Текст книги "Милицейская сага"
Автор книги: Семён Данилюк
Жанр: Криминальные боевики, Боевики
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
18.
Тальвинский всмотрелся. Вид задержанного: осунувшегося, с рыжей порослью на подрагивающем подбородке, – вызывал сочувствие.
– Не покормили за день?
– А кому здесь это нужно? Только жмете, как лимон.
– Может, стоило сразу признаться?
– Интересно в чем. Я ведь и сам чуть было не поверил, что пацанку эту убил. Если б велосипед мне навязывать не принялись. Особенно Мороз ваш! Куда какой ретивый мальчик! Такому только попади – правый ли виноватый – раздавит покруче любого джипа.
Тальвинский сдержал улыбку: представил мальчика Мороза рядом с Воронковым.
– Но как вы с велосипедом на меня насели, так я себе и сказал: «Стоп, машины. Отыгрывай назад. Что-то тут не то». А уж когда протокол осмотра места происшествия у следователя прочитал, так окончательно въехал – чужую аварию пытаетесь на меня повесить.
– Что вы не совершали, то мы на вас, как вы выражаетесь, вешать не собираемся, – заверил его Тальвинский.
– Да будет тебе, подполковник! Нет ведь никого. Чего душой кривить? Должен признать, потрудились на славу. Такого наворочали, что теперь мне уж не выпутаться. А к тебе я даже не в претензии. Команду сверху получил опасного конкурента убрать и – отработал. Так что давай заканчивать и пусть меня отвезут в камеру, – вместе с надеждой на скорое освобождение из Воронкова выветрилась и всегдашняя задиристость. – И не комплексуй: подставлять тебя не стану и на суде насчет супруги твоей не заикнусь. Да и после – ТЕБЕ мстить не стану. – Мстить? – пробасил Тальвинский. – О чем это ты?
– О будущем. Близком будущем. Потому что коммуняки, кому прислуживаешь, власть не удержат. Сам, что ли, не видишь, что все разваливается? И тогда придут другие.
– Твои, то есть? Очень может быть. Только тебе самому что с того? Ты хоть догадываешься, сколько лет тебе корячится? И даже, если за тобой и впрямь кто-то в Москве стоит, считай, после этого тебя спишут. Вычеркнут из обоймы. Потому что уголовник в команде – это как бородавка на носу. Для имиджа не годится. Как только осудят, можешь свою записную книжку с тайными телефонами на помойку выкинуть.
Воронков ссутулился: иллюзий на этот счет, хоть и храбрился, он не питал.
– Так-то, грозило!
Тальвинский внимательно вглядывался в набрякшие глаза задержанного. Да, ощущалась в нем угрюмая обреченность перед расправой. Но и созревшее решение, от которого не отступится. Ведь прекрасно понимает, что его любовница, она же очевидец наезда, жена человека, от слова которого многое зависит. И не сомневался, что Тальвинский об этом знает – от Мороза. Казалось бы, выложи вовремя козырную карту. Припугни. И дело, глядишь, перевернется. Но нет! Молчит. И впрямь проглядывала в этом круглоголовом парнишке мощная, недоступная сиюминутной логике сила. – Думаю тебя отпустить, – без выражения произнес Тальвинский. – Как то есть? Ты о чем? – голос Воронкова просел.
– А вот так, гражданин Воронков. Откуда твои беды пошли, знаешь?
– Мудрено не догадаться. Когда на выборы заявился.
– Правильно соображаешь. Надеюсь, сообразил, что дальше меньше не будет?
– Итак мало не кажется. Недооценил я шайку Кравцовскую. Знал бы, умней был.
– В следующий раз будешь. Куда уехать есть?
– Что-то ты все загадками.
– Жизнь загадочна, – Тальвинский зло хохотнул. – Потому объясняю. Не все будут рады твоему освобождению. И чтоб не было сюрпризов, лучше бы исчезнуть. Теперь понял? Сейчас пройдешь к следователю. Напишешь какое-нибудь заявление о недоплате налогов или о еще какой-нибудь мелочевке.
