Текст книги "Кодекс Люцифера"

12

На подъезде к узкой площади епископ Мельхиор приказал придержать лошадей. Запах мокрой сажи прорывался через оконные проемы. Место, которое раньше занимала фирма «Вигант amp; Вилфинг», выглядела как прогнившая лунка, из которой удалили испорченный зуб. Епископ рассматривал эти декорации спокойно. Сумерки уже сгустились, до вечерни оставалось немного времени, и, соответственно, толпа любопытных толклась перед этой кучей щебня и мусора. И причастные, и не причастные к происшествию равным образом собирали вокруг себя слушателей и описывали трагедию каждый на свой лад; последние отличались от первых только более выразительной жестикуляцией. В остальном доля выдумки и у тех и у других была одинаковой. Мельхиор улавливал обрывки слов, доносившиеся до него от стоящего неподалеку сказочника. По нему не было ничего заметно, но его сердце было полно страха. Где были Виганты? Вилфинги? А Киприан? Он бросил взгляд на своего молчаливого пассажира и беспомощно покачал головой.

Потом он услышал детский плач и увидел пробиравшуюся через толпу женщину со свертком на руках. За ней по пятам следовала вторая женщина с измазанным сажей лицом и в полностью разорванном платье, выкрикивавшая указания, как фельдфебель перед крупной атакой. Мельхиор открыл дверцу экипажа и выбрался наружу.

Терезия Вигант остановилась, когда он к ней подошел. Она протянула руку к женщине со свертком, даже не взглянув на нее, и взяла ее за плечо. Из свертка доносились звуки, издаваемые маленьким ребенком, и вдруг появился крошечный кулачок, который задвигался в воздухе.

Терезия кивнула ему:

– Ваше преподобие!

В отличие от Киприана Мельхиора никогда не раздражала резкая манера Терезии. Он знал ее несомненные положительные качества, и его не заботило, что она думает о нем или его семье.

– Госпожа Вигант!

Они пристально смотрели друг на друга. Были бы уместны вопросы от «Что вы здесь делаете?» до «Что случилось с вашим домом?». Но их отношения были не такими, чтобы задавать вопросы. Мельхиор признавал это без лишних эмоций. Сейчас он видел Никласа Виганта с обоими Вилфингами, прилагавшими максимум усилий, чтобы договориться с мужчиной, который мог сдать дом внаем. Но вопрос о благополучии семьи казался излишним.

– Я ищу Киприана.

К немалому удивлению Мельхиора, в стальной броне Терезии наметилась трещина.

– Он последовал за Агнесс, – произнесла она хриплым голосом.

Епископ молча смотрел на нее.

– Агнесс пропала. После пожара вчера ночью, – пояснила Терезия.

Мельхиор кивнул. Он уже побывал в жилище Киприана. Все выглядело как после спешного отъезда хозяев. Экипажа не было; на его месте он обнаружил раздраженного мужчину с деревянными протезами, который объяснил ему, что так не бывает, чтобы баркас вышел в море без человека, который будет им управлять, хозяина, домового на судне! Мельхиор осторожно согласился с ним и поехал дальше.

И что теперь? Существовал сценарий, которому епископ Мельхиор собирался следовать, когда отправился в Вену. Киприан был частью этого сценария. Но племянника здесь не было, и он не имел понятия, как с ним связаться. Конечно, он мог последовать за ним. В конце концов, существовало только четыре стороны света, куда мог отправиться Киприан, хотя епископ и подозревал, что правильным направлением был восток.

Следовало ли осуществить этот план? Епископ отвернулся от Терезии и вернулся к своему экипажу.

– Следующий шаг – привлечь к тебе внимание одного совершенно определенного человека, – объяснил он своему пассажиру.

Таков был план. Чем сидеть и ничего не делать, лучше уж поступить неправильно. Когда у человека есть план, то целесообразно следовать ему до тех пор, пока не появится другой, получше. С чувством, что он поступает неправильно, епископ Мельхиор приказал экипажу трогаться.

13

Киприан провел рукой по небритому подбородку. Двухдневная щетина и грязь придавали ему такой мрачный вид, что делали его похожим на разбойника с большой дороги. Он всмотрелся в скалу, за которой прятался Андрей. Киприан не мог понять, где он, и подумал, что наблюдает за двумя спящими уже полчаса. Достаточно долго. Они действительно спали, а не притворялись, в этом он был уверен.

