Текст книги "Милицейская сага"

4.

Едва выйдя из кабинета, Мороз нос к носу столкнулся с Вадимом Ханей. Постаревшим, попритухшим, но с той же беззаботной лукавостью на физиономии. Не виделись они пять лет – со дня Ханиного увольнения из милиции.

– Вадька! Ты что – восстановился?

– Поднимай выше! Перед тобой адвокат с трехлетним стажем, – Ханя горделиво выпятил грудь. – Поначалу, когда меня из ментовки выперли, сильно расстраивался. Бумаги какие-то писал на восстановление. Слава Богу, не пошли навстречу. Теперь очень даже доволен. На меня, знаешь, какой спрос? У! Только успевай вертеться. Зато и сам при «бабках», и следопутам жить даю.

– То есть?

– А как же!. Следователь, он же, если не совсем ошпаренный, от обвиняемого «на лапу» напрямую никогда не возьмет. А тут адвокат. Старый дружбан, который не сдаст. А хитрушек, чтоб «бабки» «срубить», сам знаешь, полно. Из-под ареста там освободить, статью поменять, наказание снизить. Всё, как говорится, в наших руках. Обвиняемый меня, само собой, благодарит. А я уж завсегда с кем надо поделюсь. «Подлянки» никому не бросаю. В нашем деле все должно быть по-честному, на доверии.

– Другими словами, зубами за подзащитного глотку не рвешь.

– Опять смотря кто! Если человек при серьезных «бабках», можно и расстараться. Но и тут мы со следаком, случись чего, одну мазу держать будем. И на судью, если надо, выйдем. Все ж в обойме! Каждый на своем месте.

– А вместе – единая правовая система, – грустно констатировал Мороз. – Что о Чекине знаешь?

– Плох Чекин, – на подвижном Ханином лице обозначилось огорчение. – Пьет по-черному. Из дома выгнали. Пытались мы его к адвокатскому делу пристроить, но – не годен оказался. Не умеет договариваться. Совсем, совсем мужик ломается. Просто ума не приложу, что и делать.. – Вадим Викторович! – закричал выглянувший в коридор помощник дежурного. – Начальник следствия разыскивает. Не могут без вас начать.

– О! Всем Ханя нужен. Извини, опаздываю. Очень у меня сегодня вкусная двести первая.[12]12
  Статья 201 уголовно-процессуального кодекса – ознакомление обвиняемого с материалами дела перед их направлением в суд


[Закрыть]. Держи визитку и не теряйся. Если срочно понадобится адвокат, имей в виду – я тебя «забил».

Вадим Ханя многозначительно потёр пальцы – он снова был в полном порядке.

Мороз же направился к выходу.

– Виталий! – внезапно окликнули его.

Из глубины коридора к нему шагнули те самые подруги потерпевшей.

Теперь, длинноногие, в коротеньких юбочках под распахнутыми приталенными пальто, с распущенными волосами вокруг свежих лиц, они стояли перед ним одинаково стройненькие и изящные, будто чайные ложечки.

– Чего так официально? Зовите меня запросто и без затей – Виталий Николаевич, – прикидывая, кто из двоих мог его окликнуть, Мороз всмотрелся в дерзкие глаза влепившей лихую пощечину брюнетки. Заметно волнуясь под его взглядом, она торопливо сдула наплывший на глаз локон. Как когда-то ее мать. Ну, конечно!

– Марюська! Чтоб я сдох, Марюська!

– Узнал! – гордясь перед подругой, она небрежно протянула ладошку.

– Но с трудом! – Мороз в демонстративном восхищении крутнул ее вокруг оси.

– Что? Изменилась? – подначила раскрасневшаяся девушка.

– Не то слово, – «подружка с ее безукоризненными чертами лица и припухлым ротиком все-таки поинтересней», – вскользь подметил он. – Так это вашу, стало быть, подужку?…Как же вы, девочки, дошли до жизни такой?

