Текст книги "Пророчество любви"

Глава 22

Пока крестьяне убирали с полей выращенный летом урожай, Алана открывала для себя радости материнства. Рождение ребенка было чудом, и с того момента, как она взяла на руки своего сына, неведомый раньше трепет волновал душу. Она не жаловалась, что ребенок слишком часто просыпается для кормления: ничего лучшего, чем укачивать малыша, наблюдая, как он сосет молоко, прижав свой крохотный кулачок к груди, Алана не могла себе и представить.

Тянулась череда дней. Уже минул месяц после рождения Джеффри. Алана обретала былую стройность. Ребенок рос и креп, его щеки и животик становились округлыми.

Меррик по-прежнему гордился сыном. В глубине души Аланы таилось опасение, что муж не будет проявлять к сыну большого интереса, но часто именно Меррик приносил Джеффри ночью в их постель, когда малыш плакал, а потом относил обратно в колыбель. Ком у Аланы подкатывал к горлу при виде силы, проявляющей мягкость, – руки Меррика казались очень большими, а Джеффри – очень маленьким.

Женевьева стала заботливой теткой. Она обожала малыша не меньше родителей. Стоило Джеффри испустить малейший крик, как почти сразу же кто-нибудь из троих подхватывал его на руки.

Однако Алана не могла не заметить напряжения, воцарившегося в замке. Меррик усилил охрану, но все люди в Бринвальде провожали ее враждебными взглядами, впрочем, как и друг друга. Убийца отца Эдгара так и не был найден, это по-прежнему оставалось тайной – для всех, только не для убийцы!

Пелена тревоги и неопределенности нависала над Бринвальдом – грозная тень страха перед будущим.

Скоро и погода стала мрачной, промозглой, ветреной. Море бушевало, набрасываясь на скалистые берега. Темные тучи неслись по небу, обрушивая на землю шквалы дождя.

Как раз в один из таких дней до Аланы донесся чей-то приглушенный плач. Она как раз покормила Джеффри и укладывала его спать. Капелька молока на губах малыша, темные ресницы, пухлые щечки… ~ то было умилительное зрелище. Легонько поцеловав головку сына, Алана положила его в кроватку и на цыпочках вышла из комнаты.

В коридоре она сначала посмотрела в одну сторону, потом в другую. Плач доносился из комнаты Женевьевы. Нахмурившись, Алана направилась к двери ее комнаты и постучала, позвав:

– Женевьева? Это Алана!

Не получив ответа, Алана, поколебавшись, толкнула дверь и вошла. Женевьева сидела на кровати. Она подняла голову, явно испуганная неожиданным приходом.

Алана устремилась к ней, полная сочувствия и смущения.

– Извините за вторжение, – прошептала она. – Я стучала…

– Я… я не слышала, – Женевьева вытерла глаза, она тоже смутилась.

Молодая саксонка опустилась на колени у ног дамы.

– Женевьева, – мягко обратилась к ней Алана, – вы должны рассказать мне, что вас тревожит.

Женевьева избегала встречаться с ней взглядом.

– Я… я не знаю, могу ли!

Алана взяла руки Женевьевы в свои и пристально посмотрела на нее.

– Я пойму, если вы решите промолчать, но, может быть, вам станет легче, если вы расскажете о своих тревогах?

Женевьева прикусила губу.

– А ты никому не перескажешь?

– Никому! – торжественно поклялась Алана.

– Даже Меррику?

– Нет, если вы этого хотите, – Алана крепко сжимала ее пальцы. – Женевьева, я помогу вам чем смогу.

Глаза Женевьевы наполнились слезами.

– Ты ничего не сможешь сделать, – с болью в голосе проговорила она. – Я плачу… из-за Радберна.

– Из-за Радберна? – Алана смутилась. И вдруг слова выплеснулись потоком:

– Я… я приехала сюда, чтобы быть рядом с Симоном, – доверительно говорила Женевьева, – но никак не ожидала, что… полюблю…

Алана затаила дыхание.

– Радберна? Вы полюбили Радберна? Женевьева кивнула.

Алана не могла прийти в себя от удивления.

– Когда же это случилось?

– Все началось, когда я выхаживала его после того ужасного случая на Фенгейтском рынке. На вторую ночь поднялся жар. Он проснулся сам не свой, – щеки Женевьевы окрасились румянцем. – Алана, он назвал меня красавицей и… поцеловал. Я… я не могла его остановить. В самом деле, странно, но он пробудил во мне страсть, в чем я прежде не могла даже себе признаться.

