Текст книги "Преторианцы"

Глава одиннадцатая

Пертинакс с Галеном прогуливались по саду, построенному императором Домицианом рядом с дворцовым комплексом. В саду, за счет своей вытянутой формы имевшем вид стадиона, росли апельсиновые деревья с крупными оранжевыми плодами.

– Так ты говоришь, что Клавдий Помпеян обречен? – озабоченно произнес император.

– Все мы обречены на смерть, август! – ответил ученый-врач. – И только императоры после смерти становятся божественными!

– Да и то не все.

– Вот именно.

– Но сколько он еще проживет?

– Сложно сказать. Видишь, август, эти сочные апельсины? Чтобы жить долго и не болеть, надо соблюдать диету. Как можно больше апельсинов и других фруктов, овощи, рыба, молоко. И как можно меньше мяса. И конечно, постоянно заниматься физическими упражнениями. Увы, Клавдий Помпеян слишком запустил себя. О здоровье надо думать еще в молодости. Его болезни наслаивались одна на другую, и все это отразилось на сердце. Не суставы, не желудок, а именно сердце приведет его к смерти.

– И ничего нельзя сделать? – удрученно произнес Пертинакс.

– Нет. Теперь уже слишком поздно. Я могу лишь порекомендовать ему именно диету из фруктов и овощей, больше пить молоко. Это поможет его желудку и облегчит работу сердцу.

– Ты говорил ему об этом?

– О диете?

– О его плохом состоянии.

– Он и так все понимает, август! Конечно, я предупредил его, что жизнь может оборваться внезапно.

– И что ответил Помпеян?

– Как истинный римлянин он спокойно воспринял мои слова и даже улыбнулся.

– Странно, что у такого замечательного человека, как Клавдий Помпеян, болит именно сердце, ведь он остается таким же мудрым, глубоким и, можно сказать, душевным человеком, каким я знал его давно, еще при Марке Аврелии.

– Это потому, август, что не сердце, бьющееся у нас в груди, является источником наших чувств и душевных волнений, а мозг, что у нас в голове и спине.

– Неужели? – удивился Пертинакс.

– Я установил это, наблюдая за ранеными, а потом проводил опыты на свиньях и собаках. Я написал об этом.

– Удивительно! – воскликнул император. – Ты должен обязательно дать мне прочесть свой труд. Но прежде все же объясни свои утверждения. Книга книгой, но нельзя упускать возможность услышать подробности от такого великого ученого.

Гален поклонился. Ему была очень приятна похвала императора.

– Еще работая лекарем в гладиаторской школе Пергама, я замечал, что при тяжелых травмах рук, когда мечи резали плоть до кости, и гладиатор потом вдруг чудом выживал, то рука теряла чувствительность, висела, как плеть, не поднимаясь. Это же происходило и с пальцами, когда наносились глубокие порезы на запястье или на ладони. Везде у нас в теле есть нервы – тонкие пучки белых волокон. Благодаря нервам мы двигаемся, живем полноценно! Когда я был при Марке Аврелии в его войнах с германскими варварами, мне довелось видеть легионеров, у которых ударом топора прорубались доспехи и повреждалась спина, упавших с коней и раздавленных всадников, также с травмой спины. В спине есть мозг, как и в голове. Но в спине он спрятан внутри хребта – позвоночника. Так вот у всех тех воинов позвоночник оказался поврежден, более того – пострадал спрятанный внутри мозг. И ниже места повреждения раненые теряли полную чувствительность и все движения. Например, если рана была на уровне поясницы – легионер не мог пошевелить ногами, он их не ощущал. И кстати, наши выделения, прости, август, за такие подробности, также выходили при таких травмах непроизвольно.

– Какой ужас!

– Позже я экспериментировал с животными – перерезал им мозг внутри позвоночника. Тот же эффект, что и у раненых. Бывали и безнадежные раненые, германцы, разумеется, я изучал перерезку спинного мозга и на них. Многие нервы, очень важные, начинаются в головном мозге и благодаря им наши глаза видят окружающий мир, мы улыбаемся и гримасничаем, едим и пьем.

