Текст книги "Преторианцы"

Эпилог

Пока Александр мчался дорогами Италии в Паннонию, Рим праздновал восшествие на трон Дидия Юлиана. Были устроены гонки колесниц в Большом цирке, однако возникшая давка из-за плохого распределения мест между зрителями повлияла на народ отрицательно. Люди вслух говорили о плохом предзнаменовании. Дидию Юлиану не верили, помня Коммода, именем которого теперь часто стали называть нового императора. Все жалели Пертинакса, тем более что Юлиан не сделал масштабной раздачи денег, приостановил алиментарные выплаты, ведь надо было вознаградить преторианцев. Римляне более не собирались на площадях и улицах, помня разгон гвардией, но ропот не прекращался.

Дидий Юлиан пировал во дворце с префектами претория Корнелием Репетином, Плавтианом, консулом Вибианом, Валерием Катулином – горячим сторонником императора в сенате. Дидия Клара и Манлия Скантилла также находились здесь в обществе известных римских матрон. Вся компания блистала золотом и драгоценностями, за столом подавали самые изысканные блюда.

Префект Рима Корнелий Репетин распорядился принести мешочек свежеотчеканенных ауреусов с профилем Дидия Юлиана. На реверсе был изображен сам император в тоге, держащий в руке земной шар, и круговая надпись гласила: «Правитель мира». Смеясь, попивая то фалернское, то книдское вина, Дидий Юлиан подбрасывал горсть ауреусов, а потом вообще рассыпал весь мешочек между блюдами на столе.

– Пусть каждый мой добрый гость возьмет себе на память эти первые ауреусы! Берите сколько хотите. Если кому-то не хватит, то мы пошлем на монетный двор еще за одной партией!

Пока гости восхваляли щедрость императора и подходили взять ауреусы, появился центурион городской когорты Аквилий, во времена Коммода собиравший сведения о нелояльных и недовольных сенаторах и часто убивавший их по приказу императора. Аквилий хотел поговорить с Дидием Юлианом с глазу на глаз, но тот ему запретил.

– Аквилий, бери ауреус и говори открыто, что хотел мне сообщить. Здесь нет моих врагов, только мои друзья!

– По моим сведениям, большая группа сенаторов и всадников, имена которых пока не удалось узнать, но я обязательно узнаю, отправила гонца к Песценнию Нигеру с просьбой двинуть войска к Риму и свергнуть тебя.

Манлия Скантилла побледнела и жареная павлинья ножка в соусе, приготовленном на меду, застыла у нее перед открытым ртом. Корнелий Репетин, ожидавший чего-то подобного, так как до него доходили слухи, молча отвел глаза в сторону. Большинство гостей, занятых едой, вином и частными разговорами, вообще не услышали Аквилия.

Дидий Юлиан закусил губу. Хмель, бродивший в его голове, мешал собраться с мыслями.

– Пошли кого-нибудь в Антиохию, чтобы он убил Нигера! – прошипела Мания Скантилла, со злости бросив на стол павлинью ножку.

– Я и сам понимаю, жена, что, если поднимутся восточные легионы, нам придется плохо. Если бунт легионов поддержат наместники провинций, то они перестанут слать нам налоги, блокируют торговлю, – сказал, задумавшись, Дидий Юлиан.

– Пшеница Египта, – проговорил Корнелий Репетин. – Вот откуда бы я, имея в руках Восток, нанес первый удар.

– Ну, дорогой мой зять, не нагнетай! – отмахнулся от плохих мыслей император. – Власть Песценния Нигера не распространяется на Египет.

– Это пока не распространяется! – продолжала Скантилла. – Ты не можешь знать, как там пойдут дела, если гонец этих изменников посулами, просьбами, письмами и уж не знаю, чем еще, уговорит Нигера на восстание! Репетин верно говорит: одно дело – благовония перестанут поступать в Рим, другое дело – пшеница! В конце концов, торговцы все равно найдут дороги в Рим. Чтобы налоги перестали поступать, надо много времени, а вот корабли с пшеницей могут и не выйти из порта Александрии!

