Текст книги "Преторианцы"

Рабы в перистиле в страхе попятились подальше от входа, Элий тихонько скрылся в триклинии. Эклект, не зная, что делать, выхватил меч у одного из вооруженных рабов и встал рядом с императором, надеясь, что как-то сможет защитить себя и августа. Флавия Тициана спряталась за спину мужа.

– Уходи в свою спальню, – сказал ей Пертинакс. – Немедленно!

Тициана побежала, а в этот момент разъяренные преторианцы ворвались в перистиль. Пертинакс вначале от неожиданности и страха немного отступил к фонтану, Эклект вместе с ним. Рабы, вопя, быстро разбегались по перистилю, исчезая в других помещениях.

Пертинакс, собрав все свое мужество, шагнул вперед.

Преторианцы, увидев перед собой безоружного старика-императора, растерялись. Весь их боевой пыл начал угасать. Переглядываясь, гвардейцы, опускали глаза и начали убирать обнаженные мечи в ножны.

– Вот он я, ваш император! – начал Пертинакс спокойно и взвешенно подбирая каждое слово. – Вы хотели меня видеть и поговорить со мной? Я готов выслушать все ваши жалобы и требования. Говорите, ничего не утаивая, разве август может отказать своей верной гвардии?! Вы поверили в меня и привели к трону, я люблю и уважаю вас. Преторианцы, вы моя главная опора! Вы хотите получить обещанные вам деньги? Вы их получите! Вернитесь в каструм, сегодня же вечером я прибуду к вам с деньгами и другими подарками…

Преторианцы еще больше растерялись. Те, кто кричал про убийство императора, теперь сами молчали, не зная как поступить. Император стоял перед ними храбрый, спокойный, обещающий деньги.

– Как вы быстро успокоились, преторианцы! – воскликнул Таузий, пробираясь вперед, его распирало от ненависти и злобы. – Император снова сделал вам посулы, и вы убрали мечи! Где ваша решимость? Он обещает деньги и подарки к вечеру, но почему не сейчас? Что, у него во дворце нет денег? А вечером он обманет вас! Он сбежит и призовет легионы, чтобы наказать вас за мятеж, и всех нас убьют, как Квинтиллиана и его сторонников!

– Правильно говоришь! – воспряли духом и вновь запылали злостью преторианцы. – Не верим тебе, август!

– Вспомните доброго Коммода, всегда заботившегося о гвардии и сингуляриях, дававшего нам свободу действий и постоянно одаривавшего нас! – продолжал кричать Таузий. – Пертинакс не Коммод, он только прижимает нас!

– Успокойтесь! – пытался увещевать Пертинакс. – Объясните, чего вы хотите!

– Твоей смерти! – бешено закричал Таузий. – Гвардия посылает тебе смерть!

Он выхватил у одного из преторианцев копье и, размахнувшись, бросил его в императора.

Копье вонзилось в грудь Пертинакса, и он сразу же осекся и упал на колени, не в силах стоять. Обливаясь кровью, император закрыл голову складкой тоги и начал молиться:

– Юпитер всемогущий, прими меня….

Перед тяжелораненым императором от вида крови и ощущения собственной неограниченной власти и безнаказанности преторианцы пришли в неистовство. Они вновь вынули мечи и подскочили к августу. Эклект, растерянный, испуганный, преградил им путь и, зная, что сейчас все равно умрет, от отчаяния бросился на гвардейцев. Не ожидавшие нападения от смотрителя дворца преторианцы понесли урон. Двух из них Эклект пронзил мечом и завопил, радуясь собственной храбрости и удали. Но на него тут же обрушились пять или шесть мечей и зарубили. Преторианцы подскочили к императору, бормотавшему молитвы и просьбы Юпитеру, в основном о своем сыне, и начали колоть и резать его. Нещадно кромсая плоть уже умершего старика, преторианцы, веселясь, обмазывая друг друга кровью императора, наконец отсекли ему голову и насадили ее на копье – то самое, что метнул Таузий.

– Теперь свобода! – рассмеялся тунгр. – Можем делать, что хотим! Брать, что хотим! Назначать императора, которого сами захотим!

– Императора, который во всем будет нас слушаться и озолотит нас! – подхватили преторианцы.