– Это еще зачем?
– За что-то мы тебя ведь двое суток держали. Или хочешь сказать, что за тобой грехов нет?
– Как не быть? Но где гарантия, что я на себя напишу, а ты меня за это же?…
– Мое офицерское слово.
– Че-го?! – Воронков аж подскочил, готовясь зайтись в конвульсиях хохота. Но всмотрелся в потемневшее, сведенное в гримасу лицо и передумал:
– А впрочем, выбора не остается. Либо так, либо…
– Вот именно.
– А как же авария? Труп? – Нашли настоящего виновного. Мороз, кстати, и нашел. Так-то… Короче, чтоб через два часа пересек границу области. Не скажу, что очень тебе симпатизирую. Но и – за «болвана» в преферансе быть не желаю… Чего заулыбался?
– Вспомнил, что точно так же два года назад меня Мороз твой выпускал, – Воронков поднялся. Низенький, стремительно полнеющий, едва достающий Тальвинскому до плеча, он, не без труда дотянувшись, покровительственно приобнял его за шею. – Сколько я тебе должен, подполковник? Давай только без дураков и без балды. Выкладывай по полной программе. Чего-чего, а бабок наскирдовал в достатке.
– Что-то меня сегодня целый день покупают! – Тальвинский, переменившись лицом, обхватил маленького предпринимателя за обвисшие бока, приподнял, будто прикидывая, переломить или швырнуть о дверь. Осторожненько поставил на место, демонстративно отодвинулся.
Всю эту рисковую процедуру Воронков, надо отдать ему должное, перенес стоически и даже, оторванный от пола, пребывал в этой неуютной позе с некоторым достоинством. Разве что слегка побледнев.
– Тогда извини, – он оправил сбившуюся рубаху. – Но если что, знай, я твой должник. Просто – знай!
На выходе из отдела Воронков столкнулся с Морозом.
– Виталий! – остановил он его. – Я в курсе. Второй раз, выходит, меня спасаешь. И, словом, – если хоть что-то! Ты мне только знак – и все дела порешаем. Понял, нет?
– Как не понять? – Мороз с милой улыбочкой отвел его в сторону. – А теперь послушай ты, перерожденец. И проникнесь. Если хоть где-то, хоть как-то, хоть малейшая зацепка появится, – порву, как тузик грелку! Понял, да? Пшел вон!
19.
События развивались стремительно. Уже на другой день следователя Препанова вызвали к руководству УВД.
– Хотят, наверное, прежде чем передать дело в прокуратуру, «почистить» его, – негодовал Чекин. – Чистильщики! И без того перепачкались по самое некуда. Эту сволочь Галкина не чистить надо. А напротив, прилюдно! .. – он смутился, как всегда в тех редких случаях, когда ловил себя на патетике. – Даже обвинение предъявить не дали.
– Остынь, Александрыч, – попытался успокоить его Тальвинский. – Что ты пылишь? Мы свое дело сделали. Невиновного выпустили. Между прочим, и по Хане твоему договорились. Хотя – видит Бог – в последний раз за него вступаюсь.
– Галкина бы побыстрей выгнать. В отделе прямо буза. Разговоры нехорошие. Ты, кстати, представление в кадры на его увольнение отправил?
– Пока нет, – суше, чем необходимо, ответил Андрей, с раздражением почувствовав на себе испытующий взгляд.
Чекин поднялся:
– Смотри, Андрей Иванович, затянем, как бы боком потом не вышло.
И накаркал-таки. Через два дня на отдел обрушилось новое ЧП.
С обеда Вадим Ханя забежал по обыкновению выпить кружечку-другую пивка. День был жаркий, да и нелегкий, – сегодня он пообещал Чекину закончить в суд сразу два уголовных дела. Когда вернулся в кабинет, то Препанов, как обычно, вовсю трудился. Напротив него, спиной к двери, неподвижно сидела сгорбившаяся женщина.
