Текст книги "Кодекс Люцифера"

7

Добрые горожане Хрудима прочертили круг вокруг района, по размерам сравнимого разве что с Веной со всеми пригородами, на всех дорогах, дорожках и тропинках расставили караулы, а возле главной дороги воздвигли виселицу, чтобы продемонстрировать, что произойдет с тем, кто не признается, почему он хочет остаться в отгороженном от всех районе. Виселица пустовала, но это значило лишь, что повешенного уже сняли и похоронили, опасаясь, что, даже мертвый, он все равно будет разносить болезнь. Тот, кто находился внутри очерченной границы, либо был болен лепрой, либо должен был смириться с тем, что его таковым считали. Если же кому-то не повезло и он оказался в этом районе в гостях, он неожиданно получал права гражданина этого живого кладбища; кому же повезло и он поехал погостить в другое место, пока совет в Хрудиме заседал, он быстро решал, что не стоит, пожалуй, требовать исполнения его прав гражданина Храста, Розица, Горки, Хахолице или Подлажице, и н вопрос, не оттуда ли он родом, отвечал с преувеличена широко открытыми от изумления глазами короткой фразой произносимой с соответствующим акцентом: «Кто, я?!» Этот район отрезали от всего мира, а ведь он находился в глуши через него не проходили важные тракты, и он не производил достаточного количества продуктов питания, чтобы поставлять их ко двору ландграфа или кайзера, и не имел никакой стратегической важности. Жители подобных мест никого не интересовали тогда, когда проклятие проказы еще не пало на них; теперь же их названия были у всех на устах но никто и предположить не мог, что их участие в людских судьбах станет еще больше. Эта местность и в самый разгар лета была в лучшем случае умиротворяющей; в феврале же, особенно в предрассветные часы, она выглядела просто унылой. Коричневые и белые поля создавали впечатление, будто сама земля заболела проказой. Неудивительно, что расположение того места, где был создан завет Сатаны, стерлось из памяти знавших о нем; и человек более впечатлительный, нежели Киприан, мог бы испытать страх оттого, что здесь, где когда-то замурованный монах и дьявол попытались обмануть друг друга, и земля, и люди подверглись эпидемии проказы. Вместо этого Киприан размышлял, удастся ли ему покинуть эту котловину. Забраться сюда было явно проще, чем он себе представлял. В предрассветных сумерках наблюдательность караульных была слабее всего. Все, что ему понадобилось, – это выскользнуть из Хрудима, пока ворота не заперли, отправиться поскорее в Храст и его окрестности, не сбиться ночью с дороги и спрятаться затем поблизости от караула. Когда на небе появились первые признаки рассвета, а караульные устали после ночной вахты, ослабели от холода и мысли их были заняты скорой сменой, он прокрался сквозь узкую полоску хвойного леса и ступил на землю библии дьявола.

Храст представлял собой беспорядочное нагромождение домов. Он лежал на склоне холма, заваливающегося в сторону юго-востока. С этого места было хорошо видно и другие поселения: они лежали у подножия Храста, как слабеющие телята возле дохлой коровы. С трудом верилось, что некогда Подлажице был центром этого района, до того как сюда пришла библия дьявола, или Гуситская война, или они обе одновременно. Отсюда виднелась монастырская церковь, чьи две полуразрушенные башенки торчали в тусклом освещении раннего утра, а между ними лежала развалившаяся стена, напоминавшая полуобглоданный скелет огромного трупа. Над домами тех, кто решил, что смерть от голода лучше смерти от холода, вились струйки дыма и доносился запах горящих влажных дров. Вопреки распространенному мнению, от проказы не так-то легко умереть, хотя большинство тех, кто заразился ею, считались мертвыми и их соседи, без сомнения, желали себе того же. В городе оставалось очень мало домов, над которыми бы висел этот признак жизни. А что происходило в тех, что тихо стояли под затянутым облаками небом, Киприану думать не хотелось. Он использовал кустарник, стога сена и неровности ландшафта, чтобы скрыть свое передвижение в сторону Подлажице, хотя и не заметил вокруг ни единой живой души, поймал себя на том, что шарахается от всего, к чему прикасалась рука человека: каменных стен, свезенного в кучу сухостоя, ошкуренных подпорок землянок, и пытался убедить себя в том, что это все из-за холода. Сознание могло сколь угодно долго уверять его в том, что еще никто не подхватил проказу оттого, что дотронулся в пораженной зоне до чего-то, долго подвергавшегося воздействию Непогоды. Но у его тела были собственные соображения на этот счет, и руки успевали отдернуться скорее, чем разум одерживал верх над инстинктами.

