Текст книги "Флорентийские маски"

Ничего похожего на это описание в черепе, купленном у старухи Лурдель, не наблюдалось. Все обстояло с точностью до наоборот: над глазными впадинами не было ни намека на какие-нибудь выступы, а на поверхности теменной и височных частей черепа не было заметно ни единой линии, по которым обычно срастаются черепные кости. Ощущение было такое, что носатый череп был отлит или выточен из единого куска костной ткани. Если применить теорию краниологической психологии к гаитянской находке, то следовало признать, что обладатель носатого черепа имел интеллект не то что ниже среднего, а даже почти нулевого уровня. Наверняка он был по характеру злобным, неуравновешенным, склонным ко всякого рода патологиям и извращениям и, вполне возможно, характеризовался непредсказуемым психопатическим поведением. А как же быть с носовым отростком? Этот фрагмент головы сохранился на черепе противоестественным образом, словно он при жизни был для этого человека чем-то большим, чем простым хрящевым выростом, который все нормальные люди утрачивают после смерти. Даже у великого Канта, несмотря на всю его гениальность, на месте отростка, которым люди воспринимают запахи, сохранилась лишь дыра между костями лицевой части черепа. В какой-то мере это могло служить косвенным доказательством того, что череп, найденный в прибрежном песке, принадлежал человеку, у которого при жизни было развито иное чувство, отличающееся от того, что принято называть обонянием. Быть может, этот закостеневший носовой отросток воспринимал не только и не столько запахи, а некие иные воздействия окружающей среды. Вполне возможно, что некогда это свойство было характерно для всех людей, но с неменьшей вероятностью можно было предположить, что данная редкая особенность стала результатом какой-то индивидуальной мутации. В то же время сомневаться в подлинности гаитянского черепа не было никаких оснований: по крайней мере с точки зрения медицины и анатомии он ни в коей мере не был подделкой. Такое заключение дал в Мексике один из крупнейших специалистов по судебно-медицинской экспертизе, которому Антонио показал свою находку по приезде в Мехико.

Носовой отросток от переносицы до самого кончика состоял из той же самой костной ткани, что и остальные части черепа. В этом-то как раз и заключалась тайна, которая пробудила такое любопытство по обе стороны Атлантики. Неправильный черепной свод и в особенности носовой отросток разрушали все привычные представления об эволюции и ломали всю сложившуюся классификацию живых организмов. Появление этой находки в научной среде было бы равнозначно представлению на суд научной общественности пойманного живьем минотавра, нахождению археологами Ноева ковчега или же высадке на Марсе и освоению человеком части территории Красной планеты.

Федерико вдруг осознал, что в очередной раз позволил себе увлечься размышлениями на запретную тему. Из глубокой задумчивости его вывел усилившийся дождь. Находиться под открытым небом и дальше означало промокнуть до нитки. Медленным шагом он вернулся в церковь, чтобы посмотреть, не закончилась ли поминальная служба.

Несколько человек плотным кольцом окружили скамейку, на которой сидела Ада Маргарет. Было видно, как она кивает в ответ на слова соболезнования и утирает красные глаза. Федерико решил, что скорее всего скончался кто-то из ее родителей – скоропостижно, неожиданно, но без всяких тайн и подозрений, как отец Антонио. Его очень удивило отсутствие Марка на траурной церемонии, но он решил, что его другу просто отсоветовали являться на заупокойную службу в силу еще не до конца отступившей болезни.

Федерико решил, что оставаться в тени и дальше бессмысленно, и подошел к собравшимся вокруг Ады. Извинившись, он пробрался к ней, а она, увидев его, разрыдалась и даже обняла Федерико.

– Мои соболезнования, Ада, – машинально произнес Федерико, все еще не зная, что же здесь на самом деле произошло.

– Он так тебя любил, – произнесла она едва слышным шепотом.

