Текст книги "Всемирная история сексуальности"

Черные стражи женщин гарема также были их сопровождающими, если им когда-либо разрешалось выйти. Слово «ходить» здесь неуместно, потому что даме из гарема султана не подобает ходить пешком. Либо она ехала верхом, когда не только она сама, но и конь был закутан в покрывало и только голова его была видна, либо ее несли четыре евнуха в носилках, плотно закрытых, как гроб. Столь же строгим был обряд внутри гарема, особенно для торговцев шелками и драгоценностями, которым иногда разрешалось входить в него. Они никогда не видели своих клиентов: их пускали только в переднюю, откуда они общались с любимицами султана через посредство наёмных работников гарема. Даже придворные дураки или тупые привратники, которые в других отношениях были самыми свободными существами в серале, не могли приблизиться к внутренним покоям гарема.

Женщины сераля были разделены на пять категорий. В первую вошли кадины, официальные жены султана; во вторую – кведикли, или «выпускницы», которые прислуживали султану за столом, когда он выбирал обедать в гареме. Однако от кведикли часто требовалось выполнение более интимных обязанностей, особенно от их любимицы, икбуль или одалиски – слово, которое буквально означает только горничную. Третья категория, уста или халфы, служили султанам и их детям. За ними следовали чагирды, или послушницы, которые могли надеяться на продвижение в более высокий класс; и, наконец, армия джари, или простых рабынь.

Кроме женщин почтенного возраста, здесь было множество женщин преклонного возраста, потому что редко кто из женщин, однажды вошедших в гарем султана, покидал его снова. Это была тюрьма, но она также означала обеспечение жизни. Поэтому старшие женщины составляли большинство, и мир испытал значительное удивление, когда весь гарем Абдул-Хамида был увезен публично, в омнибусах, после его свержения младотурками в 1909 году. Очевидцы засвидетельствовали, что это было похоже на эвакуацию богадельни для пожилых женщин.

Секс-голод

В больших княжеских гаремах, где содержались десятки, а то и сотни женщин, самой трудной проблемой была проблема смешанного физического и умственного характера. Это общая для всех тюрем проблема – проблема сексуального голодания. Хозяева гарема не всегда были пылкими молодыми любовниками. Часто это были пожилые мужчины, для которых гарем был просто гостиной, и даже когда они поддавались женским чарам, у них не было стимула к завоеванию. Тот, кто владеет гаремом, не должен быть донжуаном. Скорее, полнота выбора обращает сердце к моногамии. У принца есть свой фаворит. Если же он иногда одаривает своей благосклонностью и какую-нибудь другую женщину, то это является доказательством великой доброты и справедливости. Что происходит с остальными? Они более или менее обречены на безбрачие.

Мудрые князья Востока очень тщательно рассматривали эту проблему и стремились решить ее, стараясь отвлечь внимание своих гаремов от мыслей только о сексе. Гарун аль-Рашид, великий халиф, правивший Багдадом в начале IX века решал проблему по-своему. Говорят, что в его гареме было четыреста наложниц, и каждая из них должна была владеть каким-то искусством. Они могут играть на музыкальном инструменте, писать, рисовать, лепить или делать что угодно еще, но у них должно быть какое-то занятие: не просто сидеть в праздности, ожидая, когда он оторвется от государственных дел и от своей любимой Зобейды, чтобы насытить свои сексуальные аппетиты.

Этот рецепт, похоже, не был очень эффективным, поскольку интриг было достаточно, даже в гареме Гаруна аль-Рашида. Проблема казалась неразрешимой. Недостаток сексуального удовлетворения искажает характер даже добросердечных от природы женщин: одни становятся тупыми и апатичными, у других развивается крайняя раздражительность, болезненная ревность к другим женщинам, которые кажутся им более любимыми, или нимфомания, которая нередко находит выход в садистских излишествах. Этот последний тип особенно популярен у восточных писателей, особенно у арабов, которые изображали жизнь гарема при халифате. Женщина постоянно озабочена тем, чтобы обмануть своего мужа: она хитра, похотлива и жестока.

