Текст книги "Преторианцы"

Глава девятнадцатая

Марк Квинтиллиан и его пятьдесят сообщников занимали две просторные камеры на втором этаже под землей. Здесь обычно узники ждали вынесения своего приговора. Света не было. Все сидели вдоль стен и поначалу бодрились, рассуждая, когда их могут освободить. Преторианцы надеялись на Эмилия Лета и обещание императора оказать милосердие. Весь первый вечер в тюрьме и всю ночь строили догадки, как и почему их заговор раскрыли, кто оказался предателем, почему не пришел на помощь префект претория с остальными преторианцами. Но чем больше они погружались в дебри рассуждений и домыслов, тем больше запутывались.

После того, как на утро второго дня им принесли совсем немного еды, по сравнению с предыдущим днем, и она оказалась несъедобной, преторианцы возмутились. А возмущение переросло в домыслы. Резкое ухудшение питания в тюрьме не сулило ничего хорошего. Тут же нашлись те, кто вспомнил знаменитых узников Мамертинской тюрьмы. Конечно, все знали Верценгеторикса – вождя галлов, побежденного Юлием Цезарем, нумидийского царя Югурту, ожидавших здесь казни. Но не они занимали умы узников. Преторианцы вспоминали римлян, брошенных сюда за свои преступления. И тут сразу всплыли имена сенатора Публия Лентула – участника заговора Катилины, и префекта претория Элия Сеяна. Их участь была незавидна. Настроение у преторианцев упало, все продолжали истово надеяться на Эмилия Лета и выспрашивать Квинтиллиана, что он думает.

А Квинтиллиан молчал и мучительно размышлял о своей разрушенной жизни. Он не строил иллюзий, знал – как прежде уже точно не будет. Если Пертинакс выпустит их из тюрьмы, то все равно последствия мятежа не заставят себя ждать. О том, чтобы остаться в рядах гвардии, не могло быть и речи. На тот же исход, что и в случае с сенатором Ласцивием, теперь не приходится рассчитывать. Тогда взбалмошный поступок маленькой группы преторианцев не вызвал никакого резонанса – не собирался сенат, не знал об этом народ, и сингулярии не разгоняли мятежников. Что ж, надо учиться жить без благостей гвардейского трибуна. Но это еще не самое плохое. Бунтовников могут выгнать из Рима и запретить селиться в нем. Что он будет делать вдали от Марции? Разве она поедет с ним, ставшим никем, без жалованья, с опозоренным именем? Конечно нет. И Марку останется только броситься на меч, услышав случайно от заезжего торговца, как в столице покоряет ум и сердце нового императора Марция Деметрия Цейония. Она, безусловно, найдет свое достойное место на Палатине, и совершенно точно Пертинакс не продержится долго. Но все это будет без него. Какой смысл влачить жалкое существование? Лучше умереть.

И как бы подтверждая его мысли, поздно вечером тюремщик тихонько сообщил в решетку на двери, что завтра утром их казнят, уже пришел письменный приказ императора. Преторианцы раскричались, требуя немедленно сообщить обо всем префекту претория. Звали тюремщика, прося его сказать подробности, но он и сам их не знал.

Марк Квинтиллиан облегченно вздохнул – такой исход его устраивал. Единственное, о чем он жалел, что не увидит в последний раз Марцию. Знает ли она, в какой он беде? Пытается ли его спасти. Конечно, она все знает и делает все для его спасения, но сейчас мало что в ее власти. И все-таки, видя теперь свою судьбу, Квинтиллиан ни о чем не жалел и благодарил Юпитера и Марса за то, как он прожил жизнь. И сидя в стороне от галдевших сообщников, обняв и прижимая колени к себе, он словно бы прятал глубоко за пазухой маленький луч надежды на то, что Марция сможет его спасти. На Эмилия Лета он уже и не рассчитывал – раз вынесен смертный приговор, значит, префект претория не смог убедить императора, да и пытался ли? Поразмышляв, Квинтиллиан пришел к выводу – имя префекта нигде не упоминалось, об его участии в заговоре знали только консул и он. Ему выгодна смерть бунтовщиков – никто на него и не подумает. Но, может быть, Фалькон, пытаясь обелить себя, выдал Пертинаксу Эмилия Лета как главного заговорщика и завтра Марк и его преторианцы увидят перед началом казни своего связанного префекта и именно его смерть откроет череду казней?