Пока Киприан осторожно спускался по склону в полузамерзший ручей, огибавший развалины монастыря, он успел вспотеть. Из своего укрытия юноша стал обозревать лежащие перед ним окрестности, посреди которых высился остов церкви.

Пропилеи осели внутрь и представляли собой прекрасное препятствие для того, кто захочет попасть в монастырь; от них осталась только выложенная из камня арка, простиравшаяся над грудой развалин, покрытых белыми и серыми пятнами. Прямо возле нее осевшие стены представляли собой новообразованные ворота; вывалившиеся камни смотрелись, как ступени лестницы. Дыхание Киприана стало прерывистым и поднималось паром в морозном воздухе. Ничто не шевелилось в том памятнике разрушения, в том центре человеческой гибели, даже не было видно ни единого ворона. Кто хотел, мог бы уловить проклятие, все еще излучаемое стенами, в которых некогда один монах написал завет Сатаны. Киприан не желал ощущать его, но, тем не менее, ему казалось, что он чувствует это излучение. Чем больше он разглядывал застывшие развалины, тем сильнее шевелились его волосы.

– Чертов туман, – наконец прошептал он, нарушив мертвую тишину.

– Полностью с вами согласен, – откликнулся чей-то голос.

Киприан резко обернулся. Как обычно, он не взял с собой никакого оружия. Руки его сжались в кулаки. Из-за излучины извилистого русла ручья выглядывало бледное лицо, на котором красные щеки и замерзший нос казались нарисованными.

– Я проследил за вами, – признался молодой человек. – Вы мне показались человеком, знающим, что делать, а я, честно говоря, опытен только в том плане, как быстрее скрыться от городских стражей.

Киприан уставился на него, не понимая. Парень пожал узкими плечами.

– К тому же вы вели себя так, будто готовы были потратить всю жизнь только на то, чтобы обойти караулы.

– Вы либо нищий, либо вор, – пробормотал наконец Киприан.

– Малыш Андрей когда-то был им. А вы ведь шпион, верно?

– Я все то, чем малыш Киприан никогда не хотел быть, – ответил Киприан.

Мужчины внимательно посмотрели друг на друга. Киприан мысленно обругал себя за то, что побеспокоился лишь о том, чтобы не быть обнаруженным, вместо того чтобы попытаться обнаружить того, кто крался за ним. За худым лицом Андрея, казалось, скрывалось нечто большее, чем просто желание напутать попутчика. Киприан шумно выдохнул.

– Ладно, идемте, – процедил он сквозь зубы.

Андрей фон Лангенфель пополз рядом с ним. Он старался, чтобы его голова не показывалась над склонами ручья. Когда он прижимался к холодной земле рядом с Киприаном, тот заметил, что он точно так же вспотел, как и он сам, и улыбка заиграла на его губах.

– Моя мама всегда предупреждала меня, чтобы я не играл в снегу, когда вспотею, – заявил он.

– Моя бы тоже так сказала, – откликнулся Андрей, но на улыбку не ответил и отвел глаза.

– Что вы здесь потеряли?

– Я уже говорил: Ярка ищет следы своей матери. У меня есть причины предполагать, что она умерла здесь, в этом монастыре.

– В этих Богом забытых развалинах?

Андрей выглянул из-за края обрыва и снова втянул голову. На его лице ходили желваки. Он покосился на Киприана.

– Тут все так изменилось с тех пор, как я был здесь в прошлый раз.

– Вам уже доводилось бывать здесь?

– В детстве. Когда здесь еще не было проказы. Когда еще в арке были ворота.

– Со своей матерью?

Андрей замер. Киприан удивился, как сильно он сжался. Глаза Андрея бегали.

– Что?

– Один человек научил меня обращать внимание на определенные вещи. Я ведь не ошибся?

– Для этого человека вы тут шпионите?

Киприан слабо улыбнулся.

– Что вы здесь ищете, Киприан?

– А что произошло здесь с вашей матерью? И с матерью Ярки? Ее полное имя ведь Ярмила, верно? Но вы зовете ее Ярка.

– Я знаю, что вам здесь нужно, – неожиданно сказал Андрей.

– А именно?

– Я знаю типов вроде вас. Мой отец искал здесь то же самое, что и вы. Но нашел только смерть.

Киприан очень медленно произнес:

– Думаю, нам бы надо поговорить начистоту.

– Сначала вы.

Киприан поднял руку. Его взгляд метнулся в сторону.

– Что…

– А ну тихо! – прошипел Киприан.

Андрей еще сильнее вжался в склон. Он посмотрел туда же, куда и Киприан, а тот поднял голову осторожно, как разведчик, осматривающий каждую щель в воюющем городе. Развалины лежали перед ними – такие же мертвые и равнодушные, как и раньше. Андрей подполз к нему и поднялся повыше. Когда Киприан уже начал думать, что ошибся, он снова услышал это – шорох и царапанье. Звук стих, и тут же что-то захрипело. Киприану стало не по себе, когда он понял, что хрипы издает человек. Неожиданно в дыре, служащей теперь новыми воротами, выпрямилась высокая фигура. Она была одета в порванную черную рясу с капюшоном, прикрывающим голову.

У Андрея заклокотало в горле, и Киприан тут же накрыл его руку своей широкой ладонью. Его попутчик царапал полузамерзшую землю, сжимая пальцы в кулак. Черная фигура впереди раскачивалась из стороны в сторону, не снимая капюшона, похожая на змею, почуявшую запах добычи.

Киприан скользнул вниз, за край обрыва, и потянул за собой Андрея. Сердце его чуть не выпрыгнуло из груди, и он вдруг почувствовал холод и сырость земли, на которой лежал. Прежде чем броситься в укрытие, ему удалось взглянуть в лицо под капюшоном.

Он заметил нечто, не имеющее ничего человеческого, а в двух глазницах подрагивало что-то, впитавшее в себя боль, ненависть и одиночество всего рода людского.

8

– Ваша история неполна, – отметил Киприан.

Они с Андреем проскользнули обратно между хижин, образовывавших деревню, идущую вокруг разрушенного монастыря. Тем временем пошел мелкий дождь, наполовину состоявший из градин и снежинок. Они нырнули под дырявый навес.

– Как тогда, – пробурчал Андрей. – В этом районе вечная зима.

Киприан наблюдал за черной фигурой, с трудом различимой сквозь поблескивающий дождь и похожей на медленно мерцающую дыру в реальности. Она шаркающей походкой обошла монастырь, останавливаясь то тут, то там, царапая обмотанными в тряпки пальцами то землю, то камни, и, катаясь, двинулась дальше. Другие фигуры не показывались. Какая-то часть мозга Киприана противилась тому, чтобы считать человеком замотанное в рясу существо.

– Что случилось с вашими родителями?

Андрей посмотрел на него.

– Это то, что объединяет мою историю с историей Ярки. Я точно не уверен в этом. Она не знает, что произошло с ее матерью, кроме того что она, должно быть, мертва. Но я стал свидетелем того, как злой демон убил дюжину женщин, и это совпадает с тем, что ей известно о матери.

– Демоном был монах, а монахи заботятся о людях, – возразил Киприан.

Андрей показал подбородком на медленно передвигающуюся фигуру, не глядя на нее.

– Так, как вон тот?

Киприан промолчал. Андрей криво улыбнулся ему.

– Вы говорили, что существует два вида монахов? Обычные и те, кто носит черные рясы с капюшоном?

Андрей кивнул.

– Вы считаете, что это специальные стражники Книги? – Что касается меня, – сказал Андрей, – я не думаю, что эта Книга вообще существует. Мой отец вечно рассказывал подобные истории, и Кодекс, содержащий мудрость дьявола, был лишь верхушкой его фантазий. Если вы и вправду гоняетесь за этой химерой, мне вас жаль.

Киприан пожал плечами. Он решил не напоминать Андрею, что его отец так и не вышел из монастыря и что сам он был свидетелем того, как безумец зверски зарубил топором женщин и детей.

– Что из вашей истории известно Ярмиле?

– Все. А что?

– Да так.

– Послушайте, Киприан. Я эту историю по меньшей мере тысячу раз рассказывал одному человеку, который сидит в одежде кайзера во дворце императора в Праге и ведет жизнь раздувшейся ехидны, боящейся всех и вся, чьи сокровища вызывают у каждого желание обладать ими. Так почему бы мне не рассказать ее женщине, которая…

__ Действительно, почему?

– Вы считаете, что у Ярки недостойные мотивы, только потому, что она и я, мы…

– От всего сердца желаю вашей любви цвести и дальне, – прервал его Киприан таким тоном, что Андрей невольно поднял глаза и внимательно посмотрел на него. – Андрей, мне все равно, будете вы сидеть здесь и ждать меня, пока я не вылезу назад из этой огромной крысиной норы, или решите на свой страх и риск возвращаться в Хрудим без меня. Но если вы действительно хотите достичь своей цели и выяснить, что же на самом деле произошло с вашими родителями и матерью Ярмилы, то у вас есть лишь одна возможность это сделать – последовать за мной внутрь. И если вы все же пойдете со мной, то будьте любезны играть по моим правилам. Мы поняли друг друга?

– Только не надо вести себя так, будто вы обладаете всей мудростью мира! Доведись вам вести ту жизнь, которую я вел, когда был ребенком, вы не протянули бы и недели!

– Вы лично замешаны во всей этой истории, – спокойно ответил ему Киприан. – Я же всего только выполняю задание и хочу справиться с ним как можно быстрее. Кто сумеет войти сюда с холодным сердцем?

– Ваше сердце вовсе не так холодно, как вам хотелось бы. Киприан не ответил. Андрей презрительно махнул рукой.

– А, чтоб ему, – сказал он наконец. – Ладно. Если уж вам так непременно хочется, будьте здесь главным. Я иду с вами. – Он пошарил рукой в поясной сумке и, к изумлению Киприана, вытащил из спрятанного в ее складках футляра тонкий нож. Он покрутил его в пальцах и посмотрел на Киприана. – Как я уже говорил, вы в моем детстве не высиди бы.

– Оставьте нож здесь, – предложил Киприан. – Тот, у кого есть оружие, обязательно его использует. Мы не хотим осуществить запоздалую месть и не хотим причинить насилие.

– Вы боитесь за жизнь ходячих мертвецов, – упрямо возразил ему Андрей, но послушался и положил нож под влажный дерн.

– Я больше боюсь за жизнь двоих безумцев, которые намереваются проникнуть в царство мертвых, – ответил ему Киприан.

Андрей снова посмотрел на него. Киприан улыбался. Андрей улыбнулся ему в ответ. Киприан увидел в его глазах слезы, которые тот с трудом сдерживал, развернулся и вышел под моросящий дождь.

9

Аббат Мартин стоял в тени снаружи кельи и рассматривал сундук. Цепи матово поблескивали в свете коптилки с рыбьим жиром. Он слышал ее, спрятанную в многослойном саркофаге, состоявшем из уменьшающихся сундуков, каждый из которых был обрызган святой водой и обвешан четками и распятиями, слышал ее, лежащую в саване из дерюги, глубоко, в самом центре подземелья, – библию дьявола. Она дрожала. Она гудела. Она билась. Он догадался, что эти звуки раздаются скорее не в его ушах, а в его сердце, но никакого сомнения не было в том, что звуки реальны. Библия дьявола была живой. Она не звала. Она не манила. Она не угрожала. Она просто лежала там. Она ждала. Она точно знала, что когда-нибудь кто-то придет и откроет сундук, и наделит ее мощью, ради которой она и была создана. И она могла позволить себе подождать. Аббат Мартин улавливал бесстрастное ожидание Книги в ее темнице, и ему становилось холодно.

– Святой отец?

Аббат Мартин медленно обернулся. Павел увиделся ему худым, укутанным в рясу с капюшоном контуром, появившимся рядом с ним из темноты. Мужчины постояли рядом, вглядываясь в келью. За прошедшие годы они часто вот так стояли и смотрели на сундук.

– Время мира подходит к концу, – сказал Мартин.

– А разве оно было когда-нибудь, мирное время? – спросил Павел.

– Не в мире. Прямо здесь.

– Мир страха. Мир ожидания, когда же это произойдет.

– И все равно это был мир.

– Но он закончился однажды днем, двадцать лет назад.

Мартин кивнул.

– Я знаю. Каждый день с тех пор был благословенным подарком.

– Для меня, – заметил Павел, – каждый день с тех пор был святым днем. Точно так же это было и для Буки, хоть он и не может выразить это словами.

– Его проблемы с речью так и не исчезли?

– Гн-н-н-н! – произнес, подражая своему товарищу. Павел и улыбнулся.

Аббат Мартин почувствовал, как и на его лице расплылась улыбка. Никому, кроме Павла, не разрешалось иронизировать над Букой; никто, кроме Павла, не стал бы этого делать. Но насмешка Павла была полна такой симпатии и теплоты к большому неуклюжему парню, с которым он сдружился еще во времена их послушничества, и совершенно лишена колкости и цинизма, что у собеседника перехватывало горло. Это было удивительное родство душ.

