Текст книги "Преторианцы"

Эмилий Лет откровенно лгал, он все выдумал, но ложь попала в цель.

Консул побледнел.

– Как он мог такое придумать! Это же грозит катастрофой – легионеры начнут возмущаться и дело может дойти до бунта!

– Увы! Преторианцы также в числе тех, кому сократят жалованье.

– Пертинакс рубит сук, на котором сидит! – печально покачал головой консул. – Но, может быть, это ложные слухи?

– Если ты мне не веришь, подождем, остался месяц.

– Прости, префект, но в такие странные решения императора трудно поверить.

– Почему же? Содержание армии – главные расходы казны. А Пертинакс только и грезит о том, чтобы казна всегда была полной. Более того, уменьшатся вдвое выплаты ветеранам при отставке. Представь, каково на закате жизни, после стольких лет службы, пролитой крови, остаться со смешной суммой за воротами лагеря. Как расценят это ветераны? Это плевок императора на их жизнь!

– Сложно представить, префект, что Пертинаксу, самому много лет командовавшему легионами, приходит такое в голову. Это чудовищно!

– Ему во всем нашептывает Клавдий Помпеян. Тоже был знаменитым полководцем! Нет, прошлое этих людей осталось далеко в прошлом. Теперь эти старики не вспоминают о днях былой славы. Помпеян болен и потому немощен. А Пертинакс немощен духом. Они не могут думать об армии. И не хотят.

– Если то, что ты говоришь, правда, то к лету нас ждут возмущения плебса и, спаси нас боги, бунты легионеров! – горестно проговорил консул.

– А ты говоришь про стабильность! А если вдруг боги спасут нас и этих волнений не случится, то император будет совершенно спокойно и дальше сокращать расходы – всех же все устраивает, недовольных нет. Но ропот прорвется рано или поздно. И ничем хорошим для Пертинакса это не закончится.

– Сенат никогда не одобрит это предложение августа. Я первый же подам голос против! – решительно заявил Фалькон.

– Будут те, кто встанет на его сторону, и сложно сказать, чье количество перевесит. Вон Дион Кассий, его август обещает назначить претором. Неужели он что-то скажет против?

– Для каждого честного и умного римлянина станет очевидно, что август неправ, вне зависимости от того, сделал ли лично для него что-то Пертинакс или нет.

– И все-таки столкновения разных мнений не избежать. Важно, чтобы слухи заранее не просочились в войска. Если продажные рабы сообщили мне то, что до поры до времени никто не должен знать, то они могли рассказать об этом кому-то еще. Ведь Пертинакс всей дворцовой челяди платит теперь смешные деньги. Люди зарабатывают как могут.

– Да, плохо, если слухи о сокращении выплат долетят до легионов. Нет ничего хуже слухов, они обрастают новыми слухами, а те еще более свежими и чудовищными. Как поток лавы, их не остановить.

– Это я виноват, консул. У меня было совсем немного времени, наверное, меньше часа, прежде чем принять решение, кого преторианской гвардии выдвинуть императором. Ты же понимаешь, в этом деле промедление опасно. Рим не может жить без императора, а какие-нибудь выскочки только взбудоражат народ. Сенат ведь мог и не принять Пертинакса, но все решительно поддержали его тогда.

– Сенаторы приняли решение, будучи фактически окруженными преторианцами! – возразил Фалькон.

– Если бы я раньше знал тебя, консул, то попросил бы гвардию выдвинуть в императоры именно Квинта Фалькона, потомственного сенатора, сына консула, молодого и энергичного. Непростительная ошибка – посчитать, что сын торговца шерстью, бывший вольноотпущенником, может стать достойным императором! Да, Пертинакс умен, опытен в управлении, командовании легионами, но, как и любой выходец из низов, скуп, мелочен, не способен широко мыслить.

Консул поднял кубок и, польщенный словами префекта претория, выпил за его здоровье.

– Значит, так было угодно богам! – философски ответил Фалькон.

– Боги любят счастливых и тех, кто готов решительно идти вперед. Отличный пример – Юлий Цезарь, перешедший Рубикон!

– Что ты хочешь этим сказать? – насторожился Фалькон.

Эмилий Лет выдержал небольшую паузу. Сейчас или никогда. Все равно отступать уже не имеет смысла. День отставки приближается, даже если Фалькон откажется и передаст этот разговор Пертинаксу, хуже не будет.