Отношения между следователями за это время потеплели. Ханя даже начал ловить себя на том, что испытывает к странноватому, но безобидному в сущности парнишке что-то вроде симпатии.
– Ну что, братан? – частенько спрашивал он теперь по утрам, требовательно заглядывая в лицо соседа. – Только честно: победим преступность? Без дураков – веришь?
– Верю! – убежденно отвечал Препанов, взволнованно поднимаясь. – И верю в вас, Вадим Викторович! Убежден, вы не безнадежны, и мы истинно подружимся. Может быть, даже семьями.
Растроганный Ханя отводил глаза: холостой Вадим любил дружить семьями.
… – Вот здесь распишитесь, пожалуйста, – благожелательный, как всегда, Препанов, с легким беспокойством глянув на вошедшего, вставил в закостеневшие женские пальцы авторучку, аккуратненько сжал их, чтоб не выронила, и потыкал в галочку на бланке.
Вадик поначалу не обратил на нее внимания – ничего интересного, да и голова вплюснута в плечи, будто к позвоночнику прикручена. Разве позволительно женщине так себя запускать? Но когда прошел к своему месту и с обычной неохотой придвинул машинку, скосился по привычке на втянутые щеки, остекленевшие глаза…Даже не вспомнил, нет. Догадался!
– Здравствуйте. Выписали, значит, из больницы? – он вскочил, с обычной бесцеремонностью игнорируя негодующий Препановский взгляд, склонился над женщиной, пытаясь найти в себе какие-то утешительные слова и теряясь, – та была далеко, недоступная для утешений, неспособная расслышать банальные сочувственные фразы.
– Ну, ничего, ничего, все пройдет, – пробормотал Вадим. – Хорошо хоть сама цела. Мы вас ненадолго побеспокоили. Бюрократические формальности: признать потерпевшей, опять же гражданский иск. Дочку, понятно, не вернешь. Но все-таки деньги. А потом следователь машину до дома найдет. Так, Препанов?
Он еще бросал ненужные слова, которые отскакивали от нее, как дождь от оцинкованной крыши, когда наметанный глаз, скользнувший по лежащему на столе постановлению, обострился.
Препанов попытался потянуть бланк к себе. Но Ханя, даже не обратив внимания на слабую попытку, выдернул его, поднес текст к глазам, недоуменно глянул на насупившегося следователя и прочитал:
« Обвиняется гражданка Незналова Лариса Геннадьевна, 1957 года рождения».
– Чего это?! – Вадим очумело мотнул головой, проклиная подействовавшее, очевидно, пиво, и продолжил чтение уже вслух, надеясь, что звуки собственного голоса приведут его в чувство:
– «В том, что она второго августа 1991 года, в двадцать два часа сорок минут, на шоссе, управляя велосипедом в темное время суток без осветительных огней и габаритов, не справилась с управлением, так что велосипед внезапно выехал на середину дороги, вследствие чего следовавший сзади на автомашине ВАЗ – 2103 гражданин Галкин Александр Игнатьевич совершил наезд. Технической возможности предотвратить наезд гр-н Галкин не имел».
На перекошенном лице Хани шатуном завращались желваки. Бледнеющий Препанов медленно, вдоль стены приподнялся:
– Выйдите пока, пожалуйста, – поспешно попросил он Незналову. Та послушно, без эмоций поднялась, повернулась и вышла из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– «В результате аварии погибла»… – Вадим продолжал пробегать глазами по тексту обвинения. – «Своими действиями Незналова Л.И. нарушила п.п. … Правил дорожного движения, то есть совершила преступление, предусмотренное частью второй статьи 211 УК РСФСР»… Это как это?
– Вадим Викторович! Я прошу вас взять себя в руки. Я тщательно разобрался. Встречался с автоэкспертами. Ситуация оказалась совсем не так проста, какой виделась поначалу.