– Только не говори мне, Гален, какие ты ставил опыты, чтобы все это хорошенько разузнать!

– Как угодно, август.

– Скажи мне вот что, Гален, правдивы ли слухи о Коммоде, читавшем твои сочинения и воплощавшем… ну эти… эксперименты?

– Что? – тихо спросил Гален.

– Словом, пытал ли на Вектилианской вилле Коммод рабов или оказавшихся у него под подозрением людей? Изучал на этих несчастных – нервы, кишки, сколько крови в человеке, что у него в голове? Так говорят, я сам слышал.

– Безграничная власть, вседозволенность развращают людей, делают из них монстров. Такие действия нельзя относить к науке ни в коем случае.

– Ответь мне прямо, Гален, не юли. Ты тоже присутствовал, записывал свои наблюдения? О боги, о чем я спрашиваю! Молчи, я не хочу ничего знать. Не понимаю, что на меня нашло. Наверное, твои рассказы об экспериментах.

– Так мне, император, еще приносить свои работы на твое прочтение?

– Да, пожалуй, все это не совсем понятно, местами даже чудовищно, но интересно!

Появился раб и сообщил Пертинаксу, что во дворец прибыл сенатор Дидий Юлиан с семьей и просит принять его.

Император простился с Галеном, но напоследок сказал ему:

– Если бы ты придумал какой-то способ вылечить Клавдия Помпеяна, я позволил бы тебе любые опыты для достижения цели.

Гален поклонился и только грустно улыбнулся в ответ.

Пертинакс велел рабу привести посетителей в пиршественный зал Юпитера, а другому рабу принести немного вина и легких закусок. Император переоделся, чтобы выглядеть более торжественно. Он не звал Дидия Юлиана, сенатор сам напросился на аудиенцию. Не то чтобы ему было неинтересно или неприятно видеть Дидия Юлиана, просто Пертинакс считал такие встречи пустой тратой времени, предпочитая больше заниматься государственными делами, беседовать с философами и учеными или читать книги.

Флавия Тициана, услышав о приходе сенатора, сразу же оставила возлюбленного Элия и присоединилась к мужу. Зная, что ее место всегда рядом с Пертинаксом, а то и впереди него, Тициана постоянно была наготове. Она могла в любую минуту выйти на прием в самом лучшем наряде, с красивой прической и при драгоценностях, не тратя время на переодевания и прихорашивания. Поэтому даже во время дневных любовных утех с Элием она не теряла бдительности и тщательно приводила себя в порядок с самого раннего утра. Из-за этого на всех посетителей дворца Тициана, даже не блистая красотой, оказывала исключительно благоприятное впечатление.

И сейчас она вошла в триклиний Юпитера вроде бы рядом с мужем, но все равно на шаг впереди него, и первый взгляд гостей упал на ее привлекательную шелковую розовую тунику и большое ожерелье из драгоценных камней.

Эклект уже суетился вокруг Дидия Юлиана и его семьи, расспрашивая, не холодно ли им, принести ли жаровни, не желают ли гости освежить руки и лицо, какое вино они предпочитают. Пертинакс велел Эклекту удалиться и сердечно приветствовал гостей.

– Я бы не осмелился потревожить твои государственные труды, август! – угодливо произнес Дидий Юлиан после полагающихся взаимных приветствий. – Но вот моя дочь Дидия Клара выходит замуж. Я хотел бы представить моего будущего зятя и верного тебе человека – Корнелия Репетина.

Корнелий Репетин вышел вперед из-за спины сенатора и поклонился императору.

– Он умен, из хорошей семьи, честен и храбр, – расхваливал Дидий Юлиан. – Несколько лет назад он занимал должность консула-суффекта.

Пертинакс кивнул Репетину головой и, задумавшись, спросил:

– Не твой ли отец, уважаемый Корнелий, был одно время при Марке Аврелии префектом претория?

– Да, август, Секст Корнелий Репетин мой отец, – ответил будущий зять Дидия Юлиана.

– Твой отец был хорошим человеком! – продолжал Пертинакс. – Я бы желал его видеть моим префектом претория!