Флавия Тициана вбежала в свои покои, заперла дверь и, трясясь от страха, легла в кровать, закрывшись шелковым балдахином. Так она пролежала некоторое время, ей казалось, что целый час, но в действительности прошло лишь несколько минут. Она не хотела думать, о происходящем во дворце Флавиев, она хотела успокоиться. Тициана всегда быстро успокаивалась рядом с любовником Элием.

Она осторожно вышла из комнаты, на всякий случай, для самообороны, зажав в руке золотую статуэтку богини Виктории. В коридоре никого не было. Где-то этажом ниже слышались беготня и чьи-то приглушенные голоса. Комната Элия находилась неподалеку. Тициана медленно, постоянно озираясь, прошла туда. Комната оказалась незаперта. Императрица вошла и обнаружила Элия, собиравшего все драгоценности, что она ему подарила, дорогие вещи, в один холщевый мешок.

– Элий! – позвала Тициана нерешительно.

Певец быстро оглянулся на нее и молча продолжил собираться.

– Элий, там ведь происходит что-то плохое…

– Да, уже произошло.

– Откуда ты знаешь?

– Слышал. Твой муж мертв, – резко сказал он, быстро накидывая на себя грязную тунику садового раба.

– Что? – На глазах Тицианы выступили крупные слезы. – Это неправда!

– Правда. Дай мне пройти.

– Как ты смеешь так грубо со мной говорить?

– Ты больше не императрица, а Пертинакс лишился головы. С чего бы мне быть ласковым!

Тициана в ужасе смотрела на того, кого так нежно любила. Лицо Элия было злое, напряженное.

– Ну же, дай пройти, не загораживай мне проход! – крикнул певец.

– Ты больше не любишь меня? – пробормотала, растерянная, убитая горем Флавия Тициана.

– Нет, больше не люблю. Извини! Надеюсь, ты все поймешь. Могла бы и раньше понять, что я тебя ублажаю не потому, что безумно люблю, а из-за того, что твой муж был сначала префектом Рима, а потом императором. Но теперь всё – притворства в сторону. Мне здесь больше делать нечего. И тебе советую бежать из дворца Августов, пока преторианцы сюда не добрались. Они убили Пертинакса. Как думаешь, пожалеют тебя?

И так как Тициана от горя и предательства совсем обессилела, она медленно сползла на пол, опираясь спиной о дверной косяк. Элий перешагнул через ее ноги и, не сказав больше ни слова, ни оглянувшись, побежал прочь.

– Будь ты проклят! – еле вымолвила Тициана.

Марция была у себя в кубикуле – лежала и, тихонько плача, вспоминала Марка Квинтиллиана. Прибежала ее рабыня Прима с расширенными от ужаса глазами. Она рассказала, как во дворец Флавиев ворвались сотни разъяренных преторианцев и убили императора. Марция быстро поднялась и села. Загадочная и немного печальная улыбка блуждала по ее лицу, слезы высохли сами собой.

– Я хочу его видеть, – сказала она и взяла лежавшую рядом красную тунику, подаренную ей когда-то Коммодом.

– Госпожа, умоляю, не ходи туда! – воскликнула Прима и упала на колени. – Преторианцы, как сумасшедшие! Они опьянены кровью! Тебя могут убить, ведь они все время повторяют: «Коммод, Коммод!» А ведь тебя обвиняют в его гибели! Что сделают преторианцы, увидев тебя?! Ведь они не побоялись расправиться с самим императором! И Эклекта, твоего мужа, тоже убили!

– Эклект мертв? – усмехнулась Марция. – Значит, я свободна! Что же мне делать, как ты думаешь?

– Бежать, как сейчас бегут отсюда все, кто могут!

– А Флавия Тициана жива? – озабоченно спросила Марция. – Ее не тронули преторианцы?

– Нет.

– Где же она?

– Я видела, как она шла к Элию. Они, наверное, побегут вдвоем. И нам надо поскорее уносить отсюда ноги!

– Нет, Прима, я не могу и не хочу жить где-то в другом месте. Я не побегу. Если мне суждено умереть, то только здесь.

