Текст книги "Не боюсь Синей Бороды"

Великий Зодчий шел по лабиринту, громко шлепая по лужам и уже не обращая внимания на крыс и летучих мышей, с шелестом проносившихся над головой. Предвкушая, как сейчас сядет в вертолет и навсегда покинет подвал, он с наслаждением вдыхал в себя зловоние, зная, что это в последний раз. Услышав за собой шаги, он замедлил темп и сразу же услышал знакомый голос:

– Ну что, полегчало?

Снизу в лицо Великого Зодчего блеснули разноцветные искры.

– А ты что здесь делаешь?

– А я всегда с тобой, – ответил Первый Советник и захихикал.

Некоторое время они шли молча, плечом к плечу, как солдаты, в ногу, синхронно огибая повороты.

– Ну ты артист, – прервал молчание Первый Советник. – И не жалко тебе его?

– Жалость человека к человеку….

– …подрывает газолийскую истину, – договорил за него Первый Советник.

– Так точно, и потом, ты же сам понимаешь, тут или он, или я. Однако я помог ему, не волнуйся.

– В Газолии, где торжествует одна истина, нет места личной правде, что суть диавольский эгоизм. И все-таки, зачем ты пошел к нему? Я же говорил, наша логика сама расставит все по своим местам. Он же не сегодня-завтра помрет. И все твои тени вместе с ним.

– А вот и промахнулся. Мне мало газолийской логики, да и скучно до смерти, здесь ведь речь о спасении идет, а ты мне всё – «логика…», прямо как заокеанский позитивист. Он невинен, наш Бухгалтер, а в Газолии таких раз-два и обчелся. Он исключение, и исключения, конечно, опасны, ты прав, но они и нужны нам. Жертвуя ими во имя единства, мы укрепляем газолийскую истину. Это уже металогика, старина, почище заокеанской метафизики, в общем, не твоего ума дело.

Бодро шагая вперед, алмазные пряжки освещали черноту, из которой на слова Великого Зодчего раздался смешок.

– Энтропия, значит? Чтоб система не взбесилась, плеснем в нее стаканчик свежей крови? Слушай, да ты просто Дракула. А заодно и выяснил, кто передал письмо. Комиссар, наверное, все уже организовал на высшем уровне.

Великий Зодчий повернулся и пристально посмотрел в темноту.

– В нашей профессии нет такого слова «заодно», и ты это прекрасно знаешь. То, что «заодно», в какой-то момент может оказаться самым главным, но тогда уже будет поздно. Мы же настоящие пророки, старина, надеюсь, ты отдаешь себе в этом отчет? Мы просчитываем будущее до мельчайших деталей, с математической точностью, и именно поэтому оно в наших руках. А Комиссар очень эффективно служит нашей истине. Исключительно полезная личность.

– И кто же это оказался?

– Представь себе, не тридцать три, а тот последний, свободный и непредсказуемый процент, как я и думал, впрочем. Сын работника морга. Тот принес письмо домой, чтобы назавтра лично передать Комиссару, а мальчишка нашел его и решил отправить по адресу.

Первый Советник расхохотался.

– Во Бухгалтер дает, все-таки под счастливой звездой родился. Хоть в чем-то ему повезло. Я предполагаю, меры уже приняты. Дело-то по газолийским законам пахнет диверсией. Да и бумага могла быть отравлена. В общем, под угрозу была поставлена безопасность Газолии и твоя лично. И какой орган будет удален, позвольте спросить? Или конечностью ограничимся?

– До свадьбы заживет, но приятного мало. Зато всю жизнь будет помнить это письмо. А Бухгалтеру не просто повезло, опять ты не прав, тут сработала сила притяжения.

– Вот тебе и физика, старина. Сила, с которой тело А воздействует, начинается на теле Б и направлена в сторону тела А. Тело Б проделывает то же самое с телом А.

За разговором они не заметили, как поднялись из подвала на крышу. В лицо им уже дул свежий ветер Баблограда, и на взлетной площадке сиял золотой вертолет, готовый взмыть в ночное небо.

– Ты со мной? – спросил Великий Зодчий, стараясь перекричать ветер.

– Я всегда с тобой, – ответил Первый Советник. – Мне с тобой удобно. И потом, ты знаешь, я, может, тоже на кое-что надеюсь. В Газолии ведь заранее не известно, кто будет спасен, а кому гореть. Шанс есть у всех. Мы, газолийцы, – широкий этнос. – И, сложив ладони рупором, он прокричал что-то Великому Зодчему.

– Не понял, – ответил тот, залезая в вертолет.

Он опять крикнул, пятясь назад и постепенно сливаясь с темным воздухом.

«Дело хозяйское, не хочешь, оставайся», – подумал Великий Зодчий и закричал:

– Все дело в одном проценте, в том самом, свободном и непредсказуемом, который притягивает к себе другой процент, тоже свободный и непредсказуемый. Тут-то мы их и раскололи.