– Благодарю, август! Твои слова – честь для меня.

– Что же, я благословляю тебя, Корнелий Репетин, почитай моего коллегу и преемника, как родного отца, будь хорошим мужем своей жене.

– Преемника? – удивился Репетин и переглянулся с Дидием Юлианом.

– Август имеет в виду, что мы вместе с ним делили консульство, а потом я преемствовал ему на должности проконсула Африки, – пояснил сенатор.

Однако Манлия Скантилла по-своему истолковала слова императора. Все время глядя на Пертинакса с гадливой улыбочкой и мысленно посылая проклятия на его голову, она вдруг резко преобразилась. Утром она общалась со жрецом гаруспиком, и он нагадал по внутренности птицы, что ее ждет замечательный день, приятная и неожиданная новость. Можно ли было считать такой новостью благословение императором Корнелия Репетина? Конечно же нет – это пустая формальность. Но вот такая двусмысленная обмолвка со стороны Пертинакса – знак богов!

Когда принесли закуски и вино, Дидий Юлиан почти не притронулся к ним. Скудность и простота поданного на стол убедили его, что слухи о скаредности Пертинакса – полная правда. Такое он есть и пить не привык. Его жена, дочь и Корнелий Репетин тоже почти не притронулись к еде, разве что выпили немного вина.

Пертинакс не видел смысла дальше продолжать аудиенцию, однако гости сами уходить не собирались. Императору стало неловко. Ему не хотелось прослыть невежливым. Тогда он предложил Дидию Юлиану небольшую прогулку по открытой террасе дворца Августов.

С террасы открывался вид на Большой цирк, Авентин, Тибр, районы вокруг Бычьего рынка и за рекой. Этот февральский день выдался очень теплым, поэтому поданные рабами дополнительные тоги, а также плащи, император и его гость отвергли.

– Я хотел лично сказать тебе, август, – угодливо произнес сенатор, – я бесконечно счастлив, что именно ты стал императором! Ты мудр, бережлив, опытен. Эти качества сейчас как никогда необходимы Риму!

– Благодарю тебя, Юлиан! Боги помогают мне.

– Хвала богам! Принятые тобой законы, распоряжения, очень продуманные, чрезвычайно важные! Всему нашему народу они на пользу! Я полностью поддерживаю тебя, август! Ты истинный наследник Марка Аврелия!

– Спасибо! – сердечно ответил император. – Но истинным наследником Марка Аврелия должен был быть Клавдий Помпеян. Сейчас Рим бы процветал!

– Помпеян принял неверное решение, отказавшись наследовать власть. Но благодаря этому теперь у нас есть ты, август!

– Увы, но из-за скромности Помпеяна случилось правление Коммода. Я предпочел бы не быть императором, лишь бы не было тех ужасных лет.

– Неужели все двенадцать лет стали для тебя ужасными? – удивился Дидий Юлиан. – Ведь ты занимал столько ведущих должностей!

– Я говорю не о себе, а о римском народе. Только его благо важно.

– Конечно, август! – Сенатор поклонился. – Пусть боги даруют тебе многие годы! А где твой сын? Говорят, ты услал его из дворца жить к деду?

– Да, так для него лучше. У Сульпициана он занимается делом – учится. С ним все мои ученые рабы и лучшие философы, которых я нашел. Я убежден, только вне стен дворца можно вырасти хорошим человеком и в дальнейшем умным политиком.

– Ты готовишь своего преемника очень мудро!

– Я еще не решил вопрос о наследнике. Сын должен подрасти, мне нужно видеть, каков он по характеру – тверд, рассудителен, умеет ли выбирать себе друзей, умеет ли быстро и верно принимать решения. Знания, полученные от учителей, еще не все, что необходимо для будущего императора.

– Ты прав, август! Я восхищаюсь тобой!

