Текст книги "Преторианцы"

Марин встал рядом с ней, угрожающе глядя на Плавтиана.

Корнифиция жестом отстранила его, чтобы он не вмешивался.

– Мой десятилетний сын представлял для Коммода опасность? – проговорила она.

– Откуда мне знать? – грубо ответил Плавтиан. – Возможно!

– У тебя есть дочь, Плавтиан, так вот я от всей души желаю, чтобы ты ощутил ту боль, что каждую минуту своей жизни испытываю я. Я проклинаю тебя, Плавтиан! Жаль, тебя не было на Вектилианской вилле вместе с Коммодом, когда его задушил Нарцисс. Так ли это, я не знаю, может, просто слух. Но если правда, что Марция и Нарцисс погубили моего чудовищного брата, я буду вечно молить богов за их здоровье. Будь моя воля, я сама отдала бы все, что имею, лишь бы Коммода убили.

Плавтиан побагровел и готов был разразиться бранью. Но консул Фалькон и Луций Марин закрыли собой Аннию Корнифицию и, судя по их лицам, они были готовы на все.

Дидий Юлиан не замедлил вмешаться:

– Плавтиан, ты слишком много выпил. Думаю, тебе необходимо немного развлечься. Помнишь, ты говорил, что тебе понравилась одна из моих рабынь? Пойдем, я провожу тебя к ней. Ты отдохнешь, получишь удовольствие! Она искусна в любви!

Пока Дидий Юлиан уводил префекта вигилов под руку, тот все время оборачивался, бросая злобные взгляды на Аннию Корнифицию.

Александр и Ливия переглянулись – сколько всего важного происходило на их глазах! Пертинакс был прав, отправляя их сюда.

– А сколько таких прихвостней Коммода еще осталось в Риме и все они чем-нибудь да руководят! – многозначительно произнес Мессала. – Но это ненадолго. Пертинакс говорил, в апреле, в день Рождения Рима, он объявит о новых назначениях на ведущие должности в империи. Уверен, для Плавтиана там места не будет.

– Император упоминал что-то конкретное? – набросилась с расспросами Манлия Скантилла. – Не найдется ли должности для моего мужа?

– Я не знаю, Пертинакс не посвящал меня ни в какие детали, – отозвался Мессала. – Наверное, Клавдий Помпеян что-то знает. С ним почти каждый день совещается Пертинакс. Они составляют какие-то списки.

– Уж не списки ли на расправу? – спросила, тревожась, Скантилла.

– Нет, в этом ты можешь быть спокойна, Пертинакс не собирается править, как Коммод. Кстати, спроси у консула, может, он знает какие-то подробности.

Однако консул Фалькон, выходивший из экседры по малой нужде, вернувшись, ничего не прояснил для Манлии Скантиллы. Говоря об императоре, он с неприязнью отметил, что Пертинакс, скорее всего, не доверяет консулам, а если бы доверял, то обсуждал бы с ними реформы, и тогда бы не совершал ошибок, например, таких, как закон о преторах, сохранение введенных Коммодом дополнительных налогов.

Дидий Юлиан, отправивший Плавтиана на отдых, со своей вечной угодливой улыбкой извинился перед гостями за неприятный инцидент и объявил, что развлечения продолжатся.

Но прежде он отвел в сторону жену и строго спросил:

– Что у тебя дальше по плану? Ты видишь, как сейчас все обернулось! Не хотелось бы, что б у гостей осталось о сегодняшнем вечере неприятное впечатление. Его необходимо немедленно развеять.

– Ты сам позвал Плавтиана, хотя знал его взгляды. Он не сдержан на язык! Удивительно, как это он так долго еще терпел, я уж подумала, он в самом начале начнет нести свой бред!

– Ладно, теперь уже поздно об этом говорить. Так что ты задумала?

– Ну, сейчас, после боя римлянина с варварами, я бы хотела, чтобы выступил наш раб-певец. Он в песне расскажет о том, что существовало письмо Марка Аврелия, в котором он хотел бы, чтобы ты после его смерти возглавил империю.