Любые средства достаточно хороши для нее, чтобы достичь своей цели. Страх перед наказанием заставляет ее держать свои измены в тайне, но ее величайший триумф – это когда она может доказать своему мужу, что есть и другие мужчины, кроме него, которые исполняют её желания. Она вечно раздражается против морального закона, который позволяет мужчине иметь столько женщин, сколько он хочет, в то время как женщина может иметь только одного мужчину, и его она должна делить с соперницами. Она не может совладать со своими порывами; изголодавшись по сексу, она бросается в объятия самой отвратительной из своих рабынь.

Как ни странно, законодатели не приняли закона о том, что все гаремные рабы должны быть кастрированы, как и привратники. Они, очевидно, никогда не предполагали, что свободнорожденные женщины могут так далеко заглядывать под них. Однако сексуальный инстинкт прорвался даже через этот социальный барьер. Мавры и, в рассказах более позднего египетского периода, мамелюки работают при дворах принцев, где женщины тщательно изолированы от внешнего мира, и ни один достойный любовник не может получить доступ к ним, чтобы удовлетворить свой сексуальный голод. Рабы редко отваживаются приблизиться к ним по собственной инициативе: это может стоить им головы на месте. Но женщины приказывают им общаться с ними, и тогда слуги исполняют свой долг ревностно, обычно к удовлетворению своих хозяек. Но горе, если ее законный господин и повелитель не жалеет заброшенную жену даже на эту замену супружеской любви! Из этой ситуации рождаются великие трагедии гаремной жизни.

Перехитрить мужа

Именно эта ситуация является отправной точкой и основой для повествования о Тысяче и одной ночи. Однажды ночью король Шахсман застал одну из своих жен в объятиях негритянского раба. С его братом, султаном Шахрияром, была проделана ещё более ужасная шутка. Шахсман был очевидцем самой болезненной сцены, которая была чем-то большим, чем прелюбодеяние – настоящий гаремный бунт, вакханалия рабов, в которой участвовала жена его брата. Внезапно он увидел, как распахнулась дверь дворца и из нее вышли двадцать рабов, мужчин и женщин, а среди них во всей своей красе шла жена его брата. Они подошли к источнику, где остановились, разделись и стали ждать в группе. Вдруг жена его брата крикнула: «Масуд! – Черный раб подошел и обнял ее. Остальные сделали то же самое, парами, и не останавливались, пока не зашло солнце. И все же в третий раз испытанным братьям было показано, как мало веры можно вложить в добродетель женщины. Во время путешествия они заметили, что, несмотря на самое пристальное наблюдение, жена Джиннаи стремилась предать своего честного мужа при каждом удобном случае.

Именно тогда султан Шахрияр принял страшное решение не оставлять в живых ни одной женщины, с которой он провел ночь любви. Он не должен быть предан снова. Если бдительность евнухов была настолько неэффективной, только смерть могла гарантировать верность. Так он намеревался поступить и с Шехерезадой, прекрасной и блистательной дочерью великого визиря; она должна была умереть на следующее утро после брачной ночи. Шехерезада знала, какая судьба ее ждет, но ей удалось перехитрить ревнивого мужа. Вместо того чтобы в полной мере насладиться короткими радостями любви, она начала говорить о литературе и рассказала мужу историю. И вот – султан так увлёкся ее рассказом, что забыл, что это его первая брачная ночь и что красивая молодая девушка рядом с ним обречена умереть на следующий день. Он дал ей немного времени, чтобы закончить свой рассказ, и так продолжалось тысячу ночей. Шехерезада всегда прерывала свой рассказ в самый волнующий момент и таким образом каждый раз добивалась отсрочки казни.

