Текст книги "Не боюсь Синей Бороды"

Тьма все не расступалась, и пахло сырой землей, но вот уже впереди забрезжил свет, словно ночь там переходила в утро. В нос ударил тяжелый пряный запах и слегка закружилась голова, но он все мчался дальше, на шум падающей воды, поглотившей все остальные звуки. По ногам его хлестали жесткие листья, и когда он выбрался на свет, то увидел, что вокруг расстилаются заросли папоротника. Не зная, куда податься в этом безбрежном зеленом море, Андрей решил двигаться в сторону водяной мельницы. Видимо, здесь и была река, которую скрывал папоротник. По пояс утопая в растениях, он продирался вперед, уверенный, что именно там, где крутится невидимое пока колесо водяной мельницы, его ждет счастье. Ему вдруг стало абсолютно все равно, где сейчас тот, другой, который забрел сюда и теперь рыщет здесь в поисках добычи. Ведь это была его территория, и только ему было предназначено найти здесь то, что с таким рвением искали все жители Руха мужского пола, кроме Пааво, чье состояние ума напоминало замерший в своем бытии рухаский валун. Добредя до речки, Андрей увидел блестящее, почерневшее от работы и времени колесо. Деревянные лопасти с гулом вздымали вверх мутно-зеленую воду. Времени оставалось в обрез. Извергая в небо искры, на холме пылал костер, который зажгли ровно в полночь. А значит, надо было как можно скорее найти цветок папоротника, пока он не успел отцвести. Спотыкаясь о стебли и вращая головой, как безумный, он стал передвигаться по прямой, параллельно реке, чтобы не слишком отдаляться от мельницы. Тяжелый запах дурманил голову, и глаза уже начали слипаться, как внезапно слева повеяло нежным ароматом. Он дернулся, принюхиваясь и стараясь поймать едва различимую сладкую струйку, которая вот-вот могла сгинуть в удушливом, прелом воздухе. Он даже закрыл глаза, чтобы лучше слышать этот волшебный аромат первого и последнего цветения. Вдруг запах пропал, но потом появился снова, с удвоенной силой маня его к себе. Он открыл глаза и осмотрелся. Вокруг сплошняком зеленое поле. Дивный аромат, как родничок, бился теперь откуда-то снизу. Он наклонился – ничего. Тогда Андрей бросился на колени, жадно втягивая в себя воздух, застыв и низко пригнувшись к земле, как кот перед атакой, и вдруг прямо перед собой увидел то, что искали все мужики из Руха. Перед его носом, вибирируя в красном цветке, похожем на колокольчик, источая неповторимый аромат, подрагивали бледно-желтые тычинки. Края колокольчика побурели и слегка загибались наружу. Его уже успел коснуться первый тлен, который совсем скоро обратит его в прах. Андрей сорвал цветок и, осторожно держа его перед собой, бросился в сторону старой мызы, моля, чтобы она не исчезла за время, пока он искал сокровище.

Его снова окутала удушливая темнота, как давеча, но на этот раз цветок придавал ему силы. Он быстро оказался у флигеля и, обогнув его, очутился на белой дорожке. Пока он бродил у речки, успел подняться ветер, который раскачивал старые деревья в глубине парка. Сзади послышался хруст гравия, он обернулся, но никого не увидел и решил больше не оглядываться, что бы ни происходило за его спиной. Но теперь шаги раздавались сбоку, как будто кто-то бежал вдоль пристроек, чтобы преградить ему дорогу к воротам. А может, его преследователей было несколько и они окружали его с разных сторон. Но он точно знал, что ничего не случится, пока с ним волшебный цветок. Теперь он был неуязвим, и его соперники тоже знали об этом и должны были сами справиться с переполнявшей их яростью. Андрей усмехнулся от сознания собственной силы. Добежав до ворот, он чуть не обернулся и не захохотал в лицо ночи, где прятались его преследователи, но, вспомнив об Инес, которая ждала его, решил не терять времени.

И вот перед ним снова замелькали белые березовые стволы, и за рощей он уже различил поваленную сосну. Перемахнув через нее, он ринулся дальше и выбежал на земляничную поляну, где уже никого не было. Задрав голову, он увидел в воздухе отблески пламени. Значит, до большой поляны было уже недалеко. Стараясь идти в том же направлении, Андрей прибавил шагу. Когда впереди показался просвет, у него так сильно заныло сердце, что ему пришлось прижать к нему свободную от цветка руку. Он остановился и прикрыл глаза, чтобы чуть осадить бешеное ликование, которое, казалось, сейчас вихрем закрутит его и сшибет с ног. А когда снова открыл их, то подумал, что это сон. Перед ним опять плескалось озеро, то самое, к которому он вышел от Далекого хутора. Все еще не соображая, в чем дело, Андрей в растерянности ступил на ярко-зеленую, сочную траву. Куда делась поляна с костром? Как он мог так оплошать? Что здесь случилось, пока он искал волшебный цветок? Он почувствовал, что сейчас бросится на эту проклятую траву и разрыдается. За что? За что лес подстроил ему эту жестокую, бессмысленную шутку, сначала сделав его королем мира, а потом опять выведя его к озеру, которое уже раз затопило его разум? И тут он увидел Инес. Она медленно вырастала из травы, оправляя белую рубашку. Поднявшись, Инес, чуть покачиваясь, будто ее плохо держали ноги, направлялась к нему, придерживая на груди рубашку. Венка на голове у нее уже не было, волосы были растрепаны. Андрей же так и остался стоять на месте, не в силах вымолвить ни слова, но когда она приблизилась к нему, все-таки сумел прошептать ее имя. Инес милостиво кивнула, принимая его обожание. В прорези чуть сдвинутой набок рубашки он увидел кусочек ее тела, там, где округлялась в грудь ее нежная плоть.

– Ну что, принес? – спросила она, отпустила ворот рубахи и, обвив его шею обеими руками, грубовато поцеловала в губы. Потом, так же быстро отстранившись, вытянула вперед руку и требовательно посмотрела на него. Чувствуя ее сладкие губы, будто только что отведал райского фрукта, Андрей ошеломленно смотрел в ее прекрасное лицо, на котором стали появляться признаки нетерпения.

– Ну, где он? – произнесла Инес, топнув ногой и чуть сдвинув брови.

Андрей тряхнул головой, приходя в себя, и уже почти упал на колени, чтобы протянуть ей цветок, как вдруг увидел, что руки его пусты. Он поднес их к лицу и с ужасом стал изучать их, поворачивая во все стороны, и, так ничего и не найдя, принялся лихорадочно ощупывать свое тело.

– Кажется, я… – пролепетал он, осмелившись наконец взглянуть на Инес, которая смотрела на него, скривив губы. Больше не тратя слов, она резко провела тыльной стороной ладони по рту, стирая поцелуй, и повернула голову назад.

Только сейчас Андрей увидел, что у озера есть еще кто-то. Там же, где навстречу ему поднялась Инес, теперь из травы вставал парень с черными, как воронье крыло, волосами. Вот он уже стоял на ногах, голый по пояс, и, засунув пальцы в карманы тесных американских джинс, молча разглядывал Андрея, чуть покачиваясь вперед и назад. Это был Томас, сын черного капитана, того самого, который, по слухам, повесился в собственном доме. Вокруг Томаса в Руха тоже ходили всякие разговоры. Например, что он, как на конвейере, пачками заделывал москвичек, и вернувшись в Москву, их мамочки устраивали своим дочкам подпольные аборты под наркозом. А что он мог поделать, если столичные потаскушки сами бросались ему на шею? Томас жил один в большом доме, его мать то ли сидела в психушке, то ли совсем спилась и вернулась доживать свою жизнь в родную деревню. Еще говорили, что капитанша просто больше не могла жить в собственном доме, который обставила шикарной мебелью и финской сантехникой, что она все боялась утонуть, думая, что это корабль с пробитым дном. А с его братом Мати произошла какая-то темная история, в которую была замешана дочь высокопоставленного русского военного. Он якобы даже в тюрягу успел загреметь, и с тех пор больше не появлялся в Руха.

Томас нагнулся, взял что-то с земли и стал приближаться к Андрею. Инес уже отошла от него и, отвернувшись, смотрела на озеро. Ее узкая спина в развевающейся белой рубашке стала похожей на парус, который ветер сейчас унесет в голубую даль. Оцепенев, Андрей не сводил глаз с Томаса. Тот подходил все ближе, и Андрею показалось, что он уже видел его сегодня, когда тот сначала тенью пронесся вдоль старой мызы, а потом еще с неистраченной яростью гнался за ним под деревьями вдоль пристроек. В руке у Томаса сверкнуло что-то острое, и, приглядевшись, Андрей увидел, что это нож с кривым лезвием. В этот же момент Инес чуть повернула голову в сторону Томаса, глаза их встретились и Андрей понял, что судьба его решена. Он рванулся к озеру и прыгнул в него. Холодная вода обожгла его с головы до ног, и он проснулся. Перед глазами на веревке колыхался голубой сарафан в горошек, все тело было мокрым от дождя и дрожало. Мать, отец, костер, хворост, пикник в Иванов день – пронеслось у него в голове, пока он вставал с красного стула, сдирая с себя мокрую майку, противно липнувшую к телу. Неужели он продрых здесь все время, пока они готовились к пикнику? Он так крепко заснул, что даже не проснулся, когда пошел дождь. Они, наверное, уже давно ищут его, и мать волнуется, хотя и старается не показывать виду, а отец, как всегда, начальственно покрикивает на нее и говорит, что в здешних лесах только идиот может заблудиться, а они с Андреем знают эту местность, как свои пять пальцев.

Андрей добежал до черничника, успев хорошенько вспотеть. Через каких-то триста метров его с гоготом встретит вся теплая компания во главе с отцом, и он наконец-то отведает шашлычку. А может, отец уже пошел по второму кругу, и баранина будет горячая, с пылу с жару. Интересно, тот мужик из Ленинграда успел закончить свой шатер до дождя? Андрею показалось, что вот он – луг в том самом просвете между еловыми ветками, через который он напоследок увидел мать, отправляясь за хворостом. Но сейчас между еловыми лапами никто не маячил, и только тут до Андрея дошло, что луг-то уже под носом, а он до сих пор не услышал ни звука. Он раздвинул набухшие от дождя ветки и замер. Луг был совершенно пуст. Все ушли, не оставив следов, или их уже успел смыть дождь. Правда, посреди поваленных деревьев чернело пепелище, но ведь оно было здесь всегда, напоминая о прошлых огнях. И мать с отцом тоже ушли, бросили его, оставили одного доживать эту летнюю ночь.

Послышался шум мотора и, оглянувшись, Андрей увидел белый «мерседес», мигавший ему со стороны дороги. Он не сдвинулся с места, отлично зная, что тот сам приедет за ним, и дверцу откроет, а потом и прикроет, все по высшему разряду, не зря же он директор самого крутого супермаркета в городе.

Машина подъехала и остановилась, распахнулась дверца, приглашая его вовнутрь. Небрежно кивнув шоферу, Андрей сел на мягкое кожаное сиденье, и они тихо взлетели над влажной, притихшей землей. Андрей сделал знак шоферу и тот, вместо того чтобы с ревом умчаться ввысь, стал кружить над лугом, навсегда прощаясь с Руха. Вот тогда-то Андрей наконец и увидел его, тот плоский, квадратный валун, похожий на пьедестал. Он лежал на своем месте, между двумя камнями с заостренной вершиной. Теперь на нем в лучах солнца стоял он сам и радостно приветствовал кого-то.

Дом у моря

Он таки разбил ее сердце. Но она выжила и даже не сошла с ума. Он так никогда и не узнает, как ей это удалось. На секунду ему стало обидно, что она тоже не умерла или хотя бы не выплакала себе глаза и не ослепла, как бабушка знаменитого поэта, так рано погибшего на дуэли. Опомнившись, он подумал, что она не сделала этого ради него. Просто не могла себе позволить уйти, оставив его на произвол судьбы, то бишь на забвение. Каждый день, который она проживала после него, ровно на день продлевал и его уже неземное существование. А глаза ей были нужны, чтобы смотреть на его фотографию, которая стояла на столе в кабинете. Исчезнув из этого мира, он теперь навсегда поселился в ней, и она бережно вынашивала и оберегала его, не давая на расправу прожорливому времени. Пока Андрей топтался на кухне, мать прошла мимо него, задев локтем. В руке у нее была миска, которую она из холодильника нагрузила чем-то мясным. Земное время уже ни о чем не говорило ему, но он видел, как она постарела и сжалась, как поседели кустики ее бровей. Она вышла во двор, а он остался на кухне ждать ее. Волноваться было не о чем. Славка загнал «мерс» чуть ли не к самому морю, чтобы ни в коем случае не попался ей на глаза. Он знал, конечно, что она не может увидеть белую машину, незримую для земного глаза, даже если бы Славка припарковал ее перед крыльцом, но дал-таки задание отогнать ее подальше. А вдруг ее сердце все же учует машину, вместе со смертельным грузом, и это выбьет ее из колеи на весь день?

В доме пахло туалетом и псиной. Запах будущего, куда он так и не попал, и которым теперь дышали мать с отцом, а может, и Борька, если не женился и не переехал. Значит, город еще не провел сюда канализацию, а денег на септик не было. Значит, по старинке садились над выгребной ямой. Андрей вошел в дом, когда еще было темно. Он перебрал связку ключей – единственное, что осталось у него от земной жизни, выбрал самый длинный и запросто отпер дверь. Они так и не поменяли замок. Пока мать кормила во дворе собак, он стал вспоминать, что его врезали в дверь после независимости, когда в городе началась волна взломов и замки вскрывали, как орехи щелкали. Йельский замок с пятью штырями им принес Гриша. Таких замков еще не было в продаже, а значит, пока не было и экспертизы по их взламыванию. Собак они завели уже после него, а куда делся Чарли, он понятия не имел. Вряд ли остался со Светкой, та с самого начала недолюбливала его, ревновала, но гулять выводила охотно – все-таки далматинец, голубая кровь, а не какая-нибудь плебейская овчарка или мастино, которых народ заводил в придачу к адским железным вратам в свои квартиры.

Так Борька еще жил здесь или нашел себе наконец сердобольную бабу? У ворот стоял раздрызганный красный «фольксваген», пылесос пылесосом. Его? Разбогател, нечего сказать. А отец где? Искать его не было желания, хотелось просто сидеть на своем месте у стола на веранде и ждать, когда вернется мать. Он посмотрел в окно и увидел, что она тоже присела на табуретку у крыльца. Овчарки убежали, размахивая здоровенными хвостами, а она все сидела с пустой миской в руке, которую забыла поставить на землю и, как и он, ждала. На ней был стеганый синтетический розовый халат, еще из ГДР, и почему-то это кольнуло его, как будто в том, что она ходила в старом, застиранном халате, была его вина. Она, видимо, пока не собиралась в дом. Поставив наконец миску на землю, мать положила руки на колени и застыла, лишь время от времени поглядывая на калитку, так что он даже занервничал, не угораздило ли Славку подъехать поближе. Но где же отец? Пока Андрей сидел здесь, за этим столом, где часто сиживал, когда заезжал сюда, будущее, слава богу, все еще похожее на прошлое, правда с легким душком псины и туалета, было вполне выносимым. Стол, как спасательный круг, держал его на поверхности, не давая уйти в мутные, неизведанные воды, которые начинались уже за дверью в гостиную. В то будущее, куда он так и не попал, и которое так страшило его теперь. Он вцепился руками в край стола. Никуда он отсюда не пойдет. Пускай сначала мать вернется, а там посмотрим.

Войдя в дом, он сразу нырнул на кухню, в материны владения, точно зная, что пока жива, она не даст им оскверниться. За дверью в гостиной вскрикнули и застонали. Он не шелохнулся, еще крепче уцепившись за край стола. Стон усилился, перешел в неразборчивую ругань, как будто кто-то боролся с кошмаром, не в силах проснуться. Скорей бы уже пришла мать. В свое время в гостиной была библиотека, там же принимали гостей, а сейчас здесь кто-то спал, то заливаясь хриплым кашлем, то тихо скуля, переполненный жалости к себе. Хлопнула входная дверь, и на кухне появилась мать. Сунула пустую миску под буфет, прошла к веранде и села на свое место с левой стороны. Теперь она сидела напротив него, положив руки на стол и чуть улыбаясь, глядя на него ясным взглядом и без тени упрека. Правда, в глубине ее темных глаз таился вопрос, но он знал, что она не задаст его, понимая его бессмысленность. Она просто смотрела на него, не отвлекаясь на мелочи, чтобы, насмотревшись, суметь прожить еще один день. Потом она встала и, набрав воды в чайник, включила его. Пока мать возилась у холодильника, из комнаты заорали.

– Ты куда папиросы дела?

– Доброе утро, я их никуда не девала, и не рычи, пожалуйста, – ответила она.

– Я точно знаю, что вчера еще пачка была. Ее что, Чарли выкурил за ночь?

Мать только махнула рукой и стала вытаскивать еду из холодильника.

– Или Борька твой?

– Во-первых, Боря сейчас в Индии, а во-вторых, он такую гадость не курит.

– Не курит, как же, он задарма хоть говно собачье закурит, Борька твой ненаглядный.

Мать остановилась посреди кухни с пакетом в руках и крикнула в дверь.

– Повторяю еще раз, Боря в Индии штурманом, деньги зарабатывает, кредит надо отдавать за дом, если ты помнишь. Кстати, ты сегодня весь день собираешься хамить или только утром?

– А вам что, не нравится, когда правду говорят? Вы здесь все такие культурные, цивилизованные, Европа, черт бы вас подрал.

– Уже и Европу сюда приплел, ты лучше под кроватью посмотри, сам их куда-нибудь засунул на пьяную голову.

– Хочу и пью, и нечего здесь командовать. Дом, между прочим, на мое имя записан. Я вас всех отсюда пинком под зад, если захочу.

Мать тем временем заварила чай и расставила тарелки и чашки.

– Ты слышишь, что я говорю?

Она только покачала головой, не реагируя, и, кажется, именно своим молчанием распаляя его, потому что он опять заорал из комнаты, как ненормальный.

– Как только начинаю правду говорить, все сразу молчок! А мне вот она нужна, позарез, у меня кроме нее больше нет ничего. Всё они у меня отняли – квартиру, карьеру, историю мою, деньги, друзей…

Тут он замолк, и мать, по другую сторону закрытой двери, тоже застыла с тарелкой в руке, как будто, задержав ее в воздухе над столом, надеялась предотвратить неизбежное, которое уже неслось на нее, валя с ног и заставляя сначала покачнуться, ища рукой опору, а потом опуститься на стул, все еще с пресловутой тарелкой в руке.

– …и сына, да, единственного сына! – орал отец. – Если бы не вы, не вся эта семейка правдолюбцев в кавычках, то он был бы жив, ты слышишь меня, ссука?!.

За дверью теперь послышались шаги, мать, поставив наконец тарелку на стол, стала медленно подниматься со стула, придерживая у горла халат, и Андрей, не дожидаясь, пока покажется отец, в ужасе выскочил из кухни и выбежал во двор.

В последний раз Андрей видел отца перед днем его рождения. Они как раз завезли родителям ящики с вином и закусками из магазина, потом Славка пошел к машине, а он немного задержался. Мать была в институте, а им еще нужно было заехать в банк, потом к мяснику за уткой, но он почему-то захотел побыть с отцом. Пока тот заваривал чай на кухне, Андрей прошелся по квартире. Ему вдруг бросилось в глаза, как здесь много книг, как будто он видел их впервые, а не прожил между книжными полками до восемнадцати лет. Как же быстро он успел отвыкнуть от них. Андрей попытался вспомнить, какие книги он любил в детстве. «Робинзона Крузо», «Путешествие Гулливера» и «Трех мушкетеров», конечно, как и все дети интеллигентных родителей его поколения. Потом пошла отечественная и зарубежная классика – Толстые, Тургеневы, Чеховы и Пушкины да безопасные для советского сознания Флоберы, Гюго, Шиллеры и Джеки Лондоны. Тогда же он, кстати, прочитал и «Лолиту», которая ходила по рукам в самиздате, тысячу раз перекопированная, со смазанными буквами и черными подтеками между строчками. Он выторговал ее у матери на один день, да она особо и не сопротивлялась, будучи сторонницей свободного воспитания. Позже в руки ему попали «Москва – Петушки» и еще несколько диссидентских изданий. Теперь он свысока смотрел на своих сверстников, на этих поклонников Горького, Фадеева и Шолохова, которых держали на диете прекрасного, вечного и героического, закармливая соцреалистическими сказочками о Человеке с большой буквы. Он еще понятия не имел, кем потом станет, но в одном был уверен на сто процентов: системе не удастся обмануть его, и если ему когда-нибудь придется обслуживать ее, то только на самом высшем уровне, а значит, пользуясь всеми благами, которыми она одаривала своих верховных жрецов.

После Перестройки на них хлынул поток лагерной и диссидентской литературы. Теперь все рассказы, услышанные от родителей и их друзей, вполне материализовались, скалясь на него из-за строчек. Все-таки шок был менее сильным, чем можно было ожидать. Как будто он уже знал все это, и то, что открывалось ему, лишь подтверждало давно известные факты. Все эти документы, дневники и романы казались ему лишь архитектурными деталями дома, где они родились и выросли, вроде галереи химер на фасаде собора Парижской Богоматери, чудовищ с телами обезьян и крыльями летучих мышей, с козлиными рогами и змеиными головами, вроде демонов и стриксов с когтистыми лапами, питающихся кровью новорожденных. И вот, кто-то вдруг взял и зажег свет, и оказалось, что все это время их дом был погружен во мрак, и теперь все эти доселе невидимые демоны, монстры, крылатые ночные духи, отравляющие детей своим ядовитым молоком, высветились и выступили наружу, а жители огромного здания, привыкшие дышать, жить и двигаться в темноте, ступали по нему, с недоумением и ужасом озираясь по сторонам, – вот где и с кем они, значит, жили до сих пор.

Однако как же быстро он отвык от книг. Всего за каких-то пару лет. И дело было не только во времени. Просто книги больше не вписывались в интерьер его жизни, который стремительно наполнялся атрибутами совершенно иного порядка. Раньше он даже представить себе не мог, что свобода, о которой они когда-то только могли мечтать, так закабалит его с ног до головы и понесет сумасшедшим вихрем, требуя от него все новых и новых даров. Светка, заполучив «Мерседес-Бенц», успокоилась наконец насчет машины, но уже стала поговаривать о другой квартире, а еще лучше об отдельном доме, подальше от загазованного центра, от всех этих «пылесосов». Ее больше не устраивали болгарские курорты, она хотела в Испанию или на Лазурный берег. У Сашки вообще не было никаких тормозов, все ее желания, от тряпок до видаков, исполнялись в мгновение ока если не ими, то тестем и тещей. Магазин требовал все новых расходов, а о Наталье сейчас вообще не хотелось думать. Он уже сто раз пожалел, что связался с ней. Даже Славка, который раньше с уважением в голосе называл ее железной бабой, в последнее время помалкивал и отводил глаза, когда речь заходила о ней. А еще книги стали раздражать его. То ли напоминая ему о самом себе, которого в нем оставалось все меньше и меньше, то ли демонстрируя свою полную бесполезность в новом времени. Интересно все-таки вышло. Раньше, когда свободы не было, книги были ее единственным источником. За книги обличали, преследовали, судили, сажали и высылали. А теперь, в свободные времена, они оказались никому не нужны. Он опять прошелся взглядом по разноцветным корешкам, на фоне которых прошли его детство и юность. Ну ладно, ненужными, но еще и совершенно беспомощными перед лицом того, что происходило вокруг. Такими же жалкими и ничтожными, как и их фанаты, голодранцы все, конечно, как и он сам еще пару-тройку лет назад, что-то вопившие о духовных ценностях, нравственности и прочей возвышенной белиберде, о которой девяносто девять процентов населения начисто позабыло, заполучив свободу до одурения смотреть порнуху и по субботам отовариваться всем семейством в супермаркете.

Ныла голова, и что-то все время ускользало от него, какая-то связь между ним и его прошлым, которую он пытался разгадать, разглядывая родительскую библиотеку. Но книги молчали, повернувшись к нему корешками. Чтобы отвлечься, он отхлебнул отцовского чаю. Отец кидал в заварку травы из сада, и чай получался душистый и густой, как мед. Отец сидел на стуле и курил, закинув ногу на ногу, чуть сгорбившись и как-то сразу уменьшившись в размерах. Вначале он еще порывался давать советы насчет магазина, но быстро притих, когда Андрей пару раз похлопал его по плечу: «Ладно, бать, сами как-нибудь разберемся».

Когда отец вошел в комнату с чайником в руке, то вдруг сказал, не глядя на сына:

– Ну, вот я и стал лишним человеком.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Андрей. – Не драматизируй. Литература сейчас не в моде. Все наладится, вот увидишь. Если что, мы тебя к себе возьмем в магазин, будешь нашу мораль поднимать как бывший парторг, а то совсем уже распустились.

– Я ж его тридцать лет знаю, сколько мы с ним перепили, сколько я ему помогал с бабами, а если банька – кто ему баранину привозил прямо с мясокомбината? А те же стройматериалы! Кто их доставал? Пушкин? А Гришку того же с его ребятами кто ему устраивал дачу строить? Ведь он был мой лучший друг, – сокрушался отец, поминая вероломного Сан Саныча, выживающего его из фирмы.

– Да положи ты на него, какой он тебе, к черту, друг, – сказал Андрей, одновременно жалея и злясь на отца.

Отец все горбился и покачивал ногой, дымя сигаретой, а потом резко вскинул голову и спросил:

– Ты мне вот что скажи, сын, у вас там точно все в порядке?

Андрей пожал плечами.

– Наталья дурака валяет. Но ты меня знаешь… В общем, осталось еще одно дело сделать, и жизнь опять станет лучше и веселее.

– А ты тестю на нее пожалуйся. Пускай отдерет ее по-родственному по голой заднице.

Андрей усмехнулся и встал.

– Ну ладно, мне идти надо, а то в банк опоздаем, матери привет.

Отец пошел за ним в коридор. Курил и молча смотрел, как он натягивает на себя куртку. Надо было еще что-то сказать перед уходом, как-то подбодрить его в их обычной грубовато-шутливой манере, но, зашнуровывая ботинки, он так и не смог найти нужных слов, подходящих привычному тону, и поэтому просто спросил:

– Ну так что, часа в три в воскресенье? Балычок в субботу привезем.

Отец кивнул.

– Как там Сашка?

Андрей видел, что отцу хотелось, чтобы он еще остался немного, как будто надеялся, что за эти пару минут в полутемном коридоре, в приливе доверия и вдруг растаяв душой, он раскололся бы насчет Натальи и ее урлы. И тогда отец дал бы ему наконец мудрый совет, десятком золотых слов от чистого сердца разрешив все его проблемы. За год отец оторвался от реальности на вечность.

– Да бандитка она, драть ее некому, ну ладно, бывай, я пошел, а то Славка заждался, – сказал он и быстро закрыл за собой дверь, чтобы отец не успел спросить еще чего-нибудь.

Чтобы прийти в себя, Андрей пошел к морю. Дойдя до пирса, он остановился и уперся взглядом в еле видимый горизонт. Плеск воды вымывал из ушей отцовскую брань, и он немного успокоился. Осмотревшись, он увидел, что «мерседес» белел в стороне порта у самого прибоя и тоже отдыхал, выключив фары. Славки нигде не было видно, наверное, остался сидеть в машине, а может, пошел размять ноги. Андрей ухмыльнулся. Славка пошел размять ноги. Ну а почему бы и нет, собственно? Он же тоже ходил все это время на своих двоих, и ничего, что они, не люди, по ту сторону?

Потрясенный увиденным, Андрей совсем забыл об «ауди». А ведь в родительском доме он увидел только частичку того, что ему предстояло. Окунувшись взглядом в волны, своим беспрерывным ходом отрицающие конечность, Андрей чувствовал, как и время теряет границы, перемешивается, и от этого ему опять стало жутко. Будущее, в которое он только что заглянул, могло остаться позади, но с таким же успехом оно опять подстерегало его в доме и неизвестно, в каком виде оно предстанет ему теперь. Конечно, он мог сесть в машину и, не оборачиваясь, взмыть в бледное пространство, но эта мысль показалась ему еще более непереносимой. Какой-то голос нашептывал ему, что так легко ему не отделаться и что остановка у родительского дома – его единственный шанс что-то понять и, как бы бессмысленно это не звучало, отдать долги тем, кто и не подозревал об их существовании.