Многие преторианцы стали обвинять Квинтиллиана во втягивании в заведомо проигрышное дело, клясть Эмилия Лета, который не стал сопротивляться императору и не пришел им на помощь, как обещал, но больше всего проклятий сыпалось на Пертинакса, посулившего милосердие и бесстыдно нарушившего свои слова.

Постепенно все разговоры стали стихать. Каждый хотел остаться наедине с самим собой в свою последнюю ночь. Большинство молча сидели, вспоминая свою жизнь, некоторые молились Юпитеру, кто-то просил о заступничестве Митру. Нашлись и те, которые сразу захрапели, но были и самые неугомонные – они тихонько переговаривались и даже смеялись, что-то вспоминая.

Тьма, стоявшая в камере, способствовала сну, и Квинтиллиан, думавший о Марции, не смог долго сопротивляться Морфею, и заснул. Проваливаясь в сон, он наделся, что Марция приснится ему. Но вопреки логике, предполагавшей, что последний сон обреченного на казнь не может быть спокойным, Квинтиллиан проспал крепко и, когда открыли дверь в камеру, он поднялся свежим и бодрым, словно готовый к свершениям, а не к смерти.

Свет, хлынувший в помещение, сулил не радость освобождения, а скорую гибель. Преторианцы стали один за другим выходить в коридор. Другие камеры, в которых сидели убийцы, воры и иные злостные преступники, наполнились смехом и визгом. Они уже знали, кто провел два дня рядом с ними, и каков приговор у пятидесяти гвардейцев – в тюрьме слухи распространяются быстро.

Квинтиллиан шел пятым по очереди. Он не обращал внимания на оскорбительные крики из других камер. Поднявшись по ступеням, бывший трибун вышел на площадку перед тюрьмой, окруженную сингуляриями. И тут его кто-то схватил за руку. Квинтиллиан обернулся и увидел Марцию.

Она провела бессонную ночь, не переставая плакать и молиться всем богам, каких знала, не обращая внимания на догму, что христианка может молиться только Христу. Все боги слились для Марции в один-единственный собирательный образ высшего существа – холодного и полностью безразличного к нуждам людей. Эклект, зная, что она попытается попасть на казнь, и уже осведомленный о ее попытке подкупить сингуляриев, собирался помешать ей, выставив у дверей ее кубикула охрану. Но Марция, которой горе и злость придало невиданную силу, взяла нож для резки фруктов и напала с ним на вооруженных рабов, ранив трех из них. Рабы же не посмели поднять руку на госпожу и вынуждены были пропустить ее.

Сингуляриев, несших караул накануне, сразу сменили другие, как только Пертинаксу доложили о поведении Марции. Но Таузий смог вернуться, сказав, что потерял у Мамертинской тюрьмы свой браслет и хочет его немедленно вернуть, пока рядом с тюрьмой сингулярии. Командир не остановил его, не видя проблем в том, что один человек вернется ненадолго на свой бывший пост. Таузий шел туда не только из-за обещания помочь Марции, он хотел видеть собственными глазами казнь, и еще больше укрепиться в своей ненависти к Пертинаксу и его порядкам.

Будучи своим среди сингуляриев, он сразу же прошел к дверям тюрьмы и ждал появления сначала Марции, а потом и узников. Увидев девушку, прибежавшую с Палатина, растрепанную, осунувшуюся, он не сразу узнал в ней бывшую любовницу Коммода, некогда блиставшую на весь Рим. Таузий сказал своим товарищам, что девушке надо дать попрощаться с одним из осужденных. И так как Мария уже не было, а все остальные сингулярии относились к такому поручению императора с явным неудовольствием, сопереживая преторианцам, то девушку сразу допустили к дверям.

Увидев Квинтиллиана, Марция бросилась к нему:

– Марк, милый мой Марк, я здесь!