При всей своей жуткой красоте эта история, если отбросить ее восточные атрибуты, является лишь литературным жанром с более глубоким смыслом: эротическая литература может значить для человека больше, чем сам акт любви. Современные востоковеды обнаружили, что эта идея не является родной для Аравии, но, как и многое в «Тысяче и одной ночи», исходит из Индии. Во всяком случае, она появляется в двух старых индийских поэмах, рассказе о семи Визирях и Сукасаптати, в котором, когда женщина хочет пойти ночью к своему любовнику, ее муж отсутствует, умный попугай рассказывает ей длинную историю, всегда прерываясь в самый интересный момент со словами: «Я пойду завтра, если ты останешься дома сегодня вечером…»

Арабская авторская адаптация этой гениальной идеи, однако, характерна: в индийской версии морализаторская птица удерживает женщину от совершения прелюбодеяния, в то время как в гораздо более драматической арабской версии побеждает женщина: она помешала подозрительному, жестокому мужу посетить прелюбодеяния ее предшественников на ней. Это победа женского коварства над глупым самцом, который попадает в ее ловушку, даже когда считает себя абсолютным хозяином женщины. Это эпизод из вечной сексуальной войны, в которой победа всегда остается за женщиной. Но не только оружием духа она обязана своей победе; в конечном счете она сильнее, потому что мужчина физически подчинен ей гораздо больше, чем она ему. Самый сильный мужчина не может устоять перед красивой молодой женщиной. В этом секрет ее силы.

Это наиболее ярко показано в рассказе о сыновья царя Нумана (Nooman). Шаркан, могучий борец, которого ни один человек никогда не побеждал, ставит перед собой задачу победить молодую королеву Абрис. Вопрос должен быть решен матчем между чемпионом и королевой. Он, кажется, уверен в победе, потому что Абрис не Брунгильда[82]82
  Брунгильда – валькирия, героиня цикла опер Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга».


[Закрыть], она всего лишь красивая молодая женщина. Но именно этот факт является роковым для Шаркана. В В «Тысяче и одной ночи» рассказывается, как они схватили друг друга, переплелись и боролись, пока его рука не обняла ее тонкую талию, а кончики пальцев не коснулись ее мягкого тела. Затем его конечности ослабли, и он вздохнул и задрожал, как персиковый тростник, когда дует штормовой ветер.

Учителя Корана не вполне понимали этот апофеоз женского коварства и превосходства. На востоке истории Alf Laila wa Lalla (Альф Лайла ва Лалла – icلأ ليلة و ليلة – Тысячи и одной ночи) никогда не пользовались тем уважением, которого они достигли на Западе, после того как археолог Антуан Галлан сделал этот шедевр доступным для западных читателей в своем французском переводе в начале XVIII века. В арабских странах эти истории считались литературой для народа, которую рассказывали в кофейнях. И все же миллионы и миллионы слушателей загорелись от этих «лживых историй», записанной какой-то неизвестной рукой и почувствовали, что их молодость возобновилась, когда они слушали их. Ни одно литературное произведение не доставило большего удовольствия Восточному и Западному миру, не открыло им более глубокого проникновения в женскую сексуальную жизнь.

Глава 7
Искусство притворства

Ни одна из двух великих новых религий не давала сексуальному инстинкту такой свободы, какую ему даровал Закон Моисея. Ислам отдал женщину на милость полигамных мужей; христианство осуществляло правосудие, карая обоих полов. Разница, однако, была принципиальной. По закону Мухаммеда благочестивый мусульманин мог написать: «Хвала Аллаху, Который создал женщин в их красоте, который создал их тела со всеми прелестями, которые пробуждают желание, который сделал их волосы такими красивыми, который создал их шеи и драгоценные изгибы их грудей».[83]83
  Der duftende Garten des Scheich Netzaui: Neuman, Sittenspiegel (Salzburg, 1952). p– 30.