Вертолет оторвался от площадки, взвился над городскими огнями и взял курс на замок. Внизу черной лентой ползла великая Алет-река. Размышляя о последних словах Первого Советника, Великий Зодчий снизил скорость и стал опускаться. Теперь он отчетливо видел мутную воду, в которой ничего не отражалось: ни небо, ни звезды, ни даже низко нависший над ней сверкающий вертолет. Не зря баблоградцы называли ее мертвой рекой. И все-таки Алет-река жила. Ее вязкие воды кишели плоскими, безглазыми рыбами с длинными ртами, на три четверти прорезающими их тела. Этой чудо-пастью они заглатывали друг друга. Сейчас рыбы были такого же цвета, как и река, практически сливаясь с ней. Иногда они переворачивались и из их брюха выскальзывали рыбешки помельче, с такой же длинной пастью. Уже через несколько минут новорожденных нельзя было отличить от остального племени. Они с такой же безразличной жадностью поглощали зазевавшихся соплеменников и плыли дальше. Рыбы спаривались на ходу, как собаки, слипшись короткими треугольными хвостами и угрожающе разевая пасть, чтобы не быть проглоченными кишащими вокруг собратьями. Разлепившись, они с удвоенной энергией врезались в косяк в поисках добычи, видимо, сильно изголодавшись во время случки.

Великий Зодчий знал, что с тех пор, как в Алет-реке появились эти рыбы, в ней исчезли все другие формы жизни. К тому же эти, пока безымянные, позвоночные размножались с невероятной скоростью, с лихвой компенсируя свою столь же невероятную прожорливость. В тайных донесениях он читал, что в деревнях за Баблоградом и дальше к Синим горам народ уже давно перестал купаться и жаловался, что стала пропадать домашняя птица, и что по течению нескончаемой чередой плывут обглоданные овечьи и козьи каркасы.

Опустившись пониже, он увидел, как несколько рыб выбрались на берег и медленно и неуклонно ползут по каменной набережной наверх в Баблоград, безошибочно навигируя полуоткрытой пастью. Он перевел взгляд на реку, и ему вдруг почудилось, что в ней больше нет воды, что всю ее выпили неведомые рыбы, которые скоро выползут из ее сухого лона и в поисках пищи и среды обитания заполнят Баблоград, а потом пойдут на всю Газолию живым, неотвратимым валом с огромной пастью. К тому времени они, может, уже и летать научатся, подгоняемые волей и голодом, и не будет в их земле никому спасения. Содрогнувшись, Великий Зодчий надавил на рычаг и взлетел ввысь, думая о том, что надо поскорее обнести замок великой стеной.

Дверь в камеру с грохотом распахнулась, и Бухгалтер проснулся. В одну секунду тесное пространство заполнили люди в белых халатах. «Восемь, – пронеслось в его затуманенном мозгу, – плюс Комиссар».

– Ну что? – спросил Комиссар, встав перед койкой и широко расставив ноги. – Будешь подписывать? Наверное, уже так ослаб, что ручка в пальцах не удержится?

Бухгалтер только мотнул головой, будто отгоняя мух.

– Я с вами больше не буду разговаривать.

– Какой гордый, – заметил Комиссар.

Остальные молчали, опустив глаза со скрещенными внизу живота руками, как в храме.

– Можно полюбопытствовать, по какой причине изволите молчать?

– Великий Зодчий все знает, – закричал Бухгалтер. – Я ему все рассказал, он верит мне, и вы будете наказаны, все до единого.

– Так, – сказал Комиссар и с наигранным изумлением оглядел всю компанию. – И когда же это ты успел с ним покалякать?

– Сегодня ночью.

Комиссар присвистнул.

– Во дает, а? Что с человеком делают упрямство и гордыня! Ты же вроде и не педераст, а? Наматывайте на ус, ребята. Это вам урок на всю оставшуюся жизнь.

– Да, он приходил, и мы разговаривали с ним, я все рассказал ему, негодяй, вот, посмотри, я сейчас покажу тебе…

Бухгалтер скатился с койки на пол и стал шарить по нему руками между неподвижными, начищенными до зеркального блеска сапогами.

– Что ты ищешь? Скажи, мы поможем.

Но Бухгалтер продолжал ползать по полу, пока его не подхватили сильные руки и не швырнули обратно на койку. Кто-то кинул ему на грудь скомканный лист бумаги.

– Это, что ли?

Когда Бухгалтер трясущимися руками разгладил комок, то увидел, что бумага совершенно чистая, без единой буковки.

– Ну ладно, хватит, – сказал Комиссар. – Тебе нужна помощь, Бухгалтер, и мы ее окажем. Видишь, какая со мной спецкоманда. А вот подпись твоя больше никому нахер не нужна. Ты же у нас чокнулся, а подпись психически неадекватного так же, как и все его заявления… ими только задницу подтирать, усек?