– Хвала богам, что они позволили мне напоследок увидеть тебя! – воскликнул Квинтиллиан, такой радостный и бесконечно счастливый, словно не умереть должен был сейчас, а жениться.

– Я пыталась спасти тебя! Но я уже не всесильна. Прости меня.

– Главное – ты здесь, и я вижу твои глаза и чувствую тепло твоих рук.

– Надо идти! – строго сказал сингулярий и подтолкнул Квинтиллиана.

– Скажи мне только одно, Марция. Мы, правда, встретимся в следующей жизни или мне ждать тебя на той стороне Стикса?

– Я не знаю, любимый! Я уже ничего не знаю. Я знаю только, что люблю тебя, Марк!

– И я люблю тебя, Марция. Ты верь и жди, и не пропусти меня, когда мы снова будем жить, даже если придется ждать столетия. Я верю только в это. Нет ни Стикса, ни рая, ни небесных чертогов, в которые верят разные люди. Есть только наша жажда встретиться вновь.

Сингулярии вдвоем крепко стиснули Квинтиллиана. Марцию оттеснили.

Заговорщиков повели на Гемониеву террасу. Здесь казнили преступников. Обычно их живыми скидывали с лестницы вниз и казненные, падая, ломали себе шею или спину. Преторианец, шедший рядом с Квинтиллианом, вспомнил, как ему рассказывали, что Элия Сеяна избавили от такой позорной смерти и сначала задушили, а уже потом сбросили труп с лестницы. Но и удушение считалось для преторианца вовсе не почетной казнью. Воин должен умереть только от меча.

На Гемониевой террасе полукругом стояли сингулярии. Ни Эмилия Лета, ни других преторианцев не было. Народ не допустили близко смотреть. Не пришли на казнь ни император Пертинакс, ни префект Рима Сульпициан. Присутствовали с десяток сенаторов, префект вигилов Плавтиан с отрядом вигилов. Привели Валерия Ульпиана, уличенного в изнасиловании. Эмилий Лет настоял на его казни вместе со всеми. Пертинакс не возражал.

Судья зачитал обвинительный приговор и приказ императора казнить заговорщиков.

Осужденные возмущались, что в последний путь их не пришли проводить соратники-преторианцы, удивлялись отсутствию префекта претория. Кто-то высказал предположение, что Эмилий Лет, возможно, сам их предал и сейчас попивает вино во дворце. Квинтиллиан не слушал ничего, он радовался, что нет никого, кто мог бы помешать ему смотреть на Марцию, стоявшую внизу лестницы и не сводившую с него заплаканного взгляда.

Как руководителя мятежа Квинтиллиана первым повели на казнь. Увидев палача с мечом, осужденные успокоились – их ждет не позорная смерть.

Марк Квинтиллиан опустился на колени перед лестницей. Палач с мечом зашел сзади.

Трибун не стал низко наклонять голову, чтобы до последнего мгновения видеть Марцию.

– Мы обязательно встретимся, любимая! – прошептал он.

Палач занес меч и со всей силы вонзил его в основание шеи.

Марция закричала. Палач столкнул ногой тело, и мертвый трибун, разбрызгивая кровь, покатился вниз по крутым ступеням Гемониевой лестницы. Когда тело Квинтиллиана упало к ногам Марции, лицо его было сильно обезображено. Она подошла к нему и, обняв, прижала к себе, целуя окровавленную голову возлюбленного.

А рядом скатилось тело другого преторианца.

Двери преторианского каструма открылись, и Эмилий Лет в сопровождении пяти человек своей охраны вошел внутрь. Его появления ждали и, как только завидели издали, сразу подали сигнал к сбору.

Префект претория оказался один на один перед всеми десятью когортами преторианцев, собравшихся вместе. Глухой, зловещий ропот десяти тысяч вооруженных мужчин сулил беду. Стража на стенах – и та смотрела на префекта. Трибуны выступили вперед.

– Мы хотим знать, префект, что случилось с нашими товарищами на Гемониевой террасе! – угрожающе произнес трибун Флавий Гениал.

Хоть Эмилий Лет и готовился к объяснениям с гвардией, но в голове все казалось довольно простым, а на деле весьма опасным, и он вначале немного растерялся.