[Закрыть] Но на христианских алтарях каждый вечер звучали слова, которые до сих пор являются частью официальной вечерней молитвы Католической Церкви: Ecce enim, in iniquitatibus conceptus sum et in peccatis concepit me mater mea. – «Вот, я зачат в беззаконии, и во грехе зачала меня мать моя». – И после того, как муж и жена услышали эти слова в покаянии и так помолились, они должны были вернуться на брачное ложе и снова согрешить, сознательно?

Истинные верующие подвергались страшному давлению. Однако половой инстинкт не должен был подавляться. Он бунтовал даже в людях, посвятивших себя Церкви тело и душу. Борьба за безбрачие духовенства длилась целую тысячу лет. Для теологов этот вопрос был вопросом догмы, но для отдельного священника он означал полное изменение его жизни. Архитекторы Церкви учли это и приступили к работе очень осторожно. Даже Св. Павел, который в принципе поддерживал безбрачие и считал его особенно желательным для миссионеров, избрал епископами женатых мужчин и отцов семейств.[84]84
  I Timothy 3: 1–5.


[Закрыть] Единственное ограничение, которое он наложил на них, что они не должны снова жениться, если их жены умрут. Целибат не был обязательным для низших классов духовенства в течение первых трех столетий Христианской эры; он считался только неприличным для мужчин, которые были посвящены в священство, когда они были одиноки, чтобы жениться впоследствии.

Борьба за безбрачие

Только в IV веке, когда проповедники аскетизма активизировали свою кампанию против грехов плоти, соборы занялись этим вопросом. На церковных конклавах сторонники безбрачия объединились с требонием, чтобы женатые священники отдали своих жен или, по крайней мере, воздержались от всех сношений с ними. Один из князей Церкви, который сам был холостяком, епископ Пафнутий, пришел на помощь женатым мужчинам и предотвратил принуждение их к половому воздержанию. Несколькими поколениями позже, однако, давление становилось всё сильнее. Оно пришло с крайнего Запада. Сильное движение в пользу безбрачия началось в Испании и распространилось на юг Франции и Италии. Рим пытался стать посредником между расходящимися взглядами: в будущем женатые мужчины всё ещё могут быть посвященными священниками, но после помазания они должны будут отказаться от половых сношений. Папа Иннокентий I установил, что всякий, кто отказывается принять эту жертву, подлежит наказанию.

Однако от этой угрозы до обязательного обета целомудрия было ещё далеко. Бесчисленные советы обсуждали этот вопрос и все его последствия. Уже в конце VII века Совет Трулло утвердил обычай, который позволял женатым священникам жить под одной крышей со своими женами. Только если священник был посвящен в епископы, его жена должна была принять постриг, а священники, вступающие в брак после рукоположения, должны были быть лишены сана. Только очень постепенно, в течение следующих столетий, полное безбрачие стало правилом, даже для низшего духовенства. Особенно жестким сопротивление было на Востоке. Вопрос о безбрачии был одной из главных причин, по которой Православная Церковь, терпимо относившаяся к женатым священникам, раскололась с Римом. Даже на Западе, однако, было много священников, женатых или живущих в открытом сожительстве – цитадели греха. Напрасно архиепископ Кентерберийский приказал всем женатым священникам в Англии убрать своих жен. Еще более ожесточенным было сопротивление в Милане, где все священнослужители были женаты и апеллировали к прецеденту, установленному Св. Амвросием.

Милан был слишком близко к Риму, чтобы Церковь осмелилась терпеть такое непослушание. Именно упрямство ломбардских священников положило начало последней фазе великой борьбы. Безбрачие нашло поддержку в Великих монашеских орденах, значение которых неуклонно росло. У монахов было больше сторонников среди народа, чем у священников, и их влияние придавало борьбе против браков священников характер народного движения. Женатые священники были поставлены к позорному столбу как похотливые сладострастники, мужчины, которые уступили женщине – демону. Никакой пощады им! Рим всё ещё надеялся, однако, привести священников к здравому смыслу, не изгоняя их из церкви. В 1018 году Папа Бенедикт VII постановил, что дети духовенства должны быть вечными крепостными Церкви. После детей настала очередь женщин попасть в черный список: жены священников были поставлены в равные условия с наложницами.