– Я слышал, о чем вы тут говорите! – сказал, заикаясь от сильного опьянения, префект вигилов Плавтиан, и крикнул. – Смерть Нигеру.

– Смерть Нигеру! – громко подхватили префекты претория, хотя и не знали, о чем идет речь.

– Смерть Нигеру! – повторила Манлия Скантилла, проницательно глядя на мужа.

– Да! – согласился Дидий Юлиан. – Нигера следует убить, пока он не восстал.

Марция провела рукой по мрамору. Саркофаг стоял холодный, отталкивающий, хоть и был покрыт сложными красивыми барельефами с изображениями преторианцев, идущих за императором в поход, сценами битв с варварами. На крышке саркофага – лежащий преторианец в доспехах. Марция отметила, что скульптор из компании либитинариев потрудился на славу. Он придал барельефу, как мог, черты лица покойного Марка Квинтиллиана.

В усыпальнице стояла тишина. Предки Квинтиллиана кто в саркофаге, кто в виде праха в урне лежали здесь столетиями. Теперь нашел последний приют и сам Марк. Он был последним в роду и не оставил потомков. Марция подумала, что пройдет какое-то время и снаружи усыпальница зарастет травой, потом земля и трава проникнут внутрь, уровень земли поднимется и постепенно кости и прах римского рода Квинтиллианов навсегда скроются с глаз. Никто уже не будет помнить о них, никто не узнает и о последнем представителе рода, попытавшемся совершить государственный переворот. Но так даже лучше, если просто забвение. Хуже, если эту усыпальницу потом будут использовать повторно, выбросят останки Квинтиллианов, разобьют урны и саркофаги или положат туда кого-то другого.

Марция стерла с лица слезы. Марк Квинтиллиан лег в саркофаг, словно живой, – ребята из похоронной команды при храме Либитины знали свое дело превосходно, особенно когда за него платили такую высокую цену. Марция помнила последние слова своего возлюбленного: «Ты верь и жди, и не пропусти меня, когда мы снова будем жить, даже если придется ждать столетия. Я верю только в это. Нет ни Стикса, ни рая, ни небесных чертогов, в которых верят разные люди. Есть только наша жажда встретиться вновь».

Марция подумала, что, наверное, она зря тогда рассказала Квинтиллиану о своем сне и толковании его жрецами. Может быть, если бы он не поверил в их вечное возвращение друг к другу спустя века и расстояния, то не стал бы рисковать и не ввязался бы в заговор против Пертинакса. Но ведь она сама верила! Или уже нет? Марция и сама не знала наверняка.

– Мы обязательно встретимся! – сказала она на прощание и поцеловала выбитое на мраморе лицо преторианца.

Марция вышла из усыпальницы и села в паланкин. Рабы подняли его и понесли. Марк Квинтиллиан остался в прошлом, и возможно, еще в будущем, но в настоящем у Марции опять не было ничего. Нет, конечно, у нее была вилла, которую она купила на холме Целий, неподалеку от Вектилианской виллы Коммода, у нее были ее огромные богатства и самое главное – ее жизнь. Но Палатинский дворец потерян – злобная мегера Манлия Скантилла немедленно выжила ее, как только Дидий Юлиан стал императором. И более того – пока никто не решался на встречу с былой любовницей Коммода. Возможно, сенаторы и всадники выжидали. Все-таки факт убийства ею Коммода и пренебрежительное отношение к мужу – Эклекту, которого она даже отказалась сама хоронить, играли сейчас против нее. Да и Дидия Юлиана боялись, а он, позиционируя себя наследником Коммода, плохо относился к Марции. Тем не менее она не опускала руки и верила, что звезда ее еще взойдет вновь.

Сейчас Марция второй раз посетила могилу Квинтиллиана, о котором думала не переставая. В этом непостоянном мире, где все так быстро меняется, и обычно в худшую сторону, только любовь и память о Квинтиллиане успокаивала Марцию.