Прошли не меньше двух часов, опасений, неизвестности, пока наконец Марции все это не надоело и она, держась прямо, с гордо поднятой головой, в красной тунике пошла переходами во дворец Флавиев. Она видела опрокинутые канделябры, разбитые статуи, брошенные вещи, открытые сундуки – дворцовая челядь, убегая, творила хаос и прихватывала с собой что могла.

Сердце Марции забилось сильнее, когда впереди показался перистиль. Она боялась встретить преторианцев. Но там никого не было. Преторианцы ушли. Фонтан с тритонами, дельфинами и Нереем журчал, как и прежде. А неподалеку от него лежало два тела в лужах крови – изрубленных и обезображенных до неузнаваемости. Марция, преодолевая дурноту, подошла ближе и посмотрела на то, что еще недавно было императором Пертинаксом и смотрителем дворца Эклектом.

– Это вам за Квинтиллиана! – зло промолвила Марция, еле сдерживаясь, чтобы не плюнуть на трупы.

Глава двадцать первая

Префект Рима Сульпициан вошел в преторианский лагерь в сопровождении ста пятидесяти вигилов в полной неуверенности в собственной миссии. Выбравшись из паланкина, он велел подошедшему преторианцу привести к нему трибунов преторианских и городских когорт. Преторианец с серьезным видом пошел выполнять приказ, однако на зов префекта Рима никто не явился.

Преторианцы, хаотично передвигающиеся по каструму, поглядывали на вигилов и Сульпициана с явным пренебрежением.

Сульпициан прождал не менее получаса, но к нему так никто и не подошел. Стараясь не терять самообладания, префект двинулся в сторону претория, взяв с собой двадцать вигилов для охраны. Тут он и повстречал трибунов когорт, идущих к нему навстречу. Трибуны смеялись, от них пахло вином.

– Почему вы заставляете префекта Рима вас ждать? – прикрикнул Сульпициан, но его старческий голос зазвучал очень неубедительно.

– А что такое? – удивился трибун Флавий Гениал.

– Как смеешь ты так разговаривать с сенатором и префектом, преторианец? – продолжал бушевать Сульпициан, однако понимая, что такой тон не доведет его до добра.

– Не кричи, старик, мы тебя хорошо слышим! – сухо проговорил трибун Гортензий Прим.

– Император покарает вас за дерзость!

– Правда? Ну что ж, посмотрим. Как только вернутся наши делегаты из дворца, ты, Сульпициан, сможешь предъявить нам претензии заново. Но, наверное, ты этого делать не станешь.

– Какие делегаты? О чем вы тут говорите? – нахмурился Сульпициан.

– Мы отправили триста наших товарищей поговорить с императором Пертинаксом и донести до него наши требования, – нагло ухмыляясь, произнес трибун Туллий Криспин.

– Ваши требования императору? – удивился префект такому неслыханному нахальству.

– Почему бы и нет? Ведь у тебя, префект, есть какие-то требования для своей нормальной жизни – виллы, деньги, любовницы? Почему у преторианцев не может быть требований?

– И чего же вы хотите? – пытаясь успокоиться, сказал Сульпициан, надеясь, что в будущем он сможет отомстить этим наглым трибунским рожам.

– Благосклонности августа, только и всего!

– А разве вам ее мало?

– Благосклонности у императоров никогда не бывает много! – философски заметил Гортензий Прим.

– Скажите ваши просьбы, или, как вы их называете – «требования» мне, я передам их императору. Возможно, я смогу решить что-то прямо сейчас, – продолжал Сульпициан, выполняя приказ Пертинакса убедить преторианцев успокоиться.

– Нет, префект, прости, но ты ничего сейчас не решаешь! – по-дружески хлопнул Сульпициана по плечу Туллий Криспин и на белоснежной тоге остался след нечистой руки. – Все сейчас решается на Палатине. Возвращайся назад, в город.

– У меня приказ от императора, я не уйду из каструма.

– Хорошо, тогда жди возвращения наших делегатов. Твои вигилы, наверно, умирают от жажды. Мы могли бы поделиться с ними вином. Но только чуть-чуть.

– Как твое имя, трибун?

– Флавий Гениал.

– Так вот, Флавий Гениал, вы тут совсем распустились. Куда только смотрит Эмилий Лет? И городские когорты тоже хороши! Во всем равняются на вас! Только вигилы строго выполняют свой долг! Никакого вина им не надо!