Они следовали за становящимися все более частыми признаками присутствия спешащих монахов в сопровождении кого-то третьего, закутанного с ног до головы, и к рассвету третьего дня наконец достигли этой странной местности с башнями-скалами и каменными фигурами, среди которых извивалась дорога на Браунау. Киприан окончательно успокоился. Он чувствовал, что их добыча находится прямо перед ними. Они оставили экипаж и среди почти оглушительного крика птиц пошли дальше пешком, в лес с вековыми деревьями, в город призраков из массивных каменных глыб, растущих из земли, высоких, как колокольни.

Киприан не удивился, почувствовав запах потушенного огня, и, когда они почти споткнулись о закутанных людей, лежащих рядом с тлеющими углями, он только послал Андрея в укрытие на другой стороне маленького лагеря и попросил его ждать знака. Агнесс нигде не было видно, но местность просматривалась настолько плохо, что они могли спрятаться в трещине скалы шагов за сто отсюда и остаться незамеченными. Дальше предстояло искать.

Знак – плохо сымитированный птичий крик? Брошенный камень? Голос, доносящийся с небес?

– Черт побери, – прошептал Киприан. – Будь что будет!

Он выпрямился и вышел из своего укрытия, громко хлопая в ладоши.

– Пора вставать, братья!

Одна из фигур вздрогнула и застонала. Другая лежала тихо. Андрей поспешно выбрался из-за скалы. Киприан указал на наполовину проснувшегося человека под покрывалом, потом бросился к другому, сорвал покрывало и схватил его за горло. С той стороны, где находился Андрей, он услышал возню, все еще пытаясь понять, что же он видит.

– Кто-то сделал за нас всю работу, – проговорил Андрей.

Кто бы это ни был, они связали монахов и, по всей вероятности, заставили их встать на колени. Потом дубинкой ударили по головам. Более крупный из двоих лежал мертвый, равнодушно уставившись на Киприана выкатившимися глазами. Киприан старался не слишком всматриваться в те места, где голова мужчины была странным образом продавлена. Он поднялся на ноги и закрыл лицо мертвеца покрывалом. Его руки ничего не чувствовали.

Андрей стащил покрывало с другого монаха и начал возиться с опутавшими его веревками. Мужчина тяжело дышал. Он то и дело вздрагивал и стонал. Кровь струилась из его носа, ушей, уголков глаз. Выглядело это так, будто он плачет кровавыми слезами. Его лицо было похоже на ландшафт из застывших кровавых ручьев. Андрей сыпал ругательствами и с силой дергал за крепкие веревки на теле и ногах мужчины. Монах издал глубокий хриплый вздох.

– Оставь его как есть, – посоветовал Киприан.

– Я хочу хотя бы развязать эти веревки, чтобы ему было легче.

– Слишком поздно, – пояснил Киприан.

Клокочущие вздохи, доносившиеся из полуоткрытого рта монаха, постепенно становились тише. Казалось, что его тело стало более плоским, как если бы он наполовину утонул в земле. Больше он не дышал. Киприан рассматривал его.

– Поскольку я не допускаю, что в это дело вмешался Бог, значит, здесь кто-то действовал по иному закону, – сказал он хрипло. – Где Агнесс?

Мертвецы не отвечали. Киприан представил, как угощает пинками затихшие тела и вымещает свое разочарование и чувство безысходности, и его прошиб пот от того, каких усилий ему стоило удержаться и не сделать этого.

Андрей встал, снял покрывало с первого монаха и задумчиво посмотрел на него. Потом вернулся ко второму и рассмотрел его.

Пыльные черные рясы делали оба тела похожими на тени. Киприан сжимал зубы, пока у него не заболела челюсть. Так же, как только что подавил в себе порыв осквернить мертвецов, теперь он задавил в зародыше желание в панике рвать на себе волосы. Что он думал до этого? Агнесс могла быть спрятана в какой-то расщелине в скале? Может, и была, только такая же мертвая, как два ее похитителя. А если нет – возможно, она лишь за пятьсот шагов отсюда во власти грабителей, которые убили монахов и сейчас устанавливали очередность, в которой они ее изнасилуют. В этом лабиринте из скал-башен пять тысяч шагов приравнивались к пяти тысячам миль. В ближайшей деревне их предупреждали о том, что город из скал – убежище всякого отродья.