Папа Лев IX (1048—54), человек, который укрепил церковь после многих лет Великого беспорядка, пошел ещё дальше. Теперь священникам официально предписывалось соблюдать целомудрие: пренебрежение этим приказом было не только нарушением дисциплины, но и ересью. Это было серьезно, ибо последствия обвинения в ереси могли быть крайне неприятными. Церкви не нужно было следить за исполнением самого наказания. Толпы, подстрекаемые монахами, врывались в дома священников, которые отказались расстаться со своими женами. Даже Милану пришлось капитулировать. Совет, состоявшийся в Риме в 1059 году, сделал ещё один шаг, чтобы очернить женатых священников в глазах верующих: мирянам было запрещено слушать мессу от священника, у которого в доме была женщина.

Движущей силой в этой борьбе был тосканский монах Хильдебранд, который взошел на папский престол в 1073 году как Григорий VII. Уже в следующем году Совет в Риме заклеймил всякое общение между священниками и женщинами как блуд (fomicatio). Всем священникам, которые всё ещё жили с женами, было приказано немедленно убрать их. Поскольку Церковь не признавала развода, она могла только приказать им отделиться от постели и стола, но это должно было быть обеспечено самым жестким образом. Но даже самый непреклонный монах – папа, который заставил императора встать на колени, с трудом отстаивал свою волю в вопросе о безбрачии. Он должен был послать специальных легатов, чтобы сломить сопротивление священников за пределами Италии.

Бурные сцены происходили на советах Майнца, Эрфурта и Парижа, где вопрос обсуждался снова и снова. Нашлись даже весьма высокие сановники Церкви которые говорили в пользу женатых священников. Монахи были вызваны ещё раз, чтобы помочь людям выразить свое негодование. Тем не менее прошло ещё несколько десятилетий, прежде чем безбрачие стало широко практиковаться – по крайней мере, номинально – на Западе. Больше священнические браки не заключались, за исключением восточных церквей в союзе с Римом, где они разрешены и сегодня. Однако сожительство продолжалось почти открыто. Монастырская мораль тоже стала более либеральной; в монастырях и приходах вспыхивали бесчисленные скандалы. Вопрос о безбрачии продолжал тлеть на протяжении всего Средневековья, как огонь под пеплом, пока Мартин Лютер не взорвал его в бушующее пламя, которое раскололо церковь во второй раз.

Кастрация Абеляра

Именно тогда, когда Рим, казалось, преуспел в изгнании женщины-дьявола из домов священников, произошла одна из самых страшных трагедий Средневековья. История любви Абеляра и Элоизы – это драма Фауста и Маргариты, но, увы, не сказка. Это произошло в студенческом квартале Парижа около 1119 года, задолго до рождения легенды о Фаусте. Пьер Абеляр, весьма известный ученый из знатной семьи, родился близ Нанта в 1079 году, в то время, когда монах – папа Хильдебранд всё ещё правил в Риме. Он изучал теологию, но не подчинялся приказам, находя жизнь без женщины в ней слишком бесплодной. Он основал школу философии и богословия (которые были одним и тем же, так как в то время не могло быть никакой другой истины, кроме истины Церкви) на Мелюне, Сент-Женевьеве и в Корбеле. Он был чрезвычайно успешным учителем: сотни учеников стекались в его школу. Хотя его лекции часто были более либеральными, чем считалось подходящим для ученого человека, он пользовался большим уважением в церковных кругах. Епископ Парижский был его другом, и он поселился у каноника Фульберта.