У склонившегося над ним Хани заклацали зубы, и по телу Препанова пробежал предвкушающий озноб. Он попытался отодвинуться. Но влажная спина уперлась в стену.
– Послушайте меня, Вадим! – речь Препанова сделалалась горяча и сбивчива. – Вы недопонимаете. Наш сослуживец, наш товарищ по оружию попал в беду. Да, в беду! Надо понимать, что происшедшее – это чрезвычайная случайность. Мне, как и вам, близко горе матери. Это тяжелое, но вынужденное, необходимое решение. Если хотите знать до конца, как товарищ товарищу, – об этом попросило руководство управления. Есть такое понятие – корпоративная честь. Мне объяснили: существуют силы, стремящиеся использовать инцидент как повод для политических инсинуаций. На карте репутация органов внутренних дел. А мы с вами прежде всего офицеры.
– Стало быть, мать погибшего ребенка в тюрьму за инсинуацию?!.. – диковинное словцо вывело Вадима из ступорного состояния. – Ты! Интеллектуалист хренов!
– Мы живем в гуманном обществе! И суд никогда не посадит в такой ситуации мать. Мне твердо обещали – максимум будет условное наказание. А товарищ Галкин клятвенно заверил руководство, что, несмотря ни на что, лично изыщет тысячу рублей, чтобы возместить причиненный ущерб! .. Опомнитесь же! – тонко вскричал Препанов, больше надеясь привлечь внимание из коридора.
– Братья по оружию, говоришь! Поздние фламандцы, говоришь! Паскуда ты тощая. Да я … – Вадим оборвал хрип, тщетно пытаясь найти в богатом своем лексиконе подходящие к случаю слова.
– Шмась сотворю! – вырвалось откуда-то из самых темных его глубин, и сведенная в кулак рука с хрустом впечалась в распущенные, покрытые пузырьками губы лейтенанта Препанова.
Лишь через полминуты на крики прибежали и оттащили от сжавшегося в комочек Препанова яростно пинающего его ногами Ханю.
В тот же день заместитель начальника районного угро Мороз, выезжавший на место наезда, дал интервью местной молодежной газете, в котором публично обвинил в происшедшей аварии сотрудника органов внутренних дел Галкина, предложив общественности взять дальнейшее расследование по уголовному делу под свой контроль.
20.
Когда в дверь кабинета постучали, Тальвинский занимался нудной поденной работой – расписывал по службам поступившие заявления.
– Войдите. Взглянул и – окостенел, увидев перед собой одетого в парадную форму, выбритого и опрятного Чекина.
– Никак мир перевернулся, – с тяжелым чувством пошутил Андрей, сразу поняв причину Чекинского официоза и предвидя неприятный характер дальнейшего.
– Ты еще не одет?! – в свою очередь фраза Чекина была явно домашней заготовкой.
– На кадровую комиссию выехал замполит.
– А ты?!
– Мне там делать нечего… Да и тебе тоже. Разве тебя вызывали?
– Нет, конечно, – погрустневший Чекин присел на стул. – Но я без приглашения. Прорвусь. Заставлю выслушать. Я им скажу…
– Да что ты скажешь? Что ты можешь сказать, Александрыч? Что я могу сказать? Что Ханя отличный сотрудник и незаменимый следователь? Так нам в лицо загогочут: за ним с десяток взысканий. Согласно последнему «частнику» из суда – просто вор. А у Препанова и вовсе перелом ребра. Скажи спасибо, что только выгоняют. Так что не дергайся. На решение комиссии ты не повлияешь, а себе навредишь запросто, – тоже, знаешь, косятся.
– Сливаем, значит, Ханю? – Чекин прищурился.
– Никакой формальной зацепки, чтоб его спасти, у нас нет. Пойдет в народное хозяйство. Если не дурак, еще и раскрутится.
– То-то что формальной, – вцепился в неудачное словцо Чекин. – А ты неформально попробуй. О друге нашем все-таки речь. Хоть ты нас теперь за друзей не держишь.