Он представления не имел, сколько утекло земного времени, пока он приходил в чувство у моря, готовясь к следующей встрече. Во дворе, по крайней мере на первый взгляд, ничего не изменилось. Правда, «фольксваген» перед домом исчез, и рябила желтым береза, а за забором у кустов малины были навалены доски. Мимо, тяжело дыша, пробежали овчарки, которых давеча кормила мать. На всякий случай Андрей сначала заглянул в окно. На кухне было темно и пусто, но на столе на веранде стоял чайник и вазочка, прикрытая салфеткой. Первое, что он услышал, когда вошел в дом, было тиканье часов, отсчитывающих неизвестное ему время. Сжимая в кулаке ключи, которые на этот раз ему не понадобились, так как дверь была открыта, он осторожно заглянул на кухню и прошелся взглядом по углам. Дверь в гостиную теперь была приоткрыта, и, пройдя через кухню, он тихонько толкнул ее. Из-за занавешенных окон здесь было темнее, чем на кухне. Шторы были старые, еще из родительской квартиры. Перед большим окном теперь стоял диван с бельем и скомканным одеялом. Воздух был пропитан табаком и псиной. Вся комната как-то почернела. И желтые в крапинку занавески, и потолок, и белье на диване, и книги, и даже банки с огурцами и пустые бутылки на столе, – все было покрыто темным налетом, как будто сюда уже пробралась чернота небытия. Он чувствовал, что отец где-то здесь, но все еще медлил. Наконец, повернувшись, он увидел его. Отец сидел на стуле в глубине комнаты у книжной стенки, нога на ногу, в той же позе, в какой он видел его последний раз, когда тот крыл Сан Саныча и новые времена. Правда, теперь его голова была опущена на грудь, и, слава богу, пока не было видно его лица. Отец был покрыт таким же темным налетом, как и предметы в комнате, почти неотличимый от неживой материи. Он сильно поседел и тоже сжался, как и мать. Одна рука лежала на колене, а другая свешивалась вниз, с сигаретой между пальцами. На пол падали кусочки пепла. Он был в майке и тренировочных штанах. Время от времени он встряхивал головой, но она тут же опять падала ему на грудь. Отец спал, каким-то чудом удерживаясь на стуле. Нагнувшись, Андрей посмотрел ему в лицо и ужаснулся. Он не знал, сколько сейчас лет отцу, но этому страшному старику с опухшими от водки чертами можно было дать лет восемьдесят. Вдруг отец что-то забормотал и покачнулся. Потом открыл глаза и уставился на Андрея. Через секунду он закрыл их и снова погрузился в сон. Ему бы дотащить его до дивана, уложить и накрыть одеялом, чтобы не видеть его бессмысленно качающимся на стуле идиотом. Сделать бы что-нибудь, чтобы прервать это невыносимое зрелище. Разбудить, растолкать, растрясти, заорать во все горло. Но, находясь по ту сторону, он был нем и бессилен. Осыпалась сигарета, тая на глазах, еще чуть-чуть – и отец обожжет себе пальцы и проснется, и, может быть, сам как-то дотащится до дивана. Но отец, наоборот, стал раскачиваться еще сильнее, теперь уже мыча и тряся головой, горячась и возражая кому-то по старой привычке, и тогда Андрей, не зная, что делать, вдруг упал перед ним на колени. Мать выжила и даже не сошла с ума, а сошел с ума отец, превратив дом своей мечты в берлогу, где он прятался от жизни в безумных снах. Обхватив его колени, Андрей уткнулся в них лицом, прося прощения за то, что мог вернуться к нему лишь бесплотной, холодной тенью. Отец все качался, балансируя на кончике стула, но уже затихнув, как будто перенесся в другой, более мирный сон. Из кухни послышались шаги и голос матери. Она говорила с кем-то мягким тоном. Дойдя до двери, остановилась.