Текст книги "Кодекс Люцифера"

10

– Что он сказал?

Святой отец был не совсем в курсе дела. Ипполито Альдобрандини – Папа Климент VIII – почти неподвижно сидел на троне, повернувшись к просителю, но голова с окладистой белой бородой все время склонялась набок, а внушительные изогнутые брови непослушно поднимались и опускались, пока он внимательно прислушивался к шепоту священников, стоявших по правую и левую руку от его трона. Шепоту… Папа Климент по сравнению со своими ветхими и древними предшественниками, если верить его внешности, мужчина в полном расцвете сил, был глух как пень, и то, что он мог бы разобрать из произнесенного вполголоса, тонуло в шорохе vittae – лент, поддерживающих тиару, которые должны были бы свободно свисать вдоль лица, но почему-то постоянно закрывали ему уши.

Отец Эрнандо был следующим в очереди тех, кому назначили личную аудиенцию у святого отца, и, хотя это означало, что расстояние между ним и просителем составляло по меньшей мере двадцать шагов, он мог разобрать каждое слово Папы, обращенное к стоявшему перед ним на коленях человеку. Впрочем, если уж на то пошло, он также прекрасно слышал каждое слово, произнесенное посетителем, не потому, что тот так громко говорил, а потому, что один из стоявших у трона Папы священников переводил его слова громоподобным шепотом, который только и мог расслышать святой отец.

– Пальчики? – повторил Папа, тоже громогласным шепотом.

– Мальчики, святой отец. Речь идет о мальчиках. – Второй священник поднял руку на уровень груди. – Маленькие дети мужского пола, святой отец.

Папа Климент наклонился к священнику, стоявшему по другую сторону его трона.

– Хороший знак, – прошептал он в полный голос. Священник, в чье ухо он шептал, зажмурился от боли. – Мы чуть было не забыли спросить об этом. И скольких ты выбрал, добрый человек?

– Две дюжины, святой отец.

– Две дюжины, – одобрительно кивнул Папа Климент Коленопреклоненный мужчина что-то сказал. Отец Эрнандо заметил со своего места, что у того горят уши.

– А?

– Он говорит, их трое, святой отец. Всего трое, но, тем не менее…

Папа Климент улыбнулся просителю с высоты своего трона.

– Ты привел нам трех божественных творений, сын мой? Да пребудет с тобой благословение Господне.

– Не совсем, святой отец, – заявил второй священник с равнодушным выражением лица. – Он не привел с собой мальчиков. Речь идет совершенно о другом: священник деревни, старостой которой является этот добрый христианин, над мальчиками…

– Точно, – прервал его Папа. – Было бы так по-христиански, если бы каждая добрая община отправляла сюда, в Рим, своих многообещающих мальчиков. – Он наклонился к другому священнику. – Запиши этот случай, мой милый. Мы собираемся издать декрет.

– Как прикажете, святой отец.

Папа Климент снова перевел взгляд на стоявшего перед ним просителя и улыбнулся.

– Три – очень хорошее число, сын мой. Разумеется, четыре было бы лучше, не говоря уже о двух дюжинах.

– Святой отец, – заявил священник, выступавший в роли переводчика, – позвольте мне еще раз привлечь ваше внимание к тому, что этот человек принес сюда жалобу на священника своей деревни и обвиняет его в чудовищном преступлении, в том, что тот несколько лет совершал по отношению к трем мальчикам…

– Бог любит музыку, – прервал его святой отец. Он продолжал улыбаться просителю. – Бог любит высокие голоса. Ведь он гораздо лучше слышит их, чем низкие.

«Бог, – подумал отец Эрнандо. – Не кто иной, как Он. Он слушает нас и радуется высоким голосам. Ну разумеется». С каждым долетевшим до его слуха предложением он все сильнее падал духом.

– Музыка! – продолжал Папа. – Но осмотрелся ли ты уже в церквях здесь, в Риме, сын мой? Слышал ли ты ликование? Монахини, куда они только смотрят?! Почти ни единой мужской души, поющей «Господи, помилуй», ну и что же? Слышно только «бум-бум-барабум-бум» – как будто Господь в состоянии это разобрать! – Папа Климент удрученно покачал головой, его vittae захлопали в воздухе. – Медведь в лесу, и тот издает более прекрасные звуки. – Он повернулся к священнику, стоявшему слева. – Так ты говоришь, две дюжины, любезный?

