Текст книги "Вихрь с окраин Империи"

Пятница (316)

Ханна Брувер внимательно изучала лицо мужа, покрытое морщинами от длительного напряжения и бессонницы.

– Что-то не так, – сказала она, как будто прочитав его мысли. – В чем дело?

– Адмирал Хории обнаружил червя, которого мы вчера запустили в его компьютер.

– Червя?

– Мы знали, что Хории захочет скопировать наши компьютерные данные, поэтому приготовили сюрприз – это была идея Тимо Хярконнена. Один Бог знает, почему Тимо остается с нами, когда он легко мог бы зарабатывать кучу денег. Я как-то спросил его, и он ответил, что ему нравится армейский паек.

Санмартин отнюдь не военным жестом сунул руки в карманы.

– Хории проявляет себя отличным шахматистом. Он намерен уничтожать наши пешки, ожидая, пока мы не сделаем ошибку. И стоит нам сделать хоть одну, то нам тут же крышка. – Он невесело усмехнулся. – Я надеялся, что мы сможем заставить его действовать, прежде чем он вычистит свои компьютерные системы, но он терпелив. Начинаю думать, что нам следовало попытаться убить его, но тогда командование перешло бы к Суми, а я уверен, что он с удовольствием устроит здесь второй Нанкин[24]24
  Нанкин – город в Восточном Китае, в котором японцы устроили жестокую резню во время Второй мировой войны


[Закрыть].

Брувер непонимающе покачала головой,

– Что такое Нанкин?

– Суми немедленно отправит в Преторию и Йоханнесбург пару батальонов убивать и насиловать в надежде, что мы либо погибнем, пытаясь им помешать, либо сдадимся и будем расстреляны.

Брувер закрыла глаза.

– Что он за человек?

– Фанатик самого худшего сорта. Разумеется, если бы Хории посчитал, что подобные действия могут сработать против Антона, он бы также без колебаний решился на них. Но разница в том, что Суми поступил бы так, даже не считая, что это поможет нас разгромить. – Санмартин пожал плечами. – Солдаты Хории пока еще неопытны, но опыт приобретается быстро. Если мы продержимся хоть несколько недель, то конечно же применим кое-какие трюки, и если они сработают, то мы победим. В противном случае победит тот, кто сумеет уберечь свои людские ресурсы.

– То есть война на истощение?

– Вот именно. Мы должны быть готовы к долгой войне. – Санмартин продолжал, словно обращаясь к самому себе: – Если ты не Полярник и не псих из 2-го взвода, которым недоступно такое сложное понятие, как страх, то ты рано или поздно говоришь себе: «Все мои друзья собираются умереть» – и хочешь остаться с ними, чтобы помочь им спастись, так как понимаешь, что смерть неизбежна и тебе самому тоже придется рано или поздно умереть.

Брувер взяла его за руку.

– Что произошло сегодня утром, Рауль?

– Фрегат «Майя» обнаружил отделение одного из наших резервных взводов. Корабли Хории уничтожили полкилометра леса, чтобы добраться до них. Очевидно, кто-то из резервистов допустил ошибку, а может, разведка Хории смогла собрать одну из наших картинок-загадок…

– Кто погиб? – спросила Брувер, поняв, в чем дело.

– Два отставника из 3-й роты, которые вернулись повоевать еще разок, и один из моих бывших студентов.

– Почему люди вытворяют такое друг с другом? Какую ответственность берет на себя человек, отнимающий чужую жизнь? Ведь Бог велел нам любить друг друга.

Санмартин попытался обратить это в шутку.

– Как сказал бы Ханс, «самое великое, что есть на свете, это женщины, лошади, власть и война».

Брувер сдвинула брови.

– Ханс ни разу в жизни не видел лошадь.

– Знаю. И с женщинами ему тоже не везет. – Собственная шутка показалась Санмартину крайне забавной, и он усмехнулся, но тут же мрачно добавил: – Положение становится все хуже и хуже.

– Почему? – испуганно вскинула брови Брувер.