– Пройди на трибуну перед храмом Марса, – продолжал Гениал. – Гвардия ждет. Мы все никак не можем понять, как ты допустил казнь своих людей?

Лет прошел на трибуну не очень твердым шагом. Он понимал: неверно подобранное слово – и его могут убить.

– Преторианцы! – воскликнул он, чувствуя за собой поддержку бога Марса, смотревшего ему в спину из раскрытых ворот храма. – Пятьдесят наших товарищей самолично подняли мятеж и намеривались сделать императором консула Фалькона.

– Это мы уже знаем! – буркнул стоявший рядом трибун Туллий Криспин. – Мы догадывались, что Марк Квинтиллиан подбил людей на бунт. Но почему ты не остановил его?

– Дай же мне все по порядку договорить, Криспин! – огрызнулся Лет, и это придало ему уверенности.

– Мы все слушаем тебя, префект! – стали раздаваться со всех сторон нестройные голоса преторианцев.

– Марк Квинтиллиан, которого вы все хорошо знали, подговорил пятьдесят преторианцев поддержать претензии консула Фалькона на трон. Скорее всего, сам Квинтиллиан не пошел бы на это, если бы не консул, который его завлек посулами. Когда они самолично оставили каструм, я понял – что-то назревает. И пока я разузнавал, куда двинулся Квинтиллиан со своим отрядом, мне пришел приказ от императора в тот день ни в коем случае с преторианцами не покидать наш лагерь. Я не мог ослушаться августа! Позже выяснилось, что раб, служивший у нас, и прознавший о заговоре, подло подслушав Квинтиллиана, написал список всех преторианцев, кто в нем участвовал, и послал его императору. Заговор Фалькона не удался из-за этого доноса. Наши товарищи попали в беду. Конечно, я сразу поспешил во дворец, попытаться спасти их. Но все мои увещевания, все мои мольбы не были услышаны императором.

– Почему нас не известили о времени казни? – воскликнул Флавий Гениал. – Мы, чьи соратники погибли, как предатели, узнали о казни по слухам! Почему император казнил их так быстро? Почему не было суда? И, как говорят, почти никто не присутствовал. Как бы ни были виноваты Квинтиллиан и его сообщники, они имели право, чтобы гвардия проводила их в последний путь.

– Ты прав, Гениал, – сокрушенно ответил Эмилий Лет. – Но такова воля императора.

– Ты мог бы сам нам сообщить! – неприязненно произнес трибун Гортензий Прим. – Что ты делал во дворце, префект? Почему не пришел к нам и не рассказал? Мы бы не дали в обиду наших братьев!

– Не дали! Не дали бы в обиду! – подхватили сначала десятки, потом сотни и тысячи голосов.

Эмилий Лет понял свой промах. Пертинаксу пришел бы конец. Еще недавно у него был такой план, что преторианцы возмутятся гибелью кого-нибудь из своих и свергнут императора. Но теперь этого не требовалось. Пертинакс после раскрытия заговора как никогда доверяет Лету и уж точно не снимет его с поста префекта, более того – обещает щедрые подарки.

– Успокойтесь! – крикнул Эмилий Лет. – Я не пришел сюда, потому что продолжал до последнего часа молить императора о милосердии. Марк Квинтиллиан был мне другом! Я скорблю не меньше, а больше вашего!

– Кто подтвердит твои слова? – нагло бросил префекту Туллий Криспин.

– Император подтвердит! – багровея от возмущения, ответил Лет.

– Так пойдем к императору и спросим, как все было на самом деле! – продолжал Туллий Криспин.

– Пойдем! Пойдем! – подхватили преторианцы.

– Предавший Квинтиллиана раб мертв. Я лично убил его! – крикнул префект. – Император сказал, что выплатит оставшиеся шесть тысяч в самое ближайшее время! Скорее всего, ко дню рождения Рима!

Но последние фразы никого не тронули, более того – рассердили.

– Да слышали мы про императорские россказни о шести тысячах! Третий месяц кормит обещаниями!

– Не верим!

