Текст книги "Кодекс Люцифера"

Женщина неподвижно смотрела на него своими большими глазами под красиво изогнутыми бровями. Ее рот зашевелился. Он не знал, мертва ли плоть нижней части ее лица, почувствовала ли она боль, когда рана открылась в нескольких местах и в разрывах заблестела жидкость; и он едва ли мог разобрать, что она произнесла, но его мозг перевел ему то, что уши отказывались воспринимать.

Она сказала: «Слава Богу, вы пришли».

Старый монах лежал на каменном ложе, которое пытались сделать удобнее с помощью тряпок и высохшей травы, но он все разбросал и теперь слабо ворочался на голом камне. Из его запавшего рта вылетал горячий шепот молитвы, а в уголках губ засыхала пена. Киприан осторожно подошел ближе, ожидая почувствовать вонь разложения и экскрементов, но уловил только запах пыльной, чудовищно старой дерюги и еще более старого тела, высыхавшего на ней. Кисти рук и ступни монаха были обнажены, на них почти отсутствовала плоть – сплошные кожа да кости; голова лежала на капюшоне, вместо того чтобы скрываться под ним.

Киприан поднял факел повыше и осветил старика. Он взял его, стиснув зубы, у прокаженной, испытывая к ней неприязнь оттого, что сначала не спрятал руки в рукава. По выражению лица нельзя было понять, заметила ли она его жест. Старый монах заморгал от яркого света. Киприан осторожно сделал еще шаг вперед.

– У него нет проказы, – неожиданно заявила женщина. – Он ее так и не подхватил за все эти годы.

– Кто он?

– Наша опора в этом мире.

– Он заботился о про… он заботился о вас?

– Заботился? – Она издала какой-то звук, очевидно, означающий смех. – Заботился? Нет. Он просто был здесь. Он все время лежал тут, а когда ему задавали вопрос, то ответа почти никогда не получали. Но то, что он находился здесь, не бежал прочь и не заболевал, придавало нам сил. Не думаю, что ты в состоянии это понять.

– Нет, – согласился Киприан.

– Он умирает, – сказала она. – Вы должны помочь ему.

– И как мы это устроим?

– Я не знаю. Вы же пришли сюда… вы ведь нашли путь, по которому можно выйти наверх… Возьмите его с собой. Здесь мы ему ничем помочь не сможем. И даже если речь идет о том, где ему умереть, то это не должно произойти здесь, внизу. Пару раз за то время, что он пробыл с нами, он дарил нам свет. И мы бы хотели, чтобы он снова увидел свет, прежде чем покинуть этот мир.

– Это все?

– И это все? – эхом отозвался Андрей и схватил Киприана за руку. – Как вы себе это представляете?

Киприан оглянулся и подмигнул ему.

– Надеюсь, вы не думаете, что мы сюда пришли только за этим.

– Я думаю, что сам Господь направил ваши стопы.

– Но мы не можем забрать его с собой.

– Почему?

– Потому… потому…

Киприан со смущением понял, что первый же пришедший ему в голову довод для этой женщины и других больных покажется плевком в лицо. Он замолчал и отвел глаза. Стоявший рядом с ним Андрей почувствовал себя неловко и последовал его примеру.

– Что ж, – сказала женщина. – Тогда вы тоже не имеете права возвращаться наверх.

Он посмотрел на нее, не веря своим ушам. Она пожала плечами.

– Если вы считаете, что он может заразить мир там, наверху, когда вы возьмете его с собой, то и вы можете это сделать.

– Мы пробыли здесь недостаточно долго…

– А что такое «долго»? Как ты считаешь, сколько времени я прожила бок о бок с прокаженным, прежде чем подхватила заразу?

Киприан откашлялся.

– И как долго? – спросил он наконец, когда она замолчала.

– Я этого не знаю, – просто ответила она. – Насколько мне известно, я никогда не только не прикасалась, но даже не видела ни одного прокаженного. Но однажды у меня в уголке рта образовалась язва, которая никак не хотела заживать.