– Ну, нет, так нет, нам же больше достанется. А по поводу Эмилия Лета мы и сами не знаем, куда он сейчас смотрит. Может, в сторону Стикса? Ха-ха-ха! Ладно, жди, префект, а мы пока пойдем.

Сульпициан вернулся к своему паланкину. Вигилы подозрительно смотрели на воинственное поведение преторианцев, которые, несмотря на общую расхлябанность, подпитие, были все облачены в доспехи, держали поднятыми штандарты своих когорт с изображением крылатой Виктории, сигниферы облачены в львиные шкуры. Преторианцы наверняка готовились выступить по первому зову.

Ни один из трех трибунов городских когорт не подошел к префекту, да и рядовые воины когорт старались обходить его стороной, и Сульпициан предположил, что в отличие от бесстыдных преторианцев они сожалеют о своем присоединении к беспорядкам и именно поэтому стыдятся показаться на глаза. Тем не менее Сульпициан решил немедленно сместить всех трех трибунов, как только все закончится. Он уже в уме набросал план мести, который вечером собирался передать императору. Согласно нему следовало позвать к Риму регулярные войска дунайских легионов, чтоб под их давлением провести реформу преторианской гвардии. И еще он думал о том, что надо как можно скорее убедить Пертинакса объявить наследником своего сына, это сразу поможет укрепить трон.

Чтобы не видеть ставших ему отвратительными преторианцев, бесцеремонно подходивших близко к паланкину и заводивших шутливые разговоры с вигилами, Сульпициан задернул занавески паланкина и сидел злой, кляня эпоху, в которой старый сенатор вынужден терпеть притеснения со стороны гвардии.

Ворча и размышляя, Сульпициан и не заметил, как прошло целых два часа. Из задумчивости его вывел шум. Префект вышел из паланкина и резко побледнел от увиденного. Вигилы в страхе сгруппировались вокруг паланкина, не в силах отвести взгляда от входящих в каструм трехсот преторианцев. Гвардия шла стройно, бряцая оружием, сомкнув щиты. Впереди шли два центуриона, один из них нес на копье голову Пертинакса. Курчавая черная борода императора была вся облеплена сгустками крови и сидевшими на них мухами. Кровь уже начала сворачиваться и толстыми густыми каплями медленно стекала по древку на руку центуриона.

– Император Публий Гельвий Пертинакс пожаловал к нам в каструм! – крикнул второй центурион. – Он хочет нас обрадовать тем, что наконец-то мертв!

Преторианцы в лагере спешили к своим соратникам. Многие, видя голову императора, не знали, как на это реагировать, но уверенный победный рев трехсот вернувшихся с Палатина гвардейцев наставлял растерявшихся на нужный лад. Никто не задал вопрос – что произошло во дворце, потому что это уже никому не было интересно. Таузий, приковавший ненадолго к себе внимание смертельной раной, нанесенной императору, теперь оказался всеми позабыт. Он шел вместе с преторианцами, с досадой поглядывая на своих равнодушных к нему сообщников, и похвалялся ловким броском копья, но на его браваду перестали обращать внимание.

Страшный трофей – отрубленная голова императора – символ грядущих перемен, сейчас занимал умы всех, кто его видел.

Преторианские и городские трибуны поспешили к трофею. Центурион опустил перед трибунами древко копья и решительным движением скинул голову Пертинакса на землю.

– А где Эмилий Лет? – спросил Гортензий Прим.

– Мы его не видели, – отвечали центурионы. – Может, он здесь прячется?

– Если прячется, то пусть лучше не выходит! – крикнул Флавий Гениал, чтобы все слышали его.

– Пусть убирается! – поддержали другие трибуны.

– Но кто же теперь будет командовать? – удивился центурион.

– Нового префекта претория мы выберем сами! Как выберем сами и императора! – торжественно провозгласил Туллий Криспин.

– Как мы будем его выбирать? – крикнул кто-то из преторианцев.

– А кто больше нам предложит денег, тот и станет императором! – заключил Флавий Гениал.

Десять когорт преторианцев разразились дружным ревом одобрения.