– Что? – не веря своим ушам, возмутился Дидий Юлиан. – Манлия, ты совсем дура? Да меня поднимут на смех! Вот зря я тебе доверился! Стихи о войне, выступления гладиаторов – еще куда ни шло, но это?! Кто тебя надоумил про письмо, которого не было? Да и быть не могло!

– Пусть не было! – отстаивала свое Манлия Скантилла. – Но мы таким образом пустим слух, что оно было! И когда-нибудь этот слух поможет тебе занять трон!

– Все знают, что только Клавдию Помпеяну Марк Аврелий предлагал стать его преемником. Меня поднимут на смех. В сенате, на улицах надо мной будут смеяться. Смех – плохой помощник в восхождении на трон. В такую дешевую фальшивку никто не поверит. Хватит на сегодня с меня неприятностей. Раб не будет петь, запомни! Я запрещаю! Да и все эти стихи, песни – кому они сейчас нужны?! Люди хотят веселья! Мы будем пить! А если уж так нужен певец, то зачем сюда пришел Элий? Вот он и попоет.

Вернувшись к гостям, Дидий Юлиан попросил внимания и объявил, что недостаточно пить только фалернское вино. Пора устроить конкурс среди вин! Сорта греческих вин против римских! Всем гостям рабы разнесут по кубку каждого из вин, а потом то вино, которое понравится больше остальных, разопьют в неограниченном количестве.

– Дидий Юлиан, ты не боишься разориться? – воскликнул, смеясь, Мессала.

– Для таких замечательных людей мне ничего не жалко! – ответил Юлиан. – Пейте, мои дорогие гости! Вино дано нам богами! Пусть сегодня ненадолго здесь состоится празднование дионисий!

Гости заметно оживились. Все заняли свои места вокруг стола.

– А мы будем переодеваться в козлов, как это принято в Греции во время дионисий? – спросил уже совсем хмельной возничий Прокул. – Я родился на Крите, вырос в Аргосе, некоторое время жил на острове Кос. Я много раз участвовал в дионисиях! И утверждаю, что самыми лучшими сортами будут признаны вина с Коса, Крита и Хиоса!

– Только одно вино, Прокул! Только одно! – задорно напомнил ему Дидий Юлиан.

Ливия шепнула мужу, что ему надо стараться не пить каждое предложенное вино, а внимательно следить за гостями. Когда кто-то из них окажется совсем пьян, его можно будет разговорить. Александр кивнул жене и поцеловал ее. Фалернское кружило ему голову. Он чувствовал себя прекрасно! Это место за столом Дидия Юлиана казалось таким уютным и как будто специально созданным для него. Александр уже ловил на себе призывный взгляд двух девушек-сестер, пришедших сюда вместе со своим братом – молодым сенатором. Одна из них, глядя на него, уже потрогала свою грудь под низким вырезом туники. Всадник Луций Марин выпил с ним за здоровье императора, Анния Корнифиция осведомилась у него, как себя чувствует Пертинакс, и высказала пожелание встретиться с ним во дворце. Марин, ничуть не ревнуя Корнифицию из-за ее интереса к бывшему любовнику, обмолвился Александру, что он один из немногих, кто с радостью встретил решение императора о понижении в претуре тех, кто купил должность у Коммода. А еще Марин похвалился великолепной повозкой, приобретенной на распродаже вещей Коммода, и несколькими потрясающе дорогими ожерельями, которые теперь намерен подарить Аннии Корнифиции. Возничий Прокул интересовался у Александра, не знает ли он, когда Пертинакс возобновит бега в Большом цирке. На что Александр многозначительно отвечал, что император уже обдумывает новые празднества и уж в День Рождения Рима весь народ узнает, справедливо ли обвиняют его в скупости. Александр, конечно, врал, ведь он не знал ничего, но это было не важно. Он так или иначе находился в центре внимания патрициев и расценивал это как шаг к блестящему будущему. Под действием вина Александру все казалось просто. Еще немного – и он дознается, откуда пошел слух об убийстве Коммода, и в результате щедрость Пертинакса – дело решенное.