– Посмотри, Юлиан, как красив наш город! – продолжал Пертинакс, подойдя к краю террасы. – Люди, живущие здесь и приезжающие сюда, живут в самом благоустроенном городе мира. Предыдущие августы сделали все для этого необходимое – построили храмы, термы, театры, цирк, акведуки, фонтаны, площади. Все в бетоне и мраморе! Моя задача – сделать жизнь людей в этом городе счастливой. Чтобы каждый свободный человек имел работу, бедные регулярно получали бесплатные раздачи продуктов, зерно бесперебойно поступало в город, императорские склады всегда стояли полными, сенат принимал решения не под угрозой расправы, патриции не боялись за свою жизнь и имущество, законы и порядок властвовали над всеми.

Пертинакс, глядя на Рим, говорил вдохновенно, его грудь переполняло чувство гордости и ответственности за свою великую миссию. Налетевший на такой большой высоте ветер, стал трепать ему бороду и волосы, и император верил, что сейчас Марк Аврелий слышит его и с этим ветром как бы благословляет и называет своим преемником.

Дидий Юлиан, стоявший немного позади, не вникал в слова Пертинакса. Он думал, август стоит к краю террасы так близко, что если вдруг его толкнуть, то он легко упадет вниз – низкие перила не спасут. Наследника у него нет, следовательно, можно будет предъявить права на трон. Но таких соискателей императорского венка наверняка окажется несколько. Да и кто поддержит сейчас Дидия Юлиана? Надо налаживать связь с Эмилием Летом. И, кроме того, падение императора слишком подозрительно, когда они находятся на террасе вдвоем. Никто не поверит Юлиану, что он непричастен.

– Август, ты сделал бы мой дом самым счастливым в Риме, если бы пришел на свадьбу моей дочери! – произнес Дидий Юлиан и заискивающе улыбнулся. – Она и Корнелий Репетин стали бы рассказывать об этом своим детям. Великий Публий Гельвий Пертинакс, император, мудрейший и справедливейший, оказал честь их семье, и частичка твоей выдающейся души была бы в их детях.

Пертинакс обнял Дидия Юлиана.

– Я постараюсь прийти.

Тем временем Флавия Тициана занимала беседой Манлию Сканиллу, Дидию Клару и Корнелия Репетина. В отличие от мужа, Тициана радовалась любому приему во дворце, ведь она не упускала случая показать свои драгоценности и блеснуть знаниями. Она чувствовала себя настолько уверенно в вопросах политики, экономики и искусства, что ей хотелось стать, как Ливия при Октавиане Августе, – не просто женой и союзницей во всем, но и самым важным советником. Мешал ей в этом сам Пертинакс. Высоко ценя интеллект жены, он все же не допускал, чтобы ее советы имели решающее значение в принятии решений. Он слушал жену, но потом сам тщательно анализировал и либо откладывал ее рекомендации на потом, либо видоизменял их. Пока Тициана с этим молча соглашалась, но на втором месяце правления Пертинакса такое соглашательство становилось невмоготу.

Манлия Скантилла, видя перед собой еще молодую, очень умную и представительную императрицу, люто ненавидела ее. Тициана говорила о скором прибытии послов из Парфии и какие это сулит перспективы дальнейшему мирному сосуществованию между двумя державами, ведь царь Вологез IV явно стремиться взять над Римом реванш за потерянную при его отце северную Месопотамию. Потом она сообщила об открытии нового крупного серебряного рудника во Фракии, после чего перешла на обсуждение работ ювелира, недавно переселившегося в Рим из Таррагоны, который за какие-нибудь полгода стал безумно популярен, хотя, на вкус Тицианы, его изделия ничем выдающимся не отличаются. При этом Тициана упомянула, что раньше ювелирное искусство было намного лучше, доказательством чего служит ее ожерелье, которому не менее трехсот лет.

Зная, что под слоем румян и белил она все равно выглядит, по сравнению даже с невыдающейся внешностью Тицианы, дольно уродливо, Скантилла под дежурной улыбкой еле сдерживала бешенство. Легкое щебетание императрицы отдавалось в голове жены Дидия Юлиана ударами весел триремы, находящейся в погоне за врагом.

– А что же Элий? – спросила Манлия Скантилла, когда императрица ненадолго умолкла. – Может быть, он споет для нас сегодня? Он так хорошо недавно выступил у нас. Все гости были в восторге.

