лорду Брункеру, президенту Лондонского Королевского общества. Королевское общество было самым передовым научным объединением в мире, если не самым свободным. Незадолго до этого один из самых активных ее членов, Генрих Ольденбург, был брошен в Тауэр и содержался там несколько месяцев за то, что вел переписку с Левенгуком, Спинозой, Мальпиги и другими иностранными учеными, вызвавшую подозрения властей. Быть в контакте с Королевским обществом было, однако, честью само по себе. Ученые из всех стран мира отправляли результаты своих исследований в Лондон, чтобы получить благословение Общества. Скромный Делфтский оптик изо всех сил старался показать великим лондонским джентльменам свое уважение к ним. Почти раболепным тоном он возразил, что вовсе не намерен шокировать уважаемых членов Королевского общества. Он понимал, что его замечания могут показаться им отвратительными или скандальными; поэтому он предоставлял им право публиковать их или скрывать.

Однако, к его удивлению, Левенгук очень скоро получил обнадеживающий ответ из Лондона: он должен был расширить свои исследования и изучить животных, собак, лошадей и других четвероногих. Левенгук не мог сразу получить сперму жеребца, но вскоре он сделал свои наблюдения над собаками и кроликами и отправил обратно бумагу с рисунками живых и мертвых сперматозоидов. Она была опубликована в Трудах Королевского общества в 1678[106]106
  Observations D. Anthonii Lewenhoeck de natis e semine genitali animalculis. Royal Society, Philos. Transactions, No. 143 (London 1678).


[Закрыть] и стала вехой в истории современной науки о сексе: взятая вместе с работами Мальпиги и Граафа, ее отправной точкой.

Ученые всей Европы навострили уши. Здесь было нечто совершенно беспрецедентное, не просто эксперимент на животном, но исследование, проведенное на живом человеке, по вопросу, представляющему всеобщий интерес. Все великие университеты перепроверяли эксперименты Левенгука, и везде они были подтверждены. Делфтский стеклорез снова оказался прав. Даже папский врач Ланцизи выразил свое восхищение Левенгуком. Как и в случае со многими великими экспериментами и открытиями во все времена, спор о приоритете возник ещё до того, как оппозиция дала язык. Другой голландец, некто Хартсукер, объявил, что он наблюдал сперматозоиды за три года до Левенгука и показывал их знаменитому врачу Гюйгенсу, но воздержался от публикации своего открытия из «чрезмерной скромности». Теперь честолюбие пробудилось и у Левенгука, и он заявил, что тоже видел сперматозоиды под микроскопом много лет назад. Как бы то ни было, заслуга в этом великом научном достижении, несомненно, принадлежит студенту-медику Хаму (Ham) и полировщику линз Левенгуку.

Секрет обогащения

Открытие сперматозоида стало тяжелым ударом для овистов и триумфом для приверженцев аристотелевской доктрины. Очевидно, Аристотель все-таки был прав: мужское начало, семя, было изначальным источником жизни, активной репродуктивной силой, не просто внешним стимулятором развития яйцеклетки, но зародышем, из которого происходило будущее поколение. Де-факто, ничего не было известно о яйцеклетках млекопитающих, ещё меньше людей. Никто никогда не видел такого яйца. Один женский орган был назван яичником, по аналогии с мужской мошонкой, но действительно ли яичник содержал яйца, из которых развивался эмбрион, было ни в коем случае не известно. Прошло ещё сто пятьдесят лет, прежде чем Карл Эрнст фон Бер нашел яйцеклетку у млекопитающего; но содержимое семени мог увидеть любой, кто обладал микроскопом.

В гипотезе о семяносной ауре, о семени, распространяющемся подобно облаку пара, больше не было нужды. Сперматозоиды могли двигаться сами. Но могли ли они подняться в матку, где плод развивается? Именно за этим вопросом и стояли овисты. Их первоначальный лидер, Гарвей, никогда не наблюдал спермы в матке, как и его ученики. В очередной раз Королевское общество Лондона было призвано в качестве верховного судьи. На этот раз к Левенгуку обратился секретарь Общества, отправив ему список из семидесяти выдающихся врачей и биологов, разделявших точку зрения Гарвея.