Сульпициан сначала с ужасом смотрел на голову императора, не понимая, как это вообще могло произойти, как допустили это боги?!

Но вот спины преторианцев закрыли от него голову несчастного Пертинакса, и префект Рима начал лихорадочно думать, как ему поступить. Император умер, не объявив сына наследником трона, не оставив завещания. Необходимо было удержать власть любой ценой, чтобы Пертинакс-младший, достигнув совершеннолетия, взошел на трон. Услышав предложения трибунов, Сульпициан, решительно ухватился за него. Собрав всю свою волю в кулак, префект двинулся к трибунам, его старческие руки словно приобрели новую силу, и он расталкивал стоявших плотно и не хотевших давать дорогу преторианцев.

– Дорогу! – прикрикивал Сульпициан. – Да расступитесь же!

– Эй, пропустите префекта! – приказал центурион, принесший трофей.

Сульпициан остановился перед головой Пертинакса и, облизав пересохшие от волнения губы, оглядел стоявших напротив него преторианских трибунов:

– Сколько вы хотите денег, чтобы объявить императором меня?

– Префект, ты слишком стар для императора! – насмешливо произнес Туллий Криспин. – Нам хватило одного старого скряги.

– Да ладно тебе, Туллий, какая разница сколько лет императору, лишь бы нас слушался и хорошую сумму дал! – сказал Гортензий Прим.

– Ты верно говоришь, трибун! – поддакнул префект. – Я крепок здоровьем и нежаден. Не беспокойтесь. Я дам две тысячи денариев разом на каждого преторианца, если вы сегодня же провозгласите меня!

– Две тысячи – хорошая сумма! – загалдели преторианцы, передавая все дальше и дальше по рядам предложение префекта Рима.

– А деньги у тебя точно есть?

– Есть и у меня, и в казне, не сомневайтесь! – деловито заявил Сульпициан, стараясь не смотреть на голову Пертинакса.

Трибуны тихо посовещались:

– Сульпициан станет мстить за своего зятя.

– Это уж наверняка! Может, и выдаст нам обещанную сумму, а потом приведет сюда легионы, чтобы нас наказать!

– Нет, старик долго не протянет. Возьмем с него деньги, а потом, когда он сдохнет, выберем нового императора из самых богатых сенаторов.

– Подумай, зачем старику Сульпициану трон? Для того, чтобы потом передать его своему внуку! А зачем нам мальчишка?

– Мальчишкой легко управлять. Сколько с него не спросишь денег – он не посмеет отказать.

– Мальчик станет мстить за убитого отца.

– Пусть только попробует! Отправится вслед за папашей!

– Надо соглашаться – предложение выгодное. Две тысячи!

– Нет, не надо! Денег в казне много, он нам и больше мог бы дать!

– Не станем торопиться. Только бросим клич – появятся еще кандидаты.

– Правильно. Не надо торопиться.

– Префект! – громко сказал Флавий Гениал. – Ты щедр! Но щедр не по-императорски! Наверняка ты можешь предложить и больше. Но и в Риме найдутся богачи, которые захотят занять Палатин. Подождем.

Дидий Юлиан пировал в небольшой компании сенаторов и богатых всадников у себя на вилле. Он экспериментировал с вином, добавляя в массикское вино в разных пропорциях мед, тимьян, перец, лавровый лист, финики. Неудавшиеся, по мнению большинства гостей, сочетания, отдавались рабам. Луций Марин пришел позже всех, радостный, веселый и пригласил всю компанию к себе на свадьбу с дочерью Марка Аврелия – Аннией Корнифицией. Добившийся взаимности богач Марин считал себя самым счастливым человеком на свете. Кроме известия о скорой свадьбе Марин похвастался невероятной удачей – один из его клиентов наткнулся в Коринфе на продавца, который предлагает за довольно сносную цену полотно легендарного Апеллеса, и он намерен завтра же ехать в Грецию, чтобы приобрести его.

– А как же свадьба? – удился Дидий Юлиан, наливая Марину густое терпкое вино.

– Как только вернусь из Греции, то тогда и сыграем свадьбу. Апеллес станет великолепным подарком Аннии.

– Но точно ли та картина – подлинник?