Киприан услышал, как Андрей потрясенно пробормотал что-то; ему тоже стало нехорошо от этой ужасной загадки, но он взял себя в руки.

– А почему вы не спросите нас, зачем мы на самом деле пришли сюда?

Она не отвечала; Киприан, который до сего дня считал себя человеком, способным направлять разговор в нужное русло одним своим молчанием, увидел, что его загоняют в угол. Вся эта ситуация, нереальное окружение, вид этой женщины, на прекрасном лице которой гноилась ужасная язва проказы… Он поглубже вдохнул.

– Речь идет о… – начал он.

– Здесь убили моих родителей, – не дал ему договорить Андрей.

Глаза женщины сузились, когда она посмотрела на Андрея. Киприан уловил, как сжался его попутчик.

– Двадцать лет назад, когда здесь еще был монастырь и не было… э-э-э…

– Здесь нет работающего монастыря уже двести лет, – возразила женщина.

– Но я здесь был.

– А я прожила всю свою жизнь в Храсте. Этот монастырь возле Подлажице лежит в руинах со времен Гуситских войн. Я могу вспомнить разве что пару отшельников, иногда живших там, а больше никого.

– Я видел здесь черных монахов.

– Не было тут никаких черных монахов.

– Вы часто приезжали в Подлажице до того, как здесь появилась проказа? – сердито спросил Андрей.

Женщина растерянно моргнула.

– Ни разу, – наконец сказала она задумчиво. – По какой-то причине сюда мало кто ездил. Все смотрели на развалины издалека, и все думали… – Она запнулась и пожала плечами. – Даже не знаю.

Андрей раздраженно кивнул.

– Здесь действительно были черные монахи, – заявил он. – И я видел, как один из них убил целую группу женщин и детей. Моя мать была среди них; мой отец тоже тут погиб. Я никогда не видел мертвых тел своих родителей, но с тех пор ничего о них не слышал, и мне довелось видеть, как безумец метался среди несчастных, размахивая топором!

Шепот старого монаха прервался, как только Андрей замолчал. Киприан отвернулся от своего попутчика и посмотрел на старика. Тот глядел прямо перед собой. Его рот перестал двигаться; губы у него дрожали.

– Моя мать была среди тех женщин, когда сумасшедший набросился на них, – продолжал Андрей. – Они явно были не из этих мест. Я припоминаю, что одеты они были совсем иначе, чем мать, и выглядели по-другому. Некоторое время назад мне стало известно, что это была группа благородных дам, возглавляемая графиней Андель. Я приехал сюда, чтобы выяснить, что на самом деле с ними произошло – и с моими родителями.

Женщина не отвечала и задумчиво смотрела на Андрея. Наконец она произнесла:

– Есть одна история…

Старик на каменном ложе повернул голову и встретился взглядом с Киприаном. Последний потрясение увидел, как жизнь, уже почти покинувшая это дряхлое тело, возвращается назад.

– Но это не более чем легенда. Говорят, что в наши края приехала группа беженцев. Состояла она исключительно из женщин с детьми, говоривших на каком-то иностранном языке. Никто их не понимал, никто не хотел иметь с ними дела. Кто-то предположил, что они родом из Англии, католики, которых изгнали оттуда протестанты; другие рассказывали, будто эти люди приехали из Франции и что они гугеноты, убежавшие оттуда, спасаясь от резни во время Варфоломеевской ночи. Кем бы они ни были, согласно легенде, их отправили к отшельникам в Подлажице в надежде, что там им смогут помочь. Но пока они туда шли, неожиданно у их ног разверзлась земля, возник дьявол на огненном коне, запряженном в горящую карету, женщины сели в нее и отправились вместе с нечистым прямехонько в ад. Это, собственно, указывает на то, что на самом деле они были еретичками. – Она беспомощно махнула уцелевшей рукой. – Что еще можно сказать: если в этой удивительной легенде и упоминаются какие-то детали, то они относятся лишь к тому, как выглядел дьявол или его карета. Ни один более или менее здравомыслящий человек не воспринимает ее всерьез. Да я уже почти забыла ее. Это всего лишь предание, из тех, которые рассказывают, когда никто не знает, что на самом деле произошло.