Федерико не понял, о ком она говорит, но беспокойство, сжигавшее его изнутри, разгорелось с новой силой. Он сумел высвободиться из объятий безутешной вдовы и постарался как можно скорее пробиться через кольцо родственников к дяде Полу. Энтомолог наблюдал за происходящим, стоя чуть в стороне от остальных приглашенных, столпившихся вокруг Ады. Едва заметным жестом руки он сделал Федерико знак следовать за ним к выходу из церкви. За дверью он вздохнул полной грудью и все так же молча, одним лишь кивком головы дал понять Федерико, чтобы тот шел за ним и дальше – по одной из тропинок, расходившихся лучами от церкви по кладбищу. Дядя Пол был одет как обычно – длинное серое пальто прикрывало его высокое, худое и несколько нескладное тело. Все та же красная бабочка одиноко сверкала на лацкане – как слабенький язычок пламени, пробивающийся сквозь толстый слой пепла. Темная, какого-то неопределенного цвета шляпа прикрывала голову дяди Пола от дождя, а глаза – от посторонних взглядов. Пройдя вдоль аллеи, по сторонам которой лежали в основном совсем новые могильные плиты, Пол остановился.

В несвойственном этому уравновешенному человеку порыве он обнял Федерико за плечи и, чуть повернув его и наклонив ему голову, указал на надпись на последней из плит, лежавшей на невысоком холмике из свежей земли. Сама плита была высечена из белого мрамора, а вырубленные на ней буквы, казалось, были напечатаны каким-то четким типографским шрифтом. У итальянца подкосились ноги и он едва не упал, когда сумел заставить себя прочесть то имя, которое для него было чем-то гораздо большим, чем просто суммой букв: МАРК ХАРПЕР.

Порыв ветра хлестнул Федерико, как пощечина. Он вздрогнул и обернулся к Полу, который стоял рядом, молчаливый и печальный, понимая, что сейчас никакие слова не нужны. Постепенно до Федерико стало доходить, что он безнадежно опоздал, приехав сюда уже после смерти друга. Он не без труда заставил себя вновь посмотреть на могильную плиту и прочитать дату смерти. От того момента, когда еще можно было что-то изменить, его отделяло пять дней. Пять дней сомнений, страданий, мрачных предчувствий и страхов. Постепенно вся тяжесть и необратимость случившегося стала наваливаться на Федерико. Кроме того, он вдруг осознал, что и все остальное, так или иначе связанное с их последней с Марком затеей, не только не было им придумано, но, наоборот, представляет собой вполне реальную враждебную и грозную силу. Коломбина и маска Винченцо не были его выдумкой, а руки добрых братьев дотянулись и до Англии: кто, как не они, расправились с Марком при помощи той рыжеволосой женщины, которая рыдает сейчас на пороге церкви. Именно ее он видел на собрании в день своего посвящения в карбонарии.

– Прими мои соболезнования. Болезнь унесла от нас моего племянника и твоего друга. Он утонул – сам бросился в море после того, как получил какую-то посылку, судя по всему, отравленную – не то в прямом, не то в переносном смысле.

Федерико закрыл лицо руками и, потеряв равновесие, чуть было не упал. Ноги у него дрожали и подкашивались. Пол, поняв, в чем дело, поддержал итальянца, а затем помог ему дойти до ближайшей скамеечки под кладбищенским кипарисом. Мелкий дождь продолжал омывать и без того чистые могильные плиты.

– Я ничего не ел со вчерашнего дня и, наверное, поэтому плохо держусь на ногах, – сказал Федерико, почему-то приписывая свою слабость именно голоду. – Нет, это невозможно. Все, что происходит со мной, – просто какое-то наваждение.

Пол, которому и самому было невесело, не знал, что сказать итальянцу, чтобы хоть как-то успокоить его. Тем не менее, твердо убежденный, что любое слово лучше тягостного молчания, он попытался продолжить разговор, уцепившись за слова, произнесенные Федерико:

– Будет лучше, если мы пойдем куда-нибудь, где не так сыро и мрачно, а главное, где ты сможешь поесть. Ты посмотри на себя: того и гляди, упадешь в обморок.