Алана мягко подтолкнула ее к продолжению беседы:

– А что случилось потом? Женевьева вздохнула.

– Я… я попыталась забыть все, но не смогла. Я ловила себя на том, что вспоминаю поцелуй и хочу, чтобы он повторился. И… ох, как это было глупо!.. Я прибегала к всяческим уловкам, чтобы только взглянуть, хотя бы мельком, на Радберна. Однажды нам даже удалось встретиться, когда ни кого не было поблизости… и… это случалось потом много раз. Он признался, что тоже помнит тот поцелуй… и снова поцеловал… Я… не могла противиться чувству, – беспомощно призналась норманнка. – И он не мог тоже. Никогда не предполагала я, что после смерти Филиппа стану думать о каком-либо мужчине! Никогда! А Радберн… Я не в силах запретить себе думать о нем. Алана! Мы встречались каждый вечер за кухонной пристройкой, О, Господи! Я уже и не надеялась когда – либо вновь ощутить в своем теле желание, почувствовать в душе любовь…

Мысли Аланы смешались.

– Но почему вы находите это ужасным? – внезапно на ум ей пришла страшная догадка, и Алана негодующе выпрямилась. – Он отверг вас? Ах, негодяй…

– О, вовсе нет! – быстро опровергла ее предположение Женевьева, губы у нее задрожали. – Но Радберн говорит, мы не должны больше встречаться, а я не могу вынести разлуку!

– Но почему он говорит так?

– Потому что, видите ли, он больше не рыцарь! Потому что теперь ему нечего предложить мне!

Алана начинала понимать. Когда-то Радберн мог чувствовать себя равным этой леди с той стороны Ла-Манша, но сейчас все было иначе. От горечи у нее сжалось сердце. Да, норманны захватили и дома, и имущество англичан… Радберн потерял свое положение и рыцарское звание.

Но Алана не могла не сочувствовать Женевьеве. Она полюбила ее как сестру, и ей невыносима была мысль, что эта женщина несчастна.

Она сжала пальцы норманнки.

– Не отчаивайтесь! Радберн может и передумать!

Женевьева покачала головой.

– Гордость мужчины – это самая большая его сила и злейший его враг, – грустно сказала она, глаза ее потемнели. – И даже если Радберн передумает, Меррик никогда не согласится на наш союз.

– Почему? Потому что Радберн – сакс? – взволнованно поинтересовалась Алана. – Меррик сам женат на саксонке! Почему же станет он осуждать вас?

– Мужчины – совсем другое дело, Алана! Меррик может делать все, что захочет, ни на кого не оглядываясь, принимая во внимание только свои интересы… ну и, быть может, считаясь при этом с герцогом Вильгельмом, – она встала и подошла к окну, закрытому ставнями.

Всем сердцем Алана сострадала Женевьеве, видя, как она сникла. И оставить все это, ничего не предпринимая, Алана не могла.

Когда на следующий день она заметила Радберна косившего траву, то быстро направилась к нему. Он, наверное, не желал с ней встречаться, потому что скрылся бы непременно, если б она его не окликнула.

– Радберн, подожди! Я хочу поговорить с тобой! Он медленно повернулся и холодно ответил:

– Слушаю.

– Я хочу поговорить… – спокойно продолжала Алана, – … о Женевьеве.

Он замер.

Алана поколебалась, только теперь заподозрив, что все ее старания могут оказаться напрасными. Лицо Радберна окаменело, и Алана поняла, что ее намерения ему не по нраву. Она расправила плечи.

Не сомневаюсь, ты считаешь, что я сую нос не в свое дело, но Женевьева мне очень дорога, и я не могу видеть, как она страдает.

Пальцы Радберна сжались на рукояти косы.

Так, значит, она сказала тебе о нас? Алана кивнула.

У меня только один вопрос к тебе. Радберн! Ты ее любишь?

– Да, – ответил он, не колеблясь.

– Почему же тогда ты не хочешь сделать все возможное, чтобы вы могли быть вместе?

– Все возможное? – он хрипло рассмеялся. – Смею напомнить тебе, Алана, я раб твоего мужа.

Чувство вины всколыхнуло душу Аланы.