– Не совсем точно, святой отец.

– Точно, а? Господь Бог благосклонно смотрит на нас с небес.

– Что касается дела этого человека… – сказал второй священник, – то он уже обращался к епископу своей епархии, но не получил никакой помощи. Он прибыл сюда, твердо веруя в понимание и помощь Святого престола.

– Точно, – повторил Папа Климент. – Только мальчики обладают теми голосами, в исполнении которых Господь желает слушать песнопения. Мальчики… – Он улыбнулся, пожимая плечами. – Но ведь из мальчиков вырастают мужчины, верно? И перезвон колокольчиков превращается в медвежий рык. Однако нам известно, как мы можем помешать этому, сын мой, и мы благодарим тебя от имени трех созданий, которых ты хочешь отдать нам, за то, что ты спадешь их от судьбы, которая в противном случае была бы им уготована. – Папа благосклонно улыбнулся. Он сложил большой, указательный и средний пальцы правой руки так, словно держал кончиками пальцев крохотный инструмент, и сделал два резких движения, будто вырезал на чем-то крест. – Вот такое крохотное вмешательство – и милость Господня, и восхваление Бога на всю жизнь!

Яички отца Эрнандо, при виде движений рук Папы вжавшиеся в низ живота, похоже, решили остаться там навсегда. Мышцы живота сжимались с такой силой, что причиняли боль. Ему пришлось приложить немало усилий чтобы лицо его по-прежнему ничего не выражало. Он услышал, как стоявший на коленях у трона Папы мужчина невольно заскулил.

– Эти три создания ждут на улице, сын мой? Позови их сюда. Я уверен, – приветливый взгляд натолкнулся на отца Эрнандо, – что каждый с радостью подождет, если речь идет о том, чтобы приветствовать будущих глашатаев Божьего восхваления!

– Святой отец! – воскликнул священник-переводчик, и теперь уже при всем желании нельзя было сказать, что он шепчет. – Святой отец, этот человек просит совета и помощи, потому что в его деревне трое мальчиков обвиняют священника в том, что он много лет насиловал их!

Папа Климент посмотрел на него. Изогнутые брови взметнулись вверх, достигнув тиары. Взгляд его метался от просителя к священнику и назад.

– Если дело обстоит таким образом… – начал он. Неожиданно его лицо просияло. – Тогда, сын мой, будет еще лучше, если ты пришлешь нам этих троих. Наши хирурги возьмутся за них, и тогда не останется ничего, что бы напоминало им о том, что они Божьего человека – непреднамеренно, в этом я уверен, ведь мальчики – невиннейшие дети Божьи! – совратили с пути истинного. Все, что будет их ожидать, – это музыка и колокольный перезвон чудеснейших песен. Иди с миром, сын мой. Да пребудет с тобой Бог.

Нетвердой походкой проситель прошел мимо отца Эрнандо – седовласый сутулый, так и не снявший плащ и сапоги человек с небритыми щеками, от которого исходил запах длительного путешествия. Эрнандо видел, как блестят слезы в глазах мужчины; он, спотыкаясь, вышел на улицу, не глядя ни на кого вокруг. Отец Эрнандо сглотнул. Когда он снова посмотрел вперед, то увидел доброжелательное ожидающее лицо Папы и равнодушные мины священников слева и справа от него. Пришел и его черед.

Он тщательно продумал, что будет говорить. Еще сидя келье, он молился, шептал и жестикулировал, взвешивая каждое слово. Он исходил из того, что времени на прошение будет немного, а ему нужно до конца рассказать то, что он хотел сообщить Папе, прежде чем советники прервут его или отвлекут внимание святого отца. Он наблюдал за Папой Климентом пару раз еще тогда, когда тот был кардиналом Ипполито Альдобрандини, и, видя его молчаливость, спокойные жесты и долгий пристальный взгляд, решил, что тот здравомыслящий спокойный человек. Он и думать не мог, что причина молчаливости лежала в том, что кардинал Альдобрандини даже не догадывался, о чем идет речь; его спокойствие исходило из того, что он ни разу не слышал, как окружающие горланят песенки, в которых высмеивают его фамилию; а его долгие пристальные взгляды означали только, что его преосвященство спрашивал себя, обращается к нему глядящий на него кардинал или просто пытается выковырять застрявшие в зубах остатки пищи: «Простите, ваше преосвященство, вы что-то сказали? – Нет-нет, ваше преосвященство, я просто жую».