– Пока император не совершил непоправимых дел, я предлагаю тебе, Квинт Помпей Соссий Фалькон сменить его на троне, – торжественно объявил префект претория.

Эмилий Лет пристально смотрел на консула, пытаясь уловить малейшее изменение мимики его застывшего от удивления лица. Фалькон, растерявшийся, изумленный, не сводил взгляда с префекта претория. В широко раскрытых блестящих глазах Лета, в полуухмылке его толстых североафриканских губ, глубоких складках, появившихся в углах рта консул увидел нечто нечеловеческое, жуткое, вечное, словно взгляд удава, гибельный, завораживающий, уставившийся из беспросветной тьмы. В простую и понятную, размеренную жизнь консула Фалькона, являвшуюся закономерным продолжением такой же прожитой по заранее намеченному плану жизни предков, вдруг из ниоткуда ворвался вихрь. Перед Фальконом, словно вживую, встали его отец, дед и прадед, неизменно, плавно и четко пробиравшиеся по карьерной лестнице к должности консула. Их судьбы были идеалом, к которому стремились многие, но достигли не все. От Траяна до Марка Аврелия предки своей честной жизнью показывали, кто такие настоящие римляне. Но они прошли через столетие «хороших императоров» – время стабильности. Эпоха Коммода все изменила – люди стали больше цепляться за сиюминутные блага, ценить радость момента счастья. Внезапная смерть Коммода и еще более внезапное восхождение Пертинакса показали, что боги играют в хитрую игру и не прочь пригласить в нее всех желающих. «Служение Риму» теперь может пониматься иначе, чем раньше. И то темное, отвратительное, что представлялось сейчас незримо стоящим за ухмыляющимся Эмилием Летом и его словами, стало для Квинта Фалькона рассеиваться, как туман под лучами стремительно восходящего солнца.

Глава шестнадцатая

Марк Квинтиллиан стоял в претории перед Эмилием Летом и сердце его трепетало. Оно билось так сильно, что, казалось, его можно услышать где-нибудь на Боспоре или в песках мавританских пустынь, и напор крови готов прорвать все еще не до конца зажившие раны.

– Послезавтра Пертинакс уезжает в Остию смотреть за разгрузкой зерна из Египта и разбираться на месте в хищениях, недоимках, спекуляции, да и Плутон знает, в чем еще. Главное – императора не будет в Риме. С ним поедет небольшой отряд сингуляриев, – деловито говорил Эмилий Лет, теребя на пальце золотой перстень с изумрудом. – Мы должны действовать быстро.

– Что от меня потребуется? – решительно спросил Квинтиллиан.

– Выбери из своей когорты человек пятьдесят, самых надежных, отчаянных, храбрых. Запиши их имена, чтобы потом никто из них не был обделен наградой, и дай список мне. Утром с этими людьми ты пойдешь к дому консула Фалькона и будешь кричать, что преторианцы хотят его видеть императором.

– А они захотят?

– Конечно, ведь Фалькон пообещает каждому преторианцу по десять тысяч сестерциев!

– Десять тысяч! – воскликнул Квинтиллиан, но его тут же обуяло сомнение: – Пертинакс обещал двенадцать тысяч, но выплатил только половину. И Фалькон может обмануть.

– Сейчас в казне есть деньги, не беспокойся. Фалькон на радостях сделает все, что обещал. Уж кто-кто, а он точно никогда и не думал, что станет императором.

– Что потом?

– Когда он выйдет к вам и начнет изображать недоумение, может быть, испуг, вы подхватите его и поведете в курию. И будете в курии ждать сенаторов. Тем временем я поговорю с гвардией, и мы отправимся к вам и вынудим сенат признать наш выбор.

– Но ведь на тот день не назначено заседание сената. Значит, надо сенаторов предупреждать по отдельности каждого, чтобы они пришли в курию.

– Да, к сожалению, это обстоятельство затягивает наш заговор. Будем действовать имеющимися у нас рабами и отдельными преторианцами, которых начнем рассылать к сенаторам с настоятельной просьбой собраться в курии.

– Так можно потерять целый день.

– Положимся на милость богов, они помогут нам в правом деле. После того как мы представим сенату выбранного нами императора Фалькона, они его утвердят.

– А если нет? Хоть он и из их рядов, знатен, богат, но очень многие поддерживают Пертинакса и откажутся голосовать за нового императора, когда старый еще жив.

– Никто не посмеет нам противоречить. Если все же попытаются – пустим в ход мечи.