Если Александр все больше расслаблялся, то Ливия, наоборот, напрягалась. Вопреки обещанию, муж сразу же начал пить первый принесенный кубок – сладкое вино с острова Лесбос. Мессала не сводил с нее влюбленного взгляда, и когда она взяла со стола финик, он специально протянул руку, как будто бы тоже за фиником, и коснулся ее пальцев своими пальцами. Ливию словно обожгло.

– За восхитительным сладким и томным, как стихи Сафо, вином Лесбоса, дорогие гости, предлагаю вам терпкое, возможно, даже суровое, как нравы наших славных предков, массикское вино Кампании! – воскликнул Дидий Юлиан, и первым пригубил из кубка, поданного рабом.

Манлия Скантилла смотрела на попойку крайне неодобрительно. Сколько превосходного вина тратилось впустую! Завтра половина из гостей не будут помнить, что с ними было и, конечно, гостеприимность сенатора Юлиана также потонет в их помраченном сознании. Манлия потихоньку пыталась образумить мужа, но он только отмахивался от нее, а когда принесли цекубское вино, так и вовсе встал и за руку выпроводил ее из экседры. За матерью ушла Дидия Клара – ей было неприятно находиться в пьяном обществе.

«Освежающим, словно воздух юности» назвал белое цекубское вино с собственного виноградника Дидий Юлиан. Гости дружно принялись пить. Переевший фазанов и форели Корнелий Репетин несколько испортил «воздух юности», громко рыгнув. Он тут же извинился перед всеми. Но плохо переваренной птице и рыбе в его желудке не очень понравилось купаться в цекубском, и они дружно попросились выйти. Чтобы отвлечь гостей от неприятных проделок своего будущего зятя, пока рабы спешно убирали за ним, Дидий Юлиан предложил пить вино с острова Кос, отличающееся своим знаменитым солоноватым вкусом.

– Словно кровь Посейдона! – наградил вино, ударившийся в эпитеты, гостеприимный хозяин.

Скорость, которую набирала попойка, неблагоприятно отразилась не только на Корнелии Репетине. Многие гости, еще кое-как державшиеся на ногах, выползали из-за стола к рабам, стоявшим позади с приготовленными тазами и, освободив желудок и мочевой пузырь от излишков, возвращались обратно.

Знаменитое косское вино добавило огонька в давно тлевший костер в голове Александра. Он подумал, что самое время начать расспросы. Тем более, что неожиданно прекративший пение Элий стал беседовать с сенатором Секстом Капиталином, известным своей немногословностью, скрытностью, но также и привычкой собирать разные слухи, разговоры, чьи-то склоки и записывать их якобы для потомков. Пользовался его записями и Коммод, причем с весьма печальными последствиями для тех, о ком там было написано.

Александра взбесило, что любовник Флавии Тицианы разузнает все, а он может потерпеть неудачу. А тут как раз Фалькон поднялся из-за стола и направился в уборную, так как посчитал, что отправлять естественные надобности консулу в присутствии других людей – дело совершенно немыслимое. Ливия пыталась остановить мужа, видя его сильное подпитие. Она боялась, как бы Александр не натворил чего. Сама Ливия почти не пила и страдала от противоречивых чувств под взглядом сенатора Мессалы, а тут еще муж пришел в плачевное состояние – до двери он брел, сильно покачиваясь, и даже схватился за голову.

Фалькон, часто бывавший в гостях у Дидия Юлиана, знал, где находится туалет. Александр шел за ним. Где-то совсем рядом в кубикуле слышались стоны. Дверь оказалась приоткрытой, и Александр, заинтересовавшись, заглянул туда. Префект вигилов Плавтиан, абсолютно голый, развлекался в компании трех обнаженных рабынь. Девушки были очень молодые, с тугими упругими грудями, и это взбудоражило Александра. Но ему хватило самообладания двинуться дальше за Фальконом. Именно консул сказал о том, что Нарцисс задушил Коммода, значит, он многое знает.

Александр зашел в туалет, рассчитанный на четыре посадочных места. Фалькон как раз поднимал тогу, чтобы сесть. Александр примостился напротив него.