«Библия, святой отец, – хотел он сказать, – это книга, на которой основывается наша вера. Позвольте мне привлечь внимание святого отца к другой Книге, которая приведет к гибели нашей веры!»

«О да», – встревожился бы Папа Климент – во всяком случае, в теории.

«Э?»

«Книга, святой отец!»

«Ах да, ты узнал о новом издании «Index Librorum Prohu bitorum» [46]46
  Перечень книг, запрещенных Церковью (лат.).


[Закрыть], сын мой. Мы радуемся, что преданный брат святого Доминика хочет поддержать наев работе над переизданием».

«Нет, святой отец, я имею в виду совершенно определенную Книгу…»

«Именно, сын мой, перечень запрещенных книг. Нужно включать в него побольше книг, не правда ли?»

«Я вот о чем, святой отец, я хотел бы…»

«Точно. Наш личный секретарь предоставит тебе место в нашем архиве, сын мой. Мы видим, что ты ждешь не дождешься, как бы спуститься в катакомбы. Да пребудет Господь с тобою».

Отец Эрнандо задрожал. С тех пор как он принял решение, ему еще никогда не было так ясно, что он совсем один. Он отказался от прежней жизни, от своих товарищей из-за совершенных им смертных грехов, а от новых знакомых и их планов его бросало в холодный пот, с тех пор как ему открылось, в каких дурных целях они использовали его. Он привел их к отцу Ксавье. Это был его грех. Он дал им в руки инструмент, с помощью которого они могли вырвать Книгу дьявола из небытия и погубить человечество. Меа culpa, теа maxima culpa [47]47
  Я согрешил, я сильно согрешил (лат.).


[Закрыть]. И рядом с ним не было никого, кто бы мог прошептать ему на ухо: «Ego te absolvo» [48]48
  Отпускаю тебе грехи (лат.).


[Закрыть], потому что не было никого, кто бы мог простить его.

Доброжелательная улыбка Папы еще не успела превратиться в гримасу удивления. Отец Эрнандо стоял на своем месте как вкопанный, вместо того чтобы подойти. Наконец он развернулся, опустил голову и поспешил прочь вдоль длинной очереди просителей, стоявших у него за спиной.

11

Андрей остановился, когда они пролезли через дыру в стеле возле ворот.

– Думаю, я не смогу этого сделать, – тихо произнес он.

– Возьмите себя в руки, – посоветовал ему Киприан.

– У меня перед глазами стоит картина, как все было тогда… пропилеи вот здесь… безлюдный двор монастыря… Я стоял вон там, а сумасшедший несся прямо на меня, у меня такое чувство, будто это произошло только вчера.

– Ладно, – не стал спорить Киприан. – Тогда вы можете помочь мне сориентироваться.

Андрей непонимающе уставился на него. Киприан вздохнул.

Даже человек, хорошо знакомый со стандартной архитектурой монастырей, с трудом сумел бы сориентироваться в этой груде развалин. Здесь почти не осталось свободных площадей; стены, казалось, не столько осели, сколько навалились друг на друга; повсюду торчали края обвалов; тесаные камни и балки образовывали туннели. Следы вели прочь отсюда – светлые полосы на сером фоне, на которые выползали лишайники, показывая тем самым, что вдоль этих мест регулярно ходили чьи-то шаркающие ноги. Нередко следы пропадали у входа в пещеры, как будто они были тропами, ведущими к чьему-то жилищу.

Монастырь был невелик – в Вене были и большие, о которых никто не говорил с восторгом, – но после разрушения он, казалось, расползся во все стороны и никого к себе не подпускал.

Киприан вспомнил об одном январском вечере в родном городе, в который после сильного мороза неожиданно пришла оттепель: река разлилась, сломала лед в почти полностью замерзшей Вене и навалила друг на друга ледяные торосы на широком повороте у площади Святого Марка. Изрезанный ледяной панцирь несколько дней торчал над посыпанной гравием дорогой, так что можно было поду, мать, что он сам взобрался на крутой склон. На воротах Штубентор и на стенах бастиона Браун-Бастай толпились и глазели люди; самые предприимчивые из них отваживались забраться в страшные разломы. Разумеется, Киприан тоже был среди этих храбрецов. Он вспомнил безнадежность, которую ощутил среди этих налезших одна на другую покрытых трещинами угловатых ледяных глыб, разбросанных под мрачным январским небом, хотя город находился буквально в нескольких шагах. В резкой тени высокого берега реки, не пропускающего лучи полуденного солнца, и под нависающими ледяными плитами на него повеяло ледяным дыханием; через все трещины, узкие проходы и туннели, над потрескавшимися вершинами дул непрекращающийся ветер. Это же ледяное дыхание он уловил и здесь.

Церковь возвышалась позади развалин и производила еще более удручающее впечатление своими обнаженными стропилами и разъеденными обрубками башен. Добраться до нее было почти невозможно: груды развалин, торчавшие прямо перед ней, были высотой с одноэтажный дом. Андрей указал на них подбородком.

– Там раньше был вход во внутреннюю часть монастыря, – сообщил он. Его голос звучал раздраженно. – Надеюсь, что сумел помочь вам.

Раздался шорох, и они непроизвольно нырнули под обломок стены. Черная фигура без лица, одетая в лохмотья, не могла уже завершить обход вокруг монастыря и вернуться к ним. Они еще подождали, пока она не доползла до самого дальнего утла бывшего монастырского двора, с тревогой выглядывая из своего укрытия. Звук шел из того места впереди где вокруг каменной кладки вилось много следов. И тут они увидели, как обломок стены медленно покатился прочь. У Киприана возникло ощущение, что он теряет чувство реальности, и он плотно зажмурил веки.

– Наверное, если слишком долго здесь жить, человек приобретает тот же цвет, что и пыль, – заметил Андрей.

Обломок стены оказался еще одной неопрятной фигурой, скрюченной, перекошенной, съежившейся и покрытой серо-коричневым рубищем, сливавшимся с окружающей средой. Они смотрели, как она мучительно медленно заползла в один из провалов в стене и пропала в темноте. Киприан повернулся к Андрею.

– В этой одежде вас так же трудно заметить здесь, как жирного паука на свежей ватрушке, – заявил он.

– Да вам бы тоже пришлось поваляться добрых полчаса в грязи, чтобы хоть как-то походить на этих призраков, – не остался в долгу Андрей. – Они все одеты в черное, но их одежда светится, если вы понимаете, что я имею в виду.

Киприан проигнорировал колкость товарища. Он выпрямился и, с трудом сохраняя равновесие, встал на валун. Судя по звукам, Андрей присоединился к нему.

– Мы можем набросить вот это, – предложил Киприан и показал на сверток возле одного из провалов в стене.

– Вы что, с ума сошли? По-вашему, мне очень хочется подцепить заразу?

Андрей пнул сверток ногой. Одно из покрывал зашевелилось, и из-под него показалось лицо, на котором зияли два неровных отверстия – разверстый рот и дыра на месте носа. Глаза существа были закрыты, лицо напоминало застывший воск. В глубине зияющих отверстий едва трепетала жизнь. Андрей отскочил назад.

– Проклятье, – потрясенно проворчал он.

Киприан промолчал. Он знал, что владеет голосом ничуть не лучше Андрея. Юноши потащились по дорожке, наводившей на мысли о высокогорье, к могучему утесу обвалившегося здания монастыря. Им приходилось буквально заставлять себя хвататься за выступы, потому что они слишком хорошо понимали, чьи руки прикасались к камням до них.

Киприан обернулся и поймал Андрея на том, что тот пытался вытянуть рукава как можно ниже, чтобы обернуть ими ладони. Андрей встретился с ним глазами, а затем неожиданно уставился на его грудь. Киприан проследил за направлением его взгляда и понял, что неоднократно вытирал руки об это место: камзол был безнадежно испорчен.

С близкого расстояния развалины монастыря уже не казались такими неприступными. Часть внешней стены выдавилась наружу под весом обвалившейся крыши и осела, но центральный коридор, похоже, почти не пострадал; к его стенам привалились, ища в нем опоры, соседние здания. Посреди развалин стоял невредимый портик входа с перекошенной дверью. Первым побуждением Киприана было нажать на нее, но он заметил, что не может решиться прикоснуться к старому дереву. По всей поверхности отпечатались темные грязные следы, говорившие о том, что другие тоже нажимали на эту дверь, чтобы открыть ее. Киприан сжал зубы и попытался найти такой кусочек поверхности, который был бы почище остальных. Дверь не поддавалась.

– Заперто, – пробормотал он и обрадовался, что теперь руку можно убрать.

Андрей огляделся.

– Куда же все подевались? – прошептал он.

Киприан пожал плечами.

– Я думаю… не может ведь такого быть, что здесь никого не осталось, верно? Следы в грязи, те фигуры, которые мы уже видели… покойник…

– Они все лежат в своих ямах, – заверил его Киприан.

– Вы хотите сказать – они умерли?

– Нет, просто прячутся.

– Ах вот оно что, – вздохнул Андрей и безрадостно улыбнулся. – Наверное, испугались нас. Должны ли мы доказать им, что боимся их сильнее, чем они нас?

Киприан покосился на него.

– Испугались нас?

– Они ведь поняли, что мы здоровы. И как по-вашему, что эти несчастные должны думать? Они приняли нас за посланников из Хрудима, пришедших проверить, хорошо ли будет гореть это кладбище, если вылить на него побольше масла!

– Incendium purgat, – сказал Киприан. – Огонь очищает.

– Аминь.

Киприан покачал головой и осмотрелся. Ему показалось, что он что-то уловил.

– Нет, – сказал он наконец. – Если бы добрые жители Хрудима и впрямь замышляли нечто подобное, они бы это давным-давно устроили – и бедные грязнули это прекрасно знают.

– И чего тогда боятся эти люди, как вы думаете?

– Они боятся конца света, – без запинки ответил ему Киприан. Он спокойно смотрел на изумленное лицо Андрея. – Конца своего маленького, несчастного, чертового света.

Андрей ничего не сказал ему, а лишь пожал плечами. Киприан и сам не знал, почему произнес это, но был убежден, что слова его соответствуют истине. Ощущение это висело в воздухе, как запах тления над кладбищем, причем Киприан вовсе не имел в виду запах, витавший над кучами мусора.

– Как выглядело это место, когда вы здесь были в первый раз? – спросил он.

– Не таким разрушенным, – помолчав, ответил Андрей. – Монастырь и тогда уже развалился, но с тех пор… Не знаю, что здесь произошло, но выглядит все так, будто на это место обрушился гнев Господний. Мой отец вошел вон в то здание, а оттуда выскочил безумец, и остальные монахи, и черный монах с арбалетом, застреливший потом помешанного.

– Как вы считаете, зачем в этих развалинах нужна запертая дверь?

– Чтобы что-то за ней спрятать?

Киприан поднял ногу, собираясь ударить ею в дверь, но Андрей схватил его за руку.

– Послушайте, – сказал Киприан. – Вы ведь хотите выяснить, что произошло с вашими родителями и с матерью Ярмилы. Мне нужна только Книга. Вы вообще не верите в то, что она существует. Неужели вы считаете, что там, внутри, прячется кто-то, кто даст вам те ответы, которые вы хотите услышать?

– А вы считаете, что сумеете найти Книгу?

– Я по крайней мере могу тут все перевернуть вверх дном, разыскивая ее.

– Вы от меня так просто не отделаетесь. Я пойду туда с вами.