– А что, если твое положение изменится? – помедлив, спросила она.

– Не изменится! Я получил известие, что мой отец погиб, сражаясь, и все его земли теперь в руках норманнов. Я не волен делать, что захочу, как было раньше. Я завишу от Меррика, впрочем, так же, как и ты. В руках у меня больше нет меча. Вместо меча я держу, как видишь, косу, – губы его скривились. – На мне теперь нет оков, но все равно я раб.

Алана покачала головой.

– Радберн, не упорствуй в глупости, иначе ты разобьешь сердце Женевьеве. Она уже потеряла однажды человека, которого любила, неужели ты хочешь, чтобы Женевьева страдала снова?

Радберн сжал зубы.

– Если бы я мог, то предложил бы Женевьеве все, что у меня есть. Но сундуки мои пусты, ты видишь: они разграблены норманнами! Чего же ты от меня хочешь? Что бы я предложил ей мой соломенный тюфяк в конюшне? Это невозможно, и думаю, вы, леди, понимаете, что я только делаю так, как будет лучше для Женевьевы.

Сердце у Аланы обливалось кровью. Сколь много потерял в жизни Радберн! Все надежды, все свои мечты…

Она умоляюще подняла на него глаза.

– Однажды ты сказал мне, Радберн, что мы должны примириться с норманнами, потому что нам их не победить. Я согласилась. Но это не значит, что твое положение должно оставаться таким ужасным. Может, ты сможешь служить Меррику, иначе… не косарем!

Радберн был непреклонен:

– Никогда Меррик не вернет мне свободу! И я не хочу видеть Женевьеву рядом с собой… на коленях перед ее братцем! Я хотел бы чувствовать себя мужчиной, а не грязным рабом!

Алана поспешила ответить:

– Женевьева не дорожит богатством, и тебе это должно быть известно! Ты говоришь, что готов предложить ей все, чем владеешь, и она предпочла бы, чтоб ты так и сделал, – на лице Аланы появилось мягкое выражение, она положила руку на рукав Радберна и умоляюще проговорила: – Не забывай этого! Не все еще потеряно. Прошу тебя, не сдавайся, – наклонившись, она коснулась губами его жесткой щеки и направилась обратно в замок.

Весь день тяжесть лежала на сердце у Аланы. Все чаще возникала мысль – как сделать так, чтобы Радберн получил обратно потерянное: рыцарскую честь, гордость, достоинство?

Увы! Она не знала, как это сделать.

Меррика не было весь день: он наблюдал за работой на полях. Алана увидела его во дворе, когда он, вернувшись, протягивал поводья конюху. Она затаила дыхание, когда Меррик вошел в замок. Алана просила служанку передать лорду, что хочет поужинать вместе с ним наверху. К тому времени была уже приготовлена горячая ванна и ужин для двоих в спальне лорда.

Заслышав его шаги по лестнице, она расправила складки платья. Ткань бледно-сиреневого цвета, ниспадая, мягко облегала пышную грудь и стройные бедра. Она долго расчесывала волосы, пока они не стали блестящими. Шелковистое золото струилось по плечам.

Дверь широко распахнулась. Алана встала. Закрывая дверь, Меррик выглядел очень усталым. Улыбаясь, жена пошла ему навстречу.

– Ты выглядишь таким усталым, как я и ожидала, мой лорд. Ванна ждет тебя, и я приказала принести ужин и вино в нашу комнату, как только ты кончишь мыться, – ее голос бессильно угасал. Святая Дева Мария, только бы не выдать свое волнение!

Темная бровь высоко приподнялась:

– В самом деле, саксонка? Кажется, ты стала очень предусмотрительной!

Алана скованно засмеялась. Джеффри спал в колыбели. Она смотрела, как Меррик целует головку ребенка, раздевается и погружается в горячую ванну. Ее взгляд влюбленно скользил по могучим и гладким плечам. Огонь желания разгорался при взгляде на обнаженное тело мужа.

Возбуждение не покинуло ее и когда Меррик принялся за ужин. Уже несколько недель, как он не притрагивался к ней. Только вчера Женевьева намекнула, что Алана окрепла уже достаточно, и они вновь могут наслаждаться радостями супружеской жизни. Сердце у нее учащенно забилось при мысли, что это может случиться нынче.