– Остынь, Александрыч.
– Не за выговоры ведь его гонят. И даже не потому, что рыло набил. Главное – против их линии попер, – этого не прощают. Тяжко мне, Андрей. Двадцать лет в милиции, всякого повидал. А уж какие беззакония творили! У! Пальчики оближешь.
– Тем более нечего теперь из себя святошу корчить…
– Скверно это было. Но ведь при том – для дела старались. Впереди – цель!
– Больно много ты в нее верил.
– Я в слова не верил, Андрюша! Но знал – должно стать лучше! Может, не так, как мне вдалбливают. Но – лучше! Взял бандита или ворюгу – есть! Минус один! Простой счет. А то, что он потом, может, воспроизведется, – так я его опять посажу. А теперь и вовсе что-нибудь понимать перестал: за что бьют? Чего должен? Чего не должен? Вспомни хоть Лавейкинское дело: едва дотянулись до крупняка, а это и не ворье, оказывается, вовсе, а творцы новой экономики. А ведь как тянули, так и тянут чужое. Только раньше втихаря, а сейчас – прилюдно, в нахалку.
Вместо ответа, которого у него не было, Андрей принялся гонять по столу заветный коробок.
– Но ведь те же самые! – смотреть на волнующегося, без фирменного иронического прищура Чекина было непривычно и – зябко. – За два-три года и – наизнанку. И при этом безапелляционность и непогрешимость те же. Он тогда поучал. И теперь тоже. И тоже как будто от сердца. Не в том даже дело: верю – не верю. Сейчас мозги у всех подвинулись. Но ты либо верь, либо не верь. Закон по понятиям разбили: это для своих, это – для остальных. И что по сравнению с этим Ханины шалости? Поедем, Андрей. Скажем свое слово.
– Да? Хотел бы посмотреть, что ты скажешь? – Моего слова, может, и мало. А тебя не выслушать не могут.
– Александрыч, если не ошибаюсь, ты меня когда-то учил, что упертость – признак тупости. Усвой главное – Ханя дошел! Он за пределом. Вытащи его сейчас, через месяц заново «сгорит». Так что не рыпайся. Или – самого сожрут. А ты мне по-прежнему дорог как память.
– Значит, отказываешься?
– Я не камикадзе.
– Вижу, – Чекин поднялся.
– Опомнись, Аркадий!..
На пороге Чекин задержался. На лице его восстановилась прежняя ирония. – Будь здоров, служивый!
Дверь за ним закрылась. Андрей сделал движение догнать. Но остановился посреди кабинета.
– Ну, и!.. – он с размаху впечатал ладонью по стеклу, осколками разорвавшегося снаряда разметав пепельницу, карандашницу, подставку под календарь, – все, что перед тем было «канцелярским прибором для руководителя».
На шум с испуганным лицом вбежала Альбина. Увидев облизывающего кулак Тальвинского, метнулась к нему:
– Покажи! Ты ж всю руку разбил. Господи! Вот медведь. Подожди секунду, йод принесу.
– Постой! Поцелуй меня, – Андрей обхватил ее за талию, притянул.
– Осторожно! Войдут. – И черт бы с ним! – И это говоришь ты?! Полночи проповедовавший мне правила конспирации? Господи! Да что с тобой происходит, Андрюша?
В голосе ее Андрею почудилось что-то похожее на ту нежность, какой не знал он с того времени, как расстался с Валентиной.
– А знаешь что, друг мой Альбиночка? Чего тебе женихов на стороне искать? Выходи-ка ты за меня, – вырвалось у него.
Он не слишком удивился, когда через два часа позвонил начальник следственного управления Сутырин и, чуть смущаясь, сообщил, что Чекин учинил на кадровой комиссии скандал, а когда ему пригрозили понижением в должности, там же написал рапорт об увольнении.
– У вас есть кандидатура на его место, Андрей Иванович? – явно боясь неприятных вопросов, уточнил он.
– Кандидатуры есть, как не быть. Чекина такого у меня больше нет. И никогда не будет. И у вас тоже. – Поумерьте тон, подполковник! – осадил Сутырин. – Я, если хотите, был против. Но заседание вел генерал. Так что – без комментариев. И еще, Андрей, немного забегая вперед: Муслин на комиссии негативно доложил о положении в районе. Так что готовься сдавать дела новому начальнику отдела, – Сутырин отключился.
Все! Кончилась Чекинская эпоха. И даже не Чекинская. Просто – эпоха. Где действовали многолетние, устоявшиеся и понятные правила игры. Новое время требует новых подходов, – как выражается заклятый его друг полковник Муслин. И Аркадий Чекин, не пожелавший принять эти новые подходы, свой выбор сделал. Умный Чекин, безусловно, прав: вот-вот начнется передел мира, то есть игра без правил. Не честнее ли в самом деле подать вслед за Чекиным рапорт и поискать себя в другом измерении? Тем паче, что место под новым солнцем для него, Андрея Тальвинского, отныне «заказано». И что? Дослуживать, медленно спиваясь, заместителем начальника какого-нибудь райотделишки? И ради сомнительной этой перспективы ломать себя?
Андрей вышел в «предбанник», где слышались бодрые, перебивающие друг друга мужские голоса и поощряющий женский смех: наряду с неистребимым инспектором по разрешительной системе Альбину охмуряли еще два стажера из школы милиции.
Андрей остановился, обвел глазами смутившихся, притихших сотрудников.
– А вот что, Альбиночка, – раздумчиво произнес он. – Я беру отпуск. Так что бросай-ка всю эту бодягу и – поехали на турбазу.
Ошалелые мужские лица, раскрывшийся непроизвольно пухлый ротик Альбины. Как сказал бы Виталий Мороз, – картина Репина «Не ждали».
21.
Август девяносто первого выдался знойным. Еще недавно гнилостный воздух прокалился, и областные дома отдыха и турбазы наполнились отдыхающими. Мороз, которого Андрей уломал поехать вместе с ним, с трудом, несмотря на многочисленных «дружбанов», сумел выбить четыре путевки.
Впрочем, четыре могло оказаться и много. Виталий, все еще не в силах забыть Марину Садовую, решился, воспользовавшись поводом, пригласить ее. Но та, занятая сборами к отъезду, – через две недели с мужем они отбывали в новый гарнизон, – от поездки, хоть и с видимым сожалением, отказалась. Зато лихо впиндюрила вместо себя завизжавшую от восторга Марюську. Растерявшийся от неслыханной наглости Мороз даже не отбивался: с ехидной девчушкой у него установились вполне приятельские отношения. Да и путевка все одно пропадала.
– Увы! Четырехместный номер на всех, – выйдя из турбазовской регистратуры, расстроил остальных Мороз. Он с томлением проводил глазами прошуршавшую мимо шортиками складненькую отдыхающую. Предвкушающе подмигнул фыркнувшей Альбине. – Ништяк! Впереди две недели. Ни одна не уйдет.
Не в правилах Виталия Мороза было откладывать выполнение принятых обязательств. Потому каждое утро натягивал он длинные, под колени шорты с лэйблом «Ну, погоди!», извлекал из соседней постели Марюську. И, оставив в номере истомившихся жениха и невесту, шествовал к «мясным рядам» – протянувшемуся вдоль ленивой Волги песчаному пляжу.
Здесь оглядывался с видимой скукой. Но под нарочитой сонливостью пресытившегося отдыхающего скрывался азарт «вставшего на след» охотника.
– Вон та ничего, слева, грудастая, – подсказывала Марюська, гордая новой должностью, – Мороз назначил ее замом по розыску. – Старовата, правда: лет за двадцать точно!
– Что хочет женщина, то хочет бог, – за эти несколько дней Виталий привык доверять вкусу маленькой разбойницы. Тяжко вздыхая, подходил к намеченному объекту.