– Элий сейчас немного простудился и не в голосе! Извини, Манлия, может, в следующий раз.

– Ах, как жаль! Желаю ему скорейшего выздоровления!

– Спасибо! Гален осмотрел Элия и нашел, что он болен совсем неопасно, несложные процедуры несколько дней, и он снова запоет, как соловей.

– Ты о нем так беспокоишься… сразу видно, Элий для тебя многое значит!

Тициана усмехнулась, ничего не ответив.

– Ты к нему особенно расположена, – продолжала Манлия Скантилла. – И Элий действительно так хорош?

– Ты же слышала его голос, Манлия.

– Я не о голосе.

– Гм! Он великолепен. – Тициана слегка покраснела.

– Сенатор Секст Капитолин тоже так сказал, – с торжествующей улыбкой произнесла Скантилла.

– Сенатору понравилось пение Элия? Это неудивительно. Нет такого человека, кто не заслушался бы его голосом.

– Но Капитолин говорил не о голосе, а о том, как ему было хорошо вдвоем с Элием.

Тициана словно окаменела. Глаза Скантиллы блестели хищным огнем, словно у Медузы горгоны. Она смотрела на императрицу и в душе праздновала над ней маленькую победу. Пусть эта слишком умная и утонченная Тициана хлебнет полным ртом мерзкую измену Элия.

В зал вошла Марция. Прекрасная, как Венера, роскошно одетая, с легким шлейфом нежнейших цветочных духов, она шла медленно, свысока глядя на всех присутствующих. Она вся светилась счастьем. Корнелий Репетин сразу же забыл свою невесту и, прервав с ней негромкий разговор, уставился на Марцию, любуясь ею. Манлия Скантилла почувствовала себя неуютно рядом с неотразимой красотой и, видя замешательство будущего зятя, побоялась, как бы Марция не увлекла Репетина. Тициана, уязвленная Скантиллой, не могла выносить счастливого вида Марции. Она всегда недолюбливала бывшую любовницу Коммода, завидуя ее красоте и популярности, а после того как Марция вышла замуж за Эклекта и стала жить во дворце, Тициана тихо возненавидела ее. Ведь она знала, что хоть Пертинакс не позволяет себе лишнего, но часто смотрит на Марцию с вожделением, а сама Марция несколько раз пыталась соблазнить ее мужа, чтобы возобладать над ним, и пусть у нее ничего не вышло, но, возможно, это только пока.

Поприветствовав всех, Марция возлегла за столом.

Корнелий Репетин услужливо налил ей вина и выказал свое восхищение.

Дидия Клара побледнела и взглянула на мать.

– В подвале нашего дома неожиданно развелось много крыс, – произнесла Манлия Скантилла. – Они просто чудовищны! Марция, ты не посоветуешь мне какой-нибудь яд?

– Почему ты спрашиваешь именно меня? – удивилась Марция, чуя подвох в вопросе. – Во дворце крыс нет. Эклект ничего мне такого не говорил. Откуда я могу знать?

– Ну как же? Весь Рим считает, что ты самая опытная в ядах. Ты же отравила Коммода.

«И опять этот хищный огонь в глазах Скантиллы и опять эта ее мерзкая улыбка», – подумала Тициана, но, так как удар был обращен в сторону ненавистной Марции, она решила обязательно поддержать его.

– Если у тебя еще остался тот яд, Марция, лучше отдай его Скантилле, – сказала Тициана. – Пусть она травит своих крыс, а то боюсь, как бы кто случайно не пробрался в твою спальню и не похитил его, а потом убил нас всех. Ведь в твою спальню легко забираются воры, как в случае с кубком Эклекта.

Марция была готова к атаке на себя и с невозмутимой улыбкой ответила:

– Мой яд, как ты говоришь, Тициана, помог Пертинаксу занять трон, а тебе стать императрицей. Думаю, если я отдам тебе его, то яд стоит поместить в самую красивую склянку из цветного стекла и поставить на видное место, словно памятную достопримечательность, и показывать всем посетителям дворца. Тебе же, Скантилла, я посоветую завести котов, а яд лучше оставлю Тициане, и не потому, что мне жалко, я сама не люблю крыс и сочувствую тем, у кого они есть, а потому что яд этот очень вреден для кожи в старости, его запах углубляет морщины, кожа шелушится и слезает, и не помогают никакие румяна и крема. Человек становится очень уродлив. Я не хочу, чтобы ты рисковала собой, Скантилла. Тициана, не волнуйся, яд так действует только на старую кожу, для молодой, ухоженной кожи он безопасен.