– Марк был совершенно здоров, я это прекрасно знаю. Мы с ним переписывались каждый день. У него было отличное настроение, и он полностью освободился от всех иллюзий. Я не могу поверить, что он снова без всякой причины тронулся рассудком. Как он мог броситься в море? Как здесь вообще можно утонуть? На этом пляже и купаться-то глупо, а не то что топиться.

В словах Федерико читалось не только нежелание верить в реальность случившегося, но и отчаяние из-за невозможности что-либо изменить. Слышались в его голосе и угрызения совести, которые уже начинали его мучить. В конце концов, он должен был это предугадать и попытаться предотвратить несчастье. Пол прекрасно понимал чувства итальянца и решил воздействовать на них логическими доводами. Он повел Федерико по дороге, уводившей от кладбища к центру города, пытаясь по пути объяснить сложившуюся ситуацию:

– Как знать, может быть, его полное выздоровление было только кажущимся. Такие болезни просто так не отступают, и лекарства от них еще не придуманы. Людям энергичным, но живущим уединенно, погруженным в свои мысли и переживания, свойственна особенность слышать всякие внутренние голоса и даже полностью поверяться им. В таком состоянии любая мелочь может быть воспринята ими как знак свыше, а ответная реакция бывает совершенно непредсказуемой – вплоть до самоубийства.

– Нет, что-то здесь не так, – настаивал Федерико. – В таком случае я давно бы уже умер. Дядя Пол, ты же меня знаешь, я – не самый приспособленный к жизни человек и не умею противостоять враждебным силам. И все-таки я дожил до того дня, когда увидел могильную плиту с именем своего лучшего друга, который всегда критически подходил к реальности, был воплощением здравого смысла. Не верю я в этот диагноз, посмертно поставленный Марку.

Энтомолог привык анализировать жизнь людей с той же беспристрастностью и тщательностью, с какими он описывал, например, совокупление пауков в положенный период спаривания. Ему было что возразить итальянцу, но, понимая терзавшие того чувства, он решил промолчать, хотя в глубине души был уверен, что смерть его племянника являлась неизбежной. Он знал Марка с детства и был в курсе всех его маний и навязчивых идей. Он помнил и ту депрессию, в которую впал Марк, когда семья решила продать старый дом, куда его привозили к бабушке, когда мать, большая любительница путешествий, уезжала в Индию и не могла взять ребенка с собой.

– Сатис-хаус. Тебе что-нибудь говорит это название? – спросил Пол, решив попытаться объяснить необъяснимое.

Федерико, стерев со щек слезы, удивленно посмотрел на Пола:

– Это из романа Диккенса, а что еще может мне сказать это название? Это тот дом, где женщины издевались над маленьким Пипом, стараясь добиться, чтобы он раз и навсегда забыл про чувство собственного достоинства.

Прежде чем продолжать, Пол помолчал и собрался с мыслями.

– Понимаешь, не все так просто, – сказал он, начиная некий монолог, целью которого была попытка хоть как-то успокоить Федерико и помочь ему привести в порядок свои мысли и чувства. – Сатис-хаус – это не просто художественный образ, это нечто большее – символ некоего неопределенного пространства наподобие чистилища, где души мертвых тысячелетиями пребывают в темноте и тишине. В общем, это своего рода мрачная пародия на вечность. Закрытый ящик, фабричный грохот, доносящийся из-за забора, грозный и вместе с тем сладострастный рык спаривающихся где-то в темноте зверей. Все эти ощущения, лишенные смысла и ценности, входят в понятие вечности.

Федерико и в лучшие времена недолюбливал загадки и шарады, а теперь в его голосе появилось раздражение.

– Пол, мне теперь не до литературных тайн. Марк умер, и Сатис-хаус может представлять для меня интерес только в том случае, если при помощи этого образа я смогу объяснить причину случившейся трагедии. Не хочу показаться невежливым, но сейчас я не в настроении выслушивать лекции по теоретической психологии.