Наконец Меррик откинулся в кресле. Его глаза остановились на ней с такой пристальностью, что все мысли вылетели у Аланы из головы.

– У меня такое чувство, саксонка, словно тебе от меня что-то нужно. Если это так, то давай выкладывай!

Глупые слезы выступили у нее на глазах. Алана опустила ресницы, чтобы Меррик их не заметил. Сердце у нее сжалось. В чем дело? Почему он так холоден? Уже давно у него не было подобного настроения, и ей это страшно не понравилось. Не так она все себе представляла! На мгновение она заколебалась, не зная, как начать.

– Да, у меня есть одна просьба, милорд, – ровным голосом сказала Алана. – Я хотела попросить, чтобы ты забрал Радберна с полевых работ и включил его в число своих воинов.

Голос Меррика казался спокойным.

– Ты хочешь, чтобы я вложил Радберну меч в руки?

Алана кивнула,

– Думаю, он будет верно служить тебе.

Воцарилось молчание. Опершись о стол, Меррик встал. Алана не могла отвести от него глаз. У нее болезненно сжалось сердце, и она явственно ощутила, как пожирающий огонь разгорается между ними.

Она поняла… поняла, что Меррик… полон ослепляющей ярости. Никогда прежде не видела Алана таким своего мужа.

А Меррик… он днем заметил, как его любимая жена положила руку на рукав врага – сакса… и ее губы нежно коснулись его щеки!

Он медленно обошел вокруг жены.

– Святые небеса! Не могу поверить, – выпалил он. – Ты хочешь, чтобы я вложил меч ему в руки! И можно не сомневаться: скоро в спину мне всадят кинжал, если мечом не снесут голову. Но тебе, видимо, только этого и надо! Так, саксонка?

Алана сжала руки, лежавшие на коленях. Слезы готовы были хлынуть из глаз. В это мгновение она ненавидела и себя, и мужа – за то, что дело дошло до такой крайности.

Конечно же, нет! О, почему ты не понимаешь? Все эти месяцы Радберн не доставлял тебе никаких неприятностей, но работа на полях – не для него! Радберна воспитали как рыцаря. Он обучен всему тому, что и ты! И он должен вновь стать рыцарем!

Губы Меррика скривились.

Ты его защищаешь, саксонка! Могу я спросить, почему? Могу я спросить, с какой стати вы целовались сегодня?

На мгновение Алана задохнулась, но уже в следующее возмущенно запротестовала:

– Мы не целовались!

– А!.. Но ты-то его поцеловала! Я видел твою руку на его руке, милая! Твои губы коснулись его щеки!

Алана презирала себя за краску, выступившую на щеках.

– Я всего лишь хотела хоть немного утешить Радберна…

– С какой стати понадобилось ему твое утешение?

Правда чуть не сорвалась с губ Аланы, но она обещала Женевьеве не выдавать ее тайны. Жгучая боль сжимала сердце, душа была полна негодования: Меррик не может думать о ней так плохо!

Алана храбро вздернула подбородок:

– Ты отказываешься? По-прежнему будешь держать Радберна на полевых работах?

Скулы Меррика сжались:

– Да!

Глаза саксонки загорелись.

– Ты отказываешься, потому что я прошу! – воскликнула она.

– Я отказываюсь, потому что в Бринвальде я лорд, а не ты, саксонка! И хочу предостеречь! – нервно добавил он. – Если я увижу тебя с Радберном, оба вы об этом пожалеете. Это уж я тебе обещаю. Господом Богом клянусь!

Ярость заставила Алану вскочить на ноги.

– О, как глупо с моей стороны забывать: мой долг – доставлять тебе удовольствие, а просить о чем-либо у меня нет права!

Он остановился.

– Да, у тебя и помыслы и чувства должны быть обращены только ко мне, твоему лорду и мужу. А мне, кажется, нужно напоминать тебе об этом, саксонка!

Сильные руки обхватили ее за плечи и притянули к широкой груди. Она открыла было рот, чтобы выкрикнуть дерзость, но это ей не удалось. Алана успела лишь глянуть в пылающие яростью глаза, как рот Меррика впился в ее губы.

Крик Аланы замер в груди. Поцелуй походил скорее на наказание, чем на ласку! Хотя боли Меррик ей не причинил, Алана почувствовала гнев в прикосновениях. Пытаясь высвободиться, она уперлась кулаками ему в грудь.