– Тяжеловато, правда, консул? – спросил Александр. – А ведь сколько вина еще впереди!

– Да, надо его больше разбавлять водой, – сухо заметил консул, дав понять, что он не расположен разговаривать.

– Я небольшой любитель вина! – продолжал Александр. – То есть я, конечно, люблю вино, но если развлекаться, то предпочитаю не его, а настоящие мужские вещи, бои гладиаторов, например, борьбу.

– Странно! – заметил Фалькон, тужась. – Ведь ты живописец или вроде того?

– Да, я расписываю вазы, амфоры, кратеры, лекифы да любую посуду, могу написать фрески на стене. Но это не значит, что я только в искусстве разбираюсь. Я служил в Британии у Пертинакса и там я воевал. Очень серьезные дела происходили в Британии.

– Знаю, легионеры взбунтовались. Известная история была.

Александр хотел поморщиться от мощного запаха, распространившегося по всему помещению, но решил, что лучше этого не делать, а то вдруг консул обидится.

– Жаль, там с нами не было Нарцисса! Возможно, бунтовщики устрашились бы его вида и сами быстро сложили оружие. Ха-ха-ха!

– Ты сам видел: Нарцисс как гладиатор не так уж и хорош. Он больше атлет, борец.

– Да, ты прав, консул! Так он Коммода-то задушил? Вот же дела! Никто и знать не знал, что именно вот он, ведь ходили слухи про Марцию, Эклекта.

– Они там все вместе разобрались с ним.

– Ты точно знаешь, консул, а то, может, наговаривают на честного Нарцисса?

– Я на Вектилианской вилле тогда не был. Просто люди говорят.

– Те люди, которые там были?

– Разве Марция, Эклект, Нарцисс что-то про себя скажут? Гален потом пришел. Рабы, наверное, разболтали, которые что-то видели.

– Может, и рабы. А может, кому-то заплатили, чтобы оговаривать Марцию, Эклекта и Нарцисса?

– Кому это надо? Я верю, что они расправились с Коммодом.

Воспользовавшись свежей губкой, консул Фалькон оправил складки тоги и вышел из уборной. Александр, так ничего и не добившись, последовал за ним.

«Дурак, – подумал про самого себя Александр, – надо было спросить, кто конкретно консулу сказал про Нарцисса! Теперь случай потерян, надо ждать нового!»

В одном из боковых коридоров Александр заметил Элия и сенатора Капитолина. Седовласый сенатор обнимал музыканта и жадно целовал его в губы. Элий не сопротивлялся.

– Пойдем со мной вон в ту комнату! – услышал Александр громкий страстный шепот Капитолина. – И ты узнаешь все, что захочешь. Я отблагодарю!

Через несколько мгновений сенатор и музыкант проследовали мимо Александра. Элий бросил на него презрительный и победный взгляд.

Едва они скрылись, Александр со злости ударил кулаком о стену. Красная штукатурка пошла трещинами и немного посыпалась.

– Зачем же так буянить? – услышал рядом с собой Александр томный, обволакивающий, немного низкий голос.

Он быстро обернулся и столкнулся лицом к лицу с той девушкой, сестрой молодого сенатора, которая за столом оказывала ему знаки внимания. Она пахла сладким вином, фруктовыми духами и безумным желанием, грудь ее была на половину обнажена. Тонкий, немного удлиненный нос, подведенные краской широко поставленные глаза.

– Я Лавиния! – прошептала девушка. – Я хочу тебя, красавчик!

Александра окутало жаром. Лавиния стояла так близко, и ее тонкие пальцы прильнули к его паху, он не мог и не хотел сдерживаться.

– Что такое? – прошептала игриво она. – Ты не хочешь меня?

– Я хочу, Лавиния, конечно, но только…

– Никаких «только»! – категорично заявила соблазнительница. – Я весь вечер смотрела на тебя и хочу, чтобы ты был сегодня моим. Твоя жена подождет.

Она поцеловала его страстно, глубоко, прильнув грудью к его груди.

– Ну же, пойдем, Александр, вон туда!

– Скажи мне, ты знаешь… – выпалил он. – Ты знаешь, кто распространяет слухи про убийство Коммода Марцией и Нарциссом?