Старая Аппиева дорога была полна путников. По обеим сторонам ее возвышались погребальные памятники – одни большие, напоминающие крепости, другие совсем мелкие, почти невидные из-за травы. Дорога вела из Рима на юг, в Бриндизи, откуда открывались пути в Грецию, Египет, Азию. Поэтому здесь кипарисы и памятники являлись постоянными свидетелями бьющей ключом жизни – торговцев, путешественников, послов, разного рода бродяг, преступников и просто искателей приключений. Немало на Аппиевой дороге встречалось и христиан. Они обычно устраивали собрания в заброшенных склепах или катакомбах.

Марция, выглядывая из-за занавесок паланкина, увидела Филиппа из Тралл. Он шел, худющий, грязный, в компании таких же несчастных поклонников Христа. Марция велела рабам остановиться.

– Эй, Филипп! – крикнула она, махнув старику холеной рукой, унизанной драгоценными перстнями.

– Госпожа Марция! – воскликнул Филипп из Тралл и подбежал к паланкину. – Мои братья рассказали мне, как ты помогала нам, христианам! Почему ты не открылась мне, кто ты, когда так часто посещала тот дом, где я ухаживал за больным? Но я понимаю. Да воздаст тебе Господь за твою скромность!

Марция улыбнулась.

– Ты голоден, Филипп? И твои братья, наверное, тоже? Возьмите вот эти деньги.

– Благодарю тебя, добрая госпожа! Мы не ели два дня! И у нас еще много наших братьев и сестер голодных, твои деньги пригодятся. Мы все будем молиться за тебя Господу.

– Помолитесь лучше за Марка Квинтиллиана, хоть он и не верил в Христа.

– Я, конечно, упомяну его в своей молитве, но братьев просить не стану, – серьезно ответил Филипп. – Он ведь поклонялся Юпитеру и еще множеству ложных богов. Я помолюсь по старой памяти, ведь я лечил Квинтиллиана!

– Может быть, ты не знаешь, Филипп, но Марк отомстил за тебя торговцу Клодию…

– А вот этого не надо было делать! – укоризненно проговорил старик. – Мои близкие с Господом, они не нуждались в отмщении. А Марк Квинтиллиан породил только очередное зло.

Марция промолчала, взгляд ее потух – фанатизм и обескураживающее милосердие христиан ей оставались непонятными.

– Скажи мне, Филипп, что говорил Иисус Христос по поводу тех, кто в него не верит? Они смогут жить вновь, встретиться в загробной жизни со своими любимыми?

– Тем, кто не верит в Христа, уготован только ад! Никогда эти люди не встретятся с теми, кого любили. Да и любовь ли это, если они живут не по Христу? И только когда настанет Страшный суд, Господь рассудит и, может быть, кого-то и простит, если человек не верил в него, но совершал добрые дела и жил милосердно, скромно.

Марция сжала зубы. Все ее естество восставало против этих взглядов. Что же, если она хочет окончательно стать христианкой, она не сможет никогда встретиться со своим возлюбленным в той, загробной, жизни? И нет никакой другой следующей жизни в перерождении?

– Так что же ждет Марка Квинтиллиана, лежащего вон там, за теми кустами, в усыпальнице предков? Квинтиллиана, за которым ты ухаживал и который, как бы ты к этому ни относился, отомстил за тебя? Ад?

– Конечно, ад, госпожа Марция, – простодушно ответил Филипп из Тралл. – И тебя ждет ад, если ты не бросишь свои перстни, серьги, не раздашь все бедным и не присоединишься к нам.

Марция посмотрела на старика долгим презрительным взглядом. Она в душе все решила для себя. Как бы ни назывались боги и где бы они ни жили, важнее всего для нее был один вопрос – странный, эфемерный вопрос: сможет ли она встретиться с Марком Квинтиллианом в будущей жизни и есть ли эта будущая жизнь.

– Прощай, Филипп из Тралл, – ледяным тоном сказала она и закрыла перед ним занавеску паланкина.