– Да, Юлиан, да! Мой клиент понимает в живописи, благодаря его опыту я много чего приобрел себе в коллекцию!

– И все же, сколько просят за Апеллеса в Коринфе?

– Ну, цена неокончательная… Как только я вернусь с картиной, я обязательно расскажу тебе все обстоятельства сделки.

– В Коринфе люди настолько богаты, Марин, что сносная цена, как ты говоришь, может оказаться подозрительной. Вдруг с картиной что-то не так? Или это просто хорошая копия с Апеллеса? Коринфяне жадны, любят деньги. Помни это, друг мой!

– Конечно, Юлиан, конечно!

– Смотрю я на тебя, Марин, и даже немного завидую. Вот ты нашел свою любимую женщину, живешь в богатстве, собрал в доме коллекцию произведений искусства, и всем этим ты по-настоящему счастлив.

– А ты разве не счастлив, бывший консул? – усмехнулся Марин.

– Не совсем.

– Чего же тебе не хватает?

– Власти, Марин! Всего лишь какой-то там власти. Тебе этого не понять. Времена консульства давно прошли, мне шестьдесят лет, я живу в Риме, всеми забытый и никому не нужный.

– Так уж и забытый! – воскликнули гости. – Мы любим тебя, почитаем и всегда рады твоему обществу, Юлиан!

Дидий Юлиан ничего не ответил и, попробовав вино, куда недавно добавил по одной ложке два разных сорта меда и пару фиников, отставил кубок в сторону.

– Раб, забери, этот вариант слишком приторный.

– Кстати, о власти, Юлиан! – воскликнул Марин. – Когда я направлялся к тебе, то слышал на улицах шум. Люди кричали, что вооруженные преторианцы опять что-то затеяли и идут то ли на Капитолий, то ли на Палатин.

Дидий Юлиан вскочил. Глаза его сверкали.

– Что же ты до этого молчал, Марин? Конечно, Апеллес, Корнифиция – для тебя они важны, а весь остальной мир никчемен и ничтожен! Но весь твой мир так или иначе зависит от того, что происходит вокруг него. Как мог ты позабыть такие важные вещи, как выступление преторианцев? Еще не улеглась память после бунта в поддержку консула Фалькона, как возник новый бунт!

– Почему именно бунт? – удивился Марин, насторожившись, как и остальные гости.

– За последние три месяца появление вооруженных в доспехах преторианцев на улицах Рима приводило либо к смене власти, либо к подготовке этой смены, точнее – к бунту!

– Ты прав, Юлиан. Прости меня, что я не придал должного значения сегодняшнему событию. Может быть, стоит послать рабов, чтобы они разузнали, что да как?

– Конечно! Пошли рабов, Юлиан! Не мешкая! – заговорили гости.

Юлиан приказал своему вольноотпущеннику, смотрителю дома, отправить двадцать рабов на форумы, Палатин, Капитолий. Манлия Скантилла тут же услышала о новости, принесенной Марином, и, будучи не в силах сидеть спокойно, пока нет никакой определенности, присоединилась к мужу за столом. Она чувствовала – в Риме совершается нечто грандиозное. Однако гости быстро усомнились в масштабе преторианского выступления и его значимости, считая наказание пятидесяти преторианцев Марка Квинтиллиана и изгнание консула Фалькона ярким знаком твердости власти Пертинакса.

В ожидании известий разговор за столом не клеился. Манлия Скантилла и Дидий Юлиан перешептывались и часто отвечали невпопад на вопрос гостей. Луций Марин первым откланялся и ушел. Чтобы как-то развеять создавшееся напряжение в компании, позвали полуголых рабынь-танцовщиц, которые под мерные звуки флейт покачиванием круглых бедер и обнаженных грудей привели гостей в приятное расположение духа.

Спустя час, когда танцы стали надоедать, а некоторые из сенаторов, распаленные похотью, уже просили у Дидия Юлиана себе для короткой утехи кого-нибудь из танцовщиц, раб принес письмо. Префект вигилов Плавтиан, закадычный друг Юлиана, сообщал ему, что Пертинакс убит собственной гвардией и в Риме воцарилось безвластие.

Манлия Скантилла, заглядывающая в письмо через плечо мужа, вся затряслась от волнения.