– Да, – подтвердила она голосом, в котором чувствовались слезы. – Я не стану отвергать человека, который является моим мужем и отцом моего сына, но отвергну человека, вздумавшего заявить, что он мой лорд и завоеватель!

Меррик с силой дернул саксонку к себе так, что она даже задохнулась. Пальцы вонзились в нежную плоть ее плеч. Низкий сдавленный стон вырвался из груди Аланы, когда губы лорда приблизились к ее губам.

Но яростного поцелуя, как она того ожидала, не последовало. На одно бесконечное мгновение их глаза встретились: его – потемневшие, полные какого-то невысказанного чувства; и ее – горящие ярким пламенем, сверкающие слезами. Неразборчиво пробормотав проклятие, Меррик выбежал из комнаты.

В наступившей тишине Алана слышала биение своего сердца. От напряжения силы оставили ее. Она опустилась на пол в глубоком отчаянии.

Ничего не изменилось, поняла Алана с необычайной ясностью. Она жена Меррику – его жена! – но все равно он ей не доверяет и – увы! – по-прежнему остается ее лордом и завоевателем.

Она для него ничего не значит. Ничего.

Глава 23

Это было неизбежно. Позже Алана поняла: иначе и быть не могло. Меррик не вернулся к ней в эту ночь… а вернулся… сон… тот же самый… и все же другой!..

Вокруг сгущались тени и темень – безбрежное море тьмы. Запах крови чувствовался в воздухе. Душераздирающие крики раздавались в ночи. Вдруг сверкнула молния и прогремел гром. Как будто сверху увидела она себя – оцепеневшую от ужаса и горя. Затем вновь оказалась в своем теле. Ноги начали двигаться. Сердце бешено забилось. Она бежала… кто-то ее преследовал…

Повсюду лежали мертвые тела. Норманны. Саксы… и люди с севера…

Глаза Аланы широко раскрылись. Она вскочила, прижав ко лбу руку. Тошнотворный страх охватил душу, она вдруг поняла…

– Данны, – прошептала Алана, – данны! Служанка, появившаяся у постели, чтобы разбудить хозяйку, вскрикнула от ужаса.

– Нет! – воскликнула Алана. – Не бойся меня! О, как ты не понимаешь? Это данны! Данны идут сюда, в Бринвальд! Они нападут и…

Женщина с криком бросилась прочь из комнаты.

К вечеру в замке только и разговоров было – о том, как Алану посетило видение, и что она убеждена: данны должны напасть на Бринвальд.

Через неделю все уже считали ее сумасшедшей. Меррик гневался, как никогда.

И, к величайшему огорчению Аланы, все стало, как раньше – во времена их размолвок. Она страдала: Меррик холодно обращался с ней. Ночами они лежали друг от друга на расстоянии вытянутой руки, и не было больше нежных слов на ушко, не было страсти, которая некогда в них столь ослепительно горела.

Однажды утром Алана, лежа в постели, кормила Джеффри, будучи в комнате одна. Кончиком пальца она нежно провела по раковине крохотного ушка. Улыбка тронула ее губы. Уже сейчас сын был очень похож на своего отца. И характером ребенок тоже пошел в него: когда был голоден, громко требовал своего! Конечно, мальчик вырастет красивым, сильным, смелым, гордым…

Алана подняла голову, услышав какой-то звук: Меррик стоял на пороге, такой высокий и властный, что у нее замерло сердце. Отчаяние охватило саксонку. Никогда прежде не казался он ей более чужим, чем в этот момент. Она непроизвольно прикрылась простыней. Меррик держался так отстраненно, что она застеснялась показывать ему грудь обнаженной. Алана не заметила, как напряглось его тело.

Он не стал тратить время на проволочки и сразу же заявил о своих намерениях:

– Я собираюсь на соколиную охоту, саксонка, а ты должна провести день, упаковывая вещи, потому что завтра я отправляю тебя и Джеффри в Лондон.

Пораженная, Алана уставилась на мужа.

– В Лондон? – повторила она. – А ты едешь?

– Нет.

Ужасная тяжесть легла ей на сердце.

– Тогда… зачем ты меня отправляешь в Лондон?

Он сделал нетерпеливый жест.

– Чтобы ты оказалась в безопасности.