Это было глупо, топорно, бездарно. Александр понимал, что задал неуместный вопрос в неуместное время, но ему необходимо было для успокоения собственной совести знать, что он поступает плохо по отношению к Ливии не просто так, а хотя бы ради дела.

Лавиния загадочно рассмеялась. Она хотела его и потому легко пошла навстречу, лишь бы ее вожделенный мужчина возлег с ней.

– Я знаю все, Александр! – Она впилась в него глазами. – Сначала мы сольемся в порыве страсти и станем одной безумной клокочущей волной, а потом, потом спрашивай, о чем хочешь.

Она взяла его за руку и повела за собой. Александр не знал, почему, но он, словно поддаваясь предчувствию, обернулся. В конце коридора стояла его Ливия, а над ней нагнулся, словно орел над голубкой, высоченный сенатор Мессала. Он целовал ее шею. Александр заметил, что Ливия смотрит на него с ужасом, словно человек, стоящий на краю пропасти.

И он сразу почувствовал себя на весах судьбы, или это вино кружило голову? Лавиния все еще сжимала его руку. За этой горячей рукой были не менее горячие, прямо-таки огненные объятия, безумная страсть патрицианки, ее рассказ о том, что она знает и, скорее всего, после этого дальнейшая благосклонность Пертинакса, переезд во дворец, почет, власть, огромные деньги, возможность влиять на политику. Так рисовало Александру будущее его воспаленное воображение. Но для этого надо было согласиться с тем, что его Ливию поимеет сенатор Мессала. Возможно, она сама согласилась, чтобы выведать у сенатора нужные сведения. То есть она действует так для них обоих. Но Александр не представлял себе, как он будет жить дальше с Ливией, зная, что ее телом наслаждался кто-то другой. Но может, все забудется? Римляне не блещут целомудрием, близость с тем, кто тебе просто приглянулся – норма жизни, вне зависимости есть ли у кого из партнеров семья. А если сейчас он отобьет у Мессалы свою жену, бросит Лавинию, то единственным выходом, чтобы избежать ненужных пересудов и смеха, будет спешно покинуть виллу Дидия Юлиана. И тогда приказ императора останется невыполненным. Александр не смог узнать ничего, зато в этом преуспеет певец Элий. В лучшем случае Александр останется жить в Каринах и управлять виллой императора, но вполне вероятно, что его и Ливию за бездарность в таком несложном деле просто выгонят на улицу.

Все это пронеслось в голове Александра за несколько секунд.

Он крепче сжал хрупкую ладошку Лавинии и последовал за ней, слушая ее откровения о том, как она ждала ласк Александра. Ливия, видя, что муж уходит с другой девушкой, в отчаянии посмотрела на улыбающегося Мессалу, вновь склонившегося над ней, чтобы поцеловать в губы.

– Давай завтра уедем с тобой на Сицилию? – сказал Мессала. – Там у меня дом в Сиракузах. Там тепло и в дом всегда заглядывает солнце – и на восходе, и в полдень, и на закате. В доме много окон. И каждое окно выходит на море. Мы будем смотреть спектакли в греческом театре, собирать мой виноград и над обрывом морским каждый день долго и много раз дарить друг другу любовь.

Ливия тонула в обворожительном взгляде Мессалы и Сицилия, где она никогда не была, становилась такой нестерпимо близкой.

Лавиния отворила дверь и, шагнув за порог, сразу сбросила тунику. Александр увидел ослепительную красоту ее идеального тела. И сразу понял, что лучше умереть, чем переступить этот порог и оставить самого дорогого в мире человека позади себя в чужих объятиях.

Александр рванулся назад.

Вот он уже рядом со своей женой и с ненавистью смотрит на сенатора Мессалу, еле сдерживая себя, чтобы не наброситься на него.

Мессала несколько отстранился от Ливии, вопросительно глядя на нее, ожидая, что она примет окончательное решение, с кем остаться. Ее блестящие от волнения глаза секунду назад говорили ему – она на все согласна и уедет с ним и на Сицилию и даже за Геркулесовы столбы и на любой край света, где еще дремлют древние мифы.