– Девушка! – привлекая внимание, он опускался подле на песок, грустно всматривался в ожившее лицо. – Имею до вас огромную человеческую просьбу. Эта девочка, эта кроха – моя сестричка…Ты присаживайся, Марюся… Стыдно признаться, но нас оставила наша мама. Мне-то ничего. А ребенку так нужна материнская ласка.
Раздавался жалобный детский всхлип – ударная реплика Марюськи.
– Чем же я могу?
– Станьте нашей мамой. Дня на два, не больше, – и голубые Виталины глаза требовательно устремлялись в самые глубины сострадательного женского сердца.
Нельзя однозначно утверждать, какой из аргументов срабатывал: брошенная бесчувственной матерью малютка или мускулистое тело ее старшего брата. Но только через пару минут маленькая разбойница убегала к воде, где атаманшу с нетерпением поджидали приятеля лет по тринадцать – четырнадцать, а Мороз, задумчиво перебирая в руке подрагивающие женские пальчики, повествовал грустную историю своей несложившейся семейной жизни.
Ближе к обеду происходила смена пажеского караула: догляд за не вылезающей из воды Марюськой переходил к Андрею и Альбине. Мороз же с новой знакомой занимал оставленный ими плацдарм.
– Тетя Аля! А мы с Виташкой еще одну бабу сняли, – отчитывалась каждый вечер Марюська.
– Шалопай ты все-таки, Виталий, – сокрушалась Альбина. – Обманывать девушек. Да еще на самом святом.
– Положим, обмануть можно лишь тех, кто хочет обмануться, – безмятежно отбивался утомленный Мороз. – И потом на самом деле я выполняю важнейшую геополитическую задачу.
– Какую?! – иногда Морозу удавалось поразить даже впавшего в апатию Тальвинского. – Геополитика-то тут причем?
– Оченно даже причем. В стране демографический кризис: катастрофически падает рождаемость. А я пробуждаю в женщинах самое ценное – материнские инстинкты.
– Что называется, весельчак, – прокомментировала Альбина из любимого Марк Твена.
Отдых на турбазах достаточно размерен. Пляж. Игры. Столовая. После ужина всей компанией шли они «на доски» – полуразваленную танцверанду. Там, впрочем, обстановка часто оказывалась не столь безмятежной. То и дело появлялись группки из соседнего поселка, – как правило, на приличном подпитии. Как-то раз на мотоциклах подтянулась ватага аж человек десять – пятнадцать. Вид их был агрессивен, сверх обыкновенного.
Один из приехавших, крупный патлатый парень, заприметив отошедшую от Андрея Альбину, без приглашения крепко ухватил ее за руку и поволок на танцплощадку. Когда же та, возмущенная, попыталась упереться, попросту и без затей « выписал» ей увесистую затрещину. Находившиеся поблизости мужчины индифферентно отвели глаза. Но женщины подняли крик, привлекший всеобщее внимание. И, прежде всего, – подбежавшего Тальвинского, который, не тратя времени на объяснения, будто кием по шару, врезал по ухмыляющейся физиономии. Тут же – только того и ожидали – Андрея окружили шесть человек, принявшихся с сопением и выкриками избивать его. Рослый и сильный, Тальвинский отбивался как мог, пытаясь вырваться из кольца и, главное, не свалиться от сыпавшихся со всех сторон беспорядочных ударов. Он уже слабел, когда круг внезапно разорвался, и прямо перед собой он увидел перекошенную от ярости Виташину физиономию. Что-то определив, Мороз успокоился и отодвинул Тальвинского спиной.
– Объяви, что мы из милиции, – прохрипел Андрей, с тревогой увидевший, что из глубины бора к площадке бегут еще несколько парней в кожанках.
– Много чести, – огрызнулся Мороз. Плотоядно потер руки:
– Ну что, голуби мира, вижу, желаете поворковать?
Раскиданные первым его натиском, незванные гости опомнились и, подбадривая друг друга, бросились вперед. Обойдя Мороза, встал рядом слегка отдышавшийся Андрей. Жестокая драка вспыхнула заново.
