Текст книги "Общественная миссия социологии"

Несмотря на многочисленные оговорки, что «речь идет только о методологической противоположности», что в действительности различие между единичным и повторяющимся относительно, эта идея положила начало противопоставлению наук о природе наукам об обществе именно на том основании, что вторые не имеют возможности и не должны формулировать законы. Хотя острие критики было направленно против марксистского понимания развития общества как «естественно-исторического процесса», проблема оказалась фундаментальной – неслучайно и в настоящее время социологическое теоретизирование начинается с выяснения, что такое общество, в чем особенности социальной реальности – социальных фактов, процессов, отношений – и, соответственно, методов исследования. Однако предложенный критерий (повторяющееся – единичное) далеко не самый главный: во-первых, и в природе есть уникальные объекты и явления; во-вторых, историческая неповторимость – в общем-то трюизм, имеющий в виду не формы жизни, универсалии культуры[212]212
  См.: Клакхон К. Универсальные категории культуры // Личность. Культура. Общество. М., 2001. Т. 3, вып. 2 (8). С. 111–137.


[Закрыть] и т. д., а исключительно великих личностей и знаменательные события. Но даже в этом есть аберрация – ведь из-за того, что никогда не будет второй Столетней войны, Великой депрессии или Октябрьской революции, не исключается возможность повторения самих этих явлений – войны, депрессии или революции. Что же касается текущей повседневной жизни, то она скорее монотонна, устойчива, чем, собственно, и хороша. Идиографический метод, как его понимал Г. Риккерт, в социологии не прижился, хотя под другими названиями (монографический, биографический, case study) и с иным назначением (не как единственный, а как один из многих) он вошел в арсенал средств социологического познания.

Второй этап – «историцистский». Знаковыми фигурами этого периода можно назвать К. Поппера и Ф. Хайека. Их работы по данной проблеме, журнальные варианты которых появились у нас в период перестройки, произвели глубокое впечатление. Они затронули темы, остававшиеся запретными для отечественного обществоведения, и выгодно отличались от работ «советологов», «кремлеведов» серьезностью и глубиной анализа, разносторонней аргументацией. То, что эти работы создавались в «разгар холодной войны» и несли на себе очевидный идеологический отпечаток, в то время не замечалось. «Моей главной целью, – признавался К. Поппер в предисловии к русскому изданию, – была критика Марксова «материалистического понимания истории» – попытки предсказать, что социализм (или коммунизм) неизбежно наступит в результате надвигающейся социалистической революции»[213]213
  Поппер К. Нищета историцизма. С. 111.


[Закрыть]. Демонстрируя идеологическую нейтральность, автор говорит о своем стремлении опровергнуть «всю сферу исторических пророчеств – любых предсказаний будущего, основанных на материалистическом, идеалистическом или любом другом мировоззрении, – и вне зависимости от того, что за будущее нам предсказывают, – социалистическое, коммунистическое, капиталистическое, черное, белое или желтое»[214]214
  Там же.


[Закрыть].

К аргументам автора мы еще будем возвращаться, здесь же отметим главное. 1. Опровергая материалистическое понимание истории, К. Поппер вышел за логический горизонт дискурса (выплеснул с водой ребенка), а именно – отверг вообще любое научное понимание истории. На многострадальный для исторической науки вопрос, возможна ли теоретическая история, автор ответил отрицательно, правда, порекомендовал историкам сознательно занимать определенную позицию. «Эта дилемма (классовый подход или объективность. – С. Ш.) разрешается, если мы сознательно принимаем точку зрения, формулируем ее и всегда помним, что эта лишь одна из множества точек зрения и, сколько ни поднимай ее до уровня теории, проверке она не поддается»[215]215
  Там же. С. 174.


[Закрыть]. Напрашивается сравнение с мыслью М. Вебера о том, что «подлинное мастерство (историка) проявляется в том, что известные факты соотносятся с хорошо известными точками зрения и между тем создается нечто новое»[216]216
  Вебер М. Избр. произв. С. 414.


[Закрыть]. Следовательно, Вебер имеет в виду, что историк не может ограничиться, например, чисто дискрептивной спецификацией событий, «вопрекизмом» или нарочитым эпатажем, типа «новой хронологии»[217]217
  «Новая хронология» – так называет себя движение за пересмотр «датировки» исторических событий, а практически – всей истории, идущее от народовольца Н. А. Морозова и возглавляемое сегодня математиком, академиком РАН А. Т. Фоменко (см.: Антифоменковская мозаика. М., 2001).


[Закрыть] Фоменко и К°, а должен ориентироваться на «нечто новое» как творческий процесс. Сам Вебер, не соглашаясь с Марксом по фундаментальным вопросам, в том числе и относительно революционного преобразования общества, писал: «Так называемое «материалистическое понимание истории» в старом гениально-примитивном смысле «Манифеста Коммунистической партии» господствует теперь только в сознании любителей и дилетантов»[218]218
  Вебер М. Избр. произв. С. 365.


[Закрыть]. Но вместе с тем отмечал, что «Капитал» Маркса делает «историческим индивидуумом» не то, что он – вид «литературной продукции», а «нечто прямо противоположное – то совершенно неповторимое «духовное содержание», которое «мы» в нем обнаруживаем»[219]219
  Там же. С. 451.


[Закрыть]. Эти слова – один из образцов методологической критики, которая в отличие от идеологически заангажированного критицизма сохраняет и находит достойное место идеям предшественников.

2. Термин «историцизм» К. Поппер характеризует остенсивно, используя прием, известный в логике как «сходный с определением», т. е. через указание некоторых признаков, таких как холизм, утопизм, вера в необходимость, фатализм и т. д. Из контекста ясно, что отвергается сама возможность номологического знания о социальной реальности. Достаточно познакомиться со списком «историцистов», в который помимо социологов Конта, Милля и других включены философы Платон и Аристотель, Кант и Гегель, Декарт и Рассел, историки Макиавелли и Тойнби; Хайек добавил экономистов Маршалла и Кейнса, физиков Ньютона и Эйнштейна, биологов Моно и Нидэма и др. Объединив всех их (а перечень можно увеличить многократно) прудоновским термином «нищета» (чего – духа, мысли, методологии) авторы поставили под сомнение всю предшествующую культуру человечества. Это можно было бы понимать как призыв к «революции в обществоведении», если бы не столь явная идеологическая, т. е. вненаучная, цель исследования. Но, как ни странно, и эта цель оказалась не достигнутой из-за эффекта «двойного смещения». Во-первых, Поппер использовал метод «гребенки» вместо, скажем, «клина», т. е. решил «вымести» всех сторонников номологии, а не прояснить противоречия между ними в понимании общественных законов. Тем самым невольно вписал «материалистическое понимание истории» в широкий контекст гуманитаристики. Во-вторых, и это главное: он не попытался проанализировать, как и почему возникает вульгаризация категории закона в том направлении, которое можно назвать «номологическим волюнтаризмом». Нельзя не согласиться с мнением профессора Г. П. Давидюка: «Социология, не имеющая раздела о законах, не имеет права называть себя наукой»[220]220
  Давидюк Г. П. Социологические законы // Соц. исслед. 2001. № 6. С. 103.


[Закрыть]. По этой причине идеи Поппера не нашли поддержки у большинства социологов Запада даже в разгар «холодной войны», когда это могло бы служить важным признаком лояльности.

В книгах Ф. А. Хайека «Дорога к рабству», «Основной закон свободы» и в наиболее методологической – «Пагубная самонадеянность» опровержение номологизма осуществляется на другом материале и с несколько иных позиций. Основной тезис автора, что «расширенный порядок сложился не в результате воплощения сознательного замысла или намерения человека, а спонтанно»[221]221
  Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. М., 1992. С. 15.


[Закрыть], ведет к отрицанию опережающего отражения, антиципации (предвосхищения) идеального. «Пагубная самонадеянность», по Хайеку, это и есть высокомерные притязания разума на познание общественных законов и их использование в прогностической и проективной деятельности человека. Рыночные механизмы, действующие на основе «рассеянного знания» и конкуренции, безусловно, эффективны и обеспечивают самоорганизацию, в частности в сфере предпринимательства, малого бизнеса. Однако сомнительной представляется их абсолютизация: ведь даже крупные производственные объекты, например плотины, дороги, заводы, невозможно создать на основе только частной инициативы, не говоря уже о социально-культурной сфере или решении глобальных проблем.

Скандальный характер приобрело утверждение Хайека: «Нас не должны волновать проблемы будущих поколений, они сами о себе позаботятся». Но именно такой вывод и напрашивается из его «эволюционной эпистемологии»: потомки получат то, что получат, т. е. плоды спонтанного порядка. При гиперболизации рыночных механизмов логичным является запрет на нереципрокные формы обмена: не делай ничего тому, кто не может оказать ответную услугу или заплатить.

Неубедительными представляются претензии Хайека к социологической терминологии. По его оценке, «социальное» «стало самым бестолковым выражением во всей нашей моральной и политической лексике»[222]222
  Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. С. 197.


[Закрыть]. Тем не менее содержание этой центральной для общественной науки категории не раскрывается, как и не предлагается ничего взамен, хотя бы какого-нибудь неологизма типа введенного автором термина «каталлактика» вместо экономики. «Я дал себе зарок, – пишет Хайек, – никогда не употреблять слов «oбщество» («Society») или «социальный» («Social»)[223]223
  Там же. С. 189.


[Закрыть]. Да, эти термины сложны, многозначны и часто становятся предметом спекуляций, но отказ или запрет лишь усугубляют ситуацию (кстати, в свое время Николай I запретил употребление этих слов в печати, как якобы зовущих к социализму и революции). По Хайеку, они «исподтишка протаскивают» ложные представления о созидательной деятельности, призывают людей «перепроектировать то, чего они вообще никогда не могли спроектировать», «выхолащивают смысл существительных» и т. п.[224]224
  Там же. С. 200.


[Закрыть] После таких заявлений дискурс, по крайней мере социологический, закрывается, ибо «подсудимыми» стали сами слова, а не те, кто их неправильно или злонамеренно использует. Точно также трудно понять, почему, например, обоснованная критика «механической причинно-следственной закономерности» на примере функций цен у Милля[225]225
  Там же. С. 254.


[Закрыть] (в нашей литературе она известна под названием «лаплассовский детерминизм») должна служить опровержению общественных законов вообще; или почему спонтанность, создающая расширенный порядок, не может быть описана номологически, если самоорганизация – это и есть сохранение устойчивости, инвариантности и т. д. В результате разоблачение «ошибок социализма» (подзаголовок «Пагубной самонадеянности») сначала превращается в отрицание социализма как «ошибки истории», а затем – «высокомерия разума, свойственного социалистам»[226]226
  Хайек Ф. Пагубная самонадеянность. С. 18.


[Закрыть]. В этом Хайек не прав и исторически, и логически. Исторически, потому что высокий пьедестал разуму сооружали вовсе не социалисты, а просветители («буржуазные»); логически – поскольку не заметил, что в СССР к 1970-м годам XX в. игнорирование разума как науки стало основным противоречием. Оговорки, что разум должен знать «свою собственную ограниченность», «уметь подчинять себя законам разума» (?)[227]227
  Там же. С. 18.


[Закрыть], вряд ли способны прояснить проблему.

Сегодня ситуация в мире кардинально изменилась: те идеи, против которых боролись К. Поппер, Хайек и др. – «универсализма» (например, прав человека), «глобализации», «единого пути» и т. п., вплоть до «исторической необходимости», правда, не коммунизма, а, скажем, «общества всеобщего благоденствия», – отстаивают уже политики Запада. Что это – гегелевский панлогизм или гримаса истории, трудно однозначно ответить.

Третий этап – феноменологический. Феноменологическая социология и родственные ей направления несомненно актуализировали внимание социологов к процессам интерпретации и экспликации субъективных значений, роли языка и «индексичных выражений», к таким методам, как участвующее наблюдение, «ретроспективная рефлексия», интроспекция, лабораторный эксперимент, описание социологом своих ориентаций и предпринимаемых в ходе исследования процедур и др. Однако отрицание традиционной или, по их словам, «детерминистской социологии» по «всему фронту» вызывает чаще всего недоумение и подозрение в психологизме, от которого авторы открещиваются. Рассматривая общество как сугубо интерсубъктивный феномен – продукт взаимодействия человеческих сознаний, сводя социальную реальность к реальности субъективной, феноменологи выносят за скобки все надличностные явления и структуры, в том числе и язык. Феноменологию «интересуют не столько слова каждого конкретного индивида, сколько тот социальный язык, который придает смысл его взаимодействиям»[228]228
  Новые направления в социологической теории. М., 1978. С. 281.


[Закрыть]. Традиционная социология обвиняется в том, что ею «действия людей описываются так, как если бы они действительно были бы детерминированы социальными условиями»[229]229
  Там же. С. 260.


[Закрыть]. А может ли быть иначе, если не сводить детерминизм к предопределенности, исключающей все другие влияния (природные, нравственные, религиозные, психологические).

Утверждение, что «переживаемый мир является как отправным, так и конечным пунктом любой социологической интерпретации»[230]230
  Там же. С. 269.


[Закрыть], ставит под сомнение не только известные методы исследования – опрос, анализ документов и др., но и статус социологии как науки. «Вклад социологии, – по мнению М. Филипсона, – должен заключаться в просвещении (?!) членов общества относительно природы их включенности в социальный мир»[231]231
  Новые направления в социологической теории. С. 260.


[Закрыть]. Но просвещение предполагает знание, причем более или менее устойчивое, значимое и понятное не только просветителю, но и реципиенту, ученику. Феноменологическое же знание эфемерно, ибо «социальный мир является миром множества реальностей: разные индивиды сосредоточивают внимание на разных аспектах социальных ситуаций и поэтому различным образом «прочитывают» (объясняют) на первый взгляд одну и ту же ситуацию»[232]232
  Там же. С. 250.


[Закрыть]. Здесь акцентируются различия, при абсолютизации которых неизбежен переход к полному релятивизму с весьма тривиальными выводами в духе обыденного сознания, такими как, например:

а) «все люди – разные»; б) «сколько людей – столько и мнений (и сомнений)»;

в) «на вкус и цвет товарищей нет» и т. д. и т. п. Профессиональный социолог принимает возможность таких различий как данность, но вместе с тем он видит, что при всем разнообразии субъективных оценок, вкусов, предпочтений и мнений существует «зона совпадения», причем по всем вопросам – от моды или шлягеров до зарплаты и высокой политики.

Социологический анализ субъективности – это стремление выявить и описать «зону согласия», например, общественного мнения, потребительского спроса, а также причины и масштабы расхождений оценок «одной и той же ситуации» разными социальными категориями. Если, например, предметом исследования являются взаимоотношения между мастером и рабочими, то, соглашаясь, что во многом они зависят от того, как эти субъекты интерпретируют ситуацию, социолог «не лезет в душу», а исходит из предположения, что интерпретации каждой из сторон не произвольны и не беспредметны, а отражают те требования и условия, которые существуют вне их и независимо от них. Ни мастер, ни рабочие не могут изменить свои обязанности, режим работы, условия и оплату труда, но социолог может доказать, что такие изменения необходимы для улучшения сотрудничества, а значит, и повышения эффективности производственной деятельности. Такого рода изменения, называемые социальными технологиями, и есть практический вклад социологии, без преувеличения, в современную цивилизацию. На производстве – это теория человеческих отношений, обоснование свободных графиков работы, отказа от конвейера, надомный труд и др. Сюда же можно отнести и социологические разработки компенсаторных процедур, моделей удовлетворенности трудом, мотивационно стимулирующих механизмов и многое другое.

Что же касается перестройки «интерпретационных схем участников взаимодействия», что ставят во главу угла феноменологи, то, во-первых, эта проблема имеет междисциплинарный характер, а, во-вторых, такое воздействие часто оказывается манипулятивным и усиливающим отчуждение, если при этом объективные параметры ситуации не подлежат изменению.

Таким образом, феноменологическая критика «детерминистской социологии» не только не помогает обнаружить и устранить некоторые изъяны номологической методологии, но в конечном счете ставит под сомнение само существование социологии как науки. «Мир субъективности» – это, безусловно, область психологических исследований; естественный язык как средство для выражения постигаемого – предмет лингвистики; «социальный язык» – нечто не вполне определенное, и тогда у социологии остается только «вторичное реконструирование», т. е. воспроизведение описаний, того, как сами участники конструируют социальные явления. Даже если бы это удалось осуществить и каким-то образом избежать психологизации социального мира, не понятно, что делать с такими данными, – разве что действительно «открывать людям глаза», но это успешно делает религия и психотерапия.

Четвертый этап – постмодернистский. Постмодернизм, возникший в конце XX в., не пошел по пути «отрицания отрицания» с сохранением достигнутого, наоборот, он еще более радикализировал претензии к «унаследованному инструментарию и теориям». Предшествующая социология обвиняется в «полицеизме», а вся современная гуманитаристика в том, что «моделировала мир в первую очередь как объект администрирования»[233]233
  Бауман З. Спор о модернизме // Социол. журн. 1994. № 4. С. 70.


[Закрыть]. По словам одного из ведущих представителей данного течения Зигмунда Баумана, «постмодернизм и есть, в сущности, закат проекта – такого Суперпроекта, который не признает множественного числа»[234]234
  Там же. С. 73.


[Закрыть]. Мир утратил уважение к проектам совершенного общества. Полякам, отмечает автор, пришлось больше, чем другим, познакомиться с «двумя наиболее амбициозными воплощениями такой проектантской мании: тысячелетним Рейхом и райским садом коммунизма»[235]235
  Там же. С. 74.


[Закрыть]. Да, это так, хотя опыт других народов в этом отношении не меньший. Но с методологической точки зрения вопрос все-таки в том, что отрицается – «некоторые проек ты» или «любые проекты». Например, в послевоенной Европе осуществлялся план Маршалла, послевоенной Германии – проект Экхарда, современная Поль ша строит открытое демократическое общество, рыночную экономику – но не путем проб и ошибок.

Онтологические основания постмодернизма в целом синкретичны, в них можно обнаружить отзвуки разных идей, компоненты взаимоисключающих теорий. По Ж.-Ф. Лиотару, постмодерная эра характеризуется двумя основными чертами: 1) отказом от поиска истины, понимания знаний как фрагментов «множества различных языковых игр, специфичных для конкретных областей науки или социальной жизни»[236]236
  См.: Култыгин В. П. Категория модерна и идея развития // Личность. Культура. Общество.2001. Т. 3, вып. 2 (8). С. 62.


[Закрыть]; 2) переходом от денотативных языковых игр к техническим, в которых суждения оцениваются не по их истинности, а потому, насколько они полезны и эффективны. Обществоведу понятно, что такие «фрагменты», как отказ от поиска истины, взяты из философского агностицизма, полезность суждений – из прагматизма и т. п.

Призвание социологов и философов, по мнению постмодернистов, в оглашении, выговаривании, умолчании, в освобождении от жрецов «исторической, социальной, культурной и какой там еще необходимости»[237]237
  Бауман З. Спор о модернизме. С. 79.


[Закрыть]. Эти дисциплины, подводит итог З. Бауман, «не соблазняют обещаниями мудрости, которая устранит, наконец, неуверенность и неопределенность; но учат, как мудро жить в условиях неопределенности»[238]238
  Там же. С. 80.


[Закрыть]. Такую позицию можно приветствовать, но только при условии, что социолог не превращается в проповедника или журналиста, а профессионально выполняет свою работу, т. е. проводит исследования. А это значит, что он не отвергает необходимость, а познает ее, не «учит жить», а выясняет причины неопределенности и предлагает обществу и власти способы ее преодоления.

Понятийный строй номологического знания. Анализ показывает, что как сторонники, так и противники номологического подхода оперируют не только понятием «закон», но и рядом сходных терминов. При их экспликации возникают существенные расхождения, в силу чего дискуссия по этой теме превращается в спор о словах. Тот факт, что в науке используется блок соотносительных понятий – закономерность, законосообразность, регулярность, тенденция, закон, – побуждает учитывать их различия и не допускать подмены и/или отождествления. На наш взгляд, специфика этих терминов состоит в следующем.

Закономерность – последовательность движения (изменения, развития) объектов и явлений, определяемая взаимодействием внутренних факторов и характером реагирования на воздействия среды. О закономерности говорят в двух смыслах: 1) как о повторяемости, логике, системности в противоположность хаотичности, даже если механизм изменения не объяснен (например, некоторых массовых явлений, таких как ажиотажный спрос, мода и др.); 2) как о совокупности законов, объясняющих вероятность определенных изменений, эвентуальный характер тех или иных процессов.

Законосообразность – прелиминарная (предварительная, незаконченная) закономерность, установление некоторой «логики факта». Законосообразными являются корреляционные и другие виды статистической связи, зафиксированные в конкретном исследовании.

Регулярность – повторяемость, «естественная периодичность» изменений, например, определенные циклы или серии действий, воспроизводство стандартов, норм, традиций, ритуалов и др. Термин «регулярность» относится к феноменологическому уровню описания, при раскрытии сущности явления она может стать законом. Так, Н. Д. Кондратьев формулировал закон экономических циклов, А. Тойнби – законы развития и упадка цивилизации, Н. Л. Гумилев – пассионарные законы этногенеза.

Тенденция – зародыш, «геном» некоторого сравнительно нового явления, процесса. Характеризуя социальную структуру современного белорусского общества, можно выделить тенденции: а) рост среднего класса; б) интеллектуальная миграция; в) снижение престижа научной деятельности и др. Превратятся тенденции в законы или будут элиминированы – это зависит от системных характеристик общества и субъективного фактора[239]239
  «Непривлекательность слова [тенденция], – замечал Макс Вебер, – ничего не меняет в существе дела» (см.: Вебер М. Избр. произв. С. 494).


[Закрыть]. В логике науки существует и иная трактовка этого термина, а именно в смысле «законы – тенденции», которые определяют общую направленность движения. Против такого подхода К. Поппер выдвинул следующие аргументы:

1) «Не существует движения общества, в любом смысле подобного или аналогичного движению физических тел»[240]240
  Поппер К. Нищета историцизма. С. 132.


[Закрыть];

2) «Тенденции – это не законы, ибо тенденция (возьмем в качестве примера тот же рост народонаселения), которая сохранялась сотни и даже тысячи лет, может измениться за десятилетия, и даже за еще более короткий срок»[241]241
  Там же. С. 133.


[Закрыть].

По поводу первого аргумента можно сказать, что социологи описывают движение общества в координатах социального пространства, где, например, дистанция между людьми, индексы развития измеряются, конечно, не в метрической системе мер и весов. Понятно, что движение как перемещение в физическом пространстве к обществу не применимо. Что касается отождествления закона и тенденции, то это лишь одна из точек зрения, рожденная стремлением – действительно не самым удачным – аппроксимировать физические законы относительно социальной реальности. Вместе с тем динамика народонаселения характеризуется именно тем, что тенденции, как правило, переходят в закономерности, хотя последние и не являются универсальными, раз и навсегда установленными.

Закон: а) существенная и необходимая (устойчивая, повторяющаяся) связь между явлениями (онтологический уровень); б) научное знание в форме индуктивного обобщения (все S суть Р) или релевантной импликации (если А, то Б) относительно единства и соотношения необходимости и случайности в изучаемых явлениях, повторяемости результатов наблюдений и механизмов ее обусловленности (гносеологический уровень).