Но как только рядом с Ливией оказался Александр, ее воспаленный взгляд потух. Она преданно бросилась к мужу на грудь, и он быстро увел ее, ни разу не оглянувшись.

Они прошли мимо череды рабов, несущих красивые старинные амфоры с альбанским, соррентийским, критским, книдским и хиосским винами.

Дидий Юлиан, уже державшийся за колонну, еле ворочая языком, бросил в след Александру:

– Зачем вы уходите? Александр, пифос принесли, можно начинать его расписывать!

Глава десятая

Они не стали ничего обсуждать, не стали анализировать и спорить, чтобы еще больше не запутаться. Каждый из них знал, что по отношению к другому вел себя постыдно, предательски. Они решили забыть все, закрыть, замуровать этот вечер в дальних уголках памяти. Ведь, несмотря ни на что, они по-прежнему любили друг друга. Сидя в повозке, Александр обнял Ливию и так крепко и нежно прижал к себе, что она поняла – ее муж тот же, что и прежде.

– Прости меня! – прошептал он и больше не произнес за всю дорогу ни слова, постоянно целуя Ливию в щеки, губы и глаза, гладя ее волосы.

Наваждение Мессалы прошло, словно его никогда и не было. Ливии было уютно и хорошо в объятиях мужа, постепенно она заснула под мерный стук копыт коня и ворчание Таузия. Тунгр возмущался, что ему пришлось много часов сидеть без еды и вина, в то время как на вилле ели, пили и развлекались, и все по вине проклятого Мария, который отказался принять щедрое предложение Дидия Юлиана отужинать свежезабитым поросенком и выпить ретийского вина. Марий строго соблюдал дисциплину.

Если в этот вечер Александр заснул крепко и спокойно после исступленных ласк жены, то следующее утро принесло сплошные тревоги, ведь ему надо было идти к императору и доложить о том, что он узнал, а точнее, признаться в своем полном провале.

Разгневается Пертинакс? Выгонит его из дворца и запретит приходить? Или вообще погонит с этой виллы в Каринах? Александр знал своего господина и предполагал, что Пертинакс не пойдет на крайние меры, возможно, даже промолчит, но будет крайне разочарован и более не доверит своему вольноотпущеннику сколько-нибудь серьезного поручения. Мечты о жизни на Палатине, могуществе стоит забыть. Александр, происходивший наполовину из венделиков, а наполовину из эфесских греков, так и останется простым вольноотпущенником, занимающимся вазописью. Но теперь эта удручающая мысль не так сильно беспокоила его, ведь вчера Александр сделал главный выбор в свой жизни. С ним его любимая Ливия, а это значит, больше любой власти и самых больших денег. Может, стоит сказать императору о том, что происходило у Дидия Юлиана и чем рисковал Александр? Возможно, еще полгода назад Пертинакс и попытался бы понять его, но теперь такие мелочи, как благополучие какой-то семьи, не могло значить для императора ничего. Он позволяет своей жене спать с певцом, какое ему дело до сердечных волнений вольноотпущенника? В политике нет места чувствам. Есть только слепо выполненное поручение, за которое можно наградить, и невыполненное поручение, за него не может быть никаких оправданий перед императором.

Александр шел верхом мимо Колосса Нерона. Высоченная статуя, призванная увековечить Нерона, стала символом бренности императоров. Александр посмотрел наверх, где солнце, вышедшее из-за туч, заиграло на лучах короны бронзового исполина. Вот Нерон задумал стоять в поднебесье и веками смотреть на Рим внизу. Но, как только его не стало, Веспасиан, чтобы римский народ поскорее стал забывать годы правления ненавистного безумца, распорядился переименовать Колосс в бога Гелиоса, для чего на его голове установили позолоченную бронзовую корону. И все-таки лицо статуи с чертами Нерона выдавало его истинное происхождение, хотя постепенно новые поколения стали забывать, кто этот гигант. Казалось бы, под силу ли сдвинуть Колосса, чей вес невозможно было себе представить? Но император Адриан для строительства храма Венеры и Ромы с помощью 24 слонов переставил символ незыблемости в другое место. А Коммод, после того как распорядился поставить в храме Аполлона в Дидиме – одной из главных святынь всего греческого мира, свою статую для поклонения и жертвоприношения, не стыдясь, замахнулся и на Колосса. Голову Гелиоса заменили головой с чертами лица Коммода.