Киприан внимательно посмотрел на него. Он подумал о том, что отец Андрея вошел сюда, но так и не вышел обратно. Он попытался представить, что бы он чувствовал, если бы это произошло с его отцом. Снова увидел, как булочник Хлесль упал на мешки с мукой и как вверх взметнулось белое облако и окутало Киприана удушающим покрывалом, точно так же как и невыразимая ярость по отношению к массивному мужчине, лежавшему без сознания среди своих мешков. Ему неожиданно пришло в голову, что его не было дома, когда отец умер: войдя в комнату, он нашел в кровати холодное бездыханное тело. Отец выглядел неожиданно маленьким и старым и производил впечатление неудачного воскового изображения себя самого. Было трудно представить себе, что любовь, не получившая взаимности, превратилась в ненависть. Да, он понимал Андрея.

– Ладно, идемте, – согласился он. – Вы думали, я всю работу буду делать сам?

Они разом ударили в дверь, которая распахнулась и загремела о боковую стену. Эхо облетело развалины и вернулось внутрь здания, где и затихло. Андрей вцепился и Киприана и потряс ушибленной ногой.

– Проклятье, – проворчал он. – Больно-то как! Вы, наверное, постоянно тренируетесь?

Киприан не ответил ему. Он смотрел в темноту, начинавшуюся прямо у порога. Темнота была обитаема.

– Ладно, – произнес Андрей. – Ладно. Вы снова хозяин положения, так?

– Не имею представления, – буркнул Киприан. – Осторожно, берегите голову!

Но он опоздал со своим предупреждением. Верхний этаж здания просел, и то, что согнувшиеся, потрескавшиеся несущие балки еще выдерживали свой груз, было одним из чудес Божьих. Балки так согнулись, что даже коренастому Киприану приходилось втягивать голову, чтобы не врезаться в них лбом. Достаточно высокому Андрею не удалось избежать столкновения с ними, и Киприан закатил глаза, когда по проходу прокатился треск. Звук был такой, будто твердая голова Андрея доконала полуразвалившееся здание; Щелканье и треск пронеслись по гнилым перекрытиям, как топот мышиных лапок, разбегающихся во всех направлениях. Возможно, это и впрямь были мыши, спасавшие свои Жизни; безмолвные сопровождающие Андрея и Киприана, во всяком случае, тоже шмыгнули прочь, как кучка пауков, возле которых кто-то громко топнул ногой. Киприан стоял не шевелясь и прислушивался к потрескиванию, с которым Развалины грозили окончательно обрушиться.

Молчаливые фигуры снова подкрались поближе. Андрей застонал и потер рукой лоб.

– Хватит уже прикидываться, идемте дальше, – приказал Киприан.

– Вы догадываетесь, чего хотят от нас эти типы? – охая спросил Андрей.

– Может, позавтракать? – предложил Киприан.

– Нас пригласят?

– Нет, мы будем первым блюдом.

Андрей немного помолчал.

– А если серьезно, что вы думаете?

– Они хотят показать нам кое-что.

– Не думаю, что я хочу на это смотреть.

– Тут что-то не сходится. И я не имею в виду то, что бедные твари сползлись сюда для того, чтобы оказаться погребенными заживо.

Киприан попытался разглядеть что-нибудь во тьме. Он был уверен, что странность, которую он уловил, рушила рамки того, что для несчастных заболевших уже давно стало нормой. Он подумал о том, что сказал Андрею там, на улице: он уловил страх, страх конца. Даже за такую жизнь можно цепляться, если нет другой.

Никто не угрожал им; никто ни к чему их не принуждал; никто не заговаривал с ними. Стена из заживо гниющих закутанных тел, стоявших за входной дверью, расступилась перед ними, поглотила их и молча пришла в движение. Киприан и Андрей подчинились мягкому требованию; они подозревали, что иначе окружающие их люди просто сомкнут кольцо, пока не коснутся их. И несмотря на всю показную храбрость и попытку сохранять спокойствие, быть барьером, к которому прижимаются закутанные в лохмотья, распадающиеся на куски тела, пока силы не оставят их и они не поддадутся давлению толпы, было не очень-то приятно.