– Император казнил наших братьев и хочет купить наше спокойствие очередным враньем!

– Да, август лжет! Может, и не было никакого доноса от раба!

– Зачем ты, префект, убил раба? Надо было привести его на наш суд!

– Может, раб знал то, чего ты боишься, Лет?

– А что, если казни продолжатся? Туллий Криспин, не твои ли люди в январе пытались объявить императором сенатора Ласцивия?

– Да, я был там!

– И я тоже!

– И мы!

– Вдруг Пертинакс затаил злобу и завтра велит казнить нас?

– Марк Квинтиллиан осужден несправедливо, за него надо отомстить!

– А кому мстить, императору?

– А что? Император просто человек…

– Что ты говоришь? Император священен!

– Священна дружба, а императоры смертны!

Гул нарастал. Эмилий Лет пытался что-то кричать, вразумлять, но его никто не слушал. Гвардия не расходилась до поздней ночи. Префект вызвал к себе в преторий трибунов когорт, чтобы убедить их успокоить преторианцев, но пришли только два трибуна, да и те сказали, что они не могут ничего сделать.

Глава двадцатая

Эмилий Лет спешил на Палатин. За ночь преторианский лагерь не только не успокоился, но стал подобен улью. Уже в открытую раздавались призывы к свержению императора. Трибуны не слушались префекта, строгий приказ всем преторианцам разойтись и выполнять свои обязанности прозвучал впустую – его никто даже не пытался выполнять.

Лет понял – дело приняло нешуточный оборот, но теперь он не может возглавить бунт гвардии, даже попытаться сделать это он опасался. Он слышал, как его подчиненные не таясь горевали над добрым императором Коммодом, обвиняя в его гибели и Пертинакса, и Эмилия Лета, и проклятых сенаторов, и обещали расправиться с ними, сочувствовали Квинтиллиану и консулу Фалькону. Бюст Пертинакса, недавно поставленный у претория, в ярости разбили, а кто-то даже помочился на мраморные обломки. Быстро появились огромные пифосы с вином, самочинно взятые преторианцами, и началось коллективное распитие. Но вскоре многие начали роптать, что вино плохое и такую дрянь могут пить только бедняки. Где фалернское, косское, кидские и другие превосходные вина? Жадный император не хочет снабжать гвардию лучшим вином! Кто-то принес ночной горшок и, начертав на нем мечом имя Пертинакса, надел его на копье, говоря, что это голова скупердяя.

Тысячи преторианцев стали одной страшной неуправляемой стихией. Словно враз позабылись славные традиции верности и храбрости, проявленные гвардией, поддержавшей Отона против Вителлия в тяжелой битве при Бедриаке. И во время долгих Дакийских войн Траяна, следовавшей за императором в дикие горные земли, а потом отстаивавшей границу на Данубии с Марком Аврелием, когда полчища варваров половины германского мира прорывались, чтобы уничтожить римский мир. Теперь в каждом новом приступе ярости, оскорблениях Пертинакса, жажде убийства и разбойного разгула слышались отголоски заговора Кассия Хереи, убившего Калигулу, речь префекта претория Гая Нимфидия Сабина, вставившего на сторону Гальбы и покинувшего Нерона, открытый мятеж Касперия Элиана, осадившего императора Нерву во дворце и требовавшего наказать виновников гибели Домициана. И над всем этим многотысячным неуправляемым ревом, казалось, стояла тень Элия Сеяна.

Эмилий Лет спешил на Палатин – единственное место, где он мог еще чувствовать себя в относительной безопасности. Но так ли это? Не имея возможности лично повлиять на гвардию, он надеялся, что император придумает, как их усмирить.

Во дворце Флавиев все было спокойно. Никто еще не знал о том, что творится в преторианском лагере. Люди на улицах и площадях жили прежней жизнью, вчерашняя казнь, на которую все равно никого не пустили, быстро исчезла из народного обсуждения. И только Лет понимал, как хрупко сейчас спокойствие Рима.