Андрей старался как мог. Но, если бы не Виталий, долго бы он не выдержал. Грозный и недостижимый для противника, тот успевал всюду: уклонялся, наносил удары и – не забывал страховать слабеюшего друга. При этом лицо переливающегося ртутью Мороза было столь полно яростным восторгом, что Андрею, хоть и некстати, припомнилась строка об упоении в бою. И в какой раз подумалось: « Не в свой век угораздило родиться лихого гусара». Выкрик Виталия вернул его в чувство:
– Спиной к стене и – ни шагу!.. Прими левого, остальные мои!
То ли от опьянения, то ли от сознания своего численного превосходства, но нападавшие не отступались, хоть число их катастрофически сокращалось. Стремясь сломить противника психологически, Мороз, оставив на минутку Андрея, метнулся в гущу добивать самого крепкого и настырного из всех, – золотое правило любого боя: вырубить лидера. Оставшемуся без поддержки Тальвинскому стало совсем тяжело. Уже и тело не успевало реагировать. И руки – не били, а отталкивали. Он медленно погружался в пелену, когда откуда-то сбоку, издалека, расслышал отчаянный вопль Виталия: «Анри, н-о-ож!».
В последнем усилии вскинул он голову и увидел, как всего-то в метре ме-едленно, казалось, наползает направленная прямо в кадык заточка – в руке патлатого. Не оставалось ни времени, ни сил уклониться. Он лишь успел представить себя лежащим посреди грязного помоста с продырявленным горлом и – почему-то милицейскую сводку с постыдным сообщением о смерти подполковника милиции в пьяной драке, ленивые пересуды приятелей.
Мелькнувшая тень, сильный толчок, грохот помоста. Андрей тряхнул головой, – он был жив. А метрах в двух на полу в обнимку с неподвижным патлатым подергивался странно неловкий, с подвернутой ногой Мороз. С криком отчаяния к нему неслась вырвавшаяся от Альбины Марюська. Вопили женщины, разбегались разом отрезвевшие поселковые. Но не все. Пятеро из них или лежали, или ползали по помосту, – Мороз потрудился на славу.
Откуда-то возникли мужчины. Захлопотали. Побежали к телефону.
Опустошенный, задыхающийся Андрей опустился, где стоял, – на оркестровой площадке, глазами выискивая Мороза.
– Андрюшенька, что?! – его принялась трясти подбежавшая Альбина. Проследила за направлением взгляда. – Все хорошо, успокойся! Жив! Нашелся врач. Удар скользящий. Просто сильно ударился головой. Сейчас перебинтуют и перенесем в номер.
Морозу и впрямь повезло – прыжок оказался столь резок, что нож лишь скользнул по ребрам. И теперь, затянутый в бинты, он с удовольствием принимал соболезнования от хорошеньких женщин и поглаживал головку Марюси. Не в силах успокоиться, та подрагивала, устроившись подле.
Через полтора часа приехала опергруппа Пригородного райотдела во главе с замначальника, приятелем Тальвинского.
– Кучно отстрелялись, – оценил тот, пока подручные собирали необходимые объяснения. – Этого, с заточкой, в реанимацию увезли, остальных с переломами. Между прочим, все как один – под наркотой.
– Слышал я о тебе, – с усмешкой, за которой плохо скрывалось восхищение, подошел он к Морозу. – Вижу – не преувеличивали. Одного не пойму: как это ты при твоей реакции позволил этому ошпаренному ножичком себя достать?
– Рук не хватило, – скромно признал Мороз.
И тогда Тальвинский окончательно понял механику происшедшего: не имея времени отвести от него удар, Мороз просто в полете подставил грудь.
Боясь, что другие увидят навернувшиеся слезы, он вышел на воздух.
В звездном, бархатом нависшем над Волгой небе почудилась ему скрытая угроза. Нервы стали ни к черту.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.