Онтологическая дефиниция исходит из того, что связь существует объективно и независимо от того, познана она или нет; гносеологическая – такую гипотезу не рассматривает, предпочитая говорить о законах науки, а не о законах бытия. Принято подразделять законы на динамические и статистические. Динамическими называются законы, которые носят универсальный и линейный характер (например, закон тяготения: чем больше масса тела, тем больше сила притяжения) и не допускают никаких исключений (все тела притягиваются друг к другу). Статистические законы отражают вероятностный, нелинейный характер повторяемости массовых событий, допускающих индивидуальные отклонения. Они позволяют производить оценку альтернатив при моделировании определенных условий. Хотя многие социологи использовали форму индуктивных обобщений (закон трех стадий Конта, закон смены формаций Маркса и др.), можно утверждать, что в обществе динамических законов нет. И дело не в «уникальности эволюционного или исторического процесса»[242]242
  Поппер К. Нищета историцизма. С. 127.


[Закрыть], как считал К. Поппер. Этот процесс одновременно и уникален – в космическом плане, и универсален в смысле единства социогенеза. Но понятие «человечество», как заметил Л. Н. Гумилев, «по сути дела означает противопоставление вида Homo Sapiens всем прочим животным»[243]243
  Гумилев Л. Н. Этносфера. История людей и история природы. М., 1993. С. 18.


[Закрыть], а «человеческое общество» – это совокупность всех стран и народов, отличающихся огромным разнообразием. Поэтому и теоретически, и практически необходимо учитывать специфику разных стран, историко-культурный контекст. Следовательно, закон должен отражать всеобщее не как абстрактный признак, а как единство разнообразия (генезис, логику развития и др.). Иначе говоря, научный закон представляет собой логический вывод не по формальным признакам, общим для всех стран (территория, население, государственность и т. д.), а согласно принципу, благодаря которому каждая из стран входит в Космополис, называемый человеческой цивилизацией.

Социологические законы отражают социальную реальность, являющуюся частью природы, точнее было бы сказать, Космоса, но по многим признакам отличающуюся от нее. Прежде всего единством структуры и деятельности, с их постоянными взаимопереходами[244]244
  См.: Аутвейт У. Реализм и социальная наука // Социо-Логос. М., 1991; Бхаскар Р. Общество // Там же.


[Закрыть], наличием эмерджентных свойств[245]245
  М. Арчер, приводя в качестве примера старинное лечебное снадобье, рецепт которого был утерян, но «заново обнаружен и опробован», делает вывод о «эмерджентных культурных свойствах» как «еще одной широкой категории социальности, которая онтологически не зависит от деятельности людей здесь и теперь», т. е. является знанием, наследуемым от предшествующих поколений (см.: Арчер М. Реализм и морфогенез // Социол. журн. 1994. № 4. С. 59).


[Закрыть], неаддитивностью (целое больше суммы частей), нелинейным характером процессов[246]246
  См.: Бранекий В. П. Теоретические основания социальной синергетики // Обществ. науки и современность. 2000. № 4; Капица С. П., Курдюмов С. П., Малинецкий Г. Г. Синергетика и прогнозы будущего. М., 2001.


[Закрыть], активностью человека как субъекта социальных изменений. Отметим наиболее важные особенности социальных законов, относительно которых, как нам представляется, нет ясности.

Социологические законы, во-первых, всегда имеют вероятностную природу; во-вторых, они представляют собой некоторую идеализацию, или, как выражался Вебер, «мысленную изоляцию компонентов непосредственно данного события»[247]247
  Вебер М. Избр. произв. С. 472.


[Закрыть]; в-третьих, они отражают не только существующее, но и должное, т. е. являются по своей сути деонтическими. Вероятностный характер означает, что предсказательная функция закона работает только для массовых событий, но не единичных случаев (например, можно предсказать, что соотношение мальчиков и девочек среди всех родившихся составит 105 к 100, но не пол конкретного ребенка).