Дидий Юлиан назначил консулами-суффектами завсегдатаев своих пиров – Марка Силия Мессалу и Луция Фабия Цилона. Он хотел всюду поставить своих людей, которые бы смогли обеспечить ему поддержку как в Риме, так и во всех провинциях империи. Фалькона он не стал вызывать из ссылки, чтобы еще больше не раздражать пока еще не дружественный ему сенат. Валерий Катулин – сенатор всаднического происхождения, много раз посещавший пиры будущего императора, теперь всюду ратовал за него, первым в сенате вставал, когда входил Дидий Юлиан, дольше и громче всех аплодировал его словам, велел своим клиентам и рабам на каждой улице убеждать людей, поддерживать и верить в императора. Он хотел стать консулом-суффектом, но Дидий Юлиан выбрал других, более родовитых. Катулин не отчаивался. Однажды в сенате он предложил поставить императору золотую статую. Сторонники Юлиана тут же подхватили эту идею, остальные сенаторы молча поддержали ее, понимая, что Дидия Юлиана лучше тихо ненавидеть и терпеть, чем дождаться, когда преторианцы начнут разбираться с недовольными. Юлиан, довольный, счастливый, что сенат проголосовал за его золотую статую, изобразив грусть, ответил:

– Дайте мне лучше бронзовую, чтобы она прослужила долго, ибо я вижу, что золотые и серебряные статуи императоров, правивших до меня, были снесены, в то время как бронзовые остались.

Валерий Катулин сразу же подрядился найти лучшего литейщика для этого проекта.

Ставка Дидия Юлиана на Мессалу и Цилона не оправдалась. Оба новоизбранных консула-суффекта не оказали их благодетелю должной признательности. Они не вербовали ему сторонников среди сенаторов, наоборот, критиковали императора, особенно Мессала, тайно поддерживали всеобщее недовольство. Одно дело – видеть в Дидии Юлиане товарища по попойке и совсем другое дело, когда этот товарищ вдруг становится властелином Рима, хотя не имеет на это прав, не обладает должным талантом к управлению империей и его первые действия заставляют ожидать возвращения времен всеми ненавистного Коммода.

Тревожно ожидал император известия из Сирии о том, что делает Песценний Нигер, а в действительности – смог ли подосланный императором убийца поразить могущественного командира сирийских легионов. И тут совершенно неожиданно примчался гонец, отправленный Дидием Юлианом к Септимию Северу. Полумертвый от усталости и голода, он сообщил, что три легиона – I Вспомогательный, X Гемина и XIV Парный провозгласили в Карнунте легата Септимия Севера императором. Гонца кто-то опередил и, по-видимому, настроил Севера против Дидия Юлиана.

Император побледнел и на мгновение лишился дара речи. Он сразу понял, чем ему грозит мятеж Севера. Из Паннонии до Италии рукой подать. Три легиона – большая сила, но их количество может быстро возрасти, если немедленно не принять меры, а в Италии, кроме преторианцев в Риме и когорт городской стражи в городах, войск нет. Но что больше всего разозлило Дидия Юлиана, так это сам факт поступка Севера, на поддержку которого Юлиан очень рассчитывал.

Перед сенатом император выступил, поведя речь спокойно, словно бы ничего страшного не случилось и надо лишь наказать преступника. Но сенаторы, также все быстро узнавшие о мятеже на Дунае, понимали – Дидий Юлиан старается скрыть свой страх. Он на основании преторского акта, защищавшего права августа как собственника императорской власти, заставил сенат объявить Септимия Севера врагом и выпустил соответствующий интердикт. Согласно указу легионеры должны были отречься от самозванца не позже определенного установленного дня, в противном случае они также объявлялись врагами. Большинство сенаторов проголосовали за интердикт скрепя сердце, ведь хоть они и не обрадовались тому, что появился еще один претендент на трон, чьи права основывались на грубой силе, но зато Север мог свергнуть Юлиана и, возможно, пошел бы потом с сенатом на мирные переговоры.

Дидий Юлиан назначил новым наместником Паннонии Валерия Катулина и отправил с судебным актом сената к мятежнику Северу. С Катулином, сразу ставшем вести себя заносчиво, для весомости его миссии император отправил обоих консулов-суффектов и крупный эскорт преторианцев. Среди гвардии ехал и центурион Аквилий с поручением убить Септимия Севера.