– Что дальше, когда Пертинакс обо всем узнает?

– Он уже будет низложен сенатом и перестанет представлять какую-либо угрозу или политическую силу. И хоть Фалькон, мучимый совестью, просит обязательно сохранить Пертинаксу жизнь, мы так не поступим. Пертинакса следует сразу же убить, как только он вернется в Рим, а если не вернется, то разыскать и прикончить. Также нельзя оставлять в живых его сына. Мало ли кто захочет воспользоваться им, чтобы противодействовать Фалькону!

– Какая награда меня ждет? – с надеждой спросил Квинтиллиан.

– Все, что попросишь.

– Для начала хочу, чтобы меня назначили префектом вигилов, а затем ввели в сенат.

– Хорошо!

– Ты гарантируешь мне это?

– Конечно! Ты сам скажешь об этом Фалькону, а потом и я напомню. Кстати, не знал, что ты так честолюбив и сенаторская тога тебя манит больше славной жизни преторианца.

– Все изменилось, префект.

– Из-за Марции?

– Да, я должен возвыситься и взять ее в жены.

– А как же Эклект, ее муж? – рассмеялся Эмилий Лет. – Как он отнесется к вашим планам?

– Отправим Эклекта вслед за Пертинаксом, – с усмешкой ответил Квинтиллиан. – Я вот подумал, сейчас ведь моей когортой командует другой трибун, пока я разжалован. У меня не возникнут препятствия, когда я начну вербовать людей?

– Нет, я отправлю трибуна с заданием подальше от Рима.

– Последний вопрос, префект. Почему для этого заговора ты выбрал именно меня, ведь в лагере почти все недовольны Пертинаксом?

– Потому что ты самый надежный и преданный! – сердечно ответил Лет. – Ты мой друг! Наконец, тебе просто необходимо возвыситься, осуществить свою мечту.

– Благодарю за доверие, префект! Ты даже не представляешь себе, как вовремя сейчас этот заговор. Мне кажется, если бы ты не предложил мне поучаствовать в нем, я сам бы организовал что-то подобное, наверняка с меньшим успехом, но точно бы это совершил. Именно сейчас я должен сделать что-то невероятное, что изменит мою жизнь или закончит ее.

– Тогда выпьем это цекубское вино за успех нашего дела! – с воодушевлением произнес Лет и подал серебряный кубок Марку Квинтиллиану.

Оставшись один, префект претория пошел к храму Марса, заколол ягненка и окропил кровью алтарь. Потом вылил еще жертвенное вино из патеры. Однако беспокойство, охватившее его после разговора с Квинтиллианом, не проходило. Лет хотел было пойти в храм Исиды, но подумал, что сегодня можно помолиться этой богине и здесь, в преторианском лагере.

Лет вернулся в преторий, захватив мертвого ягненка. Он вытащил из сундука деревянную скульптуру Исиды и поставил ее на стол. Взял миску, выдавил в нее из шеи ягненка кровь и поставил перед богиней. Для верности он опустил два пальца в кровь и помазал ступни статуэтки.

Волнение немного улеглось, уступив место холодной рассудительности.

То, что удалось привлечь на свою сторону консула Фалькона, префект считал благосклонностью богов. Он был уверен, что это небожители подсказали ему. Однако Лет сделал это в неудержимом порыве, сознавая прочность положения ненавистного Пертинакса, свою собственную шаткость и стремительное приближение отставки. Фалькон согласился стать новым императором, и сама задумка, как это осуществить, ему понравилась. Но консул не мыслил глубоко, он рассчитывал на префекта претория и его преторианцев, сам ход заговора в мельчайших деталях его не касался. Не думал о них поначалу и Эмилий Лет.

Но сейчас, когда восторженность первоначальным успехом прошла, он крепко задумался. Когда он, Пертинакс, Марция, Эклект решили избавиться от Коммода, это готовилось в строжайшей тайне в течение пары месяцев, и заговор мог быть раскрыт только, если кто-то из его участников глупо проболтается. В остальном заговор не мог провалиться. Для подстраховки Марции с ее ядом на Вектилианской вилле ждал атлет Нарцисс, в итоге и задушивший Коммода. Все прошло как нельзя лучше именно потому, что императора убили, а не оставили в живых, а потом попытались низложить.