Суровый каноник подчинился правилу безбрачия, но взял в свой дом молодую племянницу по имени Элоиза. Она происходила из одной из самых благородных семей Франции и воспитывалась в монастыре. Дядя тщательно оберегал ее, желая, чтобы, когда достойный жених попросит ее руки, она вступила в брак девственницей. Но даже в этом благочестивом доме дьявол творил свои злодеяния. Элоизе было семнадцать лет, Абеляру почти сорок, но он был не только великим ученым, но и замечательным оратором, прекрасным певцом и талантливым композитором. Она отдала ему свое сердце. На крыльях духа и песни родилась любовь, которая не осталась без последствий. Когда беременность Элоизы уже нельзя было скрыть, Абеляр тайно отправил ее к своей сестре в Бретань, где она родила мальчика. Абеляр предложил ей выйти за него замуж, но она отказалась, сказав, что гениальные люди не должны обременять себя семьями; так говорили теологи, писавшие о безбрачии. Элоиза знала тексты, которые она изучала у Абеляра, и цитировала их, потому что она тоже была высокообразованной девушкой и переписывалась на латыни, как любой ученый.

Пьер Абеляр

Тем временем в доме святой Женевьевы пронюхали об этом, и каноник жестоко отомстил человеку, который соблазнил его племянницу и осквернил его дом. Однажды ночью он ворвался в спальню Абеляра в сопровождении нескольких сообщников, которые одолели Абеляра и кастрировали его на месте. Его ученики пришли в ярость от оскорбления своего профессора, но скандал был настолько велик, что Абеляру пришлось оставить свое учение и покинуть Париж. Церковь замяла инцидент, Элоиза приняла постриг, и Абеляр тоже удалился в монастырь.

Однако монахиня Элоиза не могла найти покоя даже в монастыре. Она писала страстные письма Абеляру:

«Еще один ещё более странный опыт был обретён мною. Моя любовь сама превратилась в безумие, поскольку по собственной воле она отказалась от единственного, чего желала, без надежды когда-либо вернуть его. Это случилось, когда я подчинилась твоей воле и решила изменить свое сердце с помощью моей одежды, чтобы показать тебе, что ты один – владыка моего тела и моей души. Я никогда ничего не искала в тебе – Бог знает это – кроме тебя самого. Только тебя я желала, а не того, что было твоим. Я не искала ни брака, ни свадебного подарка, я искала не удовлетворения своего желания и своей воли, а только твоей – ну ты же знаешь. Имя «жена» могло бы звучать для тебя благороднее и почетнее, но для меня было ещё приятнее быть твоей «возлюбленной» или даже – не обижайся – твоей «любовницей», твоей «шлюхой».[85]85
  Abelard und Heloise, Briefwechsel (Leipzig, n.d.), p. 78.


[Закрыть]

Абеляр пытался успокоить её и обратить её мысли к духовным материям, но Элоиза не могла примириться со своей участью. «Это ты мне нравишься, – писала она, – а не Бог. Это твое слово, а не любовь Божья, превратило меня в монахиню. Ах, посмотрите на мое несчастье, разве я не веду самую жалкую жизнь, когда все мои страдания напрасны и никакой благодарности не ждет меня в будущем?»[86]86
  ibid., p. 100.


[Закрыть] Абеляр не мог предложить ей никакого иного утешения, кроме веры в Божью мудрость: «в своем милосердном совете он решил спасти нас обоих через одного из нас, в то время как дьявол стремится уничтожить нас вместе.»[87]87
  ibid., p. 118.


[Закрыть]

Постепенно дьявол ослабил свою хватку на них. Элоиза с удовольствием узнала, что Абеляру было позволено продолжить обучение молодёжи. Он основал новую школу в имении в Шампани, и более трех тысяч учеников устремились в страну (что говорит о том, что в то время во Франции царило великодушие), чтобы быть посвященными изуродованным учителем в доктрину универсалий, отношения между идеями и вещами. Он основал монастырь, в котором также поселилась и Элоиза. Однако вскоре они снова расстались. В этот раз монахи были против него. Теперь, когда секс больше не отвлекал его, его дух стал более мятежным, чем когда-либо; он оказался вовлечен в конфликт с Церковью, и это только особое разрешение папы позволило ему закончить свои трудные дни в монастыре, как простому монаху. Элоиза пережила его на двадцать лет. Она тоже умерла в монастыре, но с большей честью, ибо грехи ее юности были прощены ей.

Общение с дьяволом

Если бы Абеляр и Элоиза жили несколько столетий спустя, им пришлось бы ещё хуже, потому что тем временем на Земле появилась новая чума. Мужчина или женщина, одержимые дьяволом секса, теперь должны были считаться не только со своим соседом, но и с властью, а это обычно означало смерть на костре после страшных пыток.

Дьявол соблазнял людей любого пола, но его жертвами обычно становились женщины. Женщины, которые были одержимы дьяволом, то есть совершали с ним блуд, были разного рода. Попадались морщинистые старые мегеры с растрепанными седыми волосами, на которых больше никто не смотрел, и потому они летали ночью на метлах на шабаши ведьм, чтобы дьявол совращал их. Хотя их личная половая жизнь уже не могла причинить им большого вреда, они все же были опасны, ибо варили любовные зелья для девиц и прелюбодеев, смешивали бальзамы, которые делают мужчин бессильными, соединяли незамужних женщин с похотливыми поклонниками и затем уничтожали в утробе матери плоды этих греховных союзов. Короче говоря, они занимались многими видами деятельности, вредными для человечества.

Но ещё опаснее были молодые ведьмы, ибо они имели дело не только с дьяволом, но и с людьми этого мира, предпочитая женатых мужчин и почтенных граждан. Поскольку не всегда было легко отличить ведьму от обычной шлюхи, требовались специальные тесты. Самым верным доказательством было, конечно, то, что женщина или мужчина были пойманы за общением с дьяволом или его помощниками – поскольку дьявол не мог вести свои дела в одиночку, он держал помощников для исполнения своей воли. Эти были существа разного рода, особенно самцы – инкубы, которые спускались нисходили на женщин ночью и вступали с ними в половые сношения, и самки – суккубы, которые вступали в сношения с мужчинами. Иногда дьявол превращался в черную кошку размером с собаку среднего размера или в козла.

Свидетели часто сообщали о том, что они заставали обвиняемого врасплох в общении с дьяволом. Однако судьи Инквизиции были по-своему добросовестны. Они придавали большое значение признаниям, и пытки или просто угроза их применения обычно вызывали самые абсурдные самобичевания у перепуганных женщин. Так, на одном из судебных процессов над ведьмами в Тулузе в 1275 году обвиняемая, некая Анжела де Лабарт, «призналась», что лично вступила в половую связь с дьяволом и родила чудовище с волчьей головой и змеиным хвостом. Поскольку этот монстр, ее собственный ребенок, питался плотью или детьми, она была вынуждена убивать других детей.

Основные вопросы суда, как правило, вызывали идентичные ответы, и таким образом была создана полная анатомия и физиология дьявола. Женщины всегда говорили, что соитие с дьяволом было очень болезненным, так как он обладал чрезмерно большим и твердым пенисом; он был обут в железо или покрыт рыбьей чешуей – мнения на этот счет расходились – и его семя было ледяным. Хотя из этого можно было бы заключить, что дьявол, должно быть, сильно повредил тело женщины, все было наоборот. Поскольку молодые, совершенно неповрежденные девушки были осуждены как ведьмы, было найдено объяснение, что женщины могли иметь связь с Дьяволом, не будучи лишенными девственности. Уважаемые богословы согласились, что это вполне возможно.[88]88
  Oscar Forel, L’Accord des Sexes (Paris 1953) pp. 87–88.