Когда в апреле римляне праздновали цериалии, устраивая праздничные пиры, приглашая друг друга в гости, наряжая статуи бога плодородия и виноградарства Либера и богини урожая Цереры, выпивая литры вина и веселясь искренно, как дети, в Рим пришло новое донесение. Дидий Юлиан находился в императорской ложе в Большом цирке, где по случаю праздника проводились гонки колесниц, когда ему принесли свиток. Юлиан ожидал, что это сообщение о смерти Песценния Нигера или Септимия Севера, но оказалось, что императора уведомляли о наместнике провинции Британия Дециме Клодии Альбине, объявившем себя императором.

Дидий Юлиан пришел в ярость, немедленно покинул Цирк и отправился во дворец. Манлия Скантилла не преминула вспомнить, что Клодий Альбин, уроженец Гадрумета из провинции Африка, получил от Коммода назначение в Британию по протекции всемогущего тогда Эмилия Лета – своего земляка. При Коммоде все назначения на высшие должности в империи шумно и долго обсуждались патрициями, ведь эти назначения проводились исключительно по рекомендации людей, близких к Коммоду.

Пока муж рвал и метал, показывая собственное бессилие в сложившейся ситуации, Манлия Скантилла подбросила ему идею – а не опальный ли Эмилий Лет злоумышляет против него из Рима, настраивает своих земляков – Альбина и Севера на гражданскую войну? Кто знает, что делает бывший префект претория, озлобленный на весь мир за свое стремительное падение?

Услышав о мятеже Септимия Севера, Марция поняла, что перед ней могут открыться новые возможности. Север был женат и имел двух сыновей, и, по слухам, его жена Юлия Домна обладала сильным характером и склонностью к интригам. Марция понимала – борьба за место рядом с троном будет непростой, но мысленно она уже готовилась стать любовницей Севера, если его мятеж перекинется в Италию и он действительно сможет убить Дидия Юлиана и сесть на трон. В своих способностях очаровывать мужчин Марция не сомневалась.

А пока она стала приглашать в дом сначала тех сенаторов, которые давно благоволили к ней или даже были в нее влюблены, потом, узнав, кто из них недоволен Дидием Юлианом, велела приводить к ней на ужины всех противников нового режима. Быстро на вилле Марции собралась большая компания врагов Юлиана, сторонников Септимия Севера и людей, которые просто соглашались с любым мнением, лишь бы созерцать непревзойденную красоту Марции Деметрии Цейонии, разжигать в себе страсть и лелеять надежды.

Эмилий Лет тоже приходил. И хоть Марция уже узнала от вольноотпущенников и рабов на Палатине, слышавших разговоры префекта претория с Пертинаксом, какое истинное значение сыграл Лет в судьбе Марка Квинтиллиана, она вынуждена была до поры его терпеть. Эмилий Лет водил знакомство с мятежниками Септимием Севером и Клодием Альбином и мог лично писать им, говоря об обстановке в Риме, и, возможно, возглавить бунт в городе против Дидия Юлиана, если его товарищи приведут к Италии легионы. Марция привечала Лета, даже усаживала за столом рядом с собой и, даря ему благосклонную улыбку, не позволяла бывшему префекту претория догадаться, какой смертельный враг находится рядом с ним. Марция поклялась себе, как только надобность в Эмилии Лете отпадет, она убьет его.

Между тем через несколько дней после празднования дня рождения Рима, когда народ развлекался гладиаторскими боями, гонками колесниц, театральными представлениями, раздачей вина и хлеба, в город вернулся Валерий Катулин с консулами-суффектами и преторианцами. Слова об амнистии всем легионерам, которые оставят Септимия Севера и вернутся под крыло законной власти, не возымели действия. Катулин и преторианцы, проехав Аквилею, сразу оказались на враждебной территории. Счастье, что их вообще не убили. Дидий Юлиан с ужасом слушал доклад о том, как мятежный Север получил поддержку наместников почти всех провинций на Дунае и Рейне – Дакия, Верхняя и Нижняя Мезия, Нижняя Паннония, Реция, Норик, Верхняя и Нижняя Германия встали на его сторону. А это означало, что львиная доля всех легионов империи теперь против Дидия Юлиана. И даже не львиная доля, а почти все легионы! Клодий Альбин в Британии не подчиняется ему. Легионы в Азии и Египте смотрят на Песценния Нигера. Кто же остался верен? VII легион в Испании и III Августов легион в Африке?

Консулы-суффекты, симпатизировавшие Северу, демонстративно не явились на доклад к императору, сказавшись больными. Однако в тот же день Марк Силий Мессала был замечен в театре Помпея, о чем, конечно, доложили императору. Центурион Аквилий, получивший приказ убить Севера, честно признался в невозможности выполнить его, так как Септимий окружил себя шестьюстами самыми верными легионерами, которые никогда не покидают своего командира и не снимают доспехов. Катулина и его эскорт завернули с половины дороги до Карнунта, так как легионы Севера не пустили их дальше и грозились самыми суровыми мерами, если посланники Дидия Юлиана попытаются продолжить путь. Катулин сказал, что ощущал себя за пределами Италии, словно не в империи, а в какой-то чужой, очень враждебной стране. Но самое страшное, о чем Катулин сначала не решался говорить, но потом все же не смог молчать, было то, что подразделения из пятнадцати легионов стекались в Карнунт, чтобы выступить на Рим.

Дидий Юлиан не мог и не хотел верить в черное будущее своего правления. Он верил в преторианцев, поддержку итальянских городов и даже в сенат. Верил в богов, которым обещал щедрые пожертвования, если они помогут. Авгуры стали чаще гадать для императора, Манлия Скантилла собирала прорицателей из разных стран, служащих различным богам. Император продолжал опустошать казну, закатывая пиры, чтобы не думать о создавшемся положении.

Первого мая огромная армия Септимия Севера, объявившего себя мстителем за убитого Пертинакса, двинулась к границам Италии. Легионеры шли через альпийские перевалы, по хорошим дорогам, построенным предками со времен полного покорения альпийских племен при Октавиане Августе. Все дороги были свободны, Дидий Юлиан не позаботился об их перекрытии. Аквилея встретила Септимия Севера ликованием. Флот, стоявший в гавани Равенны, известил Севера о своей полной к нему лояльности, и, когда передовые когорты легионеров подошли к Равенне, моряки встретили их, как своих добрых друзей.

В эти дни Эмилий Лет писал Северу о том, какое настроение в столице, что Дидий Юлиан бездействует, и если легионы ускорятся, то падение узурпатора произойдет еще до конца мая, тем более что среди сенаторов с каждым днем ширится число сторонников нового претендента на трон. Также Эмилий Лет писал и Клодию Альбину, стараясь прояснить ситуацию в столице и для него, советуя не воевать с Севером.

Дидий Юлиан наконец-то решился на активные действия. Еще до сдачи Равенны он послал префекта претория Туллия Криспина с семью тысячами преторианцев навстречу легионам Севера. К ним должны были присоединиться пять тысяч опытных боевых моряков равеннского флота, но при приближении к городу Туллий Криспин был уведомлен префектом флота, что он не выступит на стороне Дидия Юлиана и не пустит в Равенну преторианцев.

Туллий Криспин, самонадеянно продолжил марш гвардии, веря, что цвет римлян, который он ведет, не может проиграть даже численно превосходящим силам противника.

Пока разворачивались эти события, Дидий Юлиан решил прекратить преступную деятельность Эмилия Лета, о переписке которого с Севером и Клодием Альбином императору уже не раз докладывали.

Эмилий Лет был в храме Исиды. Лысые тощие жрецы в льняных одеждах подбежали к нему, когда он совершал жертвоприношение у статуи богини, и с тревогой сообщили о группе преторианцев, остановившихся у ворот храма. Гвардейцы искали его, Эмилия Лета.