– В безопасности?.. Ты лжешь, Меррик! Ты хочешь избавиться от меня! – в ее крике слились и гнев, и страх.

Она собралась встать, но вспомнила, что Джеффри сосет грудь.

– Ты в Лондоне будешь не одна, – сказал Меррик, глядя на нее ледяным взором. – Женевьева отправится с тобой, – тон его голоса был категоричен.

Он повернулся и вышел.

Но Алана не собиралась сдаваться так легко. Она быстро поднялась и положила Джеффри в колыбель. Ребенок громко завопил, но она побежала за Мерриком следом, будто сам сатана гнался за нею по пятам.

Она догнала мужа во дворе, как раз в тот момент, когда он собирался сесть на лошадь. Задыхаясь, Алана схватила его за локоть.

– Меррик, а как же данны? Ты должен поверить мне. Я знаю, это случится, и скоро! Ты должен подготовиться…

Он повернулся к ней с гневным выражением лица:

– Прекрати этот балаган, Алана! Ты ведешь себя как дура!

За ее спиной послышался смешок:

– Не обращайте внимания, милорд! Это всего лишь хитрость! Ведьма хочет скрыть от вас правду: это она убила отца Эдгара, а теперь оправдывается, крича, что скоро придут данны!

Алана в ярости обернулась:

– Ухмыляйтесь, сколько угодно, но я говорю вам: данны придут! Тогда пожалеете, что не подготовились к отпору!

– Она сумасшедшая! – раздался громкий голос. – Сумасшедшая!

Меррик взобрался на лошадь.

– Хватит! – крикнул он. – Я не желаю больше ничего слышать!

Лорд бросил такой убийственный взгляд на всех собравшихся, что люди побледнели и отступили. Желваки заиграли на скулах Меррика. Он повернулся к Алане и, спешившись, взял ее за руку и отвел в зал, где они могли поговорить наедине.

Алана умоляюще положила руку на плечо мужа.

– Умоляю тебя. Не делай этого! Не отправляй меня в Лондон!

Он бесстрастно смотрел на нее сверху вниз.

– Ты так мило меня просишь, дорогая, но я должен знать… почему ты так хочешь остаться? Потому что не в силах расстаться со мной… или с красавцем саксом?

Алана оцепенела. «Проклятье! – подумала она. – Проклятье!» В эту минуту она вновь ненавидела Меррика за самоуверенность и власть над ее судьбой.

– Ты ошибаешься на мой счет, – с глубоким чувством сказала она, – и ошибаешься насчет Радберна. Ты забыл, что он чуть не погиб, защищая твою сестру?

Скулы Меррика снова сжались.

Он заступался и за тебя, саксонка. Давай не будем забывать и об этом.

Пальцы Аланы судорожно вцепились в юбку. Сердце у нее разрывалось на части. «Как ты можешь? – безмолвно кричала она. – Всегда ты… только ты… разве ты не понимаешь, как я тебя люблю?»

Но все, что жжет сердце, никогда не будет высказано, решила саксонка. Она не станет ни плакать, ни просить, ни умолять, потому что в том нет толка. Меррик ее не любит, поняла Алана с замиранием сердца, и ему не нужна ее любовь. Он даже не берет жену по ночам в последнее время.

Слезы жгли Алане глаза. Собрав все свое достоинство, она подняла голову.

Я не могу представить доказательств, Меррик, но я во всем была тебе верна, в каждом своем поступке. Никогда я не предавала тебя, хотя, знаю, ты думаешь иначе. Все же прошу тебя еще раз: не отправляй меня в Лондон!

Меррик ответил ей сурово:

– О твоем благе я пекусь, саксонка, отправляя в Лондон. Люди считают тебя ведьмой. Обстановка в Бринвальде сложная, а вокруг тебя кипят страсти.

– А ты? Ты тоже считаешь… это я убила отца Эдгара?

На мгновение ей показалось: он не ответит, вернее, она испугалась, что он может не ответить. Наконец Меррик произнес:

– Нет, я так не считаю.

Каким-то чудом Алана не отступила под тяжестью его взгляда.

– Тогда вот что скажи мне, норманн! Все уверены; я сумасшедшая! А ты? Ты тоже так думаешь? Я сумасшедшая? Сумасшедшая ведьма?

Он промолчал, и в этом молчании она услышала горькую правду и увидела в его глазах то, что никак не ожидала увидеть… то, что ей было видеть невыносимо… – тень сомнения.