Андрей рассматривал круглый утес неподалеку, потом подошел к нему, наклонился и начал дергать за что-то, что было защемлено внизу скалы. Он вытащил грязный белый сверток ткани и, приложив некоторое усилие, второй. Потом со своей находкой вернулся к мертвецам.

– Это не те парни, которых мы преследовали, – сказал он.

Киприан пытался понять, что это значит.

– Люди, которых мы расспрашивали, все время говорили о трех монахах, – объяснил Андрей.

– Третьим монахом была Агнесс. – В голосе Киприана послышалась угроза.

– Нет, намеки на Агнесс были намеками на закутанного человека. Кроме того, посмотри на руки и ноги обоих. Они не были много дней в пути.

Киприан пристально посмотрел на своего спутника. Андрей ответил ему таким же взглядом, поднял один из свертков, резким движением встряхнул его и развернул над головой более высокого из двоих монаха. Он беспорядочно лег на него, как саван.

– Белая ряса, – сказал Киприан.

Андрей нагнулся и решительным движением развязал веревки вокруг тела мертвого монаха. Потом схватил черную рясу и отбросил ее в сторону.

Она распалась по обеим сторонам и обнажила худощавое желтовато-белое, полностью голое тело. Андрей встал и набросил вторую рясу на нагой труп.

– Это доминиканцы, – сказал он. – Их заставили снять белые рясы и завернуться в черные накидки. Веревки не давали рясам спадать. Это не те черные монахи, которых мы ищем.

14

Темнота и прохлада оказывали благотворное воздействие, хотя внутренне Павел продрог. Но снаружи он горел, и к тому же в этой темноте и прохладе было что-то близкое, знакомый запах, какое-то домашнее ощущение. Он глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Наконец он понял, что в помещении еще кто-то есть.

– Миссия выполнена, – сказал он и больше почувствовал, чем увидел, как аббат Мартин поднял голову. – Отец, прости меня, ибо я согрешил.

– Ego te absolve, брат Павел.

– Она снова в безопасности, преподобный отец. Я совершил много ужасного, но она снова в безопасности.

Аббат Мартин не ответил. Павел, которому между тем стало понятно, что он лежит на своем ложе в келье глубоко в скале монастыря, поднялся. От движения у него закружилась голова. Казалось совершенно невозможным, что он сумеет продержаться в таком положении еще хотя бы мгновение, но потом ему даже удалось свесить ноги с кровати и поставить их на пол. В нем звучали барабанный бой и колокольный звон одновременно, звоном колокола в нем дрожала боль избитого до синевы тела. Другая, гораздо более приглушенная и одновременно более сильная дрожь, билась у него внутри. Как в этом состоянии он смог прийти в себя?

– Ты слышишь ее? – спросил аббат Мартин откуда-то издалека.

Павел кивнул.

– Ты чувствуешь ее?

– В моей крови, в моем теле, в моей душе, – прошептал Павел.

– Ты правильно поступил, брат.

– Она снова в безопасности.

Аббат Мартин покачал головой.

– В безопасности, почтенный отец. Тот ребенок оказался молодой девушкой, которую торговец принял в свою семью. Ребенок мертв. Торговец и его семья мертвы. Они прошли через очищающий огонь, и, если они согрешили, их грехи падут на мою голову.

Аббат посмотрел на него. Казалось, что его лицо парило в темноте и выглядело худым, серым и старым.

– Слуга и служанка, которым в свое время помог брат Томаш, совершив измену, также мертвы. Больше не осталось никого, кроме тебя и Хранителей, которые знают о ней, и ни одной живой души, которая нашла бы к нам путь.

– Она не в безопасности, брат Павел.

– Как я сюда добрался, почтенный отец? Я ничего не помню.

– Привязанным к спине осла.

– Бука, – произнес Павел и попытался улыбнуться.

Он встал было на ноги, но у него подкосились колени, и он снова сел. После второй попытки смог стоять. Головная боль сдавливала его виски.

– Хранителей снова столько же, сколько и было, отец, – сообщил он и опять попытался улыбнуться. – Где Бука? Он выполнил свой долг, как никто другой. Без него в конце я потерпел бы неудачу. Или уже в начале. Тем, что рукопись снова в безопасности, мы обязаны ему, а не мне.

– Рукопись не в безопасности, брат Павел. – Аббат провел по лицу рукой. – И Хранители не в полном составе.

Павел не понимал ни слова.

– Мы нашли тебя у монастырских ворот привязанным к ослу, брат Павел. Ты был один.

– Один? Но где был…

– Он не вернулся с тобой, брат Павел. Хранителей все еще шестеро. Зло может снова поднять голову, круг не замкнулся, и мир не защищен от библии дьявола.

15

Отец Ксавье остановился за монастырскими воротами и глубоко вздохнул. Привратник воспринял это как вздох облегчения и сказал:

– Мы всегда рады вам, отец, в нашем доме. Господь благословил наш монастырь и оберегает его от недуга, блуждающего за его стенами.

Отец Ксавье не видел причины объяснять ему что-нибудь. Он кивнул и улыбнулся. От чего он на самом деле пребывал в состоянии восторга, так это от присутствия библии дьявола. Он знал, что она здесь, чувствовал ее, ощущал эти вибрации, приглушенный хорал власти и бесконечного терпения. Он чувствовал это, идя по городу, из переулков которого уже не убирали похожих на серые свертки людей. Город был городом чумы, он представлял собой картину из самого нижнего круга ада, дьявольски освещенный огненным светом утренней зари. Бенедиктинцы готовились к тому, чтобы сжигать умерших от чумы, вместо того чтобы ждать их погребения.

Несмотря на весь ужас, отец Ксавье был прямо-таки переполнен энтузиазмом. Чем ближе он подходил к месту, окружавшему монастырь, тем громче был зов. Сила не удивляла его; он изумился лишь сознанию того, что никогда не намеревался передать библию дьявола тем, кто дал ему это задание. Осознав это, он тихо засмеялся. Так было задумано с самого начала. По иронии судьбы, сообщение, которое он отослал перед своим отъездом из Праги, стало бы последней связью с кружком кардинала Гаэте, хотя послание было адресовано совершенно не ему. Содержание просто не могло быть более подходящим.

Отцу Ксавье теперь не надо было никуда спешить. Он достиг цели, к которой вело все его существо. Ничто не могло его остановить, даже удивление в последнюю секунду, когда в Адерсбахе он столкнулся с отцом Эрнандо. Брат in dominico его не видел. Он был в сопровождении еще двух монахов и закутанной фигуры, которую отец Ксавье определил как молодую девушку, и предчувствие подсказало ему, что он знает имя этой девушки: Агнесс Вигант.

Ксавье всегда считал отца Эрнандо хитрецом, и поэтому его не поразило то, что и он обратил внимание на Агнесс. ин также не удивился выводу, к которому пришел, увидев отца Эрнандо: что заговорщики послали его потому, что в результате перестали доверять ему, отцу Ксавье. Они правильно оценили ситуацию, но недооценили его. Отец Ксавье улыбнулся. Удача была на его стороне, как и всегда, когда нужный человек оказывался в нужном месте.

Его удача простиралась настолько далеко, что он мог сэкономить деньги, предназначенные для убийц, которых нанял в Адерсбахе. Эти парни надежно устранили двух других доминиканцев, сопровождавших отца Эрнандо; их лагерь было легко обнаружить, и отец Ксавье догадывался, что не впервые на путешественников внутри лабиринта скал совершались нападения. Но, прибыв с ним в Браунау и узнав, что там свирепствует чума, они удрали, не попрощавшись. В связи с этим не имело никакого значения то, что отца Эрнандо и Агнесс Вигант во время нападения не было в лагере. Даже если Эрнандо удалось добраться до Браунау, он больше не мог ничего сделать.

Решение было так близко, что даже он, отец Ксавье, видел его. Когда Иоланта связывалась с ним из Подлажице, ему пришлось долго расспрашивать, чтобы установить связь с Браунау. Но зачем жалеть об ушедших возможностях, если они больше не играли никакой роли? Оба брата in dominico, столкнувшиеся с ними, были словоохотливы. Конечно, они думали о том, что от брата по вере никакой опасности для них не исходит. Отец Ксавье бесцельно спрашивал себя, чувствовал ли отец Эрнандо опасность и поэтому среди ночи оставил своих спутников или они заранее условились, что он оставит их в этом лабиринте скал до тех пор, пока не выполнит свое задание. Теперь оба доминиканца в лесу определенно больше не могли ответить на этот вопрос, и, как все остальное, они уже тоже не играли никакой роли.