Скантилла в бешенстве закусила губу. Ее ударили в самое больное место. Тициана встала из-за стола и ледяным тоном произнесла:

– Марция, если у тебя еще остался тот яд, ты должна немедленно от него избавиться! Я приказываю тебе!

– Я так и поступлю, дорогая Тициана, но подожду, когда Пертинакс лично придет ко мне и прикажет сделать это. Я очень буду его ждать и только при нем избавлюсь от яда.

Глава двенадцатая

Марция постучала в дверь. Послышалось шарканье, и старик Филипп из Тралл впустил ее в комнату.

– Как Квинтиллиан?

– Спит, госпожа.

– Хорошо, я подожду, когда он проснется. А ты можешь пойти по своим делам.

– Если я помешаю, то так и скажи. А по каким делам мне идти? Дел нет. Родных-то у меня не осталось.

– А ты сходи к своим братьям по вере. Наверняка кто-то из них живет неподалеку.

– Хорошо, я пойду.

– Вот возьми денарии, купи что-нибудь поесть.

Филипп из Тралл взял горсть монет, спрятал в складках одежды и, поклонившись, вышел.

Марция сняла плащ с капюшоном, который натягивала, чтобы ее никто не узнал, повесила его на крюк у двери и вошла в комнату.

Квинтиллиан спал, повернувшись к ней лицом. Дыхание его было тихим, спокойным, кожа больше не горела огнем, как прежде. Марция зажгла еще несколько лампад и села напротив кровати на стул.

После ранения Квинтиллиана он недолго оставался в хибаре христианина Филиппа. Через пару дней Марция сняла домик неподалеку от театра Марцелла – чистый, небольшой, уютный. Когда-то он был частью большого склада, но потом владелец склада разорился, и помещение продали, разделили, построили внутри стены, и получилось несколько прилепленных друг к другу домов. С помощью Нарцисса и трех немых рабов Квинтиллиана перенесли сюда.

Марция старалась навещать возлюбленного как можно чаще, но все равно получалось не более двух раз в неделю, иначе ее отлучки из дворца могли вызвать подозрение. Филипп из Тралл, которого Марция во имя христианского милосердия уговорила переехать в этот дом, быстро привык к раненому и выхаживал Квинтиллиана, словно это был его сын.

Она смотрела на Марка, и на душе становилось тепло и светло. Притворство и ложь остались за пределами этой комнаты – во дворце на Палатине, на улицах Рима. Этот маленький дом словно стоял где-то далеко за пределами всего суетного, злого и несправедливого мира. Последний раз Марция чувствовала такое спокойствие и уют в детстве, в доме своего отца – Марка Сабиниана, который был вольноотпущенником императора Луция Вера, соправителя Марка Аврелия. Марция считала, более доброго и нежного отца не существует на свете. Долго живя при дворе, ее Марк Сабиниан умудрился сохранить честность и порядочность и безумно любил единственную дочь. Отец исповедовал философию стоиков и часто повторял дочери высказывание Марка Аврелия: «Будь подобен скале: волны беспрестанно разбиваются о нее, она же стоит недвижимо, и вокруг нее стихают взволнованные воды». Эти слова Марция пронесла через годы своей жизни, как главный завет. Отец мало верил в богов и потому легко допустил к дочери раба Гиацинта, исповедующего христианство, ведь он считал эту веру еще одной философской школой. Гиацинт воспитывал маленькую девочку в духе любви и сострадания. Этот человек тоже всегда вспоминался Марции, как только она думала об отце. Вера Гиацинта была сильна. Вера делала его непоколебимым, одухотворенным и это очень нравилось Марции. Часто бывая при императорском дворе, она не раз видела пренебрежение старой римской религией со стороны знаменитых патрициев, их смех над обычаями предков, бездушное выполнение необходимых религиозных обрядов во время празднеств. Боги, изваянные в мраморе, отлитые из бронзы и золота, всюду окружали Марцию, они были красивы и величественны, но холодны и безразличны ко всему, как и положено камню и металлу. А Иисус Христос жил в каждом слове Гиацинта, и казалось, что через грустный, чистый взгляд глубоко верующего раба смотрит на Марцию его бог.