– Упокойтесь, отцы! Я выйду к ним. Наверное, пока этот болван Туллий Криспин повел гвардию на верную смерть, во мне вновь появилась нужда.

– Преторианцы выглядят очень хмуро! – предостерег Лета один из жрецов. – Может быть, тебе спрятаться?

– А как еще им выглядеть, когда они в руках таких бездарных префектов? Мне нечего бояться. Разве они посмеют поднять руку на своего бывшего командира, так много сделавшего для них?

Эмилий Лет поправил тогу и спокойно вышел на подиум храма. Десять преторианцев тут же обступили его.

– Он правда здесь! Нас не обманули! – воскликнули преторианцы.

Лет посмотрел на них – гвардейцы были в туниках, без доспехов и тяжелого оружия, как и полагалось им ходить в Риме в мирное время. Лица грустные и немного растерянные. При появлении бывшего префекта многие опустили глаза.

Эмилий Лет сразу заподозрил неладное – преторианцы выглядели так, словно стыдились того, что делают. За их спинами маячила фигура человека в серой тунике. Глаза бледно-голубого цвета, навыкате, тонкие губы, квадратный подбородок. Лет сразу узнал его – много раз при Коммоде приходилось ему видеть центуриона Аквилия.

Испарина покрыла лоб бывшего префекта претория, он быстро оглянулся, ища спасения, но преторианцы плотно окружили его.

Он хотел что-то сказать, но не успел. Как молния, подскочивший Аквилий всадил ему в живот меч по самую рукоятку.

– Император Дидий Юлиан не любит предателей. Это тебе за переписку с мятежниками, – произнес убийца и, выдернув меч, обтер его об складку тоги умиравшего Лета.

Эмилий Лет протягивал руки к преторианцам, тщетно пытаясь выдавить из себя хоть слово, но получался только протяжный, надрывный стон. Преторианцы отвернулись от своего бывшего префекта и пошли вслед за центурионом Аквилием.

Рухнувшего на мраморные плиты Лета подхватили жрецы Исиды и что-то долго шептали, пока умирающий не закрыл глаза.

Долгий марш-бросок, устроенный для преторианцев Туллием Криспином в надежде оказаться под Равенной раньше легионеров Септимия Севера, привел не к тем результатам, на которые рассчитывал префект претория. Привыкшие к праздной жизни, редко проводившие учения гвардейцы вымотались от утомительного перехода, чего нельзя сказать о дунайских и рейнских легионах, шедших с Севером. Легионеры постоянно находились в боевой готовности и привыкли к лишениям и трудностям, преторианцы же были злы на своего префекта за то, что он устроил им суровое испытание маршем. Узнав, что моряки равеннского флота настроены к ним враждебно, значит, рассчитывать на отдых в городе не приходится, а враг близко, гвардия зароптала. Неизвестно, какое бы решение приняли трибуны, уже с ненавистью обсуждавшие Туллия Криспина и Дидия Юлиана, но тут появились колонны легионеров.

I Вспомогательный легион, тот самый, которым когда-то командовал Пертинакс, быстро развернулся в боевое построение и ринулся на преторианцев. С фланга заходил XIV Парный Марсов Победоносный легион. Лавина дротиков, выпущенная легионерами с двух сторон, и необходимость вступать в бой сходу, сразу сбили и без того невысокий боевой дух гвардии. Неся потери, преторианцы попытались организовать лобовую атаку на противника. Туллий Криспин, очевидно, решивший показать, что не зря его выбрали префектом, ринулся на легионеров впереди преторианской конницы. Щиты бились о щиты, лязгали короткие мечи, рев с той и другой стороны угрожал расколоть стены Равенны, видневшейся на горизонте.

I Вспомогательный и XIV Парный Марсов Победоносный легионы были опытными, закаленными в боях с варварами. Они знали, что такое упорство. Преторианцы, хоть и сражались отчаянно, но быстро стали поддаваться. Усталые, не успевшие подкрепиться перед битвой, они не выдержали натиска и стали отступать. Численное превосходство легионеров также дало о себе знать.