Что играло роль, так это Книга, от энергии которой, казалось, дрожали все скалы монастыря под ногами отца Ксавье. Разумом он понимал, что немногие ощущали эту дрожь; в душе он чувствовал неверие, что от этой силы, которая была рядом, не у всех волосы вставали дыбом. Сейчас он охотнее всего снял бы сандалии, чтобы впитывать эту силу, идущую из скалы, голыми ногами.

Отец Ксавье был счастлив.

16

Они разделись, когда перед ними открылась узкая трещина – воронкообразный сужающийся разрез в серо-черных скалах, желоба и узоры которых подходили к отверстию в расселине, и казалось, что они втягивают ее внутрь. Оттуда веяло ледяным дыханием. Это выглядело так, будто сверху в твердую каменную глыбу вонзился огромный топор. Из расселины не доносилось ни звука, даже вездесущего пения птиц. Запах гнили и ветхости вытеснял аромат нагревающейся смолы и медленно падающих на лесную почву иголок.

– Я иду внутрь, ты обходишь кругом, – сказал Киприан.

– А вдруг это пристанище грабителей?

– Если Агнесс у них, помилуй их Бог.

Андрей кивнул. Они говорили шепотом. Единственной надеждой Киприана в этом лабиринте было услышать шум. Преступники, которые скрывались здесь, убили двух монахов и увезли с собой Агнесс; они непременно дадут почувствовать свое присутствие, начав праздновать победу. Он услышит смех и крики. Киприан отогнал мысль о том, что время празднования, возможно, уже прошло и с добычей разделались еще до этого. И какие звуки могли бы тогда указывать ему путь?

Он беззвучно проскользнул в расселину. Дневной свет здесь превращался в сплошные сумерки. На земле не было никакой растительности – лишь мелкий чистый песок. Вверху. Куда еще попадало достаточно света, обосновался мох и длинными бесцветными бородами свисал в преисподнюю, по которой двигался Киприан. Капала вода. У подножия стены справа и слева тек ручей, извивался вокруг дорожки, постоянно ее затопляя, так что Киприан отказался от попыток не замочить ноги. Он всматривался вниз, но постоянно струящаяся вода стерла все следы, которые, возможно, и оставил кто-то до него. Он чувствовал себя как первый человек, проникший сюда. Чем дальше он продвигался, тем холоднее становилось. Когда юноша осторожно оглянулся, светлой щели входа уже не было видно. Он двигался дальше, порой боком, потому что иногда дотрагивался до стены плечами, и осознавал, что, с одной стороны, представлял собой прекрасную цель для стрелка из лука, но с другой – стрелок вряд ли нашел достаточно места, чтобы натянуть свое оружие, а извилистая тропинка сделала бы попадание скорее случайным. Киприан пробирался вперед, прижавшись спиной к правой стене, сжав правую руку в кулак, готовый ударить быстрее, чем кто бы то ни было, кого он мог здесь захватить врасплох. В том случае если бы кто-то решил, что в этой тесноте сумеет померяться с ним силами, он бы показал ему, что существует такое понятие, как переоценка своих возможностей.

Он все еще не слышал ни звука, хотя и вслушивался очень напряженно, почти не решаясь дышать. От всего, что происходило снаружи, в мире, от солнца и весеннего тепла он был отрезан. Что-то мягко хрустнуло и окутало его ногу холодной влагой. Он взглянул вниз – снег. Здесь зима хотя и отступала, но порой еще одерживала победу. На концах моховых бород висели длинные тонкие сосульки, как клинки из стекла.

Киприан озяб. Его рубашка на спине промокла насквозь, сапоги тоже, а от холодного воздуха изо рта шел пар. Его сердце забилось сильнее: в снегу виднелись глубокие, продолговатые отпечатки ног. Он нагнулся, насколько было возможно, измерил рукой один. Это был след ноги, оставленный кем-то, кто пытался пересечь снежное поле двумя-тремя прыжками. Киприан попытался преодолеть дистанцию от одного следа к другому широкими шагами, постоял еще пару секунд, пытаясь понять, куда же ведет эта извилистая кривая, бегущая по снежному полю. Потом снова наклонился, чтобы рассмотреть следующий отпечаток.

Уголком глаза юноша заметил кого-то, бегущего по этой кривой, но было уже поздно. Прежде чем он смог выпрямиться, в лицо ударил сапог, и он тяжело осел на землю, скользнул по снегу и ударился головой о стену скалы. Одно мучительное мгновение он думал, что потеряет сознание, потом наступила боль, и он снова пришел в себя. Пока он поднимался на ноги, противник уже скрылся за поворотом. Киприан слышал, как он спешит по снегу.

Нетвердо ступая, юноша последовал за незнакомцем. Он чувствовал вкус крови там, где прикусил себе губу, каждый шаг отдавался в голове, как еще один пинок. Киприан быстро обогнул поворот, сделал прыжок вперед и ухватился обеими руками за стену. Движение отдалось во всем теле. Там не было никого, кого он мог бы провести с помощью своих уловок. Шаги убегающего человека, напавшего на него, звучали уже за следующим поворотом.

– Черт побери, – выдохнул Киприан.

Он резко повернулся и устремился дальше, скользя и спотыкаясь на снегу, и в следующую секунду оказался в ослепительном солнечном свете. Инерция влекла его дальше, он прищурил глаза и на долю секунду увидел нечто вроде естественной арены, в которую превращалась, внезапно расширяясь, узкая трещина. После этого в его глазах затанцевали яркие отблески увиденного и почти ослепили его. С трудом переводя дыхание, он остановился.

– Я плохо управляюсь с арбалетом, – произнес полный ненависти голос за его спиной, – но с пяти шагов попаду в цель размером даже с яблоко. А ты стоишь лишь в четырех шагах от меня, поэтому… поэтому… – Голос ослабел и исчез.

В голове Киприана гудел колокольный звон. Сквозь него он услышал второй голос. Молодому человеку понадобилась пара секунд, чтобы понять, что он говорил, потому что его обладатель изъяснялся на латыни.

– В этих скалах больше расселин, чем палат во дворце Папы в Риме. В отличие от молодой дамы у меня есть арбалет, и тот из вас, кто первым сделает глупость, будет мертв. Повернитесь медленно, оба.

Киприан повернулся. Он увидел молодую женщину, которая сначала ударила его, а потом угрожала, – рослую крепкую фигуру в грязном темном плаще с капюшоном, глубоко надвинутым на лицо. Ее руки без оружия свисали по сторонам, и единственное, что выдавало ее состояние, – ритмичное сжимание и разжимание кулаков. Киприан почувствовал, как его наполняет волна удивления и любви и одновременно такое внезапное, захватывающее чувство неузнаваемости человека, которого, как думал, он изучил вдоль и поперек, что оба чувства не оставляли места ни для вздоха облегчения, что Агнесс жива и, очевидно, невредима, ни для потрясения от того, что им обоим угрожал доминиканский монах, глаза которого они видели через толстые, наполовину потускневшие стекла очков над канавкой арбалета.

Единственное преимущество, которое у них было, – это то, что доминиканец не знал, что перед ним на самом деле два союзника. Соответственно, прицел арбалета постоянно перемещался с юноши на девушку и наоборот.

– Станьте ближе друг к другу, – тяжело дыша, приказал доминиканец.

Киприан поднял руки, чтобы показать ему, что у него нет оружия. Потом медленно перешел на место, где его с нетерпением ждала Агнесс. Он старался не смотреть на нее, потому что сам не был уверен в том, какие чувства отразятся на его лице. Агнесс опустила голову в капюшоне и смотрела в землю. Ему показалось, что он видит, как дрожат ее плечи, но он не решился посмотреть на нее подольше.

– Ты говоришь по-латыни? – спросил монах.

Киприан изобразил полное непонимание:

– А?

Доминиканец фыркнул и взглянул на Агнесс:

– А ты знаешь латынь. Можешь понять этого крестьянина? Спроси его, что он здесь ищет.

– Я не говорю на его языке, – возразила Агнесс.