Однажды Гиацинт взял Марцию на собрание христиан в катакомбы за городом. Она увидела мир людей – богатых и бедных, объединенный одной невероятной силой – силой любви к их невидимому небесному отцу. Христиане пели песни, молились, помогали друг другу. Марцию очаровали эти люди, прятавшиеся под землей, чтобы при свете коптящих светильников и факелов побыть всем вместе наедине с их богом. Но тогда она увидела это собрание в первый и в последний раз. Когда христиане расходились, какой-то недоброжелатель выследил их и натравил на них толпу воинствующих приверженцев Юпитера. Много христиан пострадало от побоев. Марция уцелела благодаря быстрым ногам Гиацинта, унесшего ее на своей спине. Марк Сабиниан, узнав о происшествии, строго запретил впредь брать Гиацинту с собой его дочь.

Марция так и не стала настоящей христианкой. Жизнь при императорском дворе исключала возможность соблюдать правила, установленные Христом. Марция жила в роскоши, изобилии, среди знаменитых людей, она рано научилась лгать и притворяться, рано познала половую жизнь и преклонение перед своей красотой. Племянник Марка Аврелия, сенатор и бывший консул Марк Уммидий Квадрат Анниан, сделал юную Марцию своей любовницей. Благодаря этому влиятельному человеку перед Марцией открылись двери в дома самых богатых и великих людей. Ее красотой восхищался сам Марк Аврелий! Коммод постоянно смотрел на нее с вожделением, преподносил дорогие подарки, но она оставалась верной своему сенатору. А когда императором стал Коммод, Анниан вступил против него в заговор, за что был казнен. Марция, как трофей, перешла в безграничное владение Коммода.

Да, она не вела целомудренную, праведную жизнь с точки зрения христиан. Наоборот – таких как Марция они называли блудницами. Но зато теперь в ее власти оказались все христиане. Коммод не мог отказать своей сладострастной любовнице ни в чем, и она защищала этих гонимых людей от бурь гнева, что могли обрушиться на них с разных сторон. Главой христиан в Риме был некто Виктор. Зная, как могущественна Марция и что она уже спасала христиан, он подошел к ней с прошением, подкараулив после спектакля в театре Помпея и встав на колени, просил ее за своих многочисленных братьев во Христе, испытывающих неимоверные страдания в рудниках на Сардинии. Коммод в тот вечер просто обессилел от наслаждения и обещал своей подруге все, что она захочет. Не прошло и недели, как в сардинских шахтах остались только рисунки рыбы, а те, кто их рисовал, навсегда покинули остров.

Марция думала, что открой она свое настоящее имя Филиппу из Тралл, то он наверняка бы узнал ее и стал бы постоянно вспоминать в своих молитвах. Но она не хотела этого. И не только, чтобы не обнаружить себя здесь вместе с разжалованным преторианским трибуном. Просто ей хотелось быть скромной. С ней такое нечасто случалось.