Александр подумал, что, в то время как по всему Риму уничтожали и до сих пор продолжают уничтожать изваяния Коммода, Колосс с его лицом по-прежнему нагло смотрит на всех свысока. Уберет Пертинакс эту гигантскую статую от амфитеатра, чтобы окончательно сокрушить память о злобном предшественнике? Вряд ли. 24 слона стоят дорого, а Пертинакс не любит лишние траты. Может, просто заменит голову, вернув предыдущую, от Гелиоса? Это проще. А потом все заново поменяет какой-нибудь новый император. Ничто не вечно. Надо жить только сегодняшним днем, без расчета на будущее.

Он остановился, вдыхая прохладный воздух, в котором уже чувствовалось приближение весны. Александр поймал себя на мысли, что ему совсем незачем спешить во дворец, где ему все равно не скажут ничего хорошего, определенный час ему назначен не был. Он шел мимо храма Венеры и Ромы к Храму Мира на форуме Веспасиана, чтобы посмотреть, как идут восстановительные работы после пожара, случившегося еще при Коммоде. Пожар тогда затронул не только храм, но и прилегавшие к нему дома. На руинах и пепелище быстро обустроились торговцы, особенно много с Востока. Один из торговцев чуть ли не бросился под ноги Александру, расхваливая свои ковры. Говорил этот восточный бородач в длиннополой одежде на таком скверном латинском, что понять его было очень сложно. В глубине лавки сидели два его малолетних сына и, подозрительно оглядывая всех прохожих, считали выручку. Денарий выпал из ладони одного из мальчиков и покатился по деревянному настилу лавки прямо к ее входу и упал на камни мостовой. Александр заметил, что это новенький блестящий денарий с изображением Пертинакса. Пока отец тряс ковром перед Александром, сын подбежал к монете и наступил на нее ногой, делая вид, что ищет ее между булыжниками мостовой. Второй сын, выбежавший за первым, тоже принялся искать. Александр усмехнулся, глядя на воровство у самих себя, и, оттолкнув наконец торговца, продолжил путь.

Рядом с колоннадой вокруг форума Мира с десяток рабов замешивали бетон, архитекторы склонились над планом форума, два скульптора вытесывали прямо на месте капитель к одной из колонн, охрана из пяти вигилов лениво разгоняла народ, если кто-то приближался к участку восстановительных работ слишком близко. В целом Александр понял, что работы ведутся медленно, малым числом людей, вероятно, денег на них выделяется не так много, как это необходимо. Наверное, префект города Сульпициан по указке Пертинакса экономит. Все пространство форума оказалось частично завалено рухнувшими колоннами, кое-где виднелись до конца не убранные сгоревшие деревянные балки, строительный мусор. Сам Храм Мира, некогда служивший сокровищницей трофеев, привезенных Веспасианом и Титом из покоренной Иудеи, библиотекой и канцелярией городского префекта, стоял полуразрушенный с обугленными и частично рухнувшими колоннами и антаблементом.

Узким проулком он прошел к Храму Антонина и Фаустины. За невысокой оградой ввысь уходила мраморная лестница. Несколько человек поднимались в храм. Ракурс рядом с храмом был не очень хороший для обзора, но даже отсюда в глубине целлы виднелись высокие статуи Божественной императрицы Фаустины и Божественного императора Антонина Пия. Александр вспомнил эту красивую историю. Антонин Пий горячо любил свою жену, которая была младше на много лет, и когда она умерла 36 лет от роду, он распорядился поставить в честь нее храм. Пий никогда больше не женился, а после его смерти сенат увековечил его рядом с женой. Теперь они, мраморные гиганты, навсегда рядом, и их огромные ладони касаются друг друга. Александр не без гордости подумал о своей жене. Она так сильно любила его, что вчера готова была поступиться своей честью и пойти с сенатором Мессалой, только, чтобы добыть для Александра нужные сведения. Она вся светилась от счастья, когда муж ее вчера увел с пирушки Дидия Юлиана, и ей не пришлось поступать так, как ей не хотелось. Александр поднялся в храм.