Войдя во дворец, он сразу же без доклада о себе направился к императору. Пертинакс находился в компании Валериана Гемелла и готовился в скором времени пойти в атенеум – риторскую школу, основанную императором Адрианом, где обучались и упражнялись в своем искусстве философы, риторы, юристы, грамматики. В молодости он тоже там выступал. Теперь же Валериан Гемелл убедил императора посетить атенеум по случаю приезда какого-то особенно даровитого, но пока неизвестного поэта из Греции.

Пертинакс был в своих покоях, рабы расчесывали его бороду и волосы. Гемелл рядом балагурил, вспоминая свои скитания по империи. Эмилий Лет не вошел, а влетел к императору, совсем забыв о почтительности.

– Август, дела плохи! – выпалил префект претория. – Преторианцы, узнав о казни Квинтиллиана и его сторонников, пришли в ярость. Они вот-вот взбунтуются. Меня не слушают!

– Лет, ты даже не поприветствовал меня! – ответил несколько раздраженно Пертинакс. – Не ты ли на днях утверждал, что имеешь полную власть над своими подчиненными? Не ты ли говорил, что преторианцы в большинстве своем мне преданы?

– Да, я говорил, август. Но я ошибся! Однако я был честен с тобой – как только что-то начало происходить плохое, я сразу у тебя с докладом.

– Так ли велика опасность?

– Боюсь, что да! Иначе я не пришел бы сюда.

– Чего хотят преторианцы? – Пертинакс жестом отпустил раба-парикмахера и серьезно задумался над создавшимся положением.

Эмилий Лет не хотел передавать всего, что услышал от своих подчиненных и попытался подобрать более мягкие фразы.

– Преторианцы хотят объяснений по поводу вчерашней казни и денег, тех шесть тысяч, август…

– Не слишком ли многого они хотят! – возмутился Пертинакс. – Чтобы я давал объяснения собственной гвардии? Какая наглость!

– Однако просто так преторианцы не успокоятся. Может, стоит немедленно позвать сингуляриев ко дворцу и с ними идти в каструм?

– Нет, я не пойду к преторианцам. Слишком большая честь для этих наглецов! Пусть идет Сульпициан.

Пертинакс тут же надиктовал своему тестю письмо, которое записал Валериан Гемелл. Эмилий Лет был сильно испуган. Конечно, император не видел эти перекошенные от ярости лица, не слышал их чудовищные обвинения и угрозы, он не представляет, как сейчас сложно идти на переговоры. Только огромные подарки, уступки, ласковые речи, подробные объяснения могут помочь успокоить этот готовый вот-вот взорваться вулкан. Сульпициан либо погибнет, либо сам сбежит оттуда. Но Лет не стал нагнетать обстановку, ведь это приведет только к признанию в собственной некомпетентности как префекта претория, в полнейшей слабости. У него появилась мысль, что если преторианцы придут убивать Пертинакса, важно в самый последний момент возглавить мятежников, иначе самому не сносить головы.

Император с рабом отослал письмо Сульпициану, а сам посоветовал Эмилию Лету успокоиться и пока послушать арфистов и певца Элия, выпить вина и чего-нибудь закусить. Видя, как префект претория, потерянный и задумчивый, уходит из покоев августа, Валериан Гемелл сказал:

– Так ты собираешься, мой император, послушать греческого поэта? Эндимион пишет настолько блистательно, что мысли о проблемах сразу улетучатся, ты будешь весь поглощен поэзией.

– Да, наверное, Валериан, – рассеянно отвечал Пертинакс. – Надо бы все же узнать, как Сульпициан справится… Возможно, я приду немного позже.

– Я пойду в атенеум и обо всем предупрежу и Эндимиона, и других риторов и поэтов!

– Предупреди, а потом возвращайся.

– О, конечно, август!

Валериан Гемелл, никогда не видевший префекта претория таким испуганным, сразу понял, что надо в этот день остерегаться дворца, Палатина, да и всего центра Рима. Лучше задержаться в атенеуме, пока не появятся хорошие известия или сам император не придет в риторскую школу, возвращаться сюда точно нельзя.