Эта озлобленность, прозвучавшая в голосе Федерико, очень порадовала Пола. Он добился того, чего хотел, – реакции итальянца на происходящее. Он прекрасно понимал, что Федерико нужно сейчас поругаться, поссориться с кем-то и излить на собеседника ту тоску и горе, в которые его повергла смерть Марка. Сам Пол готов был сыграть роль мальчика для битья. В конце концов потом все встанет на свои места, а сейчас главное – помочь Федерико выйти из состояния сковавшего его душевного оцепенения.

– Как-то раз, когда Марк сидел в читальном зале библиотеки, какой-то незнакомец своей рукой написал в его тетради слова «Сатис-хаус». Мой племянник был уверен, что это сделал сам Диккенс, явившийся к нему с того света, или, если хочешь назвать это иначе, из другой реальности. Судя по словам Марка, призрак хотел предупредить его, что нельзя смешивать чувства из собственного прошлого с теми поисками, которые ты ведешь сегодня. Разумеется, речь шла о поисках любой информации, так или иначе связанной с произведением Коллоди. Он сам мне рассказал об этой встрече, и знаешь, я ему поверил. Мне известно, что у Марка был особый дар – он умел находить контакт со сферами, недоступными большинству людей. Вот почему я считаю – и ты тоже можешь воспринять это как утешение, – что Марк вовсе не так мертв, как это нам с тобой кажется.

Федерико и сам не знал, откуда у него взялись силы, чтобы повысить голос. Схватив Пола за лацкан, он громко спросил:

– Да что ты мелешь? Ты сам ненормальный! Эта чертова Ада вас всех довела до безумия. Как ты можешь говорить такое сразу после похорон своего племянника?

Пол, которого несколько задели обидные слова профессора Канали, не ожидал такой болезненной реакции, но решил продолжать приводить итальянцу логические доводы, всегда помогавшие ему в дискуссиях с коллегами – специалистами по микроорганизмам.

– Ада, конечно, женщина необычная, но за одно это нельзя приписывать ей все несчастья, которые на нас свалились.

Федерико замолчал, а про себя принял решение не уезжать из этого городишки, пока ему не удастся поговорить со вдовой. Поженились они, не известив об этом друзей, и теперь ему хотелось узнать, что послужило причиной такого странного и неожиданного поведения Марка.

– Я отсюда никуда не уеду, пока не поговорю с Адой. Пойдем к ней. Не думаю, что ее скорбь настолько глубока, чтобы она не смогла или не захотела поговорить о только что скончавшемся муже.

Пол выслушал эти слова без особого энтузиазма. Он понимал, что не сможет полностью контролировать итальянца, и полагал, что разговор с Адой может плохо кончиться. Но он отдавал себе отчет, что не может отказать лучшему другу скончавшегося племянника в его праве пообщаться со вдовой. Он достаточно хорошо знал профессора Канали, и искренность его дружеских чувств к Марку не вызывала никаких сомнений.

– Что ж, если хочешь, можем сходить к ним домой. Заодно познакомишься кое с кем из родственников, узнать которых у тебя до сих пор не было возможности.

– Мне нет никакого дела до ее родственников, я хочу поговорить с ней и после этого сразу же уеду.

Пока они шли к центральной площади городка, дождь стих, и вода продолжала капать на прохожих лишь с придорожных деревьев. Издали доносился монотонный шум набегавших на берег морских волн. Ветер изменил направление, и вместе с тем чуть изменилась тональность звучания прибоя. Близость смерти наполняла сумрачный дождливый день особым смыслом. Федерико воспринимал этот полумрак не как отсутствие света, а как непроглядную ночную тьму, надевшую маскарадный костюм в надежде на то, что ей удастся остаться неузнанной. В душе самого Федерико, как и в сердце Пиноккио, повешенного на дереве и брошенного лисой и котом, боролись теперь два чувства: страх и гнев.