– Если бы ты осталась там, снаружи, в лесу, я бы потерял твой след, – сказал доминиканец. – То, что ты пробралась сюда, было ошибкой. Я увидел твои следы в снегу – и мне ничего не стоило пойти за тобой.

– Скромность украшает, – произнесла Агнесс.

К удивлению юноши, монах вздохнул.

Киприан, в соответствии со своей ролью, переводил взгляд с одного на другую и что-то непонятно бурчал. Он понял, что при каждом его движении, каждом звуке монах отводил взгляд и нервно рассматривал его. Пожалуй, не помешает немножко его понервировать.

– Твое бегство было бессмысленным, – заявил монах. – Для меня важна Книга, и ничего больше. Ты не должна сгореть с ней, если она не должна. Но если ты будешь меня задерживать и дальше, твой конец наступит здесь и сейчас.

Агнесс не отвечала. Монах сделал рукой приглашающее движение:

– Пойдем со мной. Я слишком долго бродил в этом лабиринте, разыскивая тебя. Мои братья уже свернули лагерь.

Киприан избегал смотреть на расселину в скале, из которой внезапно появился доминиканец. Вместо этого он заломил вверх руки и начал громко причитать. Монах вздрогнул и снова направил на него арбалет.

– Раз уже до этого дошло, спрячься за мной! – вопил он с интонацией человека, якобы кричащего: «Что здесь, собственно, случилось? Я ничего не сделал! Отпустите меня домой!» Он надеялся, что доминиканец и в самом деле не понимает его речь. – Не бойся, он наш друг!

Понадобилось мгновение, чтобы Агнесс отреагировала, мгновение, когда арбалет начал медленно поворачиваться, а пальцы непроизвольно опускались на спусковое устройство. Киприану казалось, что Агнесс никогда не удастся сделать это – спрятаться за его спиной, а слабый голос в нем кричал: «Ты хочешь умереть за нее?» Другой, более громкий, отвечал: «Да!» Потом все замерло. Доминиканец медленно убрал палец со спускового устройства. Его бегающие глазки за стеклами очков были широко открыты.

– Твои братья, – дружелюбно сказал Андрей на ухо монаха, – не только сняли лагерь, но и разобрали палатки и как раз ведут переговоры с дьяволом о том, в какой круг ада их примут. А то, что ты чувствуешь на своей шее, – нож.

Киприан уставился на поблескивающее лезвие в пальцах Андрея, которое слегка прикасалось к горлу доминиканца. От ножа отделилась капля и стекла по шее. Монах сглотнул.

– Этот человек тебя не понимает, – сказал Киприан, смотревший на мир как сквозь толщу воды. – Попробуй на латыни.

– Я попробую этим, – сказал Андрей и прижал лезвие к шее монаха сильнее.

Тот медленно и с усилием опустил арбалет.

Киприан сделал большой шаг вперед, забрал оружие и прицелился в монаха. Глаза того за стеклами очков сузились. Юноша вспоминал о том единственном, долгом моменте, когда думал, что арбалет выстрелит и стрела попадет в него или в Агнесс, вспоминал о том, как монах сказал, что убьет Агнесс здесь и сейчас.

И тогда он выстрелил.

«Кто-то мне говорил, что если носишь оружие, то используешь его», – произнес голос Андрея в тишине, опустившейся на естественную арену после выстрела, в которой эхом отозвался хлопок тетивы.

Доминиканец посмотрел вниз, потом поднял голову, перевел взгляд на Киприана и сделал глубокий, похожий на стон выдох.

Андрей убрал лезвие от его горла и отступил в сторону. «Нож» был не чем иным, как сосулькой. Андрей сломал ее в пальцах и отбросил прочь. Колени доминиканца дрожали и уже начинали подкашиваться. Киприан выпустил арбалет из своих ставших бесчувственными пальцев. Он все еще видел призрачные изображения искр перед глазами, которые высекало из скал железное острие стрелы. После нескольких рикошетов она оказалась в узком проходе, из которого пришли доминиканец и Андрей, и все услышали, как где-то далеко она упала на землю.

Киприан обернулся, схватил капюшон Агнесс и снял его с ее головы. Ее лицо было грязным, глаза – большими, а губы – бледными. Он наклонился вперед, обнял ее и, не говоря ни слова, поцеловал в губы.