Сульпициан, получив дома письмо от императора, немедленно отправился в преторианский лагерь. Пертинакс-младший попросил деда взять его с собой, но префект Рима строго отказал мальчику. Рабы донесли паланкин Сульпициана до ближайшего поста вигилов, и он забрал их всех с собой. По дороге префект продолжил собирать отряды вигилов, и в итоге их набралось около ста пятидесяти человек. В письме император велел Сульпициану выяснить причину возмущения преторианцев и, по возможности, пообещать выполнить часть их требований, убедить разойтись и спокойно ждать прибытия августа. Однако умудренный жизненным опытом префект понимал, как сложно выполнить этот приказ, ведь преторианцы могут повести себя непредсказуемо. Эскорт вигилов ничего не сможет сделать с гвардией, он нужен больше для создания впечатления силы.

В то время, когда Сульпициан поднимался на холм Виминал, чтобы войти в преторианский лагерь, триста разъяренных преторианцев двинулись из лагеря вниз к Эсквилину. Возмущение в рядах гвардии дошло до критической точки, и самые отчаянные, надев доспехи и вооружившись, решили пойти на Палатин убивать Пертинакса. В основном это были люди из подразделения Марка Квинтиллиана, а также те, кто в январе прочил в императоры сенатора Триария Ласцивия. К ним присоединились отчаянные головы, ранее регулярно замеченные в насилиях над простыми римлянами.

Ни триста преторианцев, ни Сульпициан с вигилами не знали, что идут параллельно друг другу, хотя и разными улицами. Люди с улиц разбегались кто куда, видя вооруженных гвардейцев, кричащих: «Смерть Пертинаксу!» Те римляне, что еще несколько дней назад встретили отряд Квинтиллиана и консула Фалькона, а сейчас – этих трехсот, теперь понимали – на этот раз все совсем по-другому. Преторианцы не скрывали своей страшной цели, и их было довольно много. Римляне в страхе прятались по закоулкам и домам, торговцы закрывали лавки, кто-то даже начал обливать заранее свой дом водой, боясь, как бы ни начался пожар после боевых столкновений. Кто-то, глядя вслед уходящим преторианцам, вслух строил догадки, где этих мятежников остановят сингулярии – у амфитеатра, на форуме или только перед дворцом.

Но сингулярии не вышли из своего лагеря. Проходя мимо холма Целий, преторианцы, собирая вокруг себя толпы ничего не боявшихся зевак из нищих, калек и рабов, шумели так сильно, что посетители из терм Тита, прервав водные процедуры, вышли посмотреть, что происходит. Со стен собственного лагеря германцы-сингулярии спокойно смотрели на шествие преторианцев. Тысяча всадников-телохранителей, могла бы раздавить бунтовщиков на месте, но их командир пока не получал никакого приказа с Палатина. К тому же недавний эпизод с казнью Квинтиллиана и его сообщников не нашел поддержки в сердцах суровых германцев, понимавших, что, раз император не пожалел гвардию, он их тоже не пожалеет, если что, поэтому сингулярии даже не стали готовить коней для выступления.

И только Марий метался с пеной у рта по лагерю, призывая немедленно выступить ко дворцу и защитить императора. Но его призывы оказались тщетны – нет приказа, сингулярии не двигаются с места – таков был ответ на его пламенные слова.

Тогда Марий вызвался пойти и предупредить Пертинакса. Когда двери лагеря сингуляриев открылись и Марий выскочил на коне, за спиной он услышал тоже стук копыт. Это мчался верхом Таузий.

– Я не ожидал, что ты проявишь такую верность и рвение! – удивился Марий.

– Ты много обо мне не знаешь! – усмехнулся Таузий и, оглянувшись назад, увидел, что со стороны стен лагеря они теперь не видны, так как завернули за угол храма Божественного Клавдия. – Ты даже не знаешь, что я твоя смерть.

Таузий выхватил из ножен меч и всадил его в спину Мария.

– Умри, верный, неподкупный, безжалостный пес Пертинакса, умри бесславно, умри и знай, что время твоего хозяина сочтено!

Марий пытался вынуть свой меч, но силы мгновенно оставили его, и он рухнул на землю мертвый.

Таузий спешился. Он не хотел выделяться на улицах Рима. Рев преторианцев слышался еще четко, значит, они ушли недалеко. Таузий побежал за ними.