– Наконец-то! – торжествующе произнесла она, не зная, следует ли немедленно посвятить в известие от Плавтиана всех гостей. Дидий Юлиан, так же очень взволнованный, почти мгновенно протрезвевший, прикидывал, что сейчас он может предпринять.

И тут как раз явились три его раба и громко возвестили о гибели императора.

Гости повскакали из-за стола, сенаторы, желавшие танцовщиц, сразу позабыли о них. Все наперебой стали задавать вопросы рабам, требуя подробностей.

Рабы отвечали, что лично видели, как преторианцы шли по улицам с головой Пертинакса на копье, а народ разбегался от них в ужасе. После этого на многих улицах начались беспорядки. Они слышали, что якобы Палатин пуст – все, кто жили во дворце Флавиев и других дворцах, разбежались от страха за свою жизнь.

Появились еще пятеро рабов, запыхавшиеся от бега. Они начали сообщать другие подробности. Люди на форумах говорили, что теперь императором назначат либо Эмилия Лета, либо Пертинакса-младшего, но потом рабы тут же опровергали свои слова, ссылаясь на то, что кто-то видел убегавшего из дворца префекта претория, и это было явно не похоже на то, что его хотят посадить на трон. Ходили так же слухи, что кто-то из преторианцев пошел к дому префекта Рима убивать Пертинакса-младшего, а также слухи, что паренька спешно увезли из города по приказу деда. Однако самым достоверным было известие, что Сульпициан находится в лагере преторианцев и ведет с ними какие-то переговоры.

Дидий Юлиан нахмурился. Он догадывался, о чем мог вести разговор с гвардией префект Рима.

– Трон себе хочет заполучить! – со злостью проворчал Дидий Юлиан.

– Что б он сдох! – пробормотала Манлия Скантилла. – Что б его преторианцы разорвали!

Не прошло и еще полчаса, как появился еле живой от быстрого бега раб, проследивший за преторианцами до их лагеря. Упав на пол, умоляя дать ему попить, он, жадно глотая вино, поднесенное самим взволнованным хозяином дома, сказал, что гвардия объявила аукцион.

– Какой аукцион? Говори, несчастный! – взревел Дидий Юлиан с безумной надеждой, что его мысли окажутся правдой.

– Кто больше заплатит преторианцам, тот и станет императором, – выпалил раб, поперхнувшись вином.

– Даааа!!! – рассмеялся Дидий Юлиан, приходя в неописуемый восторг. – Манлия, сколько миллионов у нас сейчас есть в доме?

Манлия Скантилла, онемевшая было от радости, быстро вспомнила недавний отчет смотрителя виллы.

– Где-то около пяти миллионов сестерциев.

– Мало!

– Что же делать?

– Возможно, надо добыть в моих поместьях еще денег. Но вообще-то Пертинакс должен был изрядно пополнить казну. Ладно, я должен немедленно спешить в каструм, пока меня не опередил кто-то другой!

Преторианцы, стоявшие на стене над воротами каструма, крикнули:

– Здесь сенатор, трибуны!

– Кто он? – спросил один из трибунов.

Префект Рима Сульпициан, проголодавшийся и уставший, был раздосадован. Несмотря на все неудобства, он готов был стоять в лагере хоть до ночи, чтобы, если никто из патрициев не придет покупать императорский титул, он оказался единственной кандидатурой.

Префект вылез из паланкина, готовясь к схватке с неизвестным гостем.

– Это сенатор и бывший консул Дидий Юлиан! – возвестил дозорный.

Это имя преторианцам ничего не говорило.

– Что ему надо? – спросили трибуны.

– Говорит, что хочет стать императором и готов заплатить хорошую сумму, – отвечал дозорный.

Сульпициан немного успокоился. Дидий Юлиан совершенно не выделялся в ряду сенаторов. Были среди них и намного богаче него.

– Префект! – обратился к Сульпициану Гортензий Прим. – Ты подтверждаешь, что готов заплатить по две тысячи денариев на каждого преторианца, если мы объявим тебя императором?

– Да, конечно, подтверждаю!

– Дозорный, передай сенатору, что префект Рима предлагает нам две тысячи денариев каждому, кто в каструме. Что предложит он?

– Не впустить ли сенатора? – спросили дозорные.