– Буря, – неожиданно простонал старик.

Киприан вздрогнул. Он понял умирающего, так же как и прокаженную женщину, говорившую с тем же акцентом что и Андрей. Возраст сгладил особенности произношения в речи старика.

– Буря… дыхание Сатаны…

Женщина отвернулась и нагнулась над стариком.

– Успокойся, брат, – сказала она. Ее рука дрогнула, словно она хотела погладить его по щеке, но затем передумала. – Успокойся.

Старик выгнулся, как в агонии, на своем твердом ложе.

– Буря! – неожиданно громко закричал он. – Ее привело святотатство! Тело не успели опустить в могилу, как на нас повеяло дыханием дракона! О Господи, прости нас, ибо согрешили! Kyrie eleison, kyrie elcison [50]50
  Боже, смилуйся над нами! (древнегреч.)


[Закрыть]!

– Боже мой, – потрясенно прошептала женщина. – Буря! Когда посидишь тут, забываешь абсолютно все…

Буря налетела на Подлажице почти двадцать лет назад. Пока старый монах то умолял Бога о прощении, то вскрикивал: «Буря!», женщина делилась с юношами обрывочными воспоминаниями.

Киприан так и не понял, почему старик считал себя виновным в происшедшей катастрофе, но то, что он думал именно так, казалось бесспорным. Также было неясно, какое отношение непогода имела к могиле, о которой бормотал монах; однако то, что старик пробурчал в конце повести, заставило Киприана поежиться от холода, по сравнению с которым ледяное дуновение, которое он ощутил здесь же ранее, показалось приятным бризом.

Буря!

Непогода, собиравшаяся весь день; удушающая жара с самого утра, полевые работы, выполнять которые приходилось очень медленно; торговые караваны, еле ползущие из Хрудима на запад; раздраженные животные, раздраженные люди; слепни будто взбесились, так что коровы, спотыкаясь, бегали взад-вперед по пастбищу, а лошади лягались и норовили укусить. Затем низину, в центре которой находились развалины Подлажице, неожиданно накрыла тьма. Небо затянули налитые дождем иссиня-черные тучи, казалось, готовые вот-вот рухнуть под собственной тяжестью.

– Как и тогда, – заметил Андрей.

– Господи, помилуй нас, Господи, помилуй нас, – шептал монах.

Сначала ветер был не очень сильным, но быстро превратился в настоящий ураган. В тучах, не достигая земли, сверкали молнии. Гром гремел так сильно, что дети с плачем падали на землю и закрывали уши ладонями; взрослые же зажимали себе носы и резко выдыхали, чтобы уменьшить давление, но оно усиливалось, как только они делали вдох. Господь обрушил на них гнев Свой, подобно тому как Он поступил с Содомом и Гоморрой, но гнев Его пришел с завыванием ветра, а не с водой. В Храсте у старой липы сломался сук, на котором обычно совершали казнь; в Розице неожиданный шквал ветра разрушил самый крупный склад в городе; в Горке он же сорвал соломенные крыши почти со всех домов, а в Хахолице ужасная пыльная буря вызвала панику в стаде свиней, и животные метались среди хижин, визжа и ничего не видя от ужаса, пока не размозжили себе головы о стены домов или деревья. Подлажице стояло. Башни-близнецы дрожали, от зданий под натиском бури отрывались детали и катились по монастырскому двору гонимые ветром, но Подлажице стояло.

– Пока хвост дракона не ударил о землю, – торжественно произнесла женщина, из зияющей раны которой капали кровь и гной.