Левенгук чувствовал себя уверенно. Он уже нашел сперматозоиды животных в матке вскоре после спаривания, но чтобы дать неопровержимое доказательство, он провел эксперимент. Он несколько раз покрывал суку, затем убил ее и исследовал ее половые органы. Матка и влагалище, ведущее к ней, были полны спермы,

Теперь овисты на некоторое время замолчали. Анималькулисты, поборники мужского начала, выиграли первый раунд. Роль женщины в репродуктивном процессе казалась ещё менее важной, чем думал Аристотель. Строгие анималькулисты считали, что самка просто обеспечивает пищу для плода, единственным источником которого было мужское семя. Они отрицали, что у людей и живородящих животных вообще есть яйцеклетки; это была ошибочная гипотеза, исключенная новым знанием. Мужчина был достаточно мужчиной, чтобы иметь детей, а женщина должна была их носить. Это была ее единственная функция, до рождения. Таков был указ природы.

Когда овисты брали верх, они показывали рисунок женской яйцеклетки, выведенный из аналогии с описанием Мальпиги эволюции куриного яйца, и уже содержащий ребенка в эмбриональной форме. Теперь анималькулисты перевернули на них столы и нарисовали ребенка, уже находящегося внутри сперматозоида. Первым человеком, проявившим таким образом свое воображение внутри сперматозоида, был Хартсукер, голландец, утверждавший, что Левенгук лишил его должного уважения. Его семенные манекены напоминают гомункула Базельского врача Парацельса, это лабораторное существо, принесенное в мир в стеклянной бутылке таинственными силами, из смеси человеческого семени, конского навоза и некоторых химических ингредиентв, не включая женщину.

Одни насмехались, другие верили, ибо от новых научных открытий до самых грубых суеверий часто остается лишь шаг. Биологи продолжали спорить на протяжении всего XVIII века и вплоть до XIX, о соответствующих ролях мужского и женского начал в воспроизводстве. Действительно, прошло много времени, прежде чем они согласились признать оба пола равными партнерами в основании грядущего поколения, ибо скептики, считавшие то одного, то другого более важными, всегда могли сказать: «сначала покажите мне мужскую клетку, проникающую в женскую клетку, тогда я поверю».

В 1877 году, ровно через двести лет после открытия сперматозоида, швейцарскому биологу по имени Х. Фиол удалось наблюдать проникновение сперматозоидов в яйцеклетку морской звезды, и прошло ещё больше времени, прежде чем появились микроскопические доказательства процесса оплодотворения у высших животных. Убежденные скептики всё ещё могли бы утверждать, что процесс в человеческих существах может быть иным, поскольку часто, как это было показано на бумаге, слияние мужских и женских человеческих клеток ещё никогда не наблюдалось.

Телегония

За эпохальными открытиями в области биологии секса, которыми ознаменовалась вторая половина XVII века, сначала с большим вниманием следили ученые. Впоследствии, однако, интерес несколько ослабел, не только потому, что ученые мужи не могли согласиться, но и потому, что новые знания были так мало полезны на практике. Теперь мир знал больше, чем раньше, о сперме и яичниках, но столько же мужчин, сколько и раньше, оставались бессильными, столько же женщин бесплодными, и никто не нашел убедительного объяснения, не говоря уже о лекарстве. Поэтому интерес общественности был сосредоточен на второстепенных вопросах, в решение которых наука, по-видимому, могла внести больший вклад.