Триста преторианцев обогнули амфитеатр Флавиев и двинулись мимо храма Венеры и Ромы к арке Тита. Вигилы, услышавшие шум, спешили с явным намерением остановить нарушителей порядка, но, завидев большой вооруженный отряд преторианцев, сразу отступали. Они не знали, что им делать. Не было никакого приказа задерживать или вступать в схватку с гвардией, поэтому вигилы ограничивались лишь разгоном зевак, уже начинавших вести себя разнузданно.

Таузий присоединился к преторианцам под аркой Тита. Тунгр Таузий поднял глаза на барельеф, где легионеры несли главную реликвию побежденных иудеев – менору, и засмеялся, думая, а что преторианцы будут вытаскивать из дворца после убийства Пертинакса.

Пертинакс в ожидании вестей от Сульпициана проводил вместе с Эклектом смотр дворцовых рабов, выстроившихся в перистиле. Чтобы рабы не привыкали к одному месту работы и, не приведи боги, не начинали с него воровать, император велел периодически менять их. Благодаря частой смене обязанностей рабы стали мастерами на все руки, тех, кто не справлялся, сразу выгоняли из дворца. И хоть возможность воровать почти исчезла, а подачек от императора стало очень-очень мало, рабы все равно держались за место во дворце и старались выполнять все на совесть, тихо ненавидя императора.

Эклект по списку называл имена и место работы конкретного раба. А Пертинакс утверждал его на новое место в зависимости от характеристики, данной на раба Эклектом. Император был рассеян, постоянно думая о волнениях среди преторианцев, поэтому плохо слушал смотрителя дворца и делал назначения невпопад.

Флавия Тициана вбежала в перистиль с искаженным от ужаса лицом. Певец Элий следовал за ней по пятам, тоже очень напуганный.

Все рабы сразу обратили взор на нее, Эклект осекся на полуслове.

– Преторианцы идут! – еле вымолвила от волнения Тициана, приблизившись к мужу. – Публий, они вооружены и хотят убить тебя!

Пертинакс приложил руку к сердцу, стараясь унять сердцебиение, закусил губу и уставился на жену ничего не понимающим взглядом.

– Ты слышишь меня? – вскликнула Тициана.

– Слышу, – пробормотал Пертинакс. – Кто тебе сказал?

– Я сама их видела! Они поднимались ко дворцу!!! Они, наверное, уже здесь!

– Много их?

– Двести или триста человек! Что нам делать?

– Не может быть! Ведь я же послал Сульпициана… Эклект, а Клавдий Помпеян ведь уже покинул дворец?

– Да, вчера еще, август! Его сын прибыл в Рим и снял виллу, Помпеян сам сказал тебе, что хочет жить с сыном.

– Точно, я припоминаю… Значит, теперь мой друг в безопасности…

– Время ли думать о друзьях, когда мы все в опасности! – крикнула Тициана. – Преторианцы идут убивать тебя! Они и меня убьют!

– Эмилий Лет! Он ведь здесь! – обрадованно сказал император.

– Да, август, он в триклинии Юпитера.

– Я уже рядом, август! Я слышал крики и шум! – сказал префект претория, понявший, что произошло самое плохое из того, что можно было ожидать, и поспешно оставивший еду.

– Выйди к преторианцам, успокой их и вели немедленно возвращаться в кастурм! – властно проговорил Пертинакс, но голос его дрожал.

– Слушаюсь, август! – Эмилий Лет пошел навстречу своим подчиненным, но, как только миновал перистиль, закрыл голову тогой, чтобы не быть узнанным, а затем ушел в боковой коридор и ускорил шаг. Главное – не попасться на глаза преторианцам. Сейчас они убьют любого, вставшего на их пути.

Преторианцы уже прошли тронный зал и ринулись во внутренние помещения дворца. Их никто не пытался остановить – ни свои же товарищи, охранявшие дворец, ни рабы, так как никто не хотел быть убитым, и все ненавидели скупого, честного, строгого и требовательного императора.

Шум приближался – топот сотен ног гулко отзывался в коридоре.