– Говорила я этим дурам, нечего в глухомань ехать, – помрачнела Марюська. – Жизнь понаблюдать захотелось. Вот и получили полной мерой… Кстати, это Оля!

– Да уж, хлебнули сельской экзотики. На всю оставшуюся жизнь, – глубоко, объемистой грудью вздохнула Оля, бросив на Мороза быстрый взгляд.

«Положительно – получше будет».

– Ты нас не подвезешь к центру? А то сюда-то приволокли. А отсюда за так никто не хочет.

– Конечно, таких-то красавиц, – приобняв обеих за тоненькие – наверняка по шестьдесят – талии, Виталий шагнул на мороз. Ощутил, что обе – каждая со своей стороны – охотно к нему прижались.

Кажется, намечалось очередное приключение.

– И как она теперь жить, бедная, будет? – Оленька озабоченно потрясла головой, окутав ее заклубившимися мягкими светлыми волосами. – У нее ведь жених. Узнает – бросит. Такой идиот!

– Бросит – значит, доброго слова не стоит, – маленький Марюськин ротик зло искривился. – Сколько ей говорили, расслабься, живи сегодняшним днем. Так нет, все для него себя берегла. Вот и доохранялась.

Оленька расстроенно провела пальчиком по глазу, проверяя, не потекла ли краска.

– Знаешь, она нам рассказывала, как все было, – поделилась Марюся. – Она сперва долго сопротивлялась. Пока сил хватало. А когда уже всё, лежала и звезды считала. Много-много звезд!..Там и впрямь люди какие-то проходили. Еще до того. Она им кричать стала. Так они, сволочи, быстрей на другую сторону…

– Все быдло, – убежденно объявила она. – Его счастье, паскуды, что он на Таньку, а не на меня попал.

– И что бы было? – отогревая застывшие замки на дверцах машины, заинтересовался Мороз.

– Целым бы не ушел. В крайнем случае сделала бы вид, что хочу взять минет. Да и – откусила!

Мороз, раскрывая перед ними дверцы, захохотал было, но, скосившись на упрямый, иссеченный морщинками лобик Марюськи, осекся: девочка не шутила.

– Сударыня, вы случаем не мужененавистница? – слабосильный аккмулятор кое-как «схватил», и машина двинулась к шоссе.

– Еще чего? По обоюдному согласию всегда пожалуйста, – повернувшись в полоборота к устроившейся на заднем сидении Оленьке, Марюська подмигнула, вызвав понимающий мелодичный смех.

– Ладно, рассказывай: откуда свалилась? – оборвал Мороз: пошлости в женщинах не терпел. – Что ты? Где? Вообще – как? – Вообще – всегда! – Марюська вытянула длинные ноги, потянулась. – В этом году поступила на филфак. Бабушка умерла. Квартиру забрали. Так что живу в общаге. Вот вместе с девчонками. Старею – скоро восемнадцать стукнет.

– А… родители?

Марюська хмыкнула:

– Маманька как в девяносто первом укатила с папашей, так до сих пор по гарнизонам с ним мотаются. Он все еще майорствует, тупица. А она рога ему на всех полигонах нанизывает. Но зато и не бросает. Такой вот вариант женской верности. Так что живут – не разлей вода.

Она цедила злые, полные презрения слова, а сама не сводила испытующего взгляда с Мороза. Он и сам вслушивался в себя, ощущая странное сочетание звенящей пустоты и облегчения. Все эти годы он избегал упоминаний о Садовой, боясь разбередить то, что едва зарубцевалось. И вот теперь услышал и – ничего! Оказывается – боль умерла.

Дорога полетела весело. Мороз едва отбивался от сальных Марюськиных подколов – по несколько нарочитой развязности он определил, что девочка прошла не через одни руки; сам он травил бесконечные анкдоты, то и дело исподволь поглядывал в зеркало заднего вида, где неизменно встречал ответный взгляд Оленьки.

Наконец, оживление само собой спало: заметив переглядывания, Марюська примолкла и отвернулась к окну.

Да и Мороз впился глазами в лобовое стекло: затертые «дворники» не справлялись с обильными хлопьями снега, что сыпал на грязную мостовую и, едва коснувшись ее, таял, присоединяясь к мутным соляным потокам воды вдоль бордюров. Машина устало затрусила по трамвайным путям – они въезжали в центральную часть города.

– Может, перекусим вместе? – предложил опасающийся потерять Оленьку Мороз. Впереди возникла подзабытая, но дорогая ему вывеска – «Шашлычная «У Зиночки».

– Не знаю. Как Оля, – хмуро протянула Марюся.

– Я – за, – зардевшись, согласилась та.

– И это примечательно. Кажется, образовывается консенсус. Нас ждут великие дела, – Мороз вывернул руль к крыльцу, едва удержав заскользившую на гололеде машину.

5.

Кафе, прежде шумное и сиявшее надраенной инкрустацией, оказалось пустынным и на удивление неопрятным – кажется, Зиночка переживал не лучшие времена. Лишь у барной стойки нахохлился одинокий облезлый опоек.

Они уселись за угловой столик под рогатой вешалкой, на которой развесили верхнюю одежду.

– Чего будете? – из-за барной стойки вразвалочку вышла женщина лет сорока с засаленным меню в руках.

– Шашлычки фирменные, само собой, – значительно улыбнулся Мороз, предлагая опознать в нем прежнего завсегдатая. – Шашлычки-то хоть стоящие?

– Нормальные, – официантка сделала росчерк в исписанном блокноте. – А «из выпить»?

– Выпить? Мне если только пивка. А девушки… Магомедов, кстати, у себя?

– Был у себя.

– Тогда…Девчат, вы пока определяйтесь, а я тут нырну на минутку к старому приятелю.

Тут он заметил, что безразличная перед тем официантка с застекленевшим лицом смотрит за его спину. Он перевел взгляд на стенное зеркало: в кафе входили двое крупных парней в кожаных меховых куртках, из тех, кого безошибочно называют качками. Обивая заснеженную обувь о ножки столов, они прошли в подсобное помещение, привычно отбросив барную стойку.

– Так я отлучусь, – Мороз поднялся.

– Вы б лучше попозже, – официантка механически опустилась на свободный стул. Но тот, кого она пыталась предупредить, окончания фразы не расслышал, – следом за визитёрами Мороз проскользнул в подсобку.

– Да я не отказываюсь, – услышал он напряженный Зиночкин голос. – Но говорю, – много! Выручки такой нет. Клиент бедный стал. А аренду, сам видишь, поднимают. Скажи Будяку – пусть снизит. Половину смогу. Больше – хоть продавай. Какая тогда вам польза?

– Ты чего здесь бакланишь? Отказываешься платить?

– Я не отказываюсь. Я заплачу. Но – много. Не вытягиваю. Поговори с Будяком!

– То есть ты хочешь, чтоб я из-за какой-то чурки самого Будяка беспокоил? Так я тебе скажу: это не его уровня проблема. Это наша с тобой проблема. И ты ее, хорек, решишь. Потому что иначе шалман свой ты не продашь! Сгорит он факелом, и – все дела! Привык за Добрыней отсиживаться. Но теперь все: кончился Добрыня и твоя лафа вместе с ним. Нам будешь отстегивать.

– Как хочешь, но без Будяка не решим, – безысходно повторил Зиночка.

– Почему же это не решим? Оченно даже и решим! А ну, кыш в стороны! – Мороз раздвинул плечиком встревоженных рэкетиров, втиснулся в кабинетик.

– Здравствуй! Здравствуй, Зиночка, – он приобнял обескураженного чеченца. – Остальным стоять выжидательно!

Судя по мгновенному затишью, начальника «убойного» отдела городские рэкетиры хорошо знали. И – не с лучшей стороны.

– Не надо, слушай, – тихо попросил Зиночка.

– Да все нормально, – с обаятельной улыбочкой Мороз повернулся к вымогателям. Определил старшего.

– Промышляем? – ласково поинтересовался он, поджимая его к стене.

– Слушай, Мороз, у тебя свой базар, у нас свой. Давай разбежимся и – все дела, – преодолевая нарастающий страх, предложил тот. – Дурашка! Что ж ты так дерзишь-то папе? Это у тебя, паскуды, базар, а я к делу государеву приставлен. И я тебе докажу, что живешь ты неправильно, – Мороз шлепнул ладонью по могучей, набычившейся холке. В лице его появилась такая нескончаемая нежность, что рэкетира перетряхнуло.

– Это люди работают! Вот он работает, – страстно зашептал Мороз. – Заводы работают, пока их до конца не растащут. А ты, гнида присосавшаяся! На что ты в этой жизни создан? Отвечать!!

– Виташа! Нэ надо! – Зиночка быстро обхватил его за левую руку и потянул назад, в отличие от рэкетиров, угадав, откуда будет нанесен первый удар.

– Прошу, дорогой, нэ надо здесь! – от волнения Зиночкин почти неуловимый акцент резко усилился.

Мороз недоумевающе всмотрелся в суетящегося Магомедова. Краем глаза заметил, что второй парень нервно теребит молнию куртки. Быстро шагнул к нему и с силой дернул молнию вниз, выдрав ее с мясом.

С той же блуждающей улыбочкой безошибочно обнаружил за поясом пистолет.

– Ой, а что это за железка такая изогнутая? – подивился он. – Какая симпатявая!.. Отставить переглядываться.

– У меня разрешение есть, – хмуро произнес парень, неприязненно разглядывая порванную куртку.

– Так что ж ты молчишь-то? – возмутился Мороз. – Это ж все меняет. Какой дурашка стеснительный. А ну, кажи живей.

Дождавшись кивка от напарника, парень вытянул из кармана втиснутое в свиную кожу удостоверение.

– Гляди-ка! Охранная фирма, – приятно удивился Мороз. – А мы с тобой, Зинуля, было решили, что рэкета какая-то уличная заявилась. Я-то грешным делом подумал, не пристрелить ли? А тут во как обернулось! Так как? Что охраняем, то имеем? А ну-ка поглядим, настоящее ли оно?

Неспешно, переводя откровенно подстрекающий взгляд с одного на другого, принялся раздирать картон на куски. Не дождавшись желаемой реакции, с силой долбанул отобранный пистолет о кирпичный стояк в углу, обрушив на цементный пол коробку со стеклянными банками.

– Оружие, между прочим, зарегистрированное. Твое счастье, что ты мент. А то за базар можно бы и ответить, – парень казался посмелее своего напарника.

– Так я ж не на работе, прелесть моя! – возликовал Виталий.

– Ладно, пошли, – оборвал слабую Морозовскую надежду отвести душу старший. – С ним без нас разберутся. А с тобой… за подставу ответишь.

Хмуро кивнув, он сделал движение к выходу. Но стремительный Мороз, оказывается, его уже перекрыл.

– Куда это вы собрались? – недопонял он. – Я так думаю, ваше место, ребята, в клетке. Рэкет, угроза работнику милиции… Полный, можно сказать, джентльменский набор… Пиши, Зина, заявление. Я сейчас наряд вызову и упакуем!

– Нэ надо наряд. Пусть идут.

– То есть? Да ты чего, Зин? Такой случай!

– Пусть идут, – угрюмо повторил маленький чеченец. – Не было никакого рэкета, и все тут. Показалось тебе. Друзья это мои. Пропусти!

Он отвел глаза от заухмылявшихся рэкетиров.

– Как скажешь, – Мороз разочарованно отступил. Пропустил первого. Но, когда мимо проходил старший, придержал его за локоть. – Ты все-таки передай Будяку: Зиночка – мой друг. И если еще хоть раз хоть одна ваша харя… Вижу, ты понял.

– Я, конечно, передам, – подтвердил тот. Быстро, втянув голову, шагнул к выходу и уже оттуда пробурчал. Так, чтобы расслышали остающиеся. – Но и тебе не сто лет отпущено. Родича твоего урыли. Найдутся и на тебя люди.

– Да я вас, сволочей, сам всех повычеркиваю! – Мороз сделал вид, что собирается броситься вдогонку. Но пугать было некого – оба визитера выскочили на улицу.

– Ну, и как это понять? – обратился к Магомедову разочарованный Мороз.

– Они теперь решат, что я тебя специально позвал, – безнадежно произнес тот.

– Да хрен бы с ними. Повязали бы сейчас на месте, кинули в обезьянник и – образцово-показательный процесс. Ни одна зараза после не сунулась бы.

– Что не сунутся? Эти не сунутся. Через других все сделают.

– Да встряхнись, Зинка, ты под защитой правоохранительных органов!

Но поникший Магомедов шутить был не склонен. – Тоже мне – защита! Ты что, один такой здесь? А РУОП, а налоговая, слушай? Один, да?!

– Причем тут?..

– Притом, что не будет мне теперь жизни… И что ты прямо не вовремя? И так трудно стало: чечен ведь я. Семья на мне. Выживут из города, куда? В беженцы? Или, может, – за автомат?!

– Очнись, Зинка! Что ты как не ты? Кто тебя выживет? О чем говоришь?

– Э, слушай! Вы б лучше, когда Добрыню сажали, думали. При нем хоть какие-то правила были. А эти!.. Жизни нет! Сестра из Грозного с семьей приехала. Пустил. Как не пустить? Теперь домой хожу, соседи глаза воротят. Террористск.., – он запутался среди заковыристых звуков, – говорят, гнездо. Как чего надо занять, идут. А все равно – гнездо! Мальчишка соседский. В доме моем, можно сказать, вырос. В спину чеченской мордой кричит. Потом среди ночи приезжают какие-то, приветы передают. Почему, говорят, не воюешь с неверными? Раз не воюешь, давай деньги на борьбу. Даю, куда денешься? Здесь прихожу – эти! Э! Ладно, поеду к Будяку. Может, еще договорюсь…Валька!

Из подсобки появилась спитая тетка в нечистом халате.

– Убери тут, слушай. Накрошили.

Он вышел в зал. Глянул на поджидавшую официантку, на притихших за дальним столиком девушек:

– Меня сегодня не будет. Столик обслужишь за счет заведения. Мои гости!

Обозначив кивок головой, быстрой походкой вышел.

Следом, натянув на голову ветхий «пирожок», потянулся от барной стойки и одинокий пьянчужка, все это время прислушивавшийся к разговору в подсобке.

«Да, – пробормотал он, выходя. – Любопытно! Очень любопытно. Кажется, появляются варианты». Если бы Мороз не задержался в подсобке, то, несомненно, узнал бы в благообразном выпивохе бывшего «саблезубого тигра сыска» Юрия Александровича Марешко.

– Это ты их, да?! – Маринка азартно кивнула на дверь, через которую перед тем вышли рэкетиры. – Знаешь, как вылетели? Я как раз Ольге рассказала, как ты тогда на турбазе…

Глаза обеих девушек были полны восторга.

– Что? – не дослышал Мороз. Что-то в нем вновь замкнуло. Что-то вот-вот…

В зал с совком в руке выбралась уборщица. Позвякивая собранным стеклом, на нетвердых ногах двинулась к урне.

– Не может быть! – Мороз вскочил, перепугав и подружек, и официантку. – Этого не…Вал?!.. Валентина Матвеевна, вы?!

– Узнал-таки, – огорченно пробормотала старуха.

Еще два года назад Валентина Матвеевна Каткова оставалась лучшим судебно-медицинским экспертом области. Скосила трагедия, о которой много говорили в городе. В 1994 году по наступлении восемнадцатилетия разом были призваны в армию ее сыновья-близняшки. Оба, едва пройдя учебку, оказались в Чечне. Мать даже успела получить от них одно бодрое письмо на двоих – повезло, попали служить в одну часть. И следом, через месяц, – два тела с одинаково перерезанными глотками.

Говорят, что Каткова «подвинулась» сразу. Но то, что она спилась за какой-то месяц, – это Мороз знал доподлинно.

И все-таки увидеть умнейшую, доброжелательную сорокатрехлетнюю Валентину Матвеевну в образе безобразно опустившейся старухи, – это в нем никак не сходилось.

– Но как же так! Вы – и?.. – Мороз поперхнулся.

– Бывает, – успокоительно произнесла меж тем та, что была прежде Катковой, возобновляя свое движение к урне.

– Но почему?! – выкрикнул Виталий. – До сих пор не пойму. Вы же мать. Могли не допустить! Простите, конечно, что по-живому. Но – пацанов на живодерню! Да к тому же Тальвинскому обратились бы. Уж для вас-то!

– Кто?! – отбросив совок, так что битое стекло задребезжало о плитку, она повернулась, и через старушечий облик блеснула горькая усмешка прежней Катковой.

– Не может быть. Этого не может быть! – окончательно перепугав девчонок, Мороз ухватил ее за плечи и с силой тряхнул, так, что клацнули зубы. – Чтоб Андрей вам в этом отказал, этого не может быть! Значит, вы не то сказали, не так объяснили. Ну же!

Требовательно вгляделся в слезящиеся мутные глаза.

– Значит, не так, – тихонько освободившись, согласилась старуха и, опустившись на пол, прямо руками принялась сгребать рассыпавшееся стекло в подставленный совок.

– Ну нет! – Виталий метнулся к стойке, на которой стоял телефон, торопясь, набрал номер:

– Ангелина Степановна! Это Мороз! Генерал на месте?.. Я понимаю, но… Да, очень срочно.

Восстанавливая дыхание, шумно отдышался.

– Слушаю, Виталий Николаевич, – послышался вальяжный бас Тальвинского.

– Андрей Иванович! Я приношу извинение, что отрываю…

– Давайте ближе к делу. У меня люди.

– Да, конечно. Но – я встретил Каткову. Вы слышите? Валентину Матвеевну Каткову!

Тишина в трубке показалась глубокой и гулкой.

– Андрей Иванович! Она говорит…Она к вам по поводу детей…Чтоб не посылать…Не обращалась?

– Да, – после паузы подтвердил Тальвинский. – И я в тот же день связался с военкоматом. Мне обещали.

– Но – тогда почему? Разве вы с облвоенкомом?..

– Вопрос пришлось решать на другом уровне, – в голосе Тальвинского угадывалось раздраженное нетерпение.

– Но разве не надо было убедиться? Отследить? – не отступился Мороз.

И – нарвался.

– Вы что в самом деле, полагаете, у генерала других дел нет?! – взъярился Тальвинский. Тут же вернулся к сдержанно-неодобрительному тону. – Виталий Николаевич! У меня совещание. Так что давайте на эту тему в другой раз. Единственно – могу заверить, – с иронией, предназначенной для посторонних слушателей, произнес Тальвинский, – все, что тогда мог, я сделал. Надеюсь, меня слышно?

Мороз тихонько положил трубку, присел возле безучастно застывшей женщины, приблизил к себе окровавленную ладонь, поцеловал, слизнув языком стеклянную крошку.

– Простите. Может?.. – он показал на столик.

Но она, покачав головой, медленно, при общем молчании, все с тем же наполненным совком в руке скрылась в подсобке.

– Так что будете пить? – напомнила официантка.

– Водки! – прохрипел Мороз.

– Так. И сколько? – она поднесла карандаш к блокноту.

– Много! Очень, очень много!

6.

– Разрешите унести, Андрей Иванович? – Ангелина Степановна натренированно заскользила по кабинету, прибирая оставленные на столах бумаги с пометками. Возле задумавшегося у окна генерала приостановилась. Дождалась разрешающего кивка:

– Может, чаю?

– Водки хорошо бы. Шучу. Кофе. И покрепче.

– А чай бы лучше. Ведь и без того по десяти чашек в день.

– А вы считаете?

– Что я? У вас на лице весь счет, Андрей Иванович. Отдохнули бы!

– В могиле отдохнем.

– И шуточки, между прочим, плохие. Злую карму притягивают, – посетовала Ангелина Степановна. Но, уловив злое движение головой, деловым тоном закончила:

– У вас в двадцать один совещание с замами. Может, отменить?

– Ни в коем случае. Работаем по плану.

– И еще – в приемной Игорь Викторович Сутырин. Он в отпуске, но просит принять по личному вопросу. Я скажу тогда, чтоб завтра.

– Через пять минут пусть заходит. Андрей прикрыл глаза. А когда открыл, секретарши в кабинете не было, и из приемной доносился гул «уничтожителя бумаги».

Вновь вспомнился скверный разговор с Морозом. Оставалось только догадываться, где и как мог нарваться «блуждающий опер» на сошедшую с орбиты Каткову и что наговорила ему ополоумевшая от горя баба.

Тот, двухлетней давности случай и без того саднил застарелой заусеницей.

В не самое удобное время обратилась к нему тогда Валентина. Только разрешился конфликт между президентом и Верховным Советом ( надо же – «разрешился конфликт», – подивился обтекаемости собственных формулировок Тальвинский, припомнив почерневшие от танковых залпов стены). Обе стороны требовали от всех и от каждого изъявления жесткой поддерживающей позиции. Но, посчитав их равными друг другу, в смысле – равно удаленными, Андрей в те дни предпочел отлежаться в госпитале.

Нейтралитет не прошел: в начале чеченской компании в область нагрянула комиссия МВД. Копали основательно. Не смог отвести угрозу и Воронков: последовательно выступающий против гайдаровской линии, он тогда впал в немилость. Спасибо, выручила Панина. Через свой банковский мир вышла на правительство. Впрочем это было уже позже, когда ситуация и вовсе достигла точки кипения.

А в тот момент до той точки надо было еще дожить.

Да, не в то время и не в том месте попросила Каткова о помощи.

Обычно практичная, взвешенная, в этот раз, будто предчувствуя беду, ворвалась к нему в кабинет, преодолев сопротивление и растерявшегося адъютанта, и даже непроходимой Ангелины. И прямо при присутствующих только что не бухнулась в ноги, умоляя помочь.

И помог бы, конечно. Уж кому-кому. Но – нельзя было вот так при посторонних. И не все эти посторонние были своими. Плохо, конечно, и то, что облвоенком в то время играл за другую команду. А значит, обратиться к нему лично, не поставив себя в зависимость, было нельзя.

Сложные тогда вязались комбинации. Едва-едва разрулил.

И все-таки ведь не отказал. Пусть не напрямую, но поручил доверенному начальнику райотдела на своем уровне решить вопрос через призывной военкомат. И тот пообещал, причем – уверенно: не раз проворачивал. А через неделю прибежал потерянный: насчет Катковских пацанов райвоенкомат получил прямое указание от облвоенкома.

Все стало ясно: посторонние, которые были не своими, забросили на него сеть – на злоупотребление служебным положением. Еще бы! Начальник УВД, отмазывающий детишек любовницы от выполнения священного долга.