Путь их лежал вдоль коридора, поворачивающего в сторону, а затем поднимающегося вверх. То небольшое количество света, которое в нем все же было, попадало через дыры в междуэтажном перекрытии, сквозь которые виднелись гниющие стропила. Киприан по-прежнему не понимал, что же могло вызвать подобное разрушение; здания словно были возведены на фундаменте из песка, и в один момент этот фундамент просто просел. Они с трудом спустились по лестнице, которую чуть-чуть очистили от щебня и падающих обломков, чтобы ею можно было пользоваться, не сломав себе шею в самом начале.

– Вот по этому пути, похоже, ходят чаще, – отметил Киприан.

Андрей пробурчал что-то в ответ. Он шел, согнувшись в три погибели, и все время косился на потолок, хотя свод над лестницей был невредимым. Не так-то просто было спускаться по ступеням, по бокам которых лежали камни и обломки, а освещение становилось тем хуже, чем дальше они забирались, и одновременно следить за тем, как бы не врезаться во что-нибудь головой. Киприан каждую секунду ждал, что вот сейчас его попутчик вскрикнет и покатится вниз по лестнице, а его пестрые придворные одежды превратятся в исчезающий внизу вихрь красок и блеска шелка.

– Отец говорил о каком-то подвале, – нарушил молчание Андрей.

– Тайник для Книги?

– Он считал, что она должна быть спрятана где-то внизу; там, где ее можно было бы укрыть в темноте; там, где в случае необходимости можно было бы навсегда завалить проход к ней, устроив обвал.

Киприан вспомнил полуразрушенные катакомбы языческого святилища под церковью в Хайлигенштадте. Слова Андрея подходили к ним. Он повел плечами, чтобы избавиться от мурашек, побежавших по коже. Неожиданно он Увидел себя самого, только на много лет моложе, спешащего с факелом по коридорам, а мифические существа на стенах пытались схватить его и отшатывались от проносящегося мимо них света; вот он поднял с пола хрупкую скорчившуюся фигурку и как можно скорее отнес ее ко входу в этот подземный лабиринт, пока священник не обнаружил, как далеко на самом деле удалось зайти Агнесс; вот он положил ее у подножия лестницы и начал будить ее, надеясь, что она забудет, где очутилась.

– Она там, внизу, – прервал его воспоминания Андрей.

Киприан покачал головой, но у него не было уверенности. Он никогда не замечал в себе склонности к сомнениям, но здесь почувствовал, что не может быть все так просто, что цель четырех сотен лет заговоров и поисков, приведших к гибели нескольких Пап, не может вот так просто находиться в развалинах старого монастыря. И все же…

– Мы умрем, – сказал Андрей.

Они уже достигли подножия лестницы. Дневной свет сюда не доходил, но впереди горел желтый огонек факела. Киприан втянул носом воздух – уже ставшая привычной вонь чувствовалась и здесь, но далеко не так сильно, как раньше. Факел зажгли специально для них. Он не двигался. Та часть стен, которую можно было рассмотреть в неверном свете факелов, казалась обтесанной на скорую руку и будто бы состояла из смеси сильно запеченной глины, гальки и щебня. Это был ненадежный материал для того, чтобы оборудовать в нем подвал. Подозрение, что миллионы тонн щебня только и ждут, как бы рухнуть при малейшей вибрации и раздавить их, было сильнее, чем в. тот раз, снаружи развалин монастыря. У Киприана волосы на затылке стали дыбом.

– Идите дальше, – прошептал Андрей и придвинулся к нему, когда их сопровождающие сомкнули ряды.

Киприан уловил панику в его голосе. Он надеялся, что Андрей не потерял самообладания, догадываясь, что если Андрей полностью поддастся панике, то он и сам перестанет контролировать себя.

Их повели дальше. Проход был узким, потолок – неровным. Пол оказался сухим, хотя ложе реки не могло проходить далеко от этого места. Будь грунт чуть более водопроницаемым, этот проход уже давно бы обвалился. Киприану показалось, что он услышал стон. Кто-то все время шептал: до его слуха доносились обрывки исковерканной латыни и почти отчетливые слоги. Неожиданно все истории о проклятом знании, ради которого люди убивали или оказывались жертвами, показались ему не такими уж вздорными, а легенда о замурованном монахе, которому помогал работать сам дьявол, потеряла налет сказочности. Кто это сказал, что достаточно прочитать «Отче наш» задом наперед – и ты уже присягнул на верность дьяволу? Шепот летел из темноты, как полные ненависти заклинания всех демонов преисподней.

Они прошли мимо двух или трех небольших отверстий в абсолютной темноте. Шедший оттуда воздух не приносил запаха живого. В нем бы высохли черви, и крысы погибли бы от отчаяния. Проходя мимо, Киприан поймал себя на том, что разжимает кулаки: он невольно сжал их, подумав, что сопровождающие могут вытолкнуть его в одно из этих отверстий. Неужели он действительно заявил Андрею, что никакого оружия с собой брать не нужно? Что с ним происходит, если он так быстро раскаивается в том, что еще недавно уверенно утверждал? Но в глубине души он понял: проходя мимо черного жерла, он бы не только сжал кулаки, но и вытащил бы нож, если б он у него был, и что тогда ожидание кровопролития оказалось бы не таким уж долгим.

Киприан услышал отчаянный шепот у себя за спиной. Андрей прилагал огромные усилия к тому, чтобы не застонать. Киприан чуть было не протянул руку назад и не схватил его, но вовремя спохватился. У него возникло ощущение, что он начал понимать своего попутчика. Возможно, он спрашивал себя, не прошел ли и его отец этим коридором, прежде чем кануть в небытие. Быть может, его труп лежит в одной из каморок, к которым ведут маленькие отверстия, – мумифицированный, высохший, черный. Быть может, это и не каморки вовсе, а огромные залы, тянущиеся в глубь породы, и в них лежат сотни мертвецов – люди, еще недавно решившие, что они снова стали хозяевами положения.

Фигура в черной рясе так неожиданно появилась перед ними, что сердце Киприана ухнуло куда-то вниз. Андрей споткнулся и наскочил на него. Фигура не произносила ни слова. Свет пошел снизу вверх, вырвал из сумрака рясу и одновременно придал ей тень, бежавшую в темноту. У Киприана закружилась голова. Куча лохмотьев проползла мимо него; он невольно отшатнулся. Вокруг фигуры в рясе подобно запаху серы вился жаркий шепот: confetior Dei, qui tollis peccata mundi, miserere nobis… credo in unum Deum, patrem omnipotentem, factorem coeli et terrae, visibilium omnium et invisibilium… domine Deus, miserere nobis, miserere nobis [49]49
  Посланник Божий, взявший на Себя грехи мира, помилуй нас… веру10 в единого Бога Вседержителя, Отца всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого… Господи Боже, смилуйся над нами, смилуйся над нами… (лат.)


[Закрыть]… смилуйся над нами, смилуйся над нами…

Фигура в рясе протянула вперед руку и схватила факел. Рука была белой и совершенно бестелесной. Киприан заметил, что ряса вовсе не черная, ее цвет состоял из различных оттенков серого и коричневого, да и вообще одеяние походило скорее не на монашескую рясу, а на старинное платье без пояса. Капюшон был вовсе не монастырским наплечником, а обрезком плаща. Он потрясенно вгляделся в тень, скрывавшую лицо незнакомца, и понял, что перед ним стоит женщина.

Как будто желая ответить на его изумление, она потянула факел к себе. Сколько ей было лет – тридцать или шестьдесят, – наверняка не смог бы сказать никто. Кожа ее лица была почти белой, черты – пропорциональными. При свете солнца да с помощью определенных косметических ухищрений она могла бы быть красивой. При свете солнца и без отметин проказы… Левая половина ее рта представляла собой кусок черно-серой мертвой плоти, обнажавшей зубы и покрытой гнойниками вплоть до ноздрей, одну влажную рану, в которой мерцали обломки зубов. Гнойники поднимались вверх, к ее левой щеке, и вниз, к подбородку, чтобы там продолжить свою разрушительную работу. Все, что Киприан мог сделать, – это замереть на месте и не шарахнуться в сторону. Он молился, чтобы его лицо не исказилось от отвращения; когда же обезображенное лицо расплылось у него перед глазами, он понял, что глаза его наполнились слезами.