По дороге Пол предложил зайти в кафе под названием «Fish Bone».[27]27
  «Рыбья кость» (англ.).


[Закрыть] Обычные посетители из местных жителей к этому времени как раз стали расходиться. Остались лишь несколько девушек с бокалами пива, сидевших в весьма экстравагантных позах и при этом пытавшихся держаться как настоящие аристократки, несмотря на довольно пеструю одежду, купленную, возможно, в магазине секонд-хенд. Эти очаровательные создания даже на миг не оторвались от какого-то интересного разговора и не посмотрели в сторону двух вошедших в кафе мужчин.

Известие об утонувшем приезжем обрушилось на тихий приморский городок, произведя эффект подлинно шекспировской трагедии. Все только об этом и говорили: подходя к столику у окна, Федерико краем уха слышал несколько слов о происшествии. Разговор вели две женщины, сидевшие буквально через столик от них. Обеим было за сорок, но при этом они сумели сохранить подростковые фигуры, судя по всему, истязая себя поистине садистскими диетами, режимами и упражнениями. Федерико машинально отметил, что одна из женщин была рыжая, точь-в-точь как Ада Маргарет. Видимо, она была ее родственницей, прибывшей из Лондона, чтобы попытаться утешить несчастную. Это предположение заставило Федерико прислушаться к разговору, на который он поначалу не собирался обращать внимание.

– Неужели он не мог умереть в Лондоне, как все нормальные люди? – спросила родственницу Ады ее спутница.

– Когда человек действительно решает свести счеты с жизнью, сцена и декорации важны, а что с ним случилось, вообще никто не знает, – ответила родственница Слиммернау. – Может быть, он вовсе и не хотел умирать. Я, как его в первый раз увидела, сразу поняла, что он – персонаж трагический. Бедняжка Ада, они ведь так недавно поженились.

Глоток текилы тем временем обжег горло ее собеседницы.

– Да уж. Моей кузине вечно не везло с мужчинами. Умеет она влюбиться в того, кто ей не подходит. Вот и на этот раз все пошло прахом, как тогда, с тем итальянцем. Помнишь его – такой претенциозный, вроде героя эпохи Возрождения?

Губы женщины скривились в недоброй усмешке, отчего она стала похожа на засушенную жабу.

– Извини, я просто не могу удержаться от смеха, когда вспоминаю о нем. И где она только его нашла? Он словно вышел из какого-нибудь фильма Феллини. По-моему, он был родом из Флоренции. Я, кстати, так и не поняла, почему они все-таки расстались.

В ожидании заказанного ужина Пол и Федерико продолжали внимательно слушать разговор женщин. Пол понимал тот интерес, который в данном случае проявил профессор Канали к чужой беседе, и решил пока что не комментировать его поведение. Женщины же не замечали, что их внимательно слушают, и продолжали злословить и перешучиваться совершенно беззаботно.

– Я и сама этого не знаю. Ада такая скрытная. Никогда никому ничего не рассказывает, и о том, что происходит в ее жизни, узнаешь уже постфактум. Взять хотя бы ее свадьбу. Думаешь, она меня пригласила? Как же. Я только от тетушек и узнала, что они поженились, а к тому времени после свадьбы прошло уже больше месяца.

Собеседница рыжеволосой женщины была полностью поглощена перевариванием новых подробностей и откровений.

– Ушам своим не верю. Неужели она тебя не пригласила? Как же так? Вы же с детства дружили, в школу вместе ходили… да и потом тоже. Да, кстати, а как сложилась ее жизнь после этого? Вроде бы она решила не учиться на актрису?

Рыжая утвердительно кивнула, играя при этом кольцом на пальце. Официант принес Полу и Федерико заказанную ими жареную рыбу с картошкой и две большие кружки пива. Федерико заговорщически взглянул на Пола:

– Эти кумушки знают о том, что случилось, больше, чем мы. Давай послушаем, о чем еще они будут говорить. Может быть, узнаем что-то новое о жизни молодой вдовы.

