Текст книги "Призвание – писатель. Том 1"

Личный состав полка дальней бомбардировочной авиации воевал мастерски, так как к концу войны среди лётчиков этого авиационного подразделения было 29 Героев Советского Союза. Ещё раз хотелось бы напомнить читателям, что только в истребительной авиации была «норма» сбитых фашистских самолётов, выполнив которую уже можно было вертеть дырку на кителе, чтобы там прикреплять звезду Героя. А бомбардировщики – это труженики войны. И в бомбардировочной авиации нужен был особый подвиг, чтобы боевое мастерство лётчика и всего экипажа верно оценили. Но, очевидно, не зря командир гвардейского авиационного полка подполковник Кичин в наградном листе писал о Даценко: «Дисциплинирован. К себе и подчиненным требователен. Политически развит хорошо. Принимает активное участие в работе парторганизации. Социалистической Родине предан. За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленный при этом героизм достоин высшей правительственной награды – присвоения звания Героя Советского Союза».

18 сентября 1943 года Ивану Даценко было присвоено звание Героя Советского Союза. Был он к тому времени уже старшим лейтенантом, заместителем командира эскадрильи. В экипаже вместе с ним получил звание Героя и его штурман Григорий Безобразов.

Герой Советского Союза лётчик Иван Даценко

https://www.youtube.com/watch?v=CeOZysB09TA

В том же году Ивану повезло, наверное, не меньше. После освобождения Полтавщины от немецко-фашистских захватчиков командование предоставило уже капитану Даценко возможность навестить своих родных. И он посетил отчий край. Страшная картина пожарищ, разрухи предстала перед глазами воина.

– Отомстим врагам за все беды и страдания, – поклялся землякам Иван Иванович.

Звезда Героя, к счастью, не изменила лётчика. Он остался таким же, каким его все знали в полку. Однополчане вспоминают, что он был высокого роста, всегда подтянутый, весёлый, никогда не унывал, не терял бодрости. Он был душой эскадрильи. Постоянным его спутником была песня.

Другой сослуживец, тоже Герой Советского Союза, Николай Александрович Гундин, высказывая своё мнение, также хорошо отзывался об этом высоком, стройном и красивом лётчике. По его словам, Иван был смелым и решительным, как он выразился, «даже чрезмерно решительным». В полку за ним прочно утвердилось первенство – взлетать первым на боевые задания, первым наносить бомбовые удары.

Как более опытному лётчику, командование полка неоднократно поручало капитану Даценко выполнение самых ответственных боевых заданий. Иван Иванович со своим экипажем совершил только в апреле 1943 г. шесть боевых вылетов на бомбардировку военных и промышленных объектов фашистской Германии. К августу того же года на счету экипажа командира звена И. И. Даценко было 213 боевых вылетов, причём 199 ночью в различных условиях погоды.

Ничто, казалось, не предвещало беды. Но в одной из бомбардировок крупного объекта, под Львовом-2, самолёт Даценко попал в зону обстрела зениток и его машина была просто разорвана на части. Вот как об этом пишет очевидец – Герой Советского Союза Алексей Кот. Читаем отрывок из книги его воспоминаний «На дальних маршрутах» (Киев, 1983 г.): «Мы повторили налёт. На железнодорожных путях горели вагоны, взрывались склады с горючим. Мы насчитали 26 пожаров. В этом налёте в числе других цель освещал экипаж Ивана Даценко. Когда самолёт, сбросивший САБы, поймали несколько прожекторов, сердце у меня замерло. Фейерверки разрывов окрасили небо в багровый цвет, но лётчик вёл самолёт по боевому курсу сквозь огненный вихрь. И вдруг раздался взрыв. Видимо, снаряд, а может, и не один, попал в бензобак. Во все стороны разлетелись пылающие обломки. Многие из тех, кто был в это время в районе цели, видели эту страшную картину. Никто из членов экипажа не успел воспользоваться парашютом. Так трагически погибли Герои Советского Союза И. И. Даценко, Г. И. Безобразов, их товарищи И. А. Светлов, М. А. Завирохин».