Скульптор придал чертам лиц обожествленной императорской четы безмятежное, немного задумчивое выражение. Фаустина в длинной тунике, Антонин в тоге. Идеальная семья, ушедшая к богам. Александр бросил в курильницу немного жертвенного порошка и сел на скамеечке сбоку, глядя на гигантские статуи снизу-вверх. Под крышей летали две птицы. Может, они свили где-то там себе гнездо и высиживают птенцов? Александр попытался представить себе, как бы он жил без Ливии. И не мог представить. Все, что всплывало в его в голове – это ощущение полной пустоты, бескрайней, жуткой и бессмысленной. Как распорядятся в будущем боги – кто из них двоих переживет другого и как тот, кто останется жив, станет доживать свой век в ожидании последней встречи – по ту сторону Стикса?

Посидев немного, Александр вышел из храма. Умиротворение сразу прошло. Вихрь жизни, наполнявший римские улицы, сразу закрутил его.

Он подъехал к трехпролетной триумфальной арке Августа, построенной в честь победы Октавиана над Марком Антонием при мысе Акций, и дипломатической победе в переговорах в Парфии, благодаря которым были возвращены римские штандарты, захваченные парфянами после катастрофической гибели армии Марка Красса при Каррах. Центральную, самую высокую часть арки, украшала позеленевшая за два века бронзовая квадрига, управляемая таким же густо-зеленым Октавианом Августом. На боковых пролетах арки сверху стояли изображения парфянских воинов, приносящих римские штандарты. Под аркой возникло столпотворение.

При строительстве арку втиснули в довольно узкое пространство между храмами Кастора и Божественного Юлия Цезаря. Таким образом весь людской поток, проходивший по Священной дороге на Форум, должен был огибать с одной стороны храм Божественного Юлия, также по узкому проходу, а с другой проходить под аркой. На праздники всегда образовывались людские заторы, но сейчас в обычный февральский день столпотворение под центральным пролетом арки выглядело странным, учитывая, что боковые пролеты были практически свободны для прохода. Александр остановился выяснить, в чем дело.

Под центральным пролетом друг напротив друга остановились два паланкина, каждый из которых несли по восемь рабов. Они не могли разойтись по той причине, что рядом, прямо под сводом арки, у телеги, груженной мясом и овощами, сломалась дрога между двумя передними колесами. Возница сразу защитился от потока ругани, сказав, что он везет продукты в императорский дворец. Сидящие в паланкинах патриции, высунувшись из-за занавесок, поливали друг друга бранью, пытаясь убедить каждый своего оппонента, чтобы он освободил дорогу. Ни один из патрициев не хотел проходить через боковые своды арки. Лица патрициев были широкими, круглыми и, несмотря на февраль, лоснились от пота из-за долгих эмоциональных всплесков. Один убеждал, что не уступит дорогу, так как его предок бился за Октавиана Августа на одном из кораблей и погиб при Акции. И он имеет полное право первенства в проходе под этой памятной аркой. Второй патриций убеждал, что его предки участвовали в возвращении в Рим римских штандартов из Парфии и проходили под аркой во время триумфа Тита, возвращавшегося из побежденной Иудеи, а дед шел в триумфальной процессии, посвященной победам императора Траяна в Дакии.

Александр смеялся, смеялись и простые люди вокруг. Дело приобрело серьезный оборот, когда два толстых патриция, еле выбравшись из паланкинов, встали друг напротив друга, чуть ли не толкаясь огромными животами, и размахивая короткими пухлыми руками, пытались доказать собственную правоту. Один из них велел своим рабам приготовить палки для убедительности собственных прав. То же сделал и второй. Пока не разгорелась эта комическая битва, Александр прошел под боковым пролетом, и мимо Дома Весталок направился на Палатин.