Но когда Меррик заговорил, он произнес не то, что Алана ожидала услышать:

– Может, ты и сумасшедшая, – хрипло ответил он, – не знаю. Знаю только, что все эти твои сны – чепуха!

Когда она принялась возражать, он лишь покачал головой.

– Нет, саксонка! Мне что, нужно напоминать? Тебе снилось, будто я поднимаю на тебя меч, чтобы убить! Но я тебя никогда пальцем не тронул! Никогда! – его губы дрогнули. – И если в твоих снах я делаю то, что не делаю в жизни, нет ничего вещего в твоих снах, и безумие считать их таковыми.

Его пренебрежительное отношение глубоко ранило ей сердце. Не замечая его подозрительного взгляда, она глубоко вздохнула и стерпела боль.

– Что ж, ты не веришь мне, Меррик! Но говорю тебе, мой сон сбудется! Бринвальд в опасности. Не оставь мои слова без внимания, умоляю!

Он не стал отворачиваться, как она того ожидала.

– Мы еще поговорим об этом, когда я вернусь с охоты, саксонка. А сейчас советую тебе подготовиться к путешествию.

Алана убрала свою руку с его руки. Итак, вот правда! Как и все остальные, он считает ее сумасшедшей! Сердце у нее трепетало. Алана не знала, как удалось ей удержаться от рыданий. Она могла снести несправедливость от других… но не от Меррика!

Он ушел и даже ни разу не обернулся. Муж оставил ее в одиночестве, и она страдала от одиночества, как никогда раньше.

Наверное, Рауль был единственным, кто не сомневался в предсказании Аланы насчет нападения даннов. Спрятавшись за углом, он усмехался, подслушивая разговор Аланы с Мерриком. Потирая руки, он вспоминал, как несколько дней тому назад у него созрел этот план.

Меррик послал его отвезти послание Роберту, приятелю-норманну, управлявшему большим леном к северу от Бринвальда. На обратном пути Рауль заночевал на постоялом дворе. За ужином он приметил молодого парня, сидевшего напротив. На нем были шапка, сапоги и меховые штаны, каких не носили местные жители. Рауль обратил внимание, что парень подсел поближе к норманнским воинам и склонил голову. Казалось, он прислушивается к разговору.

Его поведение вызвало у Рауля подозрения. Когда через несколько минут парень выскользнул за дверь, рыцарь быстро встал и последовал за ним.

– Эй! Стой! – крикнул он, оказавшись на крыльце.

Юноша остановился и медленно повернулся. Рауль шагнул к нему.

– Ты кто? – спросил он.

Глаза парня сверкнули, но он ничего не ответил.

– Я видел, как ты подслушивал разговор воинов, – рявкнул Рауль. – А теперь отвечай!

Когда и на это раз юноша промолчал, Рауль хмыкнул и сдернул шапку у него с головы. Соломенного цвета патлы разметались во все стороны. Рауль выругался.

– Черт побери! Ты данн?

Глаза юноши блеснули, но он продолжал хранить молчание. Рауль схватил его за руки и скрутил их.

Если тебе дорога жизнь, ты мне ответишь, кто ты такой! – процедил он сквозь зубы. – И не притворяйся, будто не понимаешь меня! Я-то знаю, что понимаешь! Иначе бы тебя тут не было!

Парень согнулся чуть ли не пополам.

– Я Дагнор, – выпалил он, – сын Расмуса Честного.

Рауль не ослабил хватки.

– Зачем ты здесь? Шпионишь?

– Д-да! – запинаясь, ответил парень. – Отец послал меня узнать, где тут поблизости богатый лен.

Глаза Рауля оживились. Он позволил данну выпрямиться, но продолжал крепко держать его за запястья.

– Ну что ж, – размышлял вслух Рауль. – Сейчас, видимо, ты собирался вернуться к своему отцу.

Парень кивнул.

– Отведи меня к нему! Дагнор удивился:

Зачем?

Рауль рассмеялся.

– Я могу подсказать, где находится один очень богатый лен. А потом… у тебя нет выбора. Твоя жизнь в моих руках.

Воспоминания о той ночи наполняли душу Рауля самодовольством. Улыбка скользила по губам. Все, о чем он мечтал, было на расстоянии протянутой руки: Бринвальд и… Алана.