Пол, хотя и не собирался вступать в дискуссию, все же заметил:

– А тебе не кажется, что это не очень вежливо? В конце концов, она ведь была его женой. Не стоит забывать об этом.

– Извини, Пол, – сказал Федерико, набрасываясь на рыбу. – Вы, англичане, всегда такие вежливые, но лишь до тех пор, пока на вас смотрят посторонние. А дальше… все люди одинаковы. Кстати, эти две подружки – отличный тому пример. Я не интересуюсь чужими секретами, но сейчас особый случай. Я хочу знать, почему умер Марк и почему он женился на женщине, с которой был едва знаком.

Их соседки по кафе тем временем продолжали перебывать косточки молодой вдове Харпер.

– Ее покойный муж казался человеком здравым, уравновешенным, совсем не склонным к какой-то эксцентричности, и вот – сама видишь, чем все кончилось. Он оказался куда более странным, чем мы все думали. Чего стоит только этот финал: он свел счеты с жизнью, как великий актер.

Упоминание об актерах неприятно кольнуло Федерико. Он не мог отделаться от ощущения, что все это как-то связано с Коломбиной и старым Винченцо. Знать бы, какие тайные связи объединяют людей театрального мира, находящихся так далеко друг от друга, в самых разных странах. А отец Антонио – он ведь тоже был актером, как и все они.

Женщины тем временем допили свою текилу, и у той, что сидела спиной к Федерико, уже стал заплетаться язык. Вторая, рыжая, несомненно принадлежащая к роду Слиммернау, набросила на плечи пальто, явно собираясь уходить. Ни одна из них даже не посмотрела в сторону Пола. Женщины рассчитались у барной стойки и, продолжая болтать, вышли на улицу.

Мужчины проводили их взглядами, при этом каждый по-своему обдумывал подслушанный разговор. От рыбы на их тарелках остались лишь кости, а уровень пива в кружках понизился примерно наполовину.

– Ну что ж, я чувствую себя лучше и готов к бою. По-моему, настало время поговорить с Адой, – твердым голосом заявил Федерико.

Пол, выдерживая паузу, стал большими глотками допивать оставшееся в его кружке пиво.

– Кстати, – сказал итальянец, впившись взглядом в энтомолога, – надеюсь, это не ты их познакомил? Откуда ты знаешь Аду? Я, кстати, так и не слышал от тебя никаких объяснений на этот счет.

Действительно, Пол Харпер не рассказывал Федерико, кто, когда и каким образом познакомил Аду с Марком и откуда он сам знал эту женщину. Он не сделал этого по двум причинам: во-первых, не было подходящего случая, а во-вторых, он и в самом деле чувствовал себя в какой-то мере ответственным за случившееся. Но виноватым в чем бы то ни было он себя не считал. Просто настал момент объясниться с профессором Канали, пока тот не успел прийти к ошибочным выводам.