Заметим в написанном: «…никто из членов экипажа не успел воспользоваться парашютом». Значит, как погибли, никто не видел, но и мёртвыми их тоже не видели. Однако запись в историческом формуляре полка о Даценко осталась такой: «До последних дней жизни смело бился с врагами отважный сокол. Он погиб смертью храбрых в воздушном бою, но память о нём жива. Яркая жизнь и славные боевые дела героя служат примером молодому поколению авиаторов».

Домой пошло сообщение, что Иван Даценко не вернулся с боевого задания. Сколько их было в ту пору – чёрных извещений о гибели солдата! Это была первая смерть этого советского героя.

Но как же Монреаль? Как же вождь ирокезов? Об этом пойдёт речь дальше.

3. Мёртвые надёжнее живых

Следить за судьбой Ивана Даценко не только увлекательно, но и трагично. Сейчас, по прошествии семи десятков лет, отчётливо видна та грань, преодолев которую человек начинает бороться за жизнь не с силами природы, например, а подчас с силами построенной государственной системы. Никогда не думал лётчик, который честно и смело делал своё дело на войне, что после своего спасения из горящего самолёта он вдруг окажется… шпионом! Однако снова всё по порядку. Наш дальнейший рассказ мог бы быть в художественной форме. На этот счёт есть немало такой писательской прозы. Но кажется, что лучше о тех военных годах узнать по документальным источникам от тех, кто сам пережил какое-то событие на войне.

1944 год. Советско-германский фронт оставался по-прежнему решающим фронтом во всей Второй мировой войне. На 1 января 1944 года из 365 дивизий и бригад Германии и её союзников почти 70 % находилось на Восточном фронте, в СССР. Из 37 танковых дивизий 25 действовали против Красной армии. Фашистские войска на Восточном фронте насчитывали около 5 000 000 человек, 54 570 орудий и миномётов, 5400 танков и штурмовых орудий, 3070 самолётов.

Красная армия имела к началу 1944 года 6 750 000 человек, 97 690 орудий и миномётов, 5630 танков, 8820 боевых самолётов. Как мы видим, превосходство в силах у Красной армии имелось, но вовсе не подавляющее. Оно составляло около 26 % перевеса в людях и 44 % в технике.

Большой вклад в будущую Победу делали лётчики, в том числе и дальней бомбардировочной авиации, в которой проходил службу капитан Иван Иванович Даценко, командир эскадрильи 10-го Гвардейского авиаполка 3-й Гвардейской воздушной дивизии. В апреле 1944 года их аэродром дислоцировался на Украине, недалеко от большого райцентра Шепетин. Впереди перед авиаторами была поставлена сложнейшая задача – действовать на брестском направлении 1-го Украинского фронта для захвата Львова. Немецко-фашистское командование в тот период исключительное значение придавало именно направлению на Львов, так как потеря этого города могла резко ухудшить положение групп армий вермахта «Юг» и «А».

В то время по радио голосом Левитана звучало сообщение от Советского информбюро: «18 апреля 1944 года в течение дня наша авиация дальнего действия произвела массированный налёт на железнодорожный узел Львов и бомбардировала скопление воинских эшелонов противника. В результате бомбардировки на железнодорожном узле возникли многочисленные пожары, которые сопровождались сильными взрывами. Одновременно наши лётчики блокировали аэродром противника в районе города Львов…»

Напомним, что в своих мемуарах однополчанин Ивана Даценко – участник этого боя, также Герой Советского Союза Алексей Кот, рассказал, как самолёт Даценко был подбит. Произошло это ночью, так как экипаж Даценко в этот раз выполнял тяжёлую задачу – освещал площадку бомбометания, ставил световые авиационные бомбы (САБы).

В самый драматичный момент воздушного боя лётчики увидели, что самолёт Ивана Даценко взорвался. Дальнейшие действия экипажа никто не мог видеть, так как ночная темень всё скрыла от глаз. Здесь следует напомнить, что ещё одна сложность работы дальней авиации заключалась в том, что их полёты происходят над территорией, занятой врагом. Поэтому если лётчики спасались, то следующим важнейшим их шагом было избежать плена.

Как спускались члены экипажа Даценко, никто видеть не мог, так как была ночь и уже началась бомбёжка фашистов. Так что утверждать, что он погиб, никому не хотелось и это не совсем точно. Что могло происходить с Иваном Даценко и его экипажем дальше, можно понять из воспоминаний Владимира Арсентьевича Пшенко – командира экипажа бомбардировщика 16-го Гвардейского авиаполка. Он пишет: «На задания летали только ночью… 20 декабря 1944 года я вылетаю подсвечивать цель Мемель (Клайпеда). А это военно-морская немецкая база. Фронт уже близко к ней подошёл.

Первый экипаж сбросил светящие бомбы, я сбрасываю вторым. Через три минуты надо мне зайти, чтобы беспрерывно освещалась цель. Зашёл, САБы сбросил. Сманеврировал, отошёл от цели. При подходе к линии фронта начал переключать баки (мы основные баки, которые ближе к мотору, использовали только над целью, поскольку при резком маневрировании, если брать бензин с баков на конце крыла, может произойти разрыв струи бензина или же снаряд бензопровод перебьёт, поэтому при заходе на цель, при выполнении резких манёвров переходили на самую резервную группу, которые ближе к двигателю, чтобы уменьшить возможность остановки двигателя), в этот момент снаряды между моими ногами и спиной штурмана сдетонировали.

В этот же момент яркое зарево и всё на земле взлетело вверх. Я оказался в огне. Штурвал туда-сюда. Штурвал у меня ходит. Самолёт не реагирует. Перебито управление. В переговорное устройство: “Алло, алло!” Никто меня не слышит. Всё перебито. Посмотрел на штурмана. Из-за огня не вижу. Стал кричать. И тут появилось какое-то чувство, какая-то сила над головой и говорит: “Прыгай немедленно! Не забудь кольцо!” Я за кольцо вцепился. За борт. У нас были унты, к ним пришивалась брезентовая лямка, я этой лямкой за что-то зацепился. Дёргал-дёргал – сорвал унт. Меня струёй подхватило, на бок перевернулся, дёрнул за кольцо, в этот момент удар.

Я ударился вскользь о хвостовое оперение тазом, лёгкий удар. Потом почувствовал боль уже на земле. Парашют открылся, самолёт горящий пошёл вниз. Думаю: “Все погибли”. Штурман сидел с 3,5 тысяч до 1500 метров, пока падал самолёт. Потом, когда всё стало в огне, он рискнул выпрыгнуть. Молодец, выпрыгнул и жив остался. А радист и стрелок были ранены. Не смогли выпрыгнуть, погибли с самолётом. Мы их ждали, ждали…»

И остался пленный – пленным на всю жизнь… С Иваном Даценко, к большому огорчению, судьба поступила в дальнейшем сурово. Он приземлился в тылу на территории врага и попал в плен. На войне для каждого воина это было самым тяжёлым испытанием. Зададим вопрос: мог ли Даценко смириться с пленом? Ответ будет однозначным – нет! Поэтому нетрудно предположить, что какое-то время авиатор мог находиться в плену, но постоянно стремился вырваться из неволи, что он и сделал при первой же возможности. Как будет видно из дальнейшего нашего рассказа, это обстоятельство стало следующим решающим шагом в судьбе лётчика-героя.

Как это могло происходить? Снова обратимся к реальным событиям на фронте в те годы. Приводим рассказ другого лётчика, В. М. Бесклубова, как он попал под бомбёжку: «Маслобак, который был у меня под ногами, приборную доску – всё разбило. Дым пошёл, я только успел отстегнуть привязные ремни, встать левой ногой на сидение и потерял сознание. Видимо, я не спрыгнул, а просто выпал из своего самолёта. Каким-то чудом я всё-таки понял, что произошло, рука нашла кольцо и выдернула. Парашют открылся.

“Фоккеры” развернулись вокруг меня и начали бить по парашюту. Я затянул стропы и пошёл вниз. Упал на картофельное поле, меня занесло пылью. Они лупили больше по парашюту, который лежал чуть дальше за моими ногами. Потом я услышал крик бегущих немцев. Повернул голову, посмотрел: бегут в белых халатах, в чепчиках белых и с ножами. Оказалось, это повара выбежали первыми. Подбежали ко мне. Начали тыкать мне ножами кто в ноги, кто в грудь. Но не сильно, не так, чтобы сразу зарезать. Сняли с меня всё абсолютно.

Пистолеты ТТ тогда мы носили на длинных ремешках, мода такая была. Когда идёшь, он по заднице, понимаешь, хлопает, всем это очень нравилось. Когда я прыгал с парашюта, эти ремешки, видимо, задели за борт, оторвались, и ТТ у меня уже не было. Они у меня отобрали карту, фотографии. Схватили за шиворот и поволокли по земле в деревню. Идти я не мог, правая нога оказалась перебитой. Вдруг выбежал офицер, молодой, видимо культурный. Он закричал на них и заставил взять меня на руки.

Так меня донесли до деревни. Положили на специально постеленную солому и оставили охранять меня немца, который играл какие-то марши на губной гармошке. Я лежу и слышу – чем он там чиркает? Оказывается, он прикуривал. Прикурил и поджёг солому, на которой я лежал. Солома была сухая и сразу вспыхнула. Я начал переворачиваться. Выбежал офицер, солдаты, облили меня водой, оттащили меня на другое место. Этого сняли, поставили двух старых солдат. Потом подъехала машина, офицер и шофёр оба с автоматами. Положили меня на заднее сиденье и повезли куда-то к лесу. Приехали специально, чтобы увезти в концлагерь или куда-то ещё…»

Дальше был концлагерь и все пытки пленом. Что происходило там, вспоминает пехотинец Александр Семёнович Фукс: «Кормили нас один раз в день – пол-литра баланды из найденных в конюшне закисших бураков. Посуды у меня не было, я брал баланду в пилотку, из которой половина просачивалась, хотя пилотка была хорошо просалена потом. Позднее раздобыл консервную банку. Брезгливость ушла, только чувство голода… Я похудел, а был очень здоровый, 80 кг до лагеря, а остались кожа да кости.

Из парня интеллигентного я превратился в полуживотное – мысли только о еде. Умирало 200–300 человек в день. Заболел сыпным тифом. Ничем не лечили. Санитар в тифозном бараке, дай Бог ему здоровья, если жив остался, можно сказать, спас меня. Когда я через две недели пришёл в себя, он принёс мне 14 сухарей – в день давали сухарь. А он сохранил мои сухари – это подвиг. Принёс сухари и говорит: “Парень, ты такое бредил, что если бы я был подонком, то тебя в живых не было бы”».

Теперь вы можете понять, что пришлось перенести Герою Советского Союза Ивану Даценко, который, несмотря ни на что, остался верен своей Родине, стремился вернуться к ней, продолжить борьбу с ненавистным врагом. С ним произошло то, о чём Иван почти никогда не думал. Он не предполагал, преодолев неволю, что такое могло его ожидать. Но опять – всё по порядку…

Побег Даценко сумел совершить. Это так же точно, как и то, что потом им занимались, как принято говорить, «компетентные органы». Путь к себе на Родину бывает разный. Поэтому нам ничего не остаётся, как выслушать ещё один рассказ фронтовика – Василия Карася, артиллериста: «В конце июля 1944 года из концлагеря в плену нас погрузили в товарные вагоны и повезли на Запад. Наш эшелон состоял из 20–25 вагонов, в нём была полевая кухня, где готовили нам баланду. В вагонах стояли сбитые нары с соломенными тюфяками и параши. Впереди товарных вагонов находился один пассажирский вагон для нескольких немецких офицеров, сопровождавших эшелон, и для конвоиров. Конвой состоял из власовцев. Через них мы сразу пытались узнать, куда нас везут, но они сами ничего об этом не знали.

О побеге мечтали многие. И вот снова возник разговор, теперь уже на реальной основе. Переговорив с наиболее активными в вагоне, решили: бежать!

Решили открыть двери вагона. Необходимо было поднять заложку-крюк, на который снаружи была заперта дверь. Чтобы открыть дверь вагона, надо было прорезать её рядом с заложкой-крюком в двух местах, а затем выломать доску и, просунув руку в щель, откинуть крюк. В вагоне у нас было несколько острых металлических прутьев. Разрушали вагонную доску в основном днём, при движении поезда. При остановке поезда на месте разреза вешали шинель. Щепки и стружки тщательно собирали и складывали на нарах в углу, под матрац.

Конвоиры были внимательны. Только по-своему. Они заприметили мои хорошие, почти новые ботинки и, когда я подходил к приоткрытой двери вагона, настойчиво пытались соблазнить меня булкой хлеба. Я не соглашался и уходил в глубину вагона, чтобы не дразнить конвой. За день перед побегом ребята решили “сдать” конвоирам всё, что можно, с той целью, чтобы те, обменяв наши вещи на самогон на остановках, пришли в состояние потери бдительности.

Вот тогда и обменял я свои ботинки на хлеб, да и получил ещё пару развалюх-сапог на подмену. Так же поступили ещё несколько человек. В вагоне оказалось несколько булок хлеба. Его мы разделили и припрятали для дороги. А конвоиры к вечеру были уже навеселе. Это означало, что ночью они станут дрыхнуть на своих постах. Наш побег мог быть обнаружен не раньше завтрака, когда эшелон будет уже далеко от места побега. Мы разбились на группы по четыре-пять человек. Договорились, что группы должны продвигаться по территории по отдельности, не объединяясь.

Наступила ночь. Дверь была уже почти прорезана. Несколько усилий – и образовались щели. Выломали доску, отбросили крюк и отодвинули дверь. Поезд едва тащился. Немедленно стали прыгать в темноту. Мы своей пятёркой прыгали первыми. Я выпрыгнул третьим. Прокатился по откосу. Поезд медленно простучал на стыках рельс, прошёл мимо. Вот и последний вагон с фонарём. На площадке видно двух конвоиров, они ничего не заметили. По-моему, они спали! Подождал, пока последний вагон скроется. Меня окликнули. Я отозвался. Нас пять человек: Александр, Виктор, Володя, Юра и я. Все выпрыгнули нормально, все могли идти. И мы пошли в сторону от железной дороги. Лес оказался рядом. В темноте прошли немного по лесу. Неожиданно нащупали лесную дорогу и шли по ней, пока не начало светать. Стали видны отдельные деревья, и мы углубились в лес, шли теперь рядом с дорогой. Шли несколько дней на восток. В один из дней вышли на опушку леса, на большую поляну. У просёлочной дороги, на поляне, стоял двухэтажный дом и большой каменный сарай. Посовещавшись, мы решили обойти хутор по опушке леса. Не успели мы сделать и десяти шагов, как услышали: “Руки вверх!”

Окрик был по-русски, нас приняли за немцев, так как на нас было хоть и поношенное, но немецкое обмундирование. На нас с двух сторон были направлены два автомата. Пришлось поднять руки. Так я попал в плен второй раз. Теперь уже к своим…»

Смерш. К 1944 году, когда Даценко был подбит, в СССР в структуре народного комиссариата внутренних дел была создана система, которую Сталин назвал «Смерть шпионам!», или сокращённо Смерш. Вот именно с этой организацией Ивану придётся дальше по жизни бороться на протяжении многих десятилетий.

В СССР в то время против тех, кто оказался в плену, выдвинули формулу: «Каждый, кто попал в плен, – предатель Родины, изменник» и обосновывали её тем, что каждый советский человек, оказавшись перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством. Даже немцы не могли поверить, что еле стоявшие на ногах пленные, которые только что поднимались в атаку «За Родину! За Сталина!», были брошенными и Родиной, и Сталиным.

В 1942–1943 гг. организуются первые проверочно-фильтрационные лагеря (или спецлагеря), куда Смерш направлял всех без исключения советских военнослужащих, бежавших из плена либо освобождённых Красной армией. Они потом круглосуточно находились в исключительном распоряжении следователей Смерша. После долгих месяцев проверки их направляли в лагеря по суду или во внесудебном порядке. Многих приговаривали к смертной казни «за измену Родине». Часть из них направлялась для дальнейшей проверки в фильтрационные лагеря НКВД.

Так бывшие герои просто сменили страшные гитлеровские концлагеря на не менее жуткие советские. Как завуалированно признавала даже официальная советская история, Смерш «с недоверием» относился к более чем миллиону переживших ужасы немецких лагерей советских военнопленных, которые рассматривались как дезертиры.

Предъявляемые им обвинения часто основывались лишь на косвенных уликах и не были доказаны в ходе следствия. Часть обвинений в шпионаже была основана на показаниях самих обвиняемых, а также на показаниях свидетелей. В результате реальные доказательства принадлежности многих лиц к разведорганам иностранных государств часто отсутствовали.

В ходе фильтрации многие репатрианты были привлечены к уголовной ответственности и репрессированы по статьям 58-1а, 58–16, 58-6 УК РСФСР («Измена родине и шпионаж») незаконно. В результате такой советской контрпропаганды отношение к бывшим советским военнопленным со стороны местных властей, сотрудников органов безопасности и населения изначально было враждебным.

Всего через спецлагеря НКВД СССР прошло 354 592 бывших военнослужащих Красной армии, вышедших из окружения и освобождённых из плена, в том числе более 50 000 офицеров. Из них: 20 % – расстреляны или осуждены на 25 лет лагерей (что, по сути дела, равносильно смертному приговору); 15–20 % – осуждены на пять – десять лет лагерей; 10 % – высланы в отдалённые районы Сибири не менее чем на шесть лет; 15 % – посланы на принудительные работы в Кузбасс, Донбасс и другие районы, разрушенные немцами; вернуться домой им разрешалось лишь по истечении срока работ; 15–20 % – разрешили вернуться в родные места, но им редко удавалось найти работу. Среди последних были очень часты случаи самоубийств. Эти весьма приблизительные данные не дают при сложении 100 %. Вероятно, недостающие 15–25 % – это люди, «скрывшиеся» уже в СССР, умершие в дороге или сбежавшие. (https://lektsii.net/4-115998.html)

Как проходила фильтрация, можно понять по рассказу сержанта Евгения Белоусова из города Благовещенска-на-Амуре: «Примерно через час после задержания нас выгрузили на небольшом полустаночке, на окраине городка Мостиска (район г. Львова). Здесь, за колючей проволокой

со сторожевыми вышками, стояли три дома: один двухэтажный и два одноэтажных. Это был ПФП – проверочно-фильтрационный пункт, лагерь НКВД.

Нас остановили у закрытых ворот, и старший конвойный ушёл в ПФП. На нас из-за колючей проволоки смотрели такие же ребята, как и мы. Стали переговариваться. Спрашивали, давно ли они за этой проволокой? Последовали ответы: кто два, кто три месяца. Наши стали между собой говорить, что это, наверное, полицаи или те, что служили у немцев в армии. Нас же долго держать не будут. Пересчитав прибывших, конвойные завели нас в зону, провели в помещение. Указали, где можно разместиться. В помещении были двухъярусные нары с матрацами, набитыми соломой. Туалет русский, на улице. Стали знакомиться со старожилами, расспрашивать. Узнали, что режим строгий. Охрана стреляет.

К воротам приехали конвойные с собаками. Нас выпускали после тщательного обыска. Обыск производился в помещении проходной. Запускали в комнату по одному человеку. Приказывали раздеться догола. Затем следовала команда отойти от вещей и одежды. Солдат ощупывал все швы трусов и другой одежды, а потом швырял её под ноги: “Можешь одеваться!” Отбирали: ножи, вилки, все металлические предметы, ручки, карандаши, бумагу, деньги, записные книжки и прочее, в том числе и запасную одежду. Оставляли только то, что надето на тебе. Такого обыска я не видел ни в одном немецком лагере. Немцы даже врагов так не обыскивали.

В зоне, кроме трёх больших домов, стоял ещё один небольшой дом на несколько комнат. Туда вызывали по списку. Там следователи Смерша вели допрос. А ещё во дворе было такое небольшое возвышение, остатки старого фундамента. С этого возвышения каждое утро зачитывали списки: кому и в какое время идти на допрос, кому собирать вещи. Конечно, отправляли только после окончания следствия. В первую очередь отправляли из фильтрационного пункта: инвалидов, не имеющих конечностей, туберкулёзников, естественно, после пристрастного допроса и медицинского освидетельствования. Отправляли также и не служивших в армии, с образованием меньше четырёх классов. Потом при первом же допросе мне сказали: “Мы знаем, что вы были в плену за границей. Вот на таких, как вы, и выходят агенты иностранных разведок. Таких, как вы, и вербуют. Могут и вам предложить работать на них. Тебя давить надо, как гадюку подлую!..”

Вот такой оборот и вывел бы из себя кого хочешь, а Ивана Даценко тем более, так как у него за спиной было что защищать. Перво-наперво своё доброе имя! Он наверняка накинулся в ответ на жёсткие вопросы допрашивающих. Конечно, следователи простить такого не могли и бросили Ивана в карцер. Запомни, сказал мне задававший вопросы, твоё дело будет ходить за тобой до гробовой доски, куда бы ты ни поехал, в пределах СССР».

У «органов» была своя логика: если человек бежал из немецкого лагеря, то он будет пытаться убежать и у нас. И карточка заключённого отмечалась красной полосой, означавшей – «склонен к побегу». Интересно снимают допрос: «Где попал в плен?» – «Там-то» – «Как?» – «Так-то». И вновь тот же сакраментальный вопрос: «Ты почему сдался в плен, а не застрелился?», и т. д. У того, кто допрашивал, была своя железная логика: «Сгною в лагере!» В конце войны проверки стали более жёсткие, если не сказать жестокие.

А теперь представим первый разговор с Иваном Даценко. «Ну, садись, шпион! Садись, предатель!» Как с его характером, даже пройдя такие муки, Иван мог остаться спокойным? Разумеется, он стал решительно отстаивать своё доброе имя. Но для такого поведения, оказывается, у Смерша была специальная инструкция – немедленно изолировать такого человека, побывавшего в плену, и отправлять дальше, для более серьёзного изучения. При этом не стесняться в обращении с такими.

Во время войны не было междугородней связи. Не было прямого сообщения с авиацией. А так как Иван мог попасть ещё, возможно, на человека, который не хотел возиться с ершистым фильтрованным, то ему было легче отправить его подальше, чтобы жить было легче. Себе дешевле, чем возиться с каким-то Героем Советского Союза – пусть в тылу с ним разбираются. «А нам нужно идти дальше. Наступление продолжается!»

Так Иван Даценко, несомненно, был переправлен вглубь освобождённой территории, где быстрее могли найти все данные по нему и разобраться в этой ситуации.

Но Иван не дождался допросов на новом месте и опять взял свою судьбу в свои руки, сумев второй раз бежать из неволи. Только в этот раз своей, советской. Ему очень хотелось быстрее доказать всем, что он никакой не шпион, а лётчик, который выполнял боевое задание.