Это больше всего заботило Эмилия Лета в отношении Пертинакса. Ведь император будет жив на момент провозглашения августом Фалькона. Что, если, узнав о перевороте в Риме, Пертинакс не признает решения сената? Вряд ли он останется в Остии – там его слишком легко достать и убить. Пертинакс может уйти к Септимию Северу или еще куда-нибудь и, возглавив армию, пойти на Рим. Никто не поручится, что легаты легионов и наместники провинций сразу подчинятся сенату. Лет не боялся гражданской войны – как-никак это возможность проявить себя. Он опасался проиграть сразу, даже не выступив против легионов Пертинакса. Для этого есть все основания. За два с лишним месяца Пертинакс многое изменил в государстве к лучшему, ни одного ропота из провинций по поводу смены власти Коммода на Пертинакса не последовало, значит, нового императора уважают и с его восхождением на трон все согласны. За него точно вступятся. А кто такой Фалькон? Консул, сын консула и внук консула, богат, знатен, но таких, как он, много в сенате, и, даже проголосовав за него под преторианской угрозой, многие честолюбивые сенаторы станут ему завидовать и строить козни либо по отдельности, либо в тайном союзе с Пертинаксом. Сам Фалькон мягок, он не способен на казни и жестокие решения, а в такой ситуации мягкостью не сохранить трон.

Пертинакса охраняют сингулярии, взятые им в Остию. На то, что эти германские всадники изменят ему при первом же известии о перевороте, рассчитывать не приходится. А если тайно послать кого-то из преторианцев в Остию заранее, чтобы он напал на императора при известии из Рима? Опять же сингулярии рядом. Пертинакс рассчитывает на них, не доверяет преторианцам.

Если на время оставить эту проблему и посмотреть на весь процесс заговора пристальнее, сенаторы будут собираться на совет долго. Действительно, может понадобиться целый день! За это время Пертинакс способен вернуться, если его заранее предупредят. Кроме того, оставшиеся в Риме сингулярии могут выступить против преторианцев, несмотря на их значительно меньшее число. Правда, тут большинство решит все, но прольется кровь, а это на начальном этапе нежелательно. А есть еще три городских когорты, подчиняющиеся префекту Рима Сульпициану. Как поведут себя они? Когорты стоят в одном каструме с преторианцами, скорее всего, их можно будет убедить не вступать в игру или быстро разоружить, но возможно, они и перейдут на сторону гвардии. Но как заставить сенаторов быстро собраться в курии и как не допустить, чтобы Пертинаксу не отправили гонца с известиями? Префект претория не обладает полномочиями перекрывать все ворота Рима. И даже если всюду расставить преторианцев, это только рассредоточит их силы, необходимые против сингуляриев и для устрашения сената. Да и перекрыть все пути быстро, одновременно просто невозможно.

Если император вернется раньше того, как сенаторы признают Фалькона, то, скорее всего, они не станут этого делать даже под угрозой расправы. Сингулярии, римский плебс пойдут против преторианцев – дело затянется, а затягивание – худший враг любого заговора.

С каждым новым витком мыслей Эмилий Лет все больше разочаровывался в собственной задумке и понимал, что действительно сделать так, как он поведал Марку Квинтиллиану – это обречь себя на гибель. Может быть, все отменить на время? Но на какое время? Готов ли Фалькон ждать? Даже если не принимать во внимание то, чего хочет консул, откладывание заговора неминуемо приведет к его раскрытию. Фалькон ненадежен. За Квинтиллиана префект не волновался – бывший трибун и под пытками ничего не выдаст. Но он может совершить глупости, ведь почему-то именно сейчас ему так необходимо стало возвыситься. Уж не послать ли за ним, чтобы сказать, что пока надо притаиться и еще ждать?

Нет, ждать нельзя! Пусть свершится задуманное!

Эмилия Лета словно осенило. Он понял, что надо предпринять. Префект взял стилус, табличку и начал писать.

Марк Квинтиллиан воспринял слова Марции о том, что они предназначены друг другу богами и прожили уже много жизней, теряясь и встречаясь вновь, просто как нежный любовный лепет после плотских утех. Но постепенно, день ото дня он проникался этим все больше. И зная, что Марция любит его по-настоящему, не хотел больше ожидать счастливых перемен. Он должен был лично позаботиться, чтобы все осуществилось. Поэтому Квинтиллиан и сам хотел предложить Эмилию Лету начать мятеж против Пертинакса, чтобы взять трофеи в свои руки. Разжалованный трибун преторианцев не мог стать мужем Марции Цейонии Деметрии, но сенатор, наместник провинции – мог. Ему противны были условности римского общества, согласно которым, только пройдя все ступени магистратуры, можно было достигнуть вершины. Квинтиллиан хвалил Коммода за рациональность в назначении преторов, в обход низших должностей. Он сам хотел сделать невиданный скачок, разорвать вековые устои. Если сын вольноотпущенника стал императором, значит, мир изменился и теперь его надо менять под себя.