– Ты прав, мы с тобой никогда не говорили об этом. Впрочем, рассказывать мне особо нечего. Мисс Слиммернау прослушала у меня курс в университете. Я читал лекции о ядовитых насекомых и воздействии их яда на человека. Эта дисциплина не имела ничего общего с ее основной специальностью, но девушка проявила завидный интерес. Более того, она показала себя человеком широких взглядов, умеющим мыслить глобально, обладающим аналитическим складом ума, наблюдательным и усидчивым. В общем, у нее были все качества, способные сыграть добрую службу, если бы она решила посвятить свою жизнь науке. Ее вопросы, предлагаемые ею решения свидетельствовали о редкой способности мгновенно ухватывать самую суть проблемы. По крайней мере в механизме самозащиты наиболее хрупких многоклеточных живых организмов на Земле она разобралась превосходно. Не стану отрицать, что такой подход и такие успехи студентки, не специализирующейся на моем предмете, произвели на меня глубокое впечатление. Мы не раз продолжали начатые разговоры уже за порогом аудитории, а иногда она даже провожала меня в лабораторию. Постепенно я стал все больше доверять ей, и мы начали видеться чаще, в основном – в университетской библиотеке. Во время одной из этих встреч я узнал, что она всерьез занялась изучением итальянской народной культуры. Целью ее исследования было показать влияние итальянского народного театра на появление драматического театра в Англии. Она была увлечена своей работой, и, насколько я могу судить, ее исследования шли успешно. По ее скромному мнению, выводы, к которым она пришла в результате изучения множества документов, позволили ей воспринимать театральное искусство совершенно иначе. Насколько я понимаю, она собиралась обнародовать свои сенсационные заключения. За день до моей встречи с ней ко мне заглянул Марк. Ему понадобились мои связи, чтобы получить доступ в главный читальный зал библиотеки Британского музея. Естественно, я поинтересовался, зачем ему это понадобилось. Вот тогда он и рассказал мне странную историю о каком-то черепе, который вы втроем купили где-то на Гаити. Этот череп, судя по всему, действительно обладает колдовской силой, потому что с его появлением мой племянник резко изменился. Он стал беспокойным, неуравновешенным и при этом был готов хвататься за любые книги, лишь бы получить интересовавшую его информацию. Он рассказал мне о мулатке Лурдель, о потерпевшем крушение судне под названием «Lone» и о фрагментах человеческих останков, весьма странных с точки зрения антропологии… В конце концов он не выдержал и назвал мне имя Пиноккио; впрочем, похоже, он тотчас же раскаялся в собственной слабости. Я рассмеялся, не в силах сдержаться. Марк сразу же замолчал и потупил взгляд. Я, конечно, извинился и объяснил, что смеялся не над ним, а над его наивностью. Не может же разумный, образованный человек так легко верить во всякие сказки и небылицы. Надо подходить к любой проблеме здраво и осмотрительно, требовать доказательств или хотя бы косвенных свидетельств любой гипотезы. Но, увы, он меня уже не слушал. Когда он собрался уходить, я сказал ему: «Ладно, договорились, я устрою тебе пропуск в читальный зал, а кроме того, познакомлю тебя с человеком, хорошо знающим ту эпоху, когда была написана знаменитая сказка Карло Коллоди». Он пожал мне руку, и больше мы никогда не говорили на эту тему.

Федерико внимательно выслушал рассказ Пола, но, судя по всему, у него по-прежнему оставались вопросы, требовавшие ответа.

– А как ты сумел убедить Аду помочь твоему племяннику? У такой женщины наверняка не слишком много свободного времени, и она вряд ли стала бы тратить его, чтобы потакать чьим-то инфантильным капризам. Как они познакомились?

Пол чувствовал себя как на допросе. Он ощущал в словах профессора Канали недоверие к нему человека, потерявшего друга и не знавшего причин его смерти. Он прекрасно понимал душевное состояние Федерико и был готов терпеливо отвечать на его вопросы, не обращая внимания на их несомненную бестактность.

– Знаешь, все получилось как-то само собой. В день рождения Ады я заглянул к ней в гости. Она была очень рада видеть меня и пригласила пообедать с ней. Я воспользовался этой возможностью, чтобы рассказать ей о Марке. К тому времени у него уже несколько месяцев был пропуск в читальный зал, и, как рассказывали мне друзья, он появлялся в библиотеке как минимум раза два в неделю. Естественно, я не стал рассказывать Аде ни про Пиноккио, ни про странный носатый череп. В конце концов, Марк сам попросил меня, чтобы это осталось между нами. Я лишь рассказал ей, что у меня есть племянник, который интересуется историей Италии эпохи, предшествовавшей объединению страны. Она слушала меня, не перебивая и жадно впитывая каждое слово. В общем, в тот вечер она не столько ела или говорила, сколько слушала. В итоге она разговорила меня так, что я описал ей Марка во всех подробностях. Я рассказал, как он выглядит, какие у него вкусы, а она даже успела расспросить меня о его детстве. Благодарный за такое внимание, проявленное к моему родственнику, я подробно описал ей все, что смог вспомнить. Рассказал о странностях его матери, о меланхолически-депрессивном складе характера его отца, о бабушке и проданном старом доме, о ваших путешествиях, вашей дружбе, и уже под конец разговора, когда мы подняли тост за ее день рождения, я, к сожалению, проговорился о том, о чем следовало бы промолчать. Да, я назвал имя Пиноккио. Признаю свою вину. Почему так получилось, сам не знаю. Ощущение такое, что меня кто-то тянул за язык. Может, это был тот самый Джеппетто. После этих слов, согласно канонам народной сказки, мой язык должен был либо отсохнуть, либо превратиться в деревяшку.