Павел отвернулся от сундука и сделал шаг назад. Мартин последовал за ним вверх по темной и мрачной шахте. Как и всегда, когда он уходил подальше от того места, где лежал. Книга, его переполняло облегчение и желание никогда больше сюда не возвращаться. Однако, как правило, это желание стихало, как только он снова поднимался на поверхность и сменялось настоятельной потребностью немедленно спуститься вниз и посмотреть, не случилось ли с ней чего. Он уже давно ограничил свои свидания с Книгой, уступая этой потребности не чаще одного раза в неделю. Все остальные дни недели превратились в его личную епитимью. Были среди них монахи, занимавшиеся в своей келье самобичеванием каждую ночь до тех пор, пока не выступала кровь. Аббат Мартин отказывал себе шесть ночей из семи в желании проскользнуть к темнице библии дьявола и удостовериться в том, что цепи с нее еще не пали. Он завидовал сравнительно незначительным страданиям, которые должны были переносить бичующиеся. Он смутно предчувствовал, что однажды встанет перед сундуком, разомкнет цепи, раскроет саркофаг и освободит Книгу из ее оболочки, только чтобы знать наверняка, что… и тем самым навлечет на мир беду. Это предчувствие заставляло его в предрассветные часы падать на колени на полу кельи и, сложив руки и закрыв глаза, подобно ребенку молиться: «Господи, помоги мне в нужде моей».

– Как дела снаружи? – спросил Павел.

– Тени шатаются между стенами и ждут, что смерть приберет их, – ответил Мартин. – Кто бы мог подумать, что нас однажды станут осаждать эпидемии и порча?

– Милосердие? – спросил Павел.

– Становится все труднее склонять братьев к тому, чтобы они даровали утешение и тепло. И принуждать их к этому я не стану. Они слишком переполнены страхом подцепить инфекцию.

– Мы ничего не боимся. Мы бы… – начал Павел.

Аббат Мартин остановился на неровной каменной лестнице, которая выводила на поверхность. Высоко вверху мигала точка света – вьюшка в обычно закрытой двери, через которую Павел и шестеро его собратьев могли общаться с внешним миром. Он положил руку на плечо худому маленькому монаху.

– Я знаю, – мягко сказал он. – Но это не входит в задачу Хранителей.

– Наша задача – защищать братство монастыря и весь мир. Мы ничего не боимся, святой отец. И разве нельзя себе представить, что эта служба включает в себя помощь братьям наверху и людям снаружи?

Павел тоже прекрасно владел искусством говорить, не называя ничего напрямую. В этом случае он умолчал, что на самом деле ему хотелось сказать: «Помощь тебе, святой отец».

Аббат Мартин прекрасно знал, что юный монах почитает его и пойдет на смерть, если ему вдруг покажется, что тем самым он сможет поддержать аббата Мартина. Почитание Павла наполнило его одновременно теплом и отвращением; он не считал себя, человека, полного ошибок, слабостей и страхов, достойным подобного почтения, и уж точно не от такого преданного, честного брата по вере, как Павел. Он откашлялся.

– Ты знаешь свою задачу, брат, – заявил он наконец.

Павел кивнул и в то же время пожал плечами.

Они полезли дальше наверх.

– Кто-то скоро придет, – отметил аббат Мартин.

– К нам?

– К ней. – Мартин ткнул пальцем в темноту, из которой они поднимались.

– Откуда ты знаешь?

– Я это ощущаю, слышу. Я стою перед ее укрытием и чувствую, как она ждет. Такое впечатление, будто она разговаривает со мной так, что слова не достигают ушей, но я все равно слышу. Она ждет. А когда кто-то ждет, к нему обязательно приходят.

Павел осторожно вздохнул.

– Святой отец… – начал он.

– Кто-нибудь обязательно придет, – повторил аббат. – Время мира прошло. Я знаю это. И она это знает.

– Святой отец…

– Неужели ты не чувствуешь, Павел? Ты ведь дни и ночи проводишь рядом с ней. Она с тобой не разговаривает?

– Я должен возвращаться.

Мартин посмотрел вверх и заметил, что они уже поднялись и стояли возле двери. Он автоматически потянулся к связке ключей. Лицо Павла в неровном свете выглядело юным, худым и бледным. Глаза его скрывались в тени капюшона, но Мартин знал, что молодой Хранитель наблюдает за ним. Он попытался улыбнуться, но не смог.

– Мы должны быть готовы к этому, – сказал он и снова положил руку на плечо Павла.

Тот схватил руку, сжал и поцеловал.

– Да благословит и сохранит нас Господь, – прошептал он.

– Да, – отозвался Мартин. – Аминь.

Он смотрел, как Павел спускается по лестнице, пока темнота не поглотила его вместе с его черной рясой. Затем открыл дверь, шагнул на волю и снова тщательно запер ее. Когда он отвернулся, в сердце его опять закопошился червячок: действительно ли он удостоверился, что цепи вокруг сундука надежно заперты?