Эмилий Лет зажег в Марке Квинтиллиане огонь невиданной силы. Он готов был в одиночку ратовать за признание Фалькона новым императором, в одиночку обежать дома всех сенаторов и каждого за руку приволочь в курию. Он готов был встать один против всех сингуляриев Пертинакса. Им двигала бешеная страсть к Марции, скрывающая под собой глубокую любовь.

Он пришел во дворец на Палатине, переодетый торговцем, прося рабов позвать жену смотрителя дворца, для которой он привез из далекой Парфии драгоценности удивительной красоты.

Марция, вышедшая к Квинтиллиану, холодно попросила показать ему, что он привез. Торговец вытащил заранее приготовленные дешевые серебряные серьги, перстни, которых и в Риме можно купить на каждом шагу.

– Это безделица! – властно сказала Марция, видя, что рабы смотрят за ней. – Зачем ты потревожил меня? Я покупаю только самое лучшее.

– Прости меня, госпожа, лучшие изделия – золотых слонов с аквамаринами вместо ушей, хвоста и хобота я оставил дома, побоявшись, что на многолюдных улицах великого города у меня их могут украсть.

– Что еще за слоны?

– Это большие серьги.

– Большие серьги любят женщины Востока.

– Я подумал, может быть, они и тебе понравятся, госпожа.

– Хорошо, я хочу посмотреть на них.

– Мне принести серьги сюда или вы окажете честь торговцу и посетите мой скромный дом?

– Где ты живешь?

– Рядом с Бычьим форумом, напротив Цирка.

– Жди меня позади дворца, торговец, у храма Аполлона, я скоро выйду.

Квинтиллиан пригладил накладную бороду и усы, ожидая, когда их уже можно будет сорвать, и стал смотреть на беломраморный храм Аполлона, ласкаемый лучами теплого мартовского солнца. Трибун с нетерпением ждал Марцию и не мог думать ни о чем, кроме нее. Но вдруг совершенно неожиданно в памяти всплыли факты, прочитанные им у римских историков. Ведь именно в храме Аполлона схватили заговорщика Элия Сеяна, бывшего префектом претория при Тиберии. Квинтиллиану стало не по себе. Никогда он не вспоминал это, даже неся службу на Палатине, а тут вдруг произошло какое-то наитие. Трое сенаторов в тогах с широкой красной каймой вышли из храма. Давно уже здесь не проходили заседания сената. Во всяком случае, при своей жизни Квинтиллиан такого не помнил. При Октавиане Августе и Тиберии отцы отечества регулярно здесь собирались. И Сеяну зачитали письмо, в котором император прямо обвинял своего префекта претория в заговоре, а потом его окружили преторы и трибуны, и он уже не смог никуда скрыться.

Квинтиллиан сплюнул. Надо же, как привязался этот Элий Сеян!

Почему-то его неумолимо потянуло зайти внутрь. И вот он уже на ступенях, перед монументальными дверьми из слоновой кости. На одной створке искусный мастер вырезал сложную сцену с поражением варваров галатов у святилища Аполлона в Дельфах, а на другой – гибель детей Ниобы от стрел Аполлона и Дианы. Боевые сцены успокоили Квинтиллиана, и он вошел внутрь глубокой целлы. Изящный Аполлон, Диана и их мать Латона – творения лучших греческих скульпторов – встретили трибуна в окружении других работ Скопаса, Кефисодота, Тимофея. Квинтиллиан застыл перед богом света, наук и искусства, глядя ему под ноги. Под основанием статуи в золотом ларце хранились Сивиллины книги, перенесенные сюда из храма Юпитера Капитолийского.

Квинтиллиан подумал, есть ли что-то в этих пророчествах о том, что должно совершиться послезавтра? Было ли там написано о заговоре Сеяна? И, словно неодолимой силой, трибуна понесло вон из храма. Ему казалось, что тень мертвого заговорщика внезапно выглянула из-за бедра Дианы и смотрит на него черными провалами глаз.