Слушая Пола, Федерико все больше склонялся к тому, что этому человеку можно доверять, однако в душе у него все сильнее закипала ненависть к Аде, этой английской Коломбине. Конечно, это она расставила те силки и ловушки, в которые угодил Марк, она довела его до смерти. Никаких сомнений у него не оставалось. Его вердикт был окончательным, а в отношении к вдове друга не осталось ничего, кроме резкой антипатии. Вскоре у него на глазах вновь выступили слезы. Однако они не были проявлением его слабости: страх покинул его тело, и Федерико был полон решимости немедленно поговорить с Адой Маргарет Слиммернау, причем поговорить начистоту и высказать все, что он о ней думает.

На подходе к дому, который в последние недели служил пристанищем молодой пары, Федерико почувствовал сильную дрожь. Ощущение было такое, будто его позвоночник превратился в змею, которая извивалась и свертывалась кольцами, сжимая изнутри его тело. Одновременно какой-то непонятный, слышимый только ему звук донесся до его ушей и, как показалось Федерико, пронзил его барабанные перепонки, достав до самого мозга. Он остановился. Пол, заметив, что ему не по себе, спросил, как он себя чувствует. В ответ Федерико лишь помотал головой и снова пошел вперед. Вскоре они прошли через калитку в сад, окружавший дом, и зашагали по узкой тропинке к крыльцу. Тучи по-прежнему закрывали все небо, моросил мелкий дождь, и казалось, что влажная темнота настолько густа и осязаема, что ее можно резать ножом. Подойдя к дверям, Пол дернул за шнур звонка. Прошло, наверное, несколько минут, но дверь так и не открылась. В доме было тихо, но из-за плотных штор все же пробивался горевший в комнатах свет. Федерико в нетерпении дернул шнур изо всех сил – чтобы произвести как можно больше шума. Наконец послышались шаги, дверь приоткрылась, и на пороге появилась пожилая женщина, чьи рыжие волосы были прикрыты платком с узором из оранжевых цветов. Не разглядев в темноте гостей, женщина спросила, что им нужно. Пол, по-видимому знакомый с ней, приветственно махнул рукой и улыбнулся. В ответ женщина также не сдержала улыбки и, сделав шаг назад, сказала:

– А, так это вы, дядя Марка. Ну конечно, входите, и вы, молодой человек, тоже. Не стойте в дверях: на улице холодно, а вы, как я вижу, промокли.

Пол вошел в дом первым. Федерико Канали шел за ним, словно не замечая тех знаков внимания, которые оказывала им пожилая женщина.

– Проходите, проходите в гостиную. Давайте я налью вам бренди.

– Нет, спасибо, – возразил Федерико, которому пришлось для этого даже повысить голос. – Пожалуйста, сообщите миссис Харпер, что я хочу ее видеть. Я профессор Канали, друг Марка.

Хорошо поставленный преподавательский голос итальянца прозвучал в погруженном в тишину доме как раскат грома. Женщина безмолвно исчезла за шторой, отделявшей прихожую от основной части дома. Буквально через несколько секунд она вернулась в компании еще двух женщин примерно одного с ней возраста. Все трое мило улыбались, что казалось совершенно неуместным в доме, погруженном в траур. Пол поздоровался и, обращаясь к Федерико, пояснил: