Текст книги "Москва-41"

Вес автомата системы Коровина – 3,52 кг; калибр – 7,62; патрон – ТТ (тот же, что для ППД и ППШ); ёмкость рожка – 35 патронов; длина ствола – 270 мм; прицельная дальность стрельбы – 200 м; темп стрельбы – 470 выстрелов в минуту. Стрелять из пистолета-пулемёта можно было только очередями, с открытого затвора. При невысоком темпе стрельбы расход патронов был небольшим, что немаловажно в бою.

Тульский рабочий полк был единственным подразделением, вооружённым этим редким автоматом периода Второй мировой войны.

11

Положение Гудериана действительно было незавидным. И тем не менее его передовые части продолжали наступать. Теперь уже в обход Тулы с юго-востока и востока в общем направлении на Дедилов, Сталиногорск, Венёв и Каширу. Гудериан и его солдаты грезили Москвой, хотя прекрасно понимали, что, возможно, зимовать придётся в подмосковных полях. Новое направление обещало прорыв советского фронта на менее защищённом участке и окружение 50-й и части войск 49-й армии в районе Тулы, Алексина, Серпухова. План был грандиозным, но и ему не суждено было сбыться.

Однако события развивались весьма драматично, и всё снова висело на волоске. 18 ноября ударная группировка 2-й танковой армии силами четырёх танковых, трёх мотопехотных, пяти пехотных дивизий и мотопехотного полка «Великая Германия» прорвала оборону 50-й армии и устремились на Дедилово и Сталиногорск.

Чтобы закрыть брешь у Сталиногорска, Ставка направила сюда резервную 239-ю стрелковую дивизию полковника Г. О. Мартиросяна[204]204
  Гайк Оганесович Мартиросян (1903–1978) – генерал-майор (1943). С 1941 года командовал 239-й стрелковой дивизией. Осенью 1942-го контужен под Ржевом. Затем начальник кафедры Военной академии им. М. В. Фрунзе (1943–1944), заместитель командующего 43-й армией (1944–1945), командир 90-го стрелкового корпуса (1945). Награждён 3 орденами Красного Знамени, 2 орденами Отечественной войны 1-й степени, орденами Ленина, Кутузова 2-й степени.


[Закрыть]. Свежая дивизия тут же была брошена в самое пекло. Вначале она смогла потеснить противника и несколько улучшить положение 50-й армии, но вскоре сама оказалась в окружении и вышла из боёв сильно потрёпанной. Понимая, что одной дивизией дела не решить, штаб Западного фронта создал Венёвский боевой участок в составе 413-й (генерал-майор А. Д. Терешков), 173-й (полковник А. В. Богданов), 129-й (полковник А. В. Гладков) стрелковых, 31-й кавалерийской (полковник Я. Н. Пивнев), а также 108-й танковой (полковник С. А. Иванов) дивизий, 11-й танковой бригады (полковник Поль Арман) и 125-го отдельного танкового батальона (капитан Шалимов).

Ещё 11 ноября управление Брянского фронта было расформировано. Войска переданы Юго-Западному и Западному фронтам. 50-я армия вошла в состав Западного фронта и отныне являлась его левым крылом. Командиром Венёвского боевого участка Г. К. Жуков назначил генерал-майора А. Д. Терешкова. Участок вёл бои с переменным успехом до конца дня 24 ноября: в этот день город Венёв пал, а боевой участок, как боевая единица, прекратил своё существование.

Двадцать четвёртого ноября 17-я немецкая танковая дивизия полковника Рудольфа-Эдуарда Лихта, не сумев взять город в лоб, обошла его с востока и создала угрозу окружения оборонявшихся здесь подразделений 50-й армии. Наши войска покинули город, обжитые позиции на его окраинах и отошли в северном направлении. Из дневника фон Бока: «22.11.41. Вчера танковая армия совершила прорыв в северо-восточном направлении между Сталиногорском и Тулой, а сегодня захватила Сталиногорск.

23.11.41. Острие наступления 2-й танковой армии достигло Венёва и начинает поворачиваться в восточном направлении. Противник отводит свои войска, противостоящие левому крылу танковой армии. Он также перешёл к обороне перед правым крылом 4-й армии.

Во второй половине дня приехал Гудериан и доложил, что не может выполнить поставленную перед ним задачу, хотя боевая ценность его танковых и пехотных дивизий резко упала. Если 2-й танковой армии и в самом деле удастся достичь Оки между Рязанью и Коломной, ей придётся “зависнуть” там на открытых позициях на неопределённое время… Гудериан должен продолжать наступление…

24.11.41. 2-я танковая армия, чьё правое крыло всё ещё связано боями в районе Ярцева, взяла Михайлов и прорвалась к Венёву через Осётр. Русские в качестве ответной меры продолжают подтягивать войска из Москвы.

25.11.41. Боевая группа Эбербаха из 2-й танковой армии совершила прорыв к югу от Каширы и встретила сопротивление танковых частей противника…

26.11.41. 2-я танковая армия докладывает о попытках прорыва со стороны противника, окружённого под Сталиногорском. Русские со всех сторон подтягивают войска для оказания противодействия группе Эбербаха, наступающей на Каширу.

27.11.41. “Черный” день для 2-й танковой армии! Поначалу противник начал оказывать мягкое давление на ее правый фланг. Потом он неожиданно нанес удар большой силы с севера через Каширу против передовых частей танковой группы Эбербаха. Одновременно русские стали наступать из района Серпухова в южном направлении через Оку. Ценой оставления своих танков и тяжелого вооружения окруженные в Сталиногорске русские части вырвались из “котла” в северо-восточном направлении. Атака ХХХХIII корпуса на левом крыле танковой армии имела лишь ограниченный успех. Вспомогательное наступление правого крыла 4-й армии через Оку было отозвано после достижения 4-й армией незначительного первоначального успеха. Вечером Гудериан, находившийся тогда на фронте, приказал своему начальнику штаба проинформировать меня, что, оказавшись перед лицом превосходящих сил противника и по причине недостатка горючего, танковая армия будет вынуждена отозвать операцию, если правое крыло 4-й армии не атакует через Оку “без промедления”. Кроме того, армия просила передать ей 296-ю дивизию с тем, чтобы по крайней мере нанести противнику поражение в районе Тулы. Я сказал Либенштейну, что о наступлении 4-й армии “без промедления” через Оку не может быть и речи и что, если я пошлю 296-ю дивизию, армии придется также высвободить свои части в Епифани и на юге от нее. В противном случае для операции в районе Тулы у танковой армии просто не хватит сил. Танковая армия, таким образом, должна вступить в сражение под Тулой при одновременной посылке сил прикрытия в восточном и северном направлениях. Приказ об отправке сил прикрытия в северо-восточном направлении вплоть до Оки и на север через Каширу аннулирован».

Итак, Гудериан в очередной раз упёрся в непреодолимую стену сопротивления 50-й армии, к этому времени усиленной за счёт переброшенных сюда с фронта 49-й армии кавалеристов генерала П. А. Белова и подразделений 112-й танковой дивизии полковника А. Л. Гетмана[205]205
  Андрей Лаврентьевич Гетман (1903–1987) – генерал армии (1964), Герой Советского Союза (1965). С марта 1941 года начальник штаба 30-го мехкорпуса, с сентября командовал 112-й танковой дивизией, затем 6-м (11-м гвардейским) танковым корпусом (1942–1944), заместитель командующего 1-й гвардейской танковой армией (1944–1945). Награждён 5 орденами Ленина, 6 орденами Красного Знамени, орденами Октябрьской Революции, Суворова 2-й степени, Богдана Хмельницкого 2-й степени, Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды.


[Закрыть]. В штабе группы армий «Центр», где к этому времени уже устали от постоянных требований командующего 2-й танковой армией дать очередное пополнение, шанцевый инструмент для солдат и тёплую одежду, решили свернуть наступательные действия в районе Серпухова, но при этом никаких резервов не давать Гудериану. А ведь и в районе Серпухова, и в районе Каширы генерал Жуков в эти дни действовал одними и теми же резервами: кавалеристами Белова и танками Гетмана. Бросал то на Малеево поле под Серпухов, то в район Каширы. Создавалось впечатление, что там и там действуют автономные ударные конно-механизированные группы. Очевидно, немцы этого не знали. В очередной раз их разведка проморгала манёвр Жукова. Вот что написал в своих мемуарах о событиях 26 и 27 ноября сам Гудериан: «Я находился в этот день в LIII армейском корпусе и решил отправиться 27 ноября в штаб XLVII танкового корпуса и 29-ю мотопехотную дивизию. Утром я прибыл в Епифань, где [командир XLVII танкового корпуса] генерал Лемельзен доложил мне, что ночью 29-я мотопехотная дивизия очутилась в критическом положении. Главные силы 239-й сибирской стрелковой дивизии, оставив свою артиллерию и автотранспорт, вырвались из окружения и ушли на восток. Растянутая линия окружения из частей 29-й мотопехотной дивизии не смогла сдержать прорвавшихся русских и понесла большие потери. Я направился в штаб дивизии и в 71-й пехотный полк, который пострадал больше всех. Сначала я считал, что причиной несчастья является плохое состояние разведки и охранения. Однако после того, как я на месте заслушал сообщения командира батальона и командиров рот, мне стало ясно, что войска верно выполняли свой долг и что причиной прорыва является превосходство сил противника».

Эти атаки ударных групп 2-й танковой армии отражал уже другой командующий 50-й армией. 22 ноября 1941 года, когда стало известно, что ударная группа полковника Эбербаха прорвалась к Сталиногорску, когда затрещал весь фронт южнее Тулы, командующий Западным фронтом отстранил от должности генерала А. Н. Ермакова и назначил командующим 50-й армией генерал-лейтенанта И. В. Болдина. 19 декабря отстранённый от командования генерал Ермаков был арестован и отдан под трибунал. 29 января 1942 года Военная коллегия Верховного суда СССР вынесла суровый приговор: 5 лет исправительно-трудовых лагерей, лишение звания и наград. В тот же день Президиум Верховного совета СССР помиловал Ермакова, освободив его от отбытия наказания и вернув звание и награды. Вскоре нашлась и подходящая должность: в июне 1942 года он был назначен заместителем командующего 20-й армией. В сентябре 1943 года он будет командовать этой армией, а 22 февраля 1944 года получит звание генерал-лейтенанта.

В 2007 году туляки подготовили и направили президенту Российской Федерации В. В. Путину прошение о пересмотре архивного уголовного дела в отношении генерал-майора А. Н. Ермакова. 1 августа 2007 года Президиум Верховного суда Российской Федерации дело рассмотрел, посмертно реабилитировал генерала, а само дело прекратил на основании п. 2 ч. 1 ст. 24 УПК РФ – «за отсутствием в деянии состава преступления».

Генерал Болдин в должность командующего вступил в довольно трудные дни: Гудериан непрерывно атаковал, медленно продвигаясь вперёд. 27 ноября под Алексином был атакован правый фланг армии. К 3 декабря противник вышел на шоссе Серпухов – Тула и перерезал коммуникации 50-й армии. Часть войск оказалась в полуокружении, часть – в полном окружении. На следующий день по приказу командарма 340-я стрелковая дивизия полковника С. С. Мартиросяна[206]206
  Саркис Согомонович Мартиросян (1900–1984) – генерал-лейтенант (1942), Герой Советского Союза (1945). С марта 1941 года начальник штаба 227-й стрелковой дивизии, с сентября командовал 340-й, затем 50-й (1943–1944) стрелковыми дивизиями, 73-м стрелковым корпусом (1944–1945). Награждён 4 орденами Ленина, 4 орденами Красного Знамени, 2 орденами Суворова 2-й степени, орденом Дружбы народов.


[Закрыть] и 112-я танковая дивизия полковника А. Л. Гетмана нанесла мощный деблокирующий удар во фланг 24-му моторизованному корпусу противника. Атака оказалась настолько неожиданной и сильной, что немцы остановились и начали перегруппировку.

Гудериан: «Перед лицом угрозы моим флангам и тылу и учитывая наступление неимоверно холодной погоды, в результате которой войска потеряли подвижность, я в ночь с 5 на 6 декабря впервые со времени начала этой войны решил прекратить это изолированное наступление и отвести далеко выдвинутые вперед части на линию: верхнее течение р. Дон, р. Шат, р. Упа, где и занять оборону. За все время войны я не принимал ни одного решения с таким трудом, как это. Такого же мнения придерживались мой начальник штаба Либенштейн и старший из командиров корпусов генерал фон Гейер, однако это мало способствовало улучшению моего настроения.

В ту же ночь я по телефону доложил о своем решении фельдмаршалу фон Боку. Его первым вопросом было: “Где, собственно, находится ваш командный пункт?” Он был уверен, что я нахожусь в Орле, далеко от района происходящих событий. Однако танковые генералы не делали таких ошибок. Я находился достаточно близко от района происходящих событий и от своих войск, чтобы иметь возможность правильно оценить обстановку и возможности моих солдат.

Положение было серьезным не только в полосе действий моей 2-й танковой армии. В ту же ночь с 5 на 6 декабря вынуждены были прекратить свое наступление также 4-я танковая армия Гёпнера и 3-я танковая армия Рейнгардта, вышедшая с севера к пункту, находившемуся в 35 км от Кремля, так как у них не было сил, необходимых для достижения великой цели, уже видневшейся перед ними. В районе Калинина, где действовала наша 9-я армия, русские даже перешли в наступление.

Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными».

Переброшенные из-под Серпухова танковая дивизия и кавалерийский корпус окончательно переломили ситуацию на этом участке фронта. Тула накапливала силы для предстоящего контрнаступления.

Из дневника Нины Михайловны Яковлевой: «10 ноября 1941 года. Утром выбили немцев из Рогожинского поселка и кирпичного завода. Ввели продовольственные карточки. Я ходила их получать. И вот тут имела дело с баррикадой, через которую никак не могла перелезть. Это было очень трудно. Я плакала от бессилия. Помочь было некому. Казармы были пусты. Все хозяйственные дела были на мне. В руках были деньги, карточки на продукты, уголь. Кое-как с рыданиями перебралась. Заработала чесотку.

25 декабря 1941 года. Была страшная бомбежка.

31 декабря 1941 года. Слушали по радио сообщение об освобождении Калуги. По талонам выдавали топливо: мешок угля и несколько поленьев».

Тула выстояла и уже налаживала жизнь тылового города. Сюда, в крупный узел железных и шоссейных дорог, поступали грузы для воюющей армии, чтобы потом, уже на автомобильном и гужевом транспорте растечься по армейским и дивизионным складам, – продовольствие, фураж, оружие, боеприпасы, обмундирование, снаряжение. Здесь формировались маршевые роты и батальоны для отправки под Калугу, Медынь, Сухиничи и Юхнов.

Тула продолжала сражаться, отдавая фронту всё, что могла отдать, – солдат, оружие, боеприпасы, продовольствие. В маршевых подразделениях, которые зачастую пешим маршем направлялись к фронту, шли бойцы и командиры и несли в своих сердцах дух воинов непокорённого города, города-крепости. За годы войны 250 туляков и жителей Тульской области стали Героями Советского Союза.

В 1976 году этот подвиг города-крепости был отмечен присвоением Туле звания Город-герой с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

Герой Соловьёвой переправы

Александр Ильич Лизюков, полковник, командир 1-й гвардейской мотострелковой дивизии и Северной группы войск обороны Москвы

Жизнь Александра Ильича Лизюкова сразу после его трагической гибели летом 1942 года в танковом бою под Воронежем стала распадаться на отдельные легенды. Они сразу же покрывались туманом недомолвок и домыслов, так что собрать мозаику воедино и восстановить истинную картину жизни и подвигов героя долгое время представлялось невозможным. Только когда были опубликованы штабные документы, донесения, а также свидетельства очевидцев, туман стал рассеиваться. Появились публикации, в основном под рубрикой «Забытый герой»…

1

Двадцать шестого марта 1900 года в день священномученика Александра в Гомеле в семье учителя Ильи Устиновича Лизюкова и его жены родился сын. Нарекли Александром. У будущего танкового командира РККА было два брата: старший – Евгений и младший – Пётр. Вскоре после рождения Петра умерла мать, а затем Илья Устинович получил место директора школы в селе Нисимковичи. Сыновья остались в Гомеле, жили в семье брата отца Афанасия Устиновича и его жены Варвары Терентьевны. Забегая вперёд, стоит упомянуть об одном любопытном и, скорее даже, трогательном факте из жизни семейства Лизюковых. В 1938 году, когда дяди Афанасия уже не было на свете, Александр Ильич для вдовствующей тёти Варвары в благодарность за материнскую заботу о нём и его братьях построил в Гомеле на улице Рабочей дом. Лизюковы в нём живут до сих пор.

Александр окончил шесть классов гимназии и вскоре – шёл 1919 год – добровольцем вступил в Красную армию. Вчерашнего гимназиста тут же направили на учёбу в Смоленск на артиллерийские командные курсы. Осенью 1919 года молодой краском получил своё первое назначение – в 58-ю стрелковую дивизию 12-й армии Юго-Западного фронта на должность командира огневого взвода артиллерийской батареи. Дивизия почти не выходила из боёв – то с добровольцами генерала А. И. Деникина, то с гайдамаками С. В. Петлюры.

Военная карьера с самого начала заметно пошла в гору. Летом 1920 года Лизюков возглавил маршевую батарею 7-й стрелковой дивизии, а два месяца спустя назначен начальником артиллерии бронепоезда «Коммунар». Не тогда ли он понял, что артиллерия на механической тяге куда мобильней и мощнее, чем на конной. Как бы там ни было, но через год Лизюков уже был курсантом Высшей автобронетанковой школы в Петрограде. После окончания курса обучения в сентябре 1923 года направлен в команду бронепоезда им. Л. Д. Троцкого на должность заместителя командира. Бронепоезд принадлежал 5-й армии и дислоцировался на Дальнем Востоке.

Дальний Восток, так сложилось, стал настоящей школой для командиров Красной армии. Школа эта была суровой, воспитывала жестоко, но основательно. Дальневосточники вскоре покажут себя в песках Монголии на Халхин-Голе, в карельских снегах во время Советско-финской войны и в полях Великой Отечественной. Командиры рот и батальонов станут командирами корпусов, командующими армиями, генералами, а комдивы и комкоры – маршалами. Г. К. Жуков, И. И. Федюнинский, И. С. Конев, Н. Э. Берзарин, И. П. Рослый…

Осенью 1924 года Лизюков поступил в Военную академию им. М. В. Фрунзе. Учился с лёгкостью и азартом. В это время, когда он окончательно определился в выборе своего дальнейшего пути и застегнул себя в армейскую гимнастёрку, его окликнуло давнее, ещё гимназическое влечение – литературное творчество. Вначале он, человек военный, пытался погасить его писание военно-технических статей для различных периодических изданий и брошюр, но творец в нём уже проснулся, и пошли стихи. Лизюкова пригласили в редколлегию журнала «Красные зори». С тех пор он начал довольно активно публиковать лучшее из своего литературного творчества. В то время на молодых поэтов оказывали сильное влияние Владимир Маяковский, Сергей Есенин и Демьян Бедный. Вот образчик творчества краскома Лизюкова:

 
Нашу родину рабочих
И отечество крестьян
Не задушит, не подточит
Ни буржуй, ни наглый пан!..
 

Думаю, читатель сам определит, чьё здесь влияние сильнее.

В это время Лизюков много читал, конспектировал прочитанное, много писал сам, сочинял. Старался не пропускать выступления известных поэтов, чьи имена тогда гремели и собирали большие залы: Маяковского, Есенина. Увлёкся театром: постановки Шекспира, Мольера, Чехова, Островского. Читал оригиналы пьес. Его восхищали острота диалогов и блеск монологов героев. Прекрасное знание театра, драматургии помогут ему выжить в «Крестах» после ареста и нелепого обвинения в намерении таранить Мавзолей с членами правительства во время парада.

В 1927 году он окончил академию и был приглашён на преподавательскую работу в Ленинград на бронетанковые курсы, которые когда-то заканчивал. Затем преподавал тактику в Военно-технической академии им. Ф. Э. Дзержинского на факультете моторизации и механизации. Два года руководил редакционно-издательской частью в техническом штабе начальника вооружений РККА. И только в 1933 году его просьба направить в войска была наконец удовлетворена – он получил 3-й отдельный танковый батальон, который дислоцировался под Наро-Фоминском Московской области и входил в состав 1-й механизированной бригады им. К. Б. Калиновского. Через год на базе батальона сформировал отдельный тяжёлый танковый полк.

В 1936 году Лизюкову присвоили звание полковника и назначили командиром 6-й отдельной тяжёлой танковой бригады им. С. М. Кирова, базировавшейся в Слуцке и входившей в Ленинградский военный округ. На вооружении бригады стояли танки Т-28 и Т-35.

Генерал-майор танковых войск В. А. Опарин вспоминал о своём сослуживце по бригаде им. С. М. Кирова: «Лизюков отдал много сил формированию бригады и подготовке кадров танкистов. Можно так выразиться: от его глаз и ушей ничто важное не ускользало… Очень серьёзно Лизюков занимался вождением. Он смело экспериментировал в этом деле, требовал водить танки на больших скоростях, преодолевать лесные зоны, овраги, гористые участки. И какие замечательные механики-водители были воспитаны в нашей части!»

Бригада стала образцовой. За успехи в боевой подготовке полковник А. И. Лизюков был награждён орденом Ленина – высшей наградой в СССР.

Аресты командиров и политработников, прошедшие в округах в 1937 году, «дело Тухачевского», скорый суд над участниками «военно-фашистского заговора» в Красной армии и расстрелы маршалов и командармов, казалось, не коснулись ни полковника Лизюкова, ни его товарищей.

2

В ноябре того же 1937 года, когда разговоры об июньском расстреле начали утихать, взяли бывшего начальника Автобронетанкового управления РККА, а в то время особоуполномоченного СНК СССР по связи И. А. Халепского. Он не выдержал допросов с пристрастием и подписал всё, что ему инкриминировали – участие в «военно-фашистском заговоре», – а по ходу разбирательства оговорил более ста человек из числа своих сослуживцев и подчинённых, в том числе и бывших. В тот чёрный список, который сотрудники НКВД тут же кинулись разрабатывать, попал и Лизюков.

То ли во время допросов Халепского, то ли уже Лизюкова, арестованного 8 февраля 1938 года, следователи придумали следующий сюжет: Лизюков «собирался совершить террористический акт в отношении наркома Ворошилова и других руководителей ВКП(б) и советского правительства путём наезда танка на Мавзолей во время одного из парадов».

Почти два года длилось следствие. Лизюкова держали в одиночной камере внутренней тюрьмы Управления государственной безопасности НКВД Ленинградской области, которую в народе именовали «Крестами». В то время камеры были забиты военными. В августе того же 37-го в грузовом автофургоне с надписью «Хлеб» сюда привезли снятого с поезда за несколько остановок до Ленинграда командира 5-го кавалерийского корпуса, дислоцированного в Пскове, комдива К. К. Рокоссовского. А из Дома предварительного заключения НКВД, прозванного «Большим домом», перевели поэта Николая Заболоцкого, автора поэмы «Торжество земледелия». На допросы их водили по одним и тем же коридорам. Возможно, и рёбра ломали в одной и той же пыточной камере.

Воспоминания о Лизюкове периода пребывания в «Крестах» оставил генерал-лейтенант, а в то время полковник И. С. Стрельбицкий, который в октябре 1941 года будет командовать Подольским артиллерийским училищем и выведет своих курсантов и офицеров-преподавателей на Ильинский рубеж Можайской линии обороны, чтобы остановить немецкие колонны, идущие по Варшавскому шоссе к Москве.

Они познакомились в холодном коридоре тюрьмы в ожидании допроса. «Меня поставили к стене лицом, – вспоминал генерал Стрельбицкий, – и велели не разговаривать. Я успел в соседе, стоявшем от меня в двух шагах, узнать одного из офицеров штаба округа, полковника. Вскоре я услышал шёпот:

– Что на воле, освобождают ли кого? Говорите тихо, не поворачивая головы, выжидайте время, когда надзиратель ходит.

Я не рассчитал голоса и был замечен надзирателем, тот подошёл и сильным ударом в затылок наказал меня, предупредив:

– Следующий раз будешь лишён передачи.

Несмотря на боль в голове, я улыбнулся и подумал: какая там передача, когда жена и понятия не имеет, что я переведён в “Кресты”.

Прошло два часа, никто меня не вызывает. Сосед <…> командир тяжёлой танковой бригады полковник Лизюков прошептал:

– Вот чудак, разве ты не понимаешь, что это специальный приём вынудить тебя быть сговорчивым. Ты постой с моё и тогда всё понимать будешь.

Тут только я обратил внимание на то, что он был в галошах. Он же мне сообщил, что стоит уже целую неделю, с перерывами по пять часов. Слышал я об этом, но представить себе не мог[207]207
  О том, что это был за приём ленинградских следователей и какое воздействие он имел на подследственных, описал в своих воспоминаниях «История моего заключения» Н. А. Заболоцкий: «Первые дни меня не били, стараясь разложить меня морально и измотать физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом – сутки за сутками. За стеной, в своём кабинете, временами слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог более переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали. <…> На четвёртые сутки, в результате нервного напряжения, я начал постепенно терять ясность рассудка. Помнится, я уже сам кричал на следователей и грозил им. Появились признаки галлюцинации: на стене и паркетном полу кабинета я видел непрерывное движение каких-то фигур. Вспоминается, как однажды я сидел перед целым синклитом следователей. Я уже нимало не боялся их и презирал их…»


[Закрыть].

Лизюков научился в совершенстве владеть своим голосом и говорил даже тогда, когда надзиратель был недалеко.

– Посмотри на мою голову и на руки, потом, потом. Это следователь меня избивал за издевательства над ним.

– Как так? – удивлённо спросил я его.

И он рассказал мне интересную историю: “Привели меня в ДПЗ[208]208
  Дом предварительного заключения – «Большой дом».


[Закрыть], а там, как в академии, всему просвещают и наставляют. Узнал я, что за вредительство может осудить Тройка и Особое Совещание, это исчадие дьявола, а вот за шпионаж обязательно попадёшь на суд Верховной военной коллегии Трибунала, и тогда судьям можно объяснить, что никакой ты не шпион. И вот, когда следователь до того доконал меня, что уже никаких сил не было дальше терпеть, я и сказал ему: ‘Ладно, вижу, что мне всё равно крышка, буду сдаваться. Отпустите меня на неделю в камеру, и я надумаю, какую вину на себя и брать: то ли шпионаж, то ли вредительство, то ли антисоветскую агитацию’.

Что тут со следователем было! Он чуть не целует меня. Заказал четыре ужина, папирос и говорит: ‘Я всегда знал, что ты подходящий дядя, и зря ты сомневался. У меня все подследственные брали на себя вину и не морочили головы, всё подписывали. Которые соглашались, получили по десятке. Вот тебе честное слово коммуниста! У меня-то всего расстрелянных не больше двадцати, и то сами виноваты. Только ты, голубчик, сам разработай, как полагается. Ты же академии кончал и напиши, чтобы красиво было и начальство было довольно. Вас же там всему обучали’.

Следователь на редкость туповатый попался. И вот я разработал, что завербовали меня в шпионскую организацию английские и французские шпионы, а фамилии-то дал им из старинных пьес. Пока дело передавалось в Военную коллегию Верховного суда, прошло больше месяца. Получил я две передачи, разрешили сделать закупку в магазине за мои деньги”.

Дальше не дали нам договорить, и окончание я узнал спустя несколько месяцев. Лизюков на суде отказался от своих показаний, объяснив, что его вынудили недозволенными методами признать себя виновным. И тут-то, к ужасу Лизюкова, два члена Военной коллегии прервали его, заявив, что это враждебный приём, и поэтому заявление Лизюкова в расчёт не принимать, а ему вынести высшую меру наказания. Лизюков не растерялся и закричал: “Прочтите фамилии! Ведь все, кто меня завербовал, – это же действующие лица из таких-то и таких произведений”. Что тут было! Трудно представить. И его [дело] направили на доследование.

Однако дорого это обошлось и Лизюкову, он недосчитался двух рёбер, и, когда я с ним встретился уже в дни Великой Отечественной войны, то он жаловался на ноги, и очень, и говорил об этом как о последствиях. Там же он рассказал мне о встрече, при выходе из окружения, со своим бывшим следователем. Тот оказался жалким трусом, изорвавшим свой партийный билет и бежавшим без оглядки на восток».

Что тут скажешь… Следователи НКВД, какими бы они преданными ни были делу партии в мирное время, оказались неспособными к защите Родины. Хотя отряды НКВД и целые части храбро дрались в дни немецкого «Тайфуна» и затем, в период контрнаступления наших фронтов. Но там, в тех отрядах и частях, к счастью, были другие люди – воины, а не тюремщики.

В декабре 1939 года на очередном заседании трибунал счёл обвинения следователей НКВД в отношении А. И. Лизюкова безосновательными и полностью оправдал его.

3

Звание и награды были возвращены. В 1940 году его назначили преподавателем Военной академии механизации и моторизации РККА им. И. В. Сталина. Но Лизюков снова затосковал по работе в войсках, и вскоре добился назначения в 36-ю танковую дивизию 17-го механизированного корпуса на должность заместителя командира по строевой части.

Война застала полковника Лизюкова в пути. Накануне он был срочно вызван в Москву, на новое место службы. 21 июня нарком обороны СССР подписал приказ о назначении его на должность начальника 1-го отдела автобронетанкового управления Западного Особого военного округа. В штабах не хватало образованных, энергичных и инициативных офицеров, способных мыслить и работать на перспективу. И особенно это касалось танковых и механизированных войск. По инициативе нового начальника Генерального штаба Г. К. Жукова полным ходом шло формирование мехкорпусов. Только что отгремела Зимняя война с Финляндией. В результате походов Красной армии в Западную Белоруссию и Северную Буковину границы СССР отодвинулись на запад. Именно там расквартировывались дивизии и полки новых корпусов.

Вокзалы и эшелоны, в особенности те, которые шли на запад, в те дни были переполнены: офицеры-отпускники срочно отзывались и направлялись в свои части. Из воспоминаний вдовы Лизюкова Анастасии Кузьминичны: «Приехав в Москву, он в этот же день возвращается обратно в свою часть, но до неё не доезжает, ибо там уже были немцы. Тут же, по дороге, он собрал народ, ехавший кто в отпуск, кто из отпуска. Это хорошо описывает Константин Симонов в своей статье “Июнь, декабрь”, как Лизюков организовал отряд, из кого, откуда он взялся, как он стал командиром, появилось оружие и как будто под его командованием находится регулярная армия, которой он командует, по крайней мере, не менее трёх лет, а не разношёрстная публика, а ведь здесь были шофёры, юристы, инженеры и т. п. и получилась – кадровая армия».

С отцом на войну – 24 июня Лизюков был назначен заместителем командира 17-го мехкорпуса – увязался шестнадцатилетний сын Юрий. Он вспоминал: «Все военные должны были вернуться в свои части. Стали решать семейным советом, что делать дальше с нами, и решили, что я и мать поедем в Ленинград, к матери моей мамы. Но я категорически отказался от этой мысли и просил отца взять меня с собой на фронт – так, как он делал всегда: брал меня на все учения и маневры. В семье наступила пауза, и здесь вмешалась моя мать. Она сказала отцу: “Попробуй поговорить в Наркомате обороны, чтобы его всё-таки разрешили взять с тобой, а то уже в Финскую убегал, так здесь уже наверняка сбежит!” И отцу разрешили взять меня с собой». Юрий Лизюков впоследствии окончит Саратовское танковое училище и уже летом 1942 года лейтенантом продолжит службу в 5-й танковой армии.

До Барановичей, в окрестностях которого базировался 17-й мехкорпус, эшелон не доехал. Под Борисовом налетели немецкие самолёты и в щепки разбомбили состав. Среди уцелевших во время налёта бойцов и командиров началась паника: кто-то пустил слух о немецком десанте, высадившемся на Березине и захватившем мосты и переправы.

Именно такие минуты определяют, кто есть кто, и решают, кому жить воином, а кому – трусом, спасающим свою шкуру. Лизюков приказал прекратить панику, собрал вокруг себя надёжных и быстро сформировал отряд, разбил его по взводам, ротам, батальонам. Утром следующего дня новое формирование полковника Лизюкова уже именовалось стрелковым полком. Полк имел чёткую иерархию и был полностью вооружён. Полный штат, в том числе и материальная часть, был даже у артиллерийских батарей.

Июнь, первые дни и недели немецкого вторжения в историю Великой Отечественной войны вошли как период разгрома, тотального отступления, бега, колоссальных людских потерь и тяжёлого вооружения. Но это не так. Вернее, не совсем так. И не везде. На некоторых участках, намертво врывшись в землю, стойко держали оборону дивизии, полки и отдельные батальоны. Их командиры знали свой долг и умели делать то, что должно.