Квинтиллиан отогнал от себя наваждение, представив обнаженную Марцию в своих объятиях. Нет, тени неудачников не властны над ним!

Он прошелся мимо портика храма, где среди желтых колонн из нумидийских каменоломен стояли статуи пятидесяти Данаид из черного и красного мрамора. Их установили здесь при Октавиане Августе. Квинтиллиан усмехнулся. Да, и Элий Сеян их тоже видел, когда в последний раз в своей жизни заходил в храм. Интересно, когда-нибудь, в будущей жизни, как считает Марция, они встретятся у этих Данаид? Будут ли все еще стоять здесь пятьдесят каменных сестер и молча внимать, как двоим не хватает жизни для неутолимой жажды друг друга?

Наконец появилась Марция в красивой тунике, окруженная шлейфом духов. Позади нее, словно гора, возвышалась фигура атлета Нарцисса.

Марция подошла близко и тихо сказала:

– Скорее всего, за нами сейчас наблюдают, Марк. Эклект пронюхал, что у меня есть любовник, но, что это ты, он пока не знает. Иди немного впереди, а я с Нарциссом за тобой.

Квинтиллиан так и поступил. Они начали спускаться по лестнице с Палатина вниз, к Большому цирку.

– Каким чудом оказался с тобой Нарцисс? – спросил преторианец, и Марция почувствовала в его словах нотки ревности.

– Я больше не могу уходить из дворца одна или со своей верной рабыней. Эклект всюду разослал своих рабов – они следят за мной. Нарцисса я попросила снять комнату неподалеку от Палатина, чтобы он был всегда под рукой. Почему-то к нему Эклект не ревнует, в отличие от тебя.

– Не беспокойся, господин, я здесь из-за денег! – сказал атлет. – Госпожа Марция хорошо платит, чтобы я ее охранял. Я бы в будущем хотел открыть собственную школу борцов и гладиаторов.

– Зря ты заявился как торговец драгоценностями, – продолжала Марция. – Я еле удержала Эклекта, чтобы он не пошел вместе со мной. У него просто жажда купить себе какую-нибудь новую интересную дорогую вещь! Он хотел отправить с десяток рабов, чтобы со мной ничего не случилось, но я ответила, что возьму с собой только Нарцисса, потому как только ему доверяю.

– Как же скупердяй Пертинакс допускает роскошества Эклекта? – удивился Квинтиллиан.

– Эклект теперь молчит о покупках и тихонько обкрадывает императора, да так ловко, что и не придерешься к его счетам, – отвечала, посмеиваясь, Марция. – Но я знаю все и потому держу мужа в узде, иначе я могу рассказать о его воровстве Пертинаксу. Август уже ловил Эклекта на нечестности, но простил, заставив лишь вернуть в казну украденное. Такая мягкость привела лишь к еще большим злоупотреблениям мужа. Но Эклект делится со мной. А еще боготворит Пертинакса за то, что август такой добрый и при нем можно воровать и не бояться казни.

Дом, который накануне снял Квинтиллиан, стоял рядом с Большим цирком. Преторианец наведался в лавку зубодера и отблагодарил его деньгами за помощь в ту ночь, когда он, раненый, бежал из дворца Флавиев. Лекарь и посоветовал ему этот небольшой дом, хозяева которого переехали в Кумы и жили у моря на ренту от римского дома.

Маленький внутренний дворик с маленьким бассейном, несколько небольших комнат, обставленных просто, лишь для самого необходимого – такой дом обычно снимали небогатые жители провинций или Италии, приехавшие впервые в Рим. Его близкое расположение к Палатину, Капитолию, Цирку, Бычьему форуму, театру Марцелла с лихвой оправдывало скромность габаритов и обстановки.

Квинтиллиан сразу отпустил двух рабов, неотлучно живущих в этом доме и взимавших плату с постояльцев для своих хозяев. Нарцисс пошел прогуляться по многочисленным лавкам в аркадах Цирка и обещал вернуться через пару часов.

Оставшись вдвоем с Марцией, Квинтиллиан сорвал с себя накладные усы, бороду, одежду торговца. Оставшись только во всей красе своих мускулов, он подхватил на руки еще не успевшую раздеться Марцию и отнес в кубикул. И буря желания возникла мгновенно, такой неистовой силы, что, если бы она появилась в океане, то, создав гигантскую волну, смела бы все прибрежные города Внутреннего моря и погрузила бы их на дно, словно Атлантиду. И эти волны возникали снова и снова, и сыпались со стен старые, потрескавшиеся фрески с пальмами и птицами, и воздух в тесной комнате стал густым и туманным, а мраморная статуэтка многогрудой Артемиды, привезенная давним предком хозяина дома из Эфеса, упала и разбилась.