Как и куда побежал Иван Даценко, это уже отдельный разговор. Только не знал герой, что, по ещё одной инструкции Смерша, если фильтруемый совершает побег, то он подлежит особой проверке и значительно усугубляет своё положение.

4. Приказано исчезнуть!

Продолжение нашего рассказа об Иване Ивановиче Даценко, Герое Советского Союза, лётчике, нужно начать с некоторых пояснений. Напомним, что ему чудом удалось спастись из горящего самолёта, потом совершить побег из фашистского плена, перейти линию фронта. Он попадает вновь в плен, но уже к своим – в руки Смерша – «Смерть шпионам!» – так расшифровывалось название этой страшной организации.

Есть смысл напомнить, что следователи Смерша имели чёткую инструкцию: каждый, кто вернулся из плена – наверное, мог стать предателем, шпионом. Для лётчиков дальней бомбардировочной авиации это было равносильно приговору ещё до вылета. Ведь они выполняли боевые задания только над территорией врага, а поэтому шансов оказаться в лапах фашистов было достаточно. Но к этому и командир крылатого корабля капитан Иван Даценко, и весь его экипаж были готовы. Никто же из них не предполагал, что тяжелейшее возвращение в полк с оккупированной врагом территории будет восприниматься государством как шаг предательства с их стороны.

Если же лётчику удавалось выжить в нечеловеческих условиях и вернуться, то ему могли не поверить свои, несмотря на все его разъяснения. «Фильтрация» подчас становилась актом бессмысленного и безвыходного возмездия. Но за что? Этот вопрос не давал покоя вернувшемуся. И капитан Даценко решился не мириться с этим, бежать снова. Уже от своих. При этом он действовал, ни минуты не сомневаясь в том, что поступает правильно.

Как он убежал, у нас документальных сведений нет. Но для понимания произошедшего можно опереться на метод исключения. То есть предположить, что Даценко в тех условиях сделал обязательно, так как поступить по-другому было бы просто невозможно. Только так можно «вычислить» дальнейшую судьбу советского лётчика и проследить за ней.

Начнём с главного вопроса: мог ли Иван совершить побег из цепких рук Смерша? Ответ: такой, как он, – да. Решительный (иногда даже сверх меры), он мог принять рискованные решения и их выполнял. Далее: мог ли лётчик согласиться с тем, что стал неблагонадёжным после плена? Однозначный и категоричный ответ – нет! А следователи Смерша, ведущие фильтрацию, могли сомневаться в нём? Да! Они были обязаны поступать так по должностной инструкции, должны были быть такими! Созданная в стране атмосфера страха, неверия в своего же человека, побывавшего на чужой территории, чётко требовала считать, что военнопленный – предатель!

Мог ли Даценко после побега из Смерша вернуться домой, в Полтаву? Нет. Сведения о его побеге сразу же передавались по многим инстанциям: в полк, где он служил, где он жил, где жили его родственники, друзья и т. д. При обнаружении, естественно, он был бы снова схвачен и допрошен уже с большими сомнениями в его честности, так как побег из фильтрации давал повод Смершу заявлять, что в действиях такого человека не всё чисто.

Но нам известно, что он уходил от НКВД не домой, на Запад, а на Восток! Наверное, в то военное лихолетье только этот край мог помочь беглецу скрыться, так как он был далеко от линии фронта, а значит, и от Смерша. Ему после побега обязательно нужно было успокоиться самому, ввести в заблуждение своих преследователей, взять на время передышку, а потом обдумать свои дальнейшие действия. О жизни страны думать было проще – в 1944 году в победе СССР над Германией уже никто не сомневался.

Жизнь тыла в войну была не менее трудной, чем на фронте. Повсеместно введены хлебные и продовольственные карточки. Но и эти 400 граммов в день можно было получить только в том магазине, к которому карточка была «прикреплена». В столовых были другие карточки, имевшие талончики с именами, – «завтрак», «обед», «ужин» на каждое число месяца. Были ещё и базары, но у беглеца, естественно, не водилось денег. То есть «просто так» найти себе пропитание было очень трудно.