Текст книги "Преторианцы"

Бюст трибуна стоял на невысокой мраморной колонне в центре атриума. Ежедневно рядом с ним рабы меняли вазы с цветами и сжигали фимиам.

Марция крикнула раба-номенкатора и спросила, какие новости сегодня в городе, знает ли он что-то интересное. Раб ответил, что утром у амфитеатра Флавиев он слышал о возвращении из-под Равенны разбитых преторианцев.

– Если бы мой Марк вел гвардию, то он не допустил бы бегства, – задумчиво произнесла Марция. – Они либо все погибли бы, либо победили.

Марция отпустила раба, задумавшись, что сейчас будет делать Дидий Юлиан, окончательно убедившись в том, что ему не на кого больше опереться. Скорее бы уже к Риму прибыл Септимий Север, она бы первая вышла его встречать.

Вдруг она услышала какой-то удар и стон. Поднявшись из кресла и взяв кота на руки, она пошла посмотреть, что случилось. В узком коридоре, между вестибулем и атриумом лежал с перерезанным горлом раб-номенклатор. Он еще дышал и пытался поднять руку и указать на того, кто его убил.

Но Марция и сама увидела. Из-за шкафа выступил центурион Аквилий. С ножа в его руке капала кровь.

– Прости меня, госпожа Марция! Но у меня такая служба, – сказал центурион, приближаясь.

Марция оцепенела от ужаса и с силой прижала кота к груди.

– Я тоже не думал, что когда-нибудь мне придется прийти к тебе не за тем, чтобы поприветствовать, как в былые дни при императоре Коммоде.

– Не подходи! – воскликнула Марция и отступила на пару шагов назад. – Ты убил Эмилия Лета, он заслужил смерть. Я награжу тебя за это, но ты должен уйти.

– Я не беру денег просто так, госпожа, – вкрадчиво продолжал Аквилий, медленно подступая к ней. – Я только выполняю приказы.

– Тогда я приказываю тебе уйти и больше никогда не появляться! – сказала Марция, и голос ее дрогнул, слезы отчаяния потекли по щекам.

– Сожалею, но я подчиняюсь только императору, а Дидий Юлиан велел мне убить тебя.

– За что? – Марция отступила к имплювию – маленькому бассейну для сбора дождевой воды в середине атриума. – Я ничего ему не сделала!

– Ты изменница, госпожа! Ну да мне все равно, в чем император тебя обвиняет. Я не обсуждаю приказы.

– На помощь! – закричала Марция.

Но прежде, чем кто-то из рабов появился в атриуме, центурион Аквилий, словно коршун, напал на свою жертву одним резким броском. Он ударил Марцию ножом в грудь, ранив кота, который сначала отпрыгнул, а затем, шипя, отважно вцепился в ногу убийцы. Не обращая внимания на укусы кота, слезы и крики Марции, Аквилий нанес ей еще один удар рядом с сердцем. Видя, что дело сделано и после таких ран не выжить, центурион быстро побежал к выходу, попутно зарезав двух рабов, спешащих на помощь госпоже.

Но в дверях он столкнулся с атлетом Нарциссом, приглашенным Марцией, чтобы он развлек сегодняшних гостей. Аквилий замахнулся и на него, намереваясь не оставлять свидетелей. Но Нарцисс был всегда начеку – иначе он не мог бы постоянно побеждать на арене. Атлет перехватил руку убийцы, выкрутил ее и сломал в запястье, затем он поволок брыкающегося и сквернословящего центуриона обратно в дом.

Увидев убитых рабов и Марцию, лежащую в крови, Нарцисс побледнел. Его взгляд стал страшным. Ни один человек так не был предан Марции, как Нарцисс, разве что Квинтиллиан, но преторианец любил ее, а атлет почитал как свою госпожу.

Аквилий сопротивлялся, пытался выхватить у Нарцисса кинжал, который тот носил на поясе, но атлет просто сломал ему вторую руку в запястье. Потом, вне себя от злости, Нарцисс выдавил центуриону оба глаза и ударом о мраморный пол раскроил голову.

Марция еле дышала. Кровь залила всю ее прекрасную грудь, живот, пол под ней. Нарцисс поднял ее на руки, не зная, куда отнести и как помочь.

Лицо Марции стало белым, с каждой секундой жизнь покидала ее.

– Отнеси к нему, – услышал атлет