Релевантная импликация (в отличие от материальной)[248]248
  См.: Войшвилло Е. К. Символическая логика. Классическая и релевантная. М., 1989.


[Закрыть] выражает обусловленность одного другим и может быть истинной только при истинности посылок, т. е. и А, и Б. Так, выражение «нет дыма без огня» в логической форме означает: «Если А (дым), то Б (огонь)». Оно истинно только для ситуации, когда есть дым и есть огонь, но не истинно, если есть дым, но нет огня (дымовая шашка), или есть огонь, но нет дыма (горит древесный уголь). Этот момент не замечается критиками, в частности и К. Поппером, которые рассматривают общественные законы по аналогии с динамическими законами физики. Возьмем, к примеру, самый фундаментальный социологический закон – закон общественного разделения труда. Сформулируем его в форме релевантной импликации «Если А, то Б», где А – совокупность следующих условий-посылок:

1) наличие сложного многооперационного труда; 2) большое число участников (у Робинзона не может быть разделения труда); 3) потребность в избыточном продукте – для других, а значит, в повышении эффективности труда; Б – означает трудовую специализацию работников; закрепление людей за определенными занятиями.

Тогда в полной грамматической форме закон общественного разделения труда можно сформулировать следующим образом: при наличии сложного, многооперационного труда, выполняемого коллективно многими людьми, ставящими перед собой общую цель – получение избыточного продукта, и поэтому озабоченных повышением эффективности совместной деятельности, объективно возникает трудовая специализация и закрепление определенных занятий за людьми, а людей за занятиями.

Не будем детализировать, что следует из этого закона – возникновение профессий, образование социальной структуры общества – сословий, классов и т. д., вплоть до наших дней, когда правильное понимание этого закона позволяет грамотно планировать подготовку и переподготовку кадров в соответствии с изменяющимися потребностями общественного производства и социокультурной сферы. Обратим внимание здесь на два момента. Во-первых, этот закон нельзя отнести к динамическим, хотя он действует на протяжении всей истории – от социобиологической эпохи первобытного человеческого стада (половозрастное разделение труда) до современной высокотехнологичной цивилизации. Исключения тем не менее возможны – достаточно изменить одну из посылок А – и они имеют место даже сегодня: натуральное хозяйство, замкнутые и локализованные сообщества и др. Во-вторых, действие этого закона далеко не всегда учитывается, что видно хотя бы по диспропорциям в подготовке специалистов (в СССР в 1980-е годы не работали по специальности 60 % выпускников педвузов, 50 % инженеров, 40 % технологов и даже 10 % медиков).

Что касается метода «идеализации», «мысленной изоляции», или «силы абстракции», как говорил Маркс, то его роль в социальном познании общеизвестна. Поэтому не понятно, когда, говоря о законах, некоторые авторы имеют в виду «фотографирование» действительности. Чтобы было ясно, о чем идет речь, обратимся к самому, пожалуй, «одиозному» примеру для критиков – закону обнищания рабочего класса. Считается, что этот закон опровергнут фактуально, т. е. доказано несоответствие вывода действительности. С этим молчаливо согласились в свое время и марксисты. Во всяком случае, с конца 1960-х годов в СССР о нем не упоминалось ни в научной литературе, ни в программных документах. К. Поппер, Ф. Хайек говорят об этом законе лишь в одном смысле – для разоблачения предсказаний и любого «законотворчества».

На наш взгляд, как раз история данного закона доказывает прямо противоположное: необходимость и пользу законов науки. Чтобы ответить на вопрос, является ли вывод об обнищании рабочих законом, переформулируем его в импликативной форме «Если А, то Б», где А – совокупность следующих условий-посылок:

1) цель производства для работодателя – прибыль;

2) природные ресурсы ограниченны или дороги;

3) технико-технологическая база, производственная инфраструктура – константны, инновационная деятельность законсервирована;

4) профсоюзное движение отсутствует или управляемо;

5) работодатель не опасается забастовок, широкой рабочей солидарности и т. д.;