[Закрыть]

Особой сексуальной сферой дьявола, однако, были его задние конечности, в которых похотливые женщины находили особое наслаждение. Многочисленные иллюстрации из Средневековья показывают, как женщины падают, чтобы заглянуть под хвост дьявола. Если им удавалось поцеловать дьяволу anus, считалось, что они наделяются таинственными силами. Если кто-то хотел от дьявола большего, нужно было заключить с ним договор. Это не всегда было так формально, как в «Фаусте» Гете. Часто было достаточно, если потенциальные ведьмы давали дьяволу четыре волоса в качестве залога за их души. Кровавые договоры с Дьяволом не всегда были необходимы, хотя в них было, конечно, больше убедительности, когда что-то было записано в красно-белом цвете. Документы такого рода иногда представлялись в качестве доказательств на судах над ведьмами.

Однако часто инквизиторам приходилось довольствоваться менее определенными доказательствами. К счастью для следователей, общение с дьяволом всегда оставляло следы на телах околдованных людей. Одной из самых непогрешимых была разновидность местной анестезии. Если к подозреваемой прикладывали иголки и она не дергалась при каждом уколе, то это был верный признак того, что место было тронуто дьявольскими пальцами, иначе оно не было бы бесчувственным. Веснушки, бородавки или другие тривиальные пятна кожи часто приводились в качестве доказательства. Даже воспаления типа «ячменя», исчезавшие через несколько дней, считались делом рук дьявола и могли привести к фатальным последствиям для соответствующих лиц.

«Молот Ведьм»

Церковь часто обвиняли в разных нелепостях. Это не совсем оправдано. Средневековая церковь отнюдь не была мрачным, садистским, мистически настроенным учреждением; напротив, она освободилась от мистического тумана Александрии, духовного мира неоплатонизма, и стала в лучшем смысле этого слова латинизированной. Она стремилась распространять ясность и свет и логически, по-римски, доказывать истинность того, во что она верит и что считает правильным. Она переняла представление о дьяволе (который с незапамятных времен занимал видное место в человеческих верованиях) с Востока, в частности из религии Персии, и когда она продвинулась на север, она вновь открыла это в другой форме. Дух зла был необходимым дополнением Всеблагого Бога; без этого дуализма веру в существование Бога было бы слишком трудно поддерживать. Делу нравственности также служила демонстрация во плоти дьявола и всех его снаряжений перед глазами народа, который был мало восприимчив к теологическим аргументам. Но веру в ведьм Церковь считала языческим суеверием, которое должно было быть искоренено. Её первые меры были направлены не против предполагаемых ведьм, а против тех, кто верил в них. Синод Падербома[89]89
  Па́дерборн (н. – нем. Patterbuorn, Paterboärn) – город в Германии, расположенный на северо-востоке земли Северный Рейн-Вестфалия. Известен с 777 г. До 1802 года был столицей Падерборнского княжества-епископства. В настоящее время является столицей Архиепархии Падерборна. Самый большой город и районный центр общины Падерборн.


[Закрыть] сам же постановил, что «если кто-нибудь, ослепленный дьяволом, верит по-язычески, что кто-то ведьма, и сжигает ее, пусть сам умрет смертью!»

Однако постепенно грань между верой и суеверием стиралась. Дьявол ослепил даже самых зорких священнослужителей. Альберт Великий и Фома Аквинский, два ведущих теолога XIII века, оба твердо верили в существование ведьм. Теологи, которые с этим не соглашались, сами были арестованы, представали перед судом инквизиции и могли считать себя счастливчиками, если, подобно профессору Гийому Эделину из Парижа, им это сходило с рук и приговором было пожизненное заключение. После того как первая волна гонений на ведьм, начавшаяся в южной Франции, исчерпала свои силы, на рубеже XIV и XV веков вспыхнула новая эпидемия охоты на ведьм, на этот раз в Альпах. Она распространилась как лесной пожар по Германии, Франции и Италии, и в течение поколения половина Европы поддалась инфекции. Часто даже невозможно было поверить в добрую волю инквизиторов. Обвинения в колдовстве просто использовались как предлог, чтобы избавиться от неудобных людей. Сексуальный мотив не всегда был доминирующим, как показывает сожжение «ведьмы» Жанны д'Арк, хотя безумие ведьмы всегда идеологически сочеталось с сексуальными ассоциациями.