Недалеко от Подлажице непогода, мчавшаяся с запада на восток, как Дикая охота,[51]51
  Кавалькада охотников-призраков с собаками-скелетами.


[Закрыть] протянула длинную руку, щупальце исполина из пыли, и ветра, и сора, и обломков, которые танцевали, и толклись, и вращались, и обрушивались на развалины монастыря, и ревели, как миллион проголодавшихся быков, и визжали, как все проклятые души в чистилище вместе взятые…

– Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa, domine Deus, miserere nobis, miserere nobis! [52]52
  Я согрешил, я согрешил, я очень согрешил, Господи Боже, смилуйся нами, смилуйся над нами! (лат.)


[Закрыть]

Киприан попытался удержать старика на его ложе, но в высохшем теле проснулись безумные силы. Монах неуверенно поднялся на ноги и схватил Киприана за воротник.

– Таков был приказ! – проревел он. – Regula Sancti Benedicti, Caput VI: De obediential Obediential Это значит: послушание! – Он припал к груди Киприана и прорыдал без слез: – Зачем ты потребовал этого, отец, зачем ты потребовал этого?

Щупальце проникло в отверстия наполовину сорванных крыш и вырвало стропила; упало на крошащиеся остатки пропилеев и обрушило их с такой легкостью, будто те были из гальки; неистовствовало между башнями-близнецами монастырской церкви и швыряло в них камнями, как метательными снарядами: крышу одной из башен надломило, а другой – сбросило вниз; с грохотом пронеслось по нефу, отчего стропила и балки взлетели вверх, как при взрыве. Вокруг него был ореол из грязи и кружащихся в вихре обломков, вгрызавшийся в еще устоявшие стены и отдельные здания подобно тысячам кистеней в руках великана. Если гнев Божий обладал формой, то она представляла собой дьявольский хобот, протянувшийся от неба до самой земли; если у него был голос, то он звучал, как этот свистящий, воющий рев. Содом и Гоморра погибли в огне и пепле; Подлажице утонул в визге, и пыли, и кружащихся обломках.

Киприан автоматически подхватил старика, когда у того отказали ноги и он рухнул на спину. Ему показалось, что тело стало невесомым, как пушинка. Юноша попытался отнести монаха на его ложе.

– Убейте ребенка, – едва слышно произнес старик. Губы у него дрожали, лицо было мокрым от слез и слюны. – Убейте ребенка. Это новорожденный, на нем нет никакого греха, но убейте его! – Он застонал. – Obediential – снова проревел он. – Каково пятое правило ордена, брат? Послушание!

Киприан уронил старика на пол, как будто обжегшись о высохшее тело. Отвращение, переполнявшее его, отражалось и в глазах Андрея, и на лице прокаженной женщины. Губы Андрея шевелились.

– Послушание! – простонал старик. – Послушание – убей ребенка, брат Томаш! Я повинуюсь, отец настоятель, я повинуюсь!

Щупальце бури не оставило целым ни единого строения на территории монастыря. Оно превратило церковь в скелет мертвого чудовища, а весь монастырь – в кладбище. Оно уничтожило старый фруктовый сад, сровняло с землей огородные грядки, унесло ящики с кроликами и превратило куриц в окровавленные комки перьев, разбросанные на большой территории. Оно убило двух из трех монахов, остававшихся в монастыре, а затем, по пути к пологому холму к востоку от Подлажице, оно неожиданно съежилось и пропало, будто и не было его никогда. Лишь разрушенный монастырь и колея на земле длиной в более чем сотню человеческих ростов указывали на то, что оно здесь побывало. Дождь полил как из ведра, образовывая маленькие лужи, озерца, моря в этой колее и на груде развалин монастыря. И если такое щупальце было гневом Божьим, то ливень был проявлением печали Бога, и, что бы ни вызвало Его гнев, слезы Его смывали остатки этого и посыпали землю солью Его проклятий.

– Зачем ты потребовал этого, отец, зачем? Смилуйся над нами, Господи, смилуйся над нами! Смилуйся над нами!