И завладеет он ими именно сегодня.

Даже когда солнце поднялось высоко в небе, настроение у Аланы оставалось по-прежнему печальным. По настоянию Женевьевы большую часть дня она провела в сборах и приготовлениях к дороге. Хотя в глубине души Алана и испытывала желание бросить вызов мужу и отказаться ехать, но подумав, с горечью она решила, что у него могут быть свои соображения, неизвестные ей.

Ближе к вечеру, покормив Джеффри и уложив его в колыбель, Алана позвала служанку, чтобы та побыла с малышом, а сама отправилась на берег моря. Она хотела побыть одна, у края пенистых волн отыскав убежище от мира, который был так враждебно настроен к ней. Убежище она находила и раньше – на скалистом берегу под скалами. Одинокий ветер развевал ее волосы и обжигал щеки. Алана снова бранила в душе и себя, и Меррика – за все размолвки, которые опять встали между ними…

Никаких размолвок не должно было быть!

Чей-то голос выкрикнул звуки ее имени, вырвав ее из отчаяния. Думая, что это Меррик, она вскинула голову. Увы! Это был не он!

Перед нею стоял Рауль в чрезвычайно наглой и самоуверенной позе – упираясь руками в бока.

Поправив плащ, Алана выпрямилась.

– Дай мне пройти, – спокойно потребовала она.

– О, на этот раз ты не пройдешь, любовь моя!

Взгляд Аланы жег, как огонь:

– Я не твоя любовь, – отрезала она.

– Так будешь ею! – улыбнулся Рауль.

Предостерегающий об опасности холодок пробежал у нее по спине. Но не успела Алана вымолвить и слово, как улыбка Рауля стала еще шире,

– К сожалению, боюсь, твое предсказание не совсем верно, любовь моя. Потому что, видишь ли, данны не придут в ближайшее время, – мягко продолжал он. – Они уже здесь!

С полдюжины воинов, один за другим, появились из-за спины Рауля, Волосы у них были растрепанные, нечесаные, бороды закрывали лица. Одеты они были в грубую одежду из шкур, мехом наружу. Испуганной Алане данны показались великанами.

Охваченная ужасом, она застыла на месте. О, если бы вещие сны обманывали! О, если бы ее собственные глаза обманывали! Во имя Господа, Рауль не солгал…

Это были данны.

Меррик любил соколиную охоту, но в тот день охота не доставляла ему никакого удовольствия. Он был чрезвычайно уязвлен гордостью саксонки, которую взял в жены. Она испытывала его нрав и терпение, как никто другой.

Однако, вынужден был признать Меррик, не на Алану он сердился! А на самого себя. Невозможно было забыть выражение боли на ее лице… широко открытые глаза, залитые слезами… Его собственные слова молотом стучали в ушах: «Может быть, ты и сумасшедшая…»

Горькое самоуничижение камнем лежало на сердце, и мучили угрызения совести. Он обидел жену – страшно обидел! Кровь Христова, он сам не знал, что на него нашло! Настроение было мрачное, как смертный грех: какой-то дьявол прицепился и не хотел отпускать.

Ему не следовало приводить саксонку в свой дом. В свою постель. Не следовало прикасаться к ней. Любить ее… Однако Меррик не мог представить свою жизнь без нее или другую женщину на месте Аланы.

Грызущая боль терзала душу. У них сын… и ребенок связал его с саксонкою навеки. Он не сомневался, что Алана любит Джеффри… но не мечтает ли она втайне о ребенке от… какого-нибудь саксонского красавца? Меррик нахмурился, радуясь, что Симон отъехал, чтобы подобрать убитого кролика.

Он отмел сомнения, таившиеся в его сердце, потому что невыносима была мысль о близости Аланы с Радберном. Горечь разъедала душу. Не жалела ли саксонка, что оказалась в его объятиях? Лорд вспоминал, как нежно отвечали ее губы на его поцелуи, как горела она в огне страсти… О, нет, не могла женщина так пылко откликаться, любя другого человека! Конечно, нет!

Беспокойно пошевелившись в седле, Меррик задумчиво посмотрел вдаль – туда, где скалы обрывались в море. Ветер доносил запах водорослей. Предсказание Аланы раздражало его. О вторжении даннов ничего не было слышно на северном побережье Англии. Да и кто осмелится пуститься в плавание накануне зимы!