Намокшие от пота завитки волос Марции Квинтиллиан разглаживал и целовал, наблюдая, как она, с трудом переводя дыхание, улыбается ему всей радостью и счастьем огромного мира.

– Ты слышала о таком ученом, Демокрите, Марция? Он утверждал, что все вокруг состоит из невидимых частиц – атомов. И любую вещь можно бесконечно долго делить на мельчайшие составные части, пока не доберешься до этого самого атома. Его уже невозможно располовинить. А мне представляется, что для всего созданного богами мироздания мы, люди, как эти самые атомы. А мы с тобой – как один единый атом, вопреки всем законам, несправедливо разделенный. Когда мы вот так лежим с тобой, тесно прижавшись, я уже не знаю, где твоя рука или моя нога. Мы едины, слиты и в этом единении почти обожествлены!

– Не богохульствуй, Марк! – усмехнулась Марция. – Боги все слышат!

– Пусть слышат! – гордо произнес Квинтиллиан. – Мне всегда нравился бросивший вызов богам Прометей, в детстве я часто отождествлял себя с ним.

– Если уж ты вспомнил о легендах, то сейчас наши переплетенные тела несколько напоминают Гериона, ты не находишь? Ха-ха!

– Люблю тебя, моя веселая, озорная Марция!

– Скажи-ка мне, преторианец, откуда ты знаешь философию Демокрита? А? Ха-ха! Уж не чтением ли философов занята наша храбрая гвардия в часы досуга? Сложив оружие, чинно сев в круг, вы обсуждаете атомы. Ха-ха!

– Ну, не в кругу сидя, конечно, но почти так все и было. Валериан Гемелл, друг Пертинакса, как-то остановился в нашей караульне во дворце слегка подвыпивши и решил немного подтянуть нас в греческой философии. Ну, интересно, честно говоря!

– Да, Валериан мастер на всякие умные речи.

– Совсем скоро, Марция, мы навсегда станем одним целым! Ты даже представить себе не можешь, как скоро! И нам не нужно будет встречаться тайком.

– О чем ты говоришь, Марк?

– Я не могу тебе сказать сейчас. Прости, любимая! Это не только моя тайна. Но знай: недолго нам тосковать друг по другу.

Марция смотрела на Квинтиллиана с нежностью. Она знала, что он не будет говорить пустых вещей и давать ложных обещаний. Ее трибун был мужчиной без изъяна и на его слова можно рассчитывать больше, чем на милость олимпийских богов. Но постепенно в поток любовных мыслей закралась другая беспокойная мысль. Что-то готовится в Риме. Марк Квинтиллиан собирается стать ее мужем, значит, он рассчитывает на какие-то неожиданные чрезвычайные обстоятельства, происшествия. Смерть Эклекта? Принуждение Эклекта к разводу? Но кто это может принудить смотрителя императорского дворца или приказать убить его? Только новый император, так как Пертинакс доволен ее мужем. Новый император! Вот оно что! Заговор! Конечно, Марция не собиралась ничего никому говорить, но ей стало страшно. Внезапные события, резкие перемены очень опасны. А что, если во время заговора случайно убьют и ее? Или она потеряет свое место во дворце? Квинтиллиан обещает, что они станут единым целым? Но как, оставив Палатин? Стать просто замужней матроной, отказаться от жизни в самом сердце великой Римской империи? Уж не думает ли Квинтиллиан, убив Пертинакса, сам сесть на трон? Это невозможно.

И вдруг Марция поняла, что своими мыслями предает любовь к Квинтиллиану. Одобрил бы этот холодный расчет Христос? Нет, тысячу раз нет! Христос олицетворял всепоглощающую любовь! Зрачки Марции расширились, она смотрела на преторианца в упор, и сердце ее онемело от страха. Он рискует ради нее всем – и карьерой и жизнью, и не остановится никогда, чтобы только быть вместе с ней. Слеза скатилась по ее щеке, потом еще одна и еще.

– Ты плачешь, почему? – спросил Квинтиллиан.

– Я очень люблю тебя! – ответила Марция.