Туллий Криспин, увидев бегство гвардии, прорвался к ним, чтобы организовать отступление по всем правилам, дабы оно не превратилось в избиение. Но легионы не стали преследовать преторианцев. Легаты легионов помнили приказ Севера по возможности не проливать зазря римскую кровь. Преторианцы получили хороший урок. Потеряв почти две тысячи человек, они оказались совершенно деморализованы и, несмотря на голод, усталость и раны, отступали долго, чтобы наверняка скрыться от возможного преследования.

Узнав о поражении преторианцев, отступавших к Риму, городские когорты Умбрии, готовившиеся выступить против Севера на помощь гвардии по приказу Дидия Юлиана, перешли на сторону мятежника.

Как раз в эти майские дни, когда в Рим пришла весть о поражении Туллия Криспина и измене умбрийских городских когорт, Дидий Юлиан пришел в бессильную ярость. Он понимал – гвардия не показала себя как серьезная боевая сила, так на кого ему опереться? В Рим летели известия одно за другим. Септимий Север предложил Клодию Альбину не враждовать друг с другом, а даровал ему титул цезаря, таким образом обезопасив себя от удара с тыла. Это еще больше укрепило позиции Севера, а у Юлиана в очередной раз от тревог и излишнего винопития разболелось сердце. Но самое неприятное было еще впереди. Прибыл гонец из Сирии. Он сообщил, что Песценний Нигер объявил себя императором и собирает легионы со всех восточных провинций, чтобы двинуться на Рим. Стало понятно – убийца, посланный к Нигеру императором, так и сгинул безвестно, скорее всего, схваченный и казненный стражей.

Марция закончила свой рассказ. Сенатор Кассий Дион продолжал зачарованно смотреть на нее.

– Ты так ничего и не записал, – произнесла Марция, очаровательно улыбнувшись. – Полагаешься на свою память?

– Почему бы и нет? Я буду помнить этот день всю свою жизнь! Твои слова, Марция, запечатлелись не только в моей голове, но и в сердце, – ответил сенатор, и в голосе его появились томные нотки.

Марция подумала, а что бы он сказал, если бы она была с ним до конца откровенна и сообщила бы будущему писателю не только про свою роль, роль Эмилия Лета, Эклекта и Нарцисса в заговоре и убийстве Коммода, но и не утаила о Пертинаксе? Ведь Кассий Дион был сторонником убитого императора. Как бы он воспринял, что Пертинакс тоже участвовал в заговоре, и именно потому гвардия и посадила его на трон, ведь Эмилий Лет заранее с ним договорился? Но зачем Кассию Диону все знать? Он и так узнал много не по каким-то слухам, а из первых уст. Марции впервые захотелось поговорить с кем-нибудь о тех последних днях декабря, и она не отказала сенатору в просьбе. Напишет ли он что-то в будущем или это просто предлог, чтобы прийти к Марции и любоваться ею? Она не знала, да и не хотела знать. Кассий Дион был очень приятный молодой сенатор, и, если бы он претендовал на выдающиеся посты в империи, она, пожалуй, и стала бы его любовницей. Но Дидий Юлиан лишил его даже преторской должности, назначенной Пертинаксом. Зачем он ей? И все-таки Марции хотелось предстать на страницах будущей книги Диона в хорошем свете, поэтому она решила до поры до времени привечать молодого сенатора и даже немного дразнить возможностью близости.

Дион ушел. Вечером обещали прийти оба консула-суффекта и с ними еще несколько сенаторов. Марк Силий Мессала хотел принести какую-то удивительно красивую, многоцветную птицу, которую ему доставили из Индии, и подарить Марции. Большой черный кот запрыгнул к ней на колени и улегся. Вчера он сожрал последнего павлина в ее доме и теперь, по-видимому, раздумывал, на кого бы еще начать охоту, внимательно оглядывая с колен хозяйки все углы атриума. Она подумала, что надо подвесить клетку с диковинной птицей под самый потолок, иначе от нее быстро останутся только перья. Марция погладила кота, вспомнив, как гладила волосы Марка Квинтиллиана, когда он клал голову ей на колени.