– Прошлой ночью «черноногие» начали брать заложников без разбору. Суми опубликовал списки по пятьдесят имен в каждом, кого он собирается казнить ежедневно в течение недели. Чтобы исключить чье-нибудь имя из списка, нужно сообщить имперской разведке любую полезную информацию… Если она подтвердится, Суми уберет этого человека из списка и вставит вместо него кого-нибудь другого. Мерзкая выдумка. Интересно, кому она пришла в голову.

– Пятьдесят человек каждый день? Боже мой!

– Вопрос в том, какие именно пятьдесят человек. Люди уже начинают задумываться, как им выкупить членов своих семей. Если на это клюнет много народу, то имена в списках начнут меняться по нескольку раз в день, и постепенно Хории соберет достаточно сведений, чтобы уничтожить нас. – Санмартин нахмурился. – Я говорил с Альбертом. Он готов предъявить обвинение каждому, кто сообщит что-либо имперцам, хотя я сомневаюсь, что адмирал Хории окажется настолько любезным, что назовет ему нужные имена.

– Как мы можем запретить испуганным людям пытаться спасти своих близких?

– Тем более что люди адмирала Хории наверняка постараются убедить их, что сообщенная ими информация абсолютно безобидна. Достаточно собрать воедино самые незначительные факты – что мы покупали, кто из нас выполнял какую-то работу, имена наших солдат, – и Хории изжарит нас заживо.

Санмартин стиснул руку жены.

– Мы говорим каждому новому рекруту, что для успеха военных операций необходима маскировка, что обман должен быть убедительный, правдоподобный и разнообразный, чтобы враг получал одни и те же ложные сведения из разных источников. Наконец, требуются непрерывность и своевременность, чтобы достичь кульминационной точки в нужный момент. Мы не готовы. Нам не хватает людей и оружия, и я уже чувствую, что наша маска начинает соскальзывать.

– Ты боишься, что эти списки нас погубят, – поняла его Брувер. – Как же нам этого избежать?

– Не знаю. И Альберт с Антоном тоже не знают. На нас обрушатся репрессии, но Хории знает, что мы избавимся от японских наемников «ЮСС» гораздо раньше, чем ему удастся избавиться от африканеров. – Он отпустил запястье Ханны, прежде чем его пальцы оставили бы на нем следы.

Одно из имен в первом списке принадлежало пресс-секретарю члена Ассамблеи Мартина Хаттинга Никколине де Клерк, которая также была его любовницей. Хаттинг был одним из новых депутатов, которого не удалось эвакуировать, так как никто не смог разыскать его в ночь, когда Суми пытался арестовать Бейерса.

После нескольких часов борьбы с собственной совестью Хаттинг набрал телефонный номер и поговорил несколько минут с весьма любезным сержантом разведки, назвавшись вымышленным именем. Едва Хаттинг успел поздравить себя с тем, что вычеркнул Никколину из списка в обмен на информацию, не имеющую никакой ценности, как у двери дома, где он скрывался, появились капитан Янагита и несколько «черноногих».

– Разрешите войти, хеэр Хаттинг? – льстивым тоном осведомился Янагита.

– Как вы меня нашли? – с трудом выдавил из себя Хаттинг.

– Вчера мы организовали маленькую фонотеку голосов с помощью записей на телестудии. Когда компьютер сообщил, кто это звонит, мы проследили ваш звонок. Адмирал Хории слышал несколько ваших речей.

Последнее замечание было вежливой ложью, но Янагита не сомневался, что Хории превратит ее в правду к моменту их возвращения. Он похлопал Хаттинга по плечу.

– Адмирал Хории с нетерпением ожидает встречи с вами.

Хаттинг послушно дал себя увести.

К вечеру, после разговора с Хории и Никколиной де Клерк, он позволил убедить себя стать президентом проимперской Зейд-Африканской республики. Адмирал сумел заверить Хаттинга, что для его народа лучше всего примириться с неизбежным.

В своем первом телеобращении «президент» Хаттинг сделал акцент на «гомогенное культурное и расовое наследие», присущее как африканерам, так и японцам.

Суббота (316)

В течение дня одна отчаявшаяся мать назвала одного из членов резервного разведвзвода Верещагина, а школьный учитель указал расположение блиндажного комплекса под Йоханнесбургом. Правда, испытывавший чувство вины учитель связался с женой одного из солдат разведвзвода и предупредил, чтобы они больше не пользовались этим комплексом.

Штаб разведслужбы капитана Янагиты побеседовал с двумя людьми, которые участвовали в работах по пробиванию искусственных горных пещер для Верещагина. Но бригады ежемесячно перебрасывались с места на место, поэтому они смогли сообщить сведения только о плане пещер, но не об их местонахождении.

Хотя первые результаты операции с заложниками были весьма скромными, они вполне удовлетворили адмирала Хории.

Воскресенье (317)

Скрестив руки на груди, капитан Тихару Ёсида наблюдал, как Матти Харьяло читает его рапорт об эффекте, произведенном мерами Хории-на африканеров.

– Хорошая работа, Тихару. – Харьяло отложил рапорт. Его забавляло то, что Ёсида после стольких лет по-прежнему настаивал на представлении докладов в письменном виде.

– Сэр, – задал Ёсида беспокоивший его вопрос, – я слышал, что адмирал Хории утвердил новый строй для своих кораблей?

Харьяло кивнул.

– Да, он развел их в разные стороны. Адмирал построил грузовые и транспортные корабли свободным ромбом вокруг «Майи», а сверху разместил треугольником три корвета.

– Это означает, что он что-то заподозрил?

– Да, теперь ему известно, что у нас есть корабль.

– Это многое затрудняет, – заметил Ёсида, внешне оставаясь спокойным.

– Попал в самую точку. Жалеешь, что связался с нами?

– Долг никогда не бывает легким.

– Насколько я понимаю, Луи Снимана сегодня взяли в заложники. Сочувствую – я знаю, что он твой друг.

– Благодарю вас. Да, очень жаль, хотя его неизбежно должны были включить в число заложников. – За внешней невозмутимостью Ёсиды скрывалась глубокая печаль. – Несколько недель назад он предложил окрестить меня. Я сожалею, что отказался. Это доставило бы ему большую радость.

– Ты был бы хорошим христианином, Тихару. – Харьяло постучал пальцем по рапорту Ёсиды. – Это означает именно то, что я думаю?

– Именно. Моральные устои африканеров рушатся с каждым часом.

Хории, прищурившись, разглядывал Жюля Афану. Несмотря на то, что сухопарый, смуглый лидер секты и его последователи вели предельно простой образ жизни в средних пределах реки де Витте, он был отнюдь не простаком. Хории казалось, что Афану владеет искусством языка знаков не хуже любого японца.

Сектанты были первыми поселенцами на Зейд-Африке. С годами первые пять сект распались на более дюжины. Их воинские силы были незначительны, но они лучше других обитателей планеты знали малонаселенные сельские районы между Драконовыми горами и северным побережьем, и эти знания представляли определенного рода силу. Один из немногих сектантов, готовых иметь дело с «белоручками», Жюль Афану возглавлял крайне ортодоксальную секту и имел тесные связи с лидерами еще нескольких, что делало его весьма достойным внимания. -

– У нас есть много самолетов – таких, как тот, который мы послали за вами, – промолвил Хории, пытаясь произвести впечатление на визитера.

Афану пренебрежительно махнул рукой.

– В глазах Создателя это мелочи. Только люди и благочестие в их сердцах имеют значение.

– Разумеется. В вопросах Духа японцы всегда были сильны.

– Неужели японцы искренне верят в Дух? Я этого не знал! – воскликнул Афану.

Хории тут же ринулся в открывшуюся брешь.

– Не сомневайтесь, – ответил он.

– Внутри Духа все мы братья. Африканеры не принадлежат к народам Духа, но и среди них есть люди доброй воли. Мое сердце было бы опечалено, если бы на них опустился мрак, – осторожно выразил свое мнение Афану.

– Мы бы хотели лелеять подобных людей, – рискнул Хории, зная, что Суми завлек в свою паутину несколько человек, которых Афану хотел бы освободить.

Афану опустил голову.

– Быть может, Дух снизойдет на них.

– К несчастью, нам не хватает знаний, коими располагают те, кто провел здесь всю жизнь.

– Возможно, Дух дарует вам разум, – благочестивым тоном произнес Афану.

– Я слыхал, что иногда африканеры поднимали оружие против вашего народа, – продолжал свою игру Хории. – И о деревне Новый Сион.

В те годы, когда власть «ЮСС» сменилась анархией, тайные общества африканеров уничтожали посевы, которые кормили сектантов, и подбивали африканерских коммандос совершать рейды на сектантские деревни. В Новом Сионе отряд из Ботавилля загнал жителей в сарай и сжег их заживо.

Глаза Афану сверкнули.

– Хотя все мы – братья и сестры в Духе, один из сыновей моего отца погиб в Новом Сионе, а несколько его дочерей умерли от голода. Пусть Дух свершит правосудие над их убийцами!

Его народ называл путь, которым они шли через Ураганные горы, «Дорогой тысячи слез».

Хории глотнул саке, от которого Афану вежливо отказался.

– Я хотел бы лучше узнать эту страну, ее народ, ее дороги. – Адмирал сделал паузу. – Говорят, вы хорошо знаете здешние дороги.

– Знаю. Я много лет бродил по стране.

– Не могли бы вы указать их на карте?

– На карте? Я не разбираюсь в таких вещах, – спокойно ответил лидер секты. – Линии на листке бумаги ничего для меня не значат. Дороги в горах изменяются по воле Духа – когда с гор текут потоки воды или грязи, они становятся непроходимыми. Да и сами горы имеют много названий – мой народ называет их по-одному, а жители низин по-другому. Да, когда-то я хорошо знал горные тропы. Если вы хотите что-то найти, возможно, мои ноги сумеют вам помочь. Но кто может по-настоящему знать землю, принадлежащую другим людям?

Хории улыбнулся кошачьей улыбкой и склонился вперед.

– Кто в силах обладать землей? Ведь Дух, который проникает во все, в любой момент может передать ее другому владельцу. Но если мы договоримся, как мы можем быть уверены, что ваши ноги не обманут вас и не приведут нас в руки злых людей?

Афану скрестил руки на груди.

– Мой сын пришел со мной. Если мои ноги направят ваших людей по ложному пути, ему придется умереть.

Сын Афану ждал снаружи так же терпеливо, как туземцы, которых Хории видел на холмах Лузона. Худой юноша с густыми волосами, совсем непохожими на волосы Афану, был облачен в чистую, хотя и рваную одежду. За ухом у него нелепо торчал металлический карандаш.

Настал момент для серьезной сделки. По мнению Хории, африканерам следовало в полной мере пожать то, что они посеяли, тем более что любое его обещание, данное Афану, несомненно, вызовет очередную порцию хныканья Мацудаиры.

Спустя несколько часов Пауль Хенке потерял сознание и, как стемнело, был вывезен с Драконовых гор в маленьком «Воробье».

Понедельник (317)

Верещагин приветствовал Харьяло за утренним чаем, поданным, как обычно, за час до рассвета, хотя в Ураганных пещерах рассвет не имел значения. Заметив опущенные плечи Харьяло, он спросил:

– Что не так, Матти?

– Сейчас неподходящее время об этом говорить, но я беспокоюсь о Пауле.

– Ты знаешь, почему он свалился в обморок?

– Наташа думает, что главным образом из-за недостатка пищи и сна. Сам Пауль ничего не сказал.

– Я позабочусь о нем, Матти, – успокоил его Верещагин.

– Что слышно нового?

– Я получил записку от женщины, которая утверждает, что Бог посылает ей сообщения и хочет, чтобы одно из них она передала нам, – с бесстрастным видом произнес Верещагин. – Я объяснил ей, что мы можем получать инструкции только от вышестоящих властей, и посоветовал ей написать Альберту.

Харьяло провел ладонью по волосам, пытаясь сдержать усмешку.

– Как мы распорядились новыми людьми? – спросил его Верещагин.

– Я отдал три из четырех наших резервных «кадиллаков» капитану Ольрогге из батальона Эбиля – ты его знаешь. Ребята Ольрогге будут работать на трех машинах, а четвертую я передал Михаилу Реммару.

Реммар был отставным солдатом с протезированным коленом.

– А где ты нашел экипаж для Михаила? – машинально поинтересовался Верещагин, продолжая думать о своем.

– Он сам его нашел. Это его жена и ее кузина. Мария водит машину лучше, чем Михаил, а кузина – настоящий снайпер. Посмотрел бы ты на нее за видеоигрой.

– Я не собираюсь критиковать твои действия, Матти. Если у них есть необходимый опыт, то, в конце концов, это ведь их планета.

Музыка отзывалась гулким эхом в естественном амфитеатре, образованном пещерой 3-й роты, где Летсуков играл на фортепиано, пока его поклонники толпились в боковом проходе.

– Что ты играешь? – заинтересовался Ханс Кольдеве, проходя мимо.

– То, что просят ребята. Помните? – Летсуков лихо исполнил быстрое глиссандо вверх и вниз. – Вы как-то сказали: «Кто платит скрипачу, тот и заказывает музыку».

– Думаю, я что-то процитировал, – признался смущенный Кольдеве.

– Все в порядке, сэр, – улыбнулся Летсуков.

– Это твоя третья война, Дмитрий?

Летсуков коснулся клавиш.

– Четвертая. – Он покосился на Кольдеве. – Знаете, сэр, война похожа на Вагнера. Много шуму, слишком долго тянется, а в перерывах успеваешь только покурить.

На момент в пещере стихла даже обычная деловая суета.

– Матти прав, – промолвил Кольдеве, наполовину обращаясь к самому себе. – Мы обезумели.

Несколько солдат уже соорудили стену из папье-маше, чтобы спрятать за ней фортепиано в случае, если Драконовым пещерам будет грозить опасность. Кольдеве ободрила их уверенность в том, что они смогут вернуть инструмент назад.

В качестве выдающегося пациента Паулю Хенке предоставили настоящую кровать, на край которой и присел Верещагин, стараясь удержать в руках тарелку и чашку с блюдцем.

– Не вставай, Пауль. Я просто принес тебе чай и сандвич.

Палач кивнул; в уголках его рта четко обозначились морщины.

– Я просто отдыхаю – выйду отсюда через несколько часов.

– Поешь, иначе тебе никуда не выйти, – возразил Верещагин, наблюдая за Хенке. Когда Палач взял блюдце, его руки задрожали, расплескивая чай.

– Прости, Антон, – смущенно извинился он.

Оставив чашку в руке Хенке, Верещагин забрал блюдце и вложил сандвич в его свободную руку.

– Пауль, мы знаем, в чем твоя проблема.

– Нет никакой проблемы, Антон, – с притворной бодростью отозвался Хенке. – Просто немного сдали нервы. Меня осмотрел врач.

– Пауль, – спокойно продолжал Верещагин, – в этом батальоне мы не обманываем друг друга и даже самих себя. Я говорил с врачом. Ты не ешь, не спишь и слишком много пьешь…

– Совсем мало! – запротестовал Хенке.

– Возможно, мало в абстрактном смысле слова, но слишком много для тебя. – Он положил руку на плечо Хенке. – Пауль, мы с тобой прошли через многое, но есть предел для каждого из нас. Возможно, ты лучший офицер, какого я когда-либо знал, и к тому же ты мой друг, но ты не можешь командовать ротой, если не внушаешь доверия ни мне, ни своим подчиненным. – Верещагин почувствовал, как Хенке снова задрожал под его ладонью. – Мне отчаянно необходимы командиры, а лучше тебя я никого не знаю.

– Возможно, несколько дней я и вправду недоедал.

– Дело не в этом, Пауль. Это всего лишь симптомы, – промолвил Верещагин, стараясь говорить как можно мягче.

Минуты через две Хенке перестал дрожать.

– Значит, я в самом деле свихнулся? – с тоской протянул он. – Я бы возмутился, услышав такое от кого-нибудь другого.

– Знаю, Пауль, – кивнул Верещагин. – Мы все, наверное, немного чокнутые, но нужно соблюдать меру. Как по-твоему, Сергей Окладников готов к командованию ротой?

– Готов. – Палач задумался. – Я должен показаться психиатру?

– Очевидно. Кроме того, доктор Солчава обещала научить меня снимать стрессы. Можем попробовать вместе.

– Что скажут люди, узнав, что один из твоих командиров – псих? – спросил Хенке.

– Это всего лишь подтвердит то, в чем они не сомневались уже много лет.

Через несколько минут, когда Хенке заснул, Верещагин пригладил растрепанные седеющие волосы друга и оставил его на попечение Солчавы.

Проследив, чтобы Хенке как следует поужинал, Солчава разрешила ему выполнять легкую работу. Вместе с батальонным сержантом Юрием Малининым, который мог работать без сильных болей пять-шесть часов подряд, Хенке начал обдумывать детали плана, созданного Верещагиным.

Блуждающий под покровом дождливой ночи взвод бронемашин 9-го императорского штурмового батальона столкнулся с двумя «кадиллаками» 4-й роты, вооруженными один 90-миллиметровым, а другой 30-миллиметровым орудием, которые направлялись в новое место укрытия. В темноте более мобильная артиллерия мятежников позволила бронемашинам 4-й роты сделать первые выстрелы. 30-миллиметровые снаряды не причинили вреда противнику, но один из 90-миллиметровых, угодив в передний имперский броневик под острым углом, начисто срезал его орудийную башню.

Снаряды, выпущенные из электромагнитных пушек двух задних имперских бронемашин, вдребезги разнесли машины 4-й роты за несколько следующих секунд.

Вторник (317)

Ханна Брувер нашла Рауля Санмартина в маленькой кухоньке, прибавленной к их «апартаментам» – единственной роскоши, на которой она настояла.

– Рауль, это ты слопал мой пирог?

– Не уверен, твой ли это. – Санмартин облизал кончики пальцев. – Он был слишком хорош.

– А я-то хотела покрыть его глазурью. – Протянув руку, она стряхнула крошки с его формы. – Теперь сознавайся.

– Пока ты занимаешься политикой, я, пожалуй, сам начну печь пироги.

– Это заняло столько времени – как бы я хотела, чтобы здесь была конвекционная печь. – Брувер с тоской посмотрела на свое обглоданное изделие. – Надеюсь, он не разочарует Хендрику.

– Конечно нет. Если пирог покрыть глазурью, она ничего не заметит.

– Не будь так наивен. Вчера Хендрика спросила меня, попадают ли хорошие котята на небо. Я не смогла ей солгать – сказала, что собаки, может, и попадают, но кошки никогда.

Будучи не в состоянии поверить, что их добыча ускользнула, «черноногие» Суми провели в доме Бейерса чуть ли не полдня, проверив его сенсорами от подвала до чердака. Позднее люди Томаса, пробравшись в дом, обнаружили котенка Хендрики в ящике комода с размозженной головой.

Санмартин бросил на жену странный взгляд.

– Почему ты испекла пирог? Разве я забыл о чьем-то дне рождения?

– Нет, не забыл, – вздохнула Брувер, избегая встречаться с ним глазами. – Скажи, наши радиопередачи смогли остановить эти торговлю информацией за жизнь заложников?

– Нет, не смогли, – прямо ответил Санмартин, внезапно почувствовав страх.

Ханна обняла его за шею.

– Возможно, я могла бы это прекратить.

– Нет, – прошептал он, отлично ее поняв. – Никто не просит тебя это делать. Ты нужна нам здесь.

– Там я нужна еще больше. Люди не понимают, что происходит. Они считают, что солдаты заняты войной и бросили их на произвол судьбы.

– Нет! – выкрикнул Санмартин, внезапно утратив всю свою сдержанность.

– Да, Рауль, – мягко возразила Брувер. – Если я предложу себя в заложники, то люди, возможно, поймут.

– Да пропади они все пропадом!

– Есть вещи, которые не можете сделать ни ты, ни Палач, ни Полярник. Это мой народ, а я такова, какой меня сделали Альберт, Антон, мой дед и ты тоже. Я солдат, хотя и не ношу оружия. Мы не можем этого избежать. – Она погладила Мужа по щеке. – Пожалуйста, Рауль, не делай все хуже, чем есть. Я и так очень боюсь.

Санмартин закрыл глаза. Благодаря урокам старшего сержанта разведслужбы Шимацу они оба знали, что такое подвергаться допросу.

– Я понимаю, Рауль, что мой способ борьбы – без насилия – никогда не подействует на людей вроде Суми и Мацудаиры, но и ваш способ ни к чему не приведет, если мой народ – весь до единого человека – не поймет вас. Я должна им объяснить.

– Я их всех ненавижу!

– Пожалуйста, пойми, Рауль. Кто-то должен это сделать. А если нам каким-то образом удастся пережить плен, – продолжила она, – я хочу только одного. Я устала быть внучкой Хендрика Пинаара, мадам спикер, правой рукой хеэра президента и женой заместителя командира батальона. Некоторое время я хочу пробыть просто Ханной – женой Рауля и матерью Хендрики. И если это потребует сверхособого разрешения Антона Верещагина, Альберта Бейерса и даже самого Господа Всемогущего, то мы должны заплатить за него любую цену.

– Прости. – Голос Санмартина смягчился. – Понимаю, что наш брак был не из удачных.

– Он удачнее большинства других, – отозвалась Брувер, щелкнув мужа по носу. – Помни только хорошее. Например, ресторан, куда ты однажды меня повел.

– Die Koffiehuis?[25]25
  Кафе (голл.)


[Закрыть]

– Потом меня спросили, правду ли ты говорил, пригрозив, что сожжешь заведение, если еда будет скверной.

– Может, и правду. Я так нервничал.

– И ты и я. А сейчас мы оба нервничаем снова. Обними меня.

Санмартин повиновался.

– С кем ты об этом говорила? – спросил он.

– С Альбертом и Антоном. – Она прижала пальцы к его рту. – Они оба согласились, что это единственный выход. Я знаю, что если бы сначала обратилась к тебе, то никогда не смогла бы повторить. Антон считает, что чем скорее я отправлюсь туда, тем больше у нас будет шансов. Я не успела повидать Ханса, Катерину и Исаака, поэтому расскажи им все сам.

Хотя Брувер и потрясла первая встреча с чернокожим, потом она очень привязалась к Исааку Ваньяу и была единственным человеком, называвшим Кашу Владимировну ее настоящим именем Катерина.

Санмартин попытался что-то сказать, но Брувер остановила его.

– Тише! Тимо знает, что мы не будем отвечать на вызовы. Я предупредила его, что следующие пять часов у нас выходной.

Ожидая самолет, который должен был вывезти ее с гор, Брувер внесла в свою записную книжку два стиха из Евангелия: «Иисус был раздет донага пред врагами Его, пытан и умерщвлен» и «Отче Мой, если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты».

У Рауля Санмартина за всю жизнь была только одна подружка – в Аргентине, когда ему было пятнадцать. После того как мать отправила его учиться в Императорскую военную академию и была арестована за подстрекательство к мятежу, он несколько раз писал этой девушке, но никогда не получал ответа.

Услышав новость в тот же вечер, адмирал Хории немедленно вызвал Суми.

– Насколько я понял, полковник Суми, вы захватили спикера Ассамблеи Брувер-Санмартин?

– Да, она явилась протестовать против нашей операции с заложниками. Глупо, не так ли? Я уже начал лично ее допрашивать. – Суми отодвинул от себя чашку с рисом. – Она утверждает, что приняла яд, который позволит ей умереть, если мы будем обходиться с ней слишком сурово, но это явная ложь.

– Пожалуйста, прекратите ее допрашивать. Вы не узнаете от нее ничего полезного.

– Пока я был с ней очень мягок. Еще несколько часов…

– Она необычайно упряма.

– Это верно, – согласился Суми.

– С нашей стороны было бы разумно освободить ее, – настаивал Хории. – Пожалуйста, сделайте это.

Суми встретился глазами с адмиралом.

– Сожалею, но не могу выполнить ваше пожелание. Она враг нации, и это дело службы безопасности, а не военных.

Хории пришлось уступить.