– Я слышала об этой старой легенде, – сказала женщина. – Книга, которую написал проклятый монах, одурачивший самого дьявола. Да такие истории рассказывают повсюду. Но я никогда не связывала ее с нашим краем, да и, честно говоря, ни разу не слышала, чтобы кто-то это делал.

Она указала здоровой рукой на безобразную груду порванной бумаги и пергамента, лежавшую в одном из углов церкви и потихоньку разлагавшуюся. Для Киприана эта ничтожная кучка распадающейся бумаги и расплывающихся букв из тускнеющей позолоты и покрывающегося плесенью индиго гораздо явственнее, чем сломанное распятие и заброшенный алтарь, говорила о том, что церковь и монастырь Подлажице мертвы. Андрей вздохнул.

– Если и была здесь какая-то книга, то вон там лежит то, что от нее осталось.

Киприан промолчал.

– И вот ради этого мой отец пошел на смерть, – сказал Андрей. – Чего ради? – Он посмотрел на Киприана. – И ваша миссия тоже закончилась ничем. А зачем я сюда пришел?

Киприан пожал плечами. Женщина переводила взгляд с одного юноши на другого.

– У незнания есть одно преимущество: оно дает возможность надеяться, – заметила она.

Андрей прищурился и уставился куда-то вдаль.

– Вот тут вы правы, – задумчиво согласился он. – Вот тут вы чертовски правы.

12

– Жизнь возвращается, любовь моя.

– Да.

– Ты только выгляни в окошко, посмотри, что произошло с деревьями за последние три дня. Теперь я понимаю, что люди имеют в виду, когда говорят, что на деревьях распустились почки. Это значит, что нужно следить за собой, чтобы не распустить руки! Ха-ха-ха!

– Да.

– Да ты выгляни наружу – там так чудесно! Наконец-то пришла весна.

– В Вене она уже давно бы пришла.

Себастьян Вилфинг повернулся к своей будущей теще, стоявшей в дверях.

– Вы совершенно правы, матушка. Но разве некоторые вещи не становятся еще прекраснее оттого, что их долго ждешь? Как ты считаешь, Агнесс?

– Да.

Девушка почувствовала растущее отчаяние в голосе своего жениха. Но оно не взволновало ее, точно так же как не беспокоили ее и волны антипатии, буквально излучаемые ее матерью, которые она прекрасно чувствовала, несмотря На разделявшее их большое расстояние и тот факт, что она сидела спиной к двери. Ничто не могло пробиться в глубины отвращения, на дне которого покоилось тело Агнесс Вигант, пожираемое живущими там чудовищами: самоуничижением, раскаянием и осознанием того, что будущее для нее потеряно.

– Взять, к примеру, наше бракосочетание. Всю зиму мы прождали, и вот наконец-то через пять недель уже Пасха…

Голос Себастьяна Вилфинга все сильнее походил на голос его отца. Она представила себе, как на вопрос священника: «Берешь ли ты, Себастьян Вилфинг, присутствующую здесь Агнесс Вигант в свои законные жены, чтобы любить и почитать ее, пока смерть не разлучит вас?» он отвечает: «Ай-и-и-и!» Ее чуть не стошнило.

– Ну выгляни же на улицу, посмотри, каким прекрасным снова стал мир! – умоляюще произнес Себастьян Вилфинг и закашлялся.