Он кивнул команде и вышел. Когда за ним захлопнулась дверь, мужчины в белых халатах обступили койку со всех сторон. Двое схватили Бухгалтера за руки и за ноги; кто-то сорвал с него рубашку и, морщась, стал ощупывать тело крепкими пальцами в резиновых перчатках; кто-то стащил штаны и начал давить на живот. Еще кто-то наклонился над ним со шприцом, одновременно он почувствовал, как другие резиновые пальцы разжимают ему рот. Он замычал и укусил скользкий палец. Его так двинули по подбородку, что у него посыпались искры из глаз. Он заорал еще громче и стал вырываться.

– Не прикасайтесь ко мне, сволочи, негодяи, убирайтесь отсюда, уберите свои грязные лапы!

Спецкоманда молчала, терзая его тело, пока кто-то из них не бросил:

– Бритву давай.

Ему сбрили бороду и наголо побрили, надавив на горло, чтобы не брыкался, а потом раздели донага, положили на пол и стали бить.

– Поаккуратнее давай – печень, почки, селезенка, по яйцам бей, чтоб все по порядку… – слышал он, теряя сознание от нестерпимой боли в правом боку.

…Бухгалтера разбудила тишина. Он приподнял голову и увидел, что его оставили лежать на полу. Он пошарил вокруг, но не нашел своей одежды. Пощупав голову, он посмотрел на пальцы – кровь. Тут до него дошло, что его не перенесли в изолятор, он все время слышал это слово, пока его били, и больше, чем умереть, боялся оказаться в другом месте. Он так обрадовался, что его оставили в тридцать девятой, что забыл про ярость. Еще он подумал, что ведь ненавидеть можно только людей, и это навело его на другие, более важные мысли. Он знал, что спецкоманда скоро опять завалится сюда, а потом еще раз и еще, пока он не умрет под их резиновыми пальцами и начищенными до блеска сапогами, голый, бессильный, мокрый от крови, слез и соплей.

С трудом перевалившись на живот, Бухгалтер стал ползать по полу, шаря по нему руками. Ничего. Вдруг что-то блеснуло в его памяти и, приподнявшись на колени, он засунул руку под матрас соседа, на котором ночью сидел Великий Зодчий. Кожу охладил металл, и он вытащил небольшой нож с костяной рукояткой и чуть изогнутым к острию лезвием.

– Я же говорил, что он был здесь, это у тебя самого от крови крыша поехала, – сказал он Комиссару и ухмыльнулся во весь рот.

Бухгалтер вскарабкался на койку и лег на спину, с любопытством разглядывая нож, похоже, самодельный. Он потер пальцем медные накладки, прошелся по долам. Интересно, они служат для стока крови или чтобы облегчить клинок? Вдруг он нахмурился, поняв, что надо торопиться. Ведь спецкоманда могла ввалиться в любую минуту. Прикрыв глаза, он сразу увидел жену, словно она ждала его. В ее глазах вспыхивали те самые, его любимые золотистые искорки. Теперь он знал, что она тогда, подходя к забору, протягивала ему в руке, которую сначала прятала за спиной. И что говорила ему, утешая и снимая с него вину: «Мы будем жить, несмотря ни на что, мы будем жить».

Бухгалтер играючи провел пальцами по изгибу ножа, приветствуя смерть, а потом, не раздумывая, поднял ногу и с силой быстро чиркнул себя под коленом и сразу же проделал то же самое под другим. Из-за боли в боку он почти ничего не почувствовал. Она же заглушила и следующую боль, когда он перерезал запястья. Выпав из руки, нож, звеня, покатился по полу. Бухгалтер не стал поднимать голову, боясь, что при виде крови потеряет сознание, а оно было еще нужно ему, но с благодарностью чувствовал, как она вытекает из его тела, взамен даря свободу.

Он закрыл глаза и погрузился в мрак. Он чувствовал, как легчает тело, избавляясь от страха и печали. Потом темнота, окутавшая мир, стала светлеть, расходиться, растворяться и таять, возвращая земле краски, и он увидел реку. Она скользила по зеленой долине, отражая в себе солнце и небо. Сначала Бухгалтер решил, что эта была их речка, но слишком извилисто было ее русло, слишком глубоки и искристы светлые воды и широки берега. Там, где Нипега, а это могла быть только она, прекраснейшая река его страны, еще сливалась с небом, замаячила белая точка. Увеличиваясь, точка приближалась к нему, и уже скоро он разглядел байдарку, такую же белую, как и облака, проплывающие над рекой. В байдарке сидел его сын, чуть повзрослевший, с серьезным, сосредоточенным лицом. Упрямо сжав губы и чуть нахмурив брови, он плавными и равномерными полукругами рассекал веслом лучистый воздух, точь-в-точь, как учил его отец.