Прежде всего, существовала странная доктрина телегонии, которая утверждала, что первая беременность женщины – а не ее первый половой акт – решительно влияет на все ее последующие беременности. Первая беременность вызвала такие большие изменения в организме женщины, поскольку оставляла за собой постоянные последствия. В результате дети одной и той же матери, но от разных отцов, все были похожи на отца первого ребенка. Эта доктрина была выведена из наблюдений, предположительно сделанных в животноводстве, и многие заводчики всё ещё верят сегодня, что единственное скрещивание с мужчиной не чистой родословной отрицательно влияет на все последующее потомство женского животного. Как ни противоречиво это было с остальными его взглядами, Уильям Гарвей принял эту теорию в середине XVII века и снабдил ее, так сказать, научной основой. Первое зачатие, primus conceptus, и никакое другое, произвело в женском яичнике химические изменения, которые перешли в кровь и проникли во все тело. Оно действовало как инфекция, от которой организм женщины уже никогда не сможет избавиться. Более поздние беременности, напротив, были более поверхностными, затрагивая только матку.

Поскольку столь важный человек, как Гарвей, сделал это заявление, другие врачи вскоре были готовы поклясться телегонией. Доктрина primus conceptus стала магической формулой, которая использовалась для объяснения многих неловких сюрпризов в супружеской жизни. Для женщин, которые изменяли своим мужьям, это было полезным оправданием. Каким бы близким ни было сходство ребенка с ее тайным любовником, женщина всегда могла списать это на случайность, а ревнивые мужья могли утешать себя мыслью, что дети всегда пойдут в них, даже если у их жен будут любовники. Человек, женившийся на девственнице, никогда не мог отложить яйцо кукушки в своем гнезде, как бы часто его жена ни обманывала его, тогда как человек, женившийся на вдове, заранее наставлял себе рога, так как его дети были действительно детьми первого мужа его жены. Но у этого вопроса была и более серьезная сторона, особенно для вдов, которым теперь было труднее найти себе мужей. Даже если бы у них не было детей, одной беременности, одного выкидыша было достаточно, чтобы наложить на них на всю оставшуюся жизнь печать первого мужа. Физиологически говоря, второго брака не было. Взгляды на кровные отношения смешались, и в тысячах до сих пор безмятежных браков возникли сомнения относительно того, были ли отцы связаны с детьми.

Теория Гарвея также вызвала ещё одну путаницу, на этот раз менее серьезную. С тех пор, как он открыл циркуляцию крови, кровь была в моде в медицине. Сэр Кристофер Рен, архитектор Сент-Пола, который интересовался биологическими проблемами, был первым, кто рекомендовал вводить лекарства в вены. Овечья кровь переливалась в человеческие вены; считалось, что стариков можно омолодить переливанием крови от молодых людей, и вскоре ожидания стали ещё выше. Если, как считалось, все качества человека содержатся в его крови, то должна была быть возможность гармонизировать темпераменты посредством переливания крови. Пылкие и хладнокровные, страстные мужья и флегматичные жены или, наоборот, вялые мужья и чрезмерно требовательные жены могли бы уравнять свои темпераменты и достичь гармоничной жизни путем взаимного переливания крови. После того как в 1666 году Королевское общество возглавил Ричард Лоуэр с фундаментальной работой по переливанию крови, Берлинский врач по имени Зигмунд Эльсхольц предложил, что «все несчастливые браки должны быть примирены взаимным переливанием крови между несовместимыми супругами». К сожалению, в анналах медицины не записано, как далеко был воспринят совет гениального немца и с какими результатами.

Политическая арифметика

Действительным признаком прогресса и духовной свободы следует считать то, что государство и Церковь не ставят больших препятствий на пути биологических исследований и даже распространения новых теорий о сексе. В других отношениях XVII век отнюдь не был терпимой эпохой, даже когда религиозные войны утихли; но новый микрокосм, мир, ставший видимым под микроскопом, и теории, вытекающие из него, не казались мирским и духовным властям особенно опасными. Немало представителей духовенства, особенно в Италии, участвовали в лабораторных экспериментах и вносили непредвзятый вклад в познание природных процессов.

Однако у государства были и другие заботы. Власти не особо интересовало, играет ли мужской или женский принцип бóльшую роль в воспроизводстве: правительства хотели, чтобы их подданные размножались быстро и энергично. Германия обезлюдела в результате Тридцатилетней войны, Вена и Лондон подверглись жестоким нашествиям чумы, а население других стран, особенно Испании, было вытянуто в Америку. До сих пор считалось желательным иметь плотное население главным образом по военным соображениям, но теперь в расчет стали включаться и экономические соображения. Повсюду в Европе власти всё больше опасались, что скоро не хватит рабочих рук, чтобы возделывать землю и заполнять мастерские.

Эти опасения были наиболее острыми в наиболее высокоразвитых индустриальных странах, Англии и Франции. В этих странах зародились демографические теории, которые впоследствии держали эту область, непротиворечивую, вплоть до конца XVIII века. Короче говоря, они сводились к утверждению, что плотность населения имеет решающее значение для богатства страны. Чем больше людей, тем лучше. Плотное население было не результатом экономического благополучия, а предпосылкой для него. Поэтому не нужно было бояться приводить детей в мир или принимать иностранцев; иммиграция была лучше, чем эмиграция. Прежде всего, не следует позволять вводить себя в заблуждение тем, что большие семьи часто живут более скудно, чем малолюдные. Важным фактором были не обстоятельства отдельной семьи, а национальное богатство, и оно увеличивалось за счет более высокой рождаемости. Чем больше семей, чем больше рабочей силы, чем больше можно экспортировать, тем больше денег будет поступать. Следовательно, рождение детей означало обогащение страны.

Кто извлекал выгоду из богатства, все население или только небольшой высший класс, было аспектом вопроса, которым теоретики населения не интересовались, или только мимоходом, потому что это было опасно. Эпоха мало занималась социальными проблемами. Это правда, что законы о бедных были приняты в Англии ещё во времена правления королевы Елизаветы, но сентиментальность такого рода плохо сочеталась с целями государства о новой экономической политике, развитии торговли и промышленности. Если большие семьи попадали в какие-то большие трудности, родители могли улучшить свое положение, отправив своих детей в раннем возрасте работать на заводах, и если дети не были достаточно сильны для этого, они всё ещё могли заработать несколько пенсов, ползая по трубам в качестве метельщиков. Детский труд был дешевым и, следовательно, востребованным – ещё одна причина для мудрых родителей, чтобы принести как можно больше детей в мир.

Государственные деятели – Кромвель в Англии, Кольбер во Франции – проводили эту политику (позже известную как меркантилизм) в течение некоторого времени с очевидным успехом, но теоретической основы для нее не было. Это всё изобрёл доктор по имени сэр Уильям Петти, сын портного из лондонского пригорода. Он путешествовал по Франции и Голландии и был человеком разносторонним. Он читал лекции по естественной истории, а также по музыке, стал главнокомандующим армией в Ирландии, когда ему не было ещё и тридцати лет, оказался успешным управляющим поместьями и сам приобрел богатство путем практических спекуляций. Он был также одним из основателей Королевского общества и связан с кругом мужчин, которые действовали как высшие судьи в области секс-науки.

Урок, который он извлек из этих разнообразных действий и наблюдений, заключался в том, что жизнь или смерть отдельного человека имеют меньшее значение, чем общие явления, затрагивающие весь народ, и что они поддаются исчислению. Петти называл этот процесс, который сегодня мы называем демографической политикой, «политической арифметикой», если бы можно было точно рассчитать статистику рождений и смертей, как это пытался сделать до него другой учитель музыки Джон Граунт, то можно было бы с большой точностью предсказать, на сколько возросло бы население за двадцать пять или пятьдесят лет, а это было очень важно для экономического развития страны. На этой основе можно было бы строить планы, создавать отрасли промышленности, регулировать иммиграцию и эмиграцию, не блуждая в потемках.