Это и была цена вопроса.

Но не объяснять же все это Морозу, патологически не способному понять, что существуют отношения более сложные, чем « ты за меня, я за тебя».

« Засиделся в пацанах. Вот тяну наверх, а будет ли еще толк?»

– Разрешите, Андрей Иванович?

Выдохнув, Тальвинский заставил себя упруго подняться из кресла.

– Прошу, прошу, Игорь Викторович! Не зря я тебя уговорил: санаторий явно пошел на пользу. Вид просто юношеский.

На самом деле за последние годы Сутырин не то чтобы постарел, но – как-то оплыл. И обычная прежде в нем живость теперь возврашалась лишь во время редких совместных посиделок, где Сутырин неизменно избирался тамадой.

– Во всяком случае отдохнул и – готов к новым свершениям. Испытанная старая гвардия бьет, что называется, копытом. Так что – жду указаний!

Понимая, о чем пойдет речь дальше, Тальвинский ограничился молчаливым приглашением занять гостевое кресло.

– Да, вот, – будто только припомнив, Сутырин извлек красочную открытку. – Прошу вас быть вместе с супругой.

С момента, как Тальвинский был утвержден начальником УВД, в общении со своим прежним шефом, а ныне – заместителем по следствию он взаимно перешел на «ты». И то, что теперь у Сутырина проскользнуло вдруг искательное «вы», утвердило Тальвинского в его догадке.

– Даже без приглашения бы прорвался, – пробасил он. – Юбилей старейшего работника – это мы отметим по высшему разряду.

При последней фразе Сутырин поежился.

– Может, есть что-то, что хотел бы в подарок? Давай без стеснений. Все равно деньги отпускать. Так лучше – с пользой.

– Да какой там подарок? Нет для нас, старых пахарей, лучшего подарка, чем право трудиться на благо родины, – произнес шутливо начальник областного следствия.

Тальвинский благожелательно промолчал. И Сутырин, поерзав, решился.

– Андрей Иванович, у меня в кадрах разговор был. Дали понять, что надо оформляться на пенсию. Якобы вы в курсе.

– Да, в самом деле. Сколько ж можно злоупотреблять вашей безотказностью? Пора и молодым на авансцену выходить.

– Кому?! Андрей Иванович, ты что, действительно Чугунова на мое место прочишь? Так ведь он никакой. Развалит управление за полгода. Давай иначе. Вместе подберем кандидатуру. Года три, даже – два, проработает у меня в замах. Натаскаю. А там и – сам рапорт подам с легким сердцем. Ну, куда мне в пятьдесят пять – цветы, что ль, на даче выращивать? Сил-то невпроворот. До сих пор дважды в неделю в теннис бегаю.

– Что говорить? В работоспособности ты нас всех еще умоешь. Но, сам знаешь, – мы на тебя итак срок службы продлевали. Второй раз в министерстве просто не поймут.

– Это я сам порешаю! Людишки свои пока не перевелись, – Сутырин приободрился. – Мне главное, чтоб ты был за. А, Андрюш? Все-таки, извини за напоминание, я тебя не раз вытаскивал. А то, что на совещаниях часто цепляемся, так – для пользы дела стараюсь!.. Так что?

Вопрос он задал иным, потухшим голосом, – молчание начальника УВД было ответом.

Тальвинский поднялся, заставляя тем подняться и просителя. Протянул руку:

– Извини. Через десять минут совешание… Я подумаю, что можно сделать.

Но хитреца Сутырина обтекаемой этой фразой не обманул. И руку тот пожать не спешил:

– Ну что ж, все понял: последовательно чистишь кадры. Подбираешь удобных людей. Только удобные люди, они хороши как кивалы. А вот с кем в работе останешься?

Коротко кивнув, повернулся и подпрыгивающей своей походкой направился к выходу.

И хоть жаль было Андрею старого полковника, но останавливать его не стал.