Она отвергла Киприана. Он приехал к ней из самой Вены, а она, не успев встретить его, уже забросала упреками. Нет, не совсем так. Не успев встретить его, она бросилась к нему на мороз в одной рубашке. Но затем он заговорил о своем дяде и задании, которое он сначала должен уладить, и лишь потом… Крошечный огонек гнева согревал ее тело, лежавшее в могильном холоде в глубине души, но чем дальше, тем слабее горел этот огонек и уже мог лишь вызвать слезы, которые Агнесс каждый раз сдерживала. Сколько времени прошло с тех пор, как она выскочила из экипажа Киприана? Неделя? И он с той ночи ни разу не дал о себе знать, ни разу не попытался связаться с ее служанкой. «Оставь ее в покое, – услышала она голос своей матери. – Она даже не понимает, как крупно ей повезло, что ты, Себастьян, хочешь взять ее в жены, несмотря ни на что. Она тебя не заслуживает». Младший Вилфинг ответил: «Вы не должны так говорить, матушка. Я буду считать себя счастливцем, если Агнесс разрешит мне стать ковриком у ее ног». Агнесс уловила насмешку и фальшь в его голосе.

Что же ей остается делать?

Мужчина, которого она любит, предпочел ее любви какие-то непонятные обязательства перед своим дядей; и, даже если эти обязательства однажды не будут мешать их любви, остается еще тот факт, что Агнесс повела себя так, будто це любит его больше, и отвергла его. Очевидно, именно так он ее и понял. Иначе почему не дает о себе знать?

Мужчину, за которого она должна выйти замуж и провести с ним всю свою жизнь, она не переносила. Что бы он ни испытывал к ней, все его чувства казались ей продажными, и даже если они были искренними, они все равно были испорчены отвращением, с которым она замечала их. Он организовал избиение Киприана, а когда оказался в дураках, то решил позаботиться с помощью своих друзей о том, чтобы Киприан сгнил в тюрьме. Что же он сотворит с ней, если она попытается перейти ему дорогу? Например, если откажет ему в первую брачную ночь? Станет ли бить ее, пока она не сдастся? Или и здесь призовет кого-нибудь на помощь? Отбросит ли в тот же день принужденную обходительность и достоинство, с которыми обращался с ней с момента их приезда в Прагу, и наутро потребует у своих тестя и тещи, чтобы они образумили свою дочь?

Она вздрогнула.

– Тебе холодно, любовь моя? Где эти бездельники? Пусть, черт побери, затопят камин!

Что она могла сделать? Устроить скандал в церкви во время венчания, ответив: «Не согласна!» на вопрос священника? Следствием такого поступка будет возвращение в родительский дом, пока отец с матерью не решатся наконец закрыть ее от остального мира в каком-нибудь монастыре. Одна тюрьма за другой плюс разбитое сердце ее отца.

«Ну почему ты отказался убежать вместе со мной, Киприан? – подумала она. – В тот день возле ворот Кэрнтнертор мы должны были просто взяться за руки и уехать из города, вместо того чтобы прислушиваться к здравому смыслу и откладывать побег на следующий день. И если бы в пути мы проголодались, то проголодались бы вместе Если бы нам не удалось нигде устроиться, мы бы по крайней мере знали, что пытались сделать это вместе. У нас вед_ь был шанс, но мы им не воспользовались».

Что же ей было делать?

– Да, – сказала она и, почувствовав общее замешательство, обернулась.

Себастьян и ее мать обменялись многозначительными взглядами.

– Что ты спросил, Себастьян? – выдавила она из себя.

– Ничего, любовь моя.

Неожиданно Агнесс поняла, что может предпринять. Решение возникло внутри нее самой, более того, оно все время находилось у нее под носом, и только сейчас, когда в ней что-то сдвинулось, она сумела разглядеть его. Или оно появилось, когда она неожиданно вспомнила, как ее отец и оба Вилфинга разговаривали о новых сделках пару дней тому назад?

– Прошу прощения, я задумалась, – проговорила она и улыбнулась так мило, что ее жених непроизвольно улыбнулся ей в ответ. – На улице и правда чудесно. Такое впечатление, что нам открыт весь мир, и больше всего хочется выбежать наружу, прямо в этот мир, и бежать, не останавливаясь, пока не достигнешь его конца.

Лицо Себастьяна Вилфинга выражало изумление, недоверие и надежду на счастье любви. Его голос перестал ему подчиняться.

– Да, – пискнул он. – Ай-и-и!