– Нет, пусть остается там. Соперники не видят друг друга. Так будет честнее вести торг. А то еще драку начнут. Ха-ха-ха!

Дозорный передал предложение Сульпициана Дидию Юлиану.

Юлиан размышлял. Почему его не впускают за ворота? Может, Сульпициан готовит какую-то ловушку? Один ли там префект или с ним кто-то еще из желающих сесть на трон? Рабы, только что несшие его паланкин практически бегом, тяжело и громко дышали, опустившись на корточки, и этим раздражали сенатора. Дидий Юлиан взял себя в руки. Он решил, что не уйдет отсюда обычным сенатором, чего бы это ему ни стоило. Такая возможность выпадает раз в жизни.

– Я предлагаю две тысячи пятьсот! – крикнул Юлиан.

Дозорные передали ставку Сульпициану.

Тысячи преторианцев рядами друг за другом сели напротив ворот, наблюдая аукцион. Им было весело и интересно, чем все это закончится. Никто из них никогда ни о чем подобном не слышал и даже не мог себе представить, что трон Римской империи может быть разыгран на аукционе.

Преторианские трибуны и присоединившиеся к ним трибуны городских когорт расположились рядом с Сульпицианом, попивая вино, закусывая мясом, принесенным рабами. Трибуны предложили и префекту угоститься, но он, испытывая жажду и голод, все равно отказался, чтобы не потерять ясность мысли. Сульпициан прикидывал, сколько денег есть лично у него и сколько может оказаться в казне. Нельзя тратить слишком много, ведь Пертинакс так упорно экономил, чтобы хватало на все огромные государственные расходы.

– Две тысячи шестьсот! – уверенно произнес Сульпициан.

– Неплохо! – воскликнули преторианцы. – Префект, спасибо за щедрость! Ты лучший из городских префектов за все последние годы!

– Сенатор Юлиан, префект предлагает две тысячи шестьсот! – возвестил дозорный.

– Префект жадничает! – усмехнулся Дидий Юлиан и самодовольно добавил: – А я не скуплюсь, когда речь идет о храброй преторианской гвардии! Три тысячи денариев каждому!

Сульпициан стал приходить в бешенство. Три тысячи денариев для каждого из десяти тысяч человек! Да еще три тысячи воинов городских когорт! Как можно раздавать за раз столько денег!

– Передайте, что я предлагаю три тысячи сто пятьдесят денариев, – глухо произнес префект Рима.

– Мы не расслышали, префект! – смеясь, бросил Туллий Криспин, который находился рядом и сам прекрасно все слышал. – Назови, пожалуйста, еще раз, громко, свою цену.

Сульпициан повторил, зло глядя на трибуна.

– Эх, жалко Марк Квинтиллиан не видит этого, – рассуждали между собой преторианцы его когорты.

– Да, вот уж невиданное зрелище! Ему бы понравилось! Сенаторы торгуются за трон, как на рынке!

– Сколько денег мы получим!

– Боги любят нас!

Дидий Юлиан смотрел на высокие, неприступные стены каструма, торжествующе улыбаясь. Он верил: сегодня такой день, когда нельзя гневить Фортуну. Богиня поверила в него, поэтому торговаться надо до любых сумм. Сульпициан – человек осторожный и, скорее всего, старается не для себя, а для внука. А то, что делается не для себя, был уверен Дидий Юлиан, делается не в полную силу. Префект не станет долго торговаться.

– Три тысячи пятьсот! – выкрикнул сенатор.

Дозорные громко передали ставку. Тысячи преторианцев ликующе зашумели, предвкушая огромные суммы в своих кошелях.

– Четыре тысячи! – упрямо проговорил Сульпициан, скрежеща немногими оставшимися старческими зубами.

– Пусть покарают преторианцев боги за их ненасытность! – пробормотал он, уверенный, что Дидий Юлиан не сможет поднять ставку выше.

Трибуны посмеивались, вслух обсуждая, кто и на что потратит эти деньги.

– Четыре тысячи пятьсот! – передали дозорные ответ Дидия Юлиана. – А еще сенатор обещает возвращение привилегий и свобод, которые у нас были при Коммоде. И восстановление доброй памяти Коммода.