Марция смотрела на спящего Квинтиллиана и улыбалась ему. Большая истинная любовь всегда проста. Сейчас она не представляла свою жизнь без этого раненого мужчины, лишенного звания, вынужденного скрываться. Он был для нее самим воздухом в затхлой атмосфере Рима. Ведь Рим для Марции ограничивался дворцом Флавиев, где она жила среди безразличия Пертинакса, ненависти Флавии Тицианы и презренного Эклекта. Чего ждала Марция? Лучших времен. Да, ей необходимо оставаться на Палатине. Если Пертинакс отвергает ее, остается ждать. Жизнь в Риме кипит, и все меняется быстро. Марция не знала, кого она ждет – другого императора, влюбившегося в нее богатого и знатного сенатора или полководца? Она просто ждала того, благодаря кому снова выйдет на первый план в Риме. Неужели Марк Квинтиллиан для нее просто развлечение? Пусть и любимое, но развлечение, уют, тайная комната, где она переживает переходное время? Она не могла себе ответить на этот вопрос. Она его просто любила и молилась всем богам, лишь бы Квинтиллиан поправился. Марция обещала в храме Юноны, что пожертвует ей пять быков, если трибун выживет и выздоровеет, в храме Исиды дала зарок принести богине золотые серьги с сапфирами, в храме Венеры Прародительницы – отдать богине перстень с алмазом, когда-то подаренный ей Коммодом. Молилась она и Христу, хоть и чувствовала себя неуверенно и глупо, ведь остальные боги не возражали против существования иных богов, а Христос говорил, что истинный бог один. Марция обещала Христу позаботиться о бедных христианах в Риме, построить для них дом.

Христос! Ее душа тянулась к нему, сердце понимало, что бог, несущий добро, милосердие, любовь и прощение – главный, настоящий, и служить нужно только ему. Но Марция не могла отречься от своей яркой жизни, амбиций, сладострастия и богатства. Она не понимала, почему нельзя верить в Христа и продолжать жить так, как и раньше, просто делая больше добра? Что плохого в ее жажде плотских утех? Разве в моменты наслаждения она делает кому-то плохо? И почему одеваться роскошно, носить много драгоценностей и стремиться к власти, но при этом спасать других от смерти, гнета и несправедливостей несравненно ничтожнее, чем молиться сутками в грязной пещере? Она слышала фанатично верующих христиан и их речи, несущие отречение от всего земного, отталкивали Марцию от них.

– Ты пришла, Марция! – прошептал, пробуждаясь, Квинтиллиан. – Ты пришла!

– Милый мой Марк! – ответила Марция и поцеловала его в лоб. – Ты каждый раз так говоришь, словно я могу и не прийти к тебе!

– Каждый раз я удивляюсь своему счастью и удаче! Именно потому, они и приходят ко мне. Филицита и Фортуна благоволят лишь до тех пор, пока человек не воспринимает их благосклонность как должное. К тому же мне отпущен еще один день, и ты рядом – разве это не удивительно?!

– Ты уже пошел на поправку, Марк, теперь таких дней у нас будет много.

– Эмилий Лет знает, что со мной и где я? Ведь я же должен находиться…

– Успокойся, милый! Я рассказала префекту претория о тебе.

– Все рассказала?

– Только то, что сочла нужным. Он знает, что ты герой, уничтоживший много разбойников! Лет сказал, что другого и не ожидал от тебя. Император не справлялся о тебе. Наверное, уже забыл твой проступок. Пертинаксу вообще не до этого. Ха-ха-ха! Законы, законы, законы! Новые, переделка старых, это нужно делать, это нельзя! Тоска! Дворец сейчас превратился в какое-то сборище старых, нудных законников! Все эти сенаторы, еле передвигающиеся на больных ногах, ветхие, брюзгливые, только и делают, что обсуждают с Пертинаксом и обсуждают. Даже вина не пьют, я уж не говорю о каких-то развлечениях!

– Бедная Марция, помирает с тоски, а тут еще я со своими ранами! И нечем мне тебя порадовать!

– Ну почему же? – игриво ответила Марция, ложась рядом с Квинтиллианом. – Ты такой крепкий жеребец, что даже раненый не можешь не радовать!

Преторианец засмущался и попытался отодвинуться от прильнувшей к нему девушки.

– Марция, мне бы помыться…

– Успокойся, я просто полежу с тобой рядом, ведь тебе еще вредно напрягаться.

– Но ты чистая и пахнешь духами, а я так долго лежу здесь…

– Тебя еще не осмотрел Гален. Куда это ты собрался вставать мыться? Филипп должен был вчера полностью тебя обтереть. Он ведь сделал это?

– Да, но…

– Думаешь, я буду брезговать тобой? Ты единственный самый дорогой для меня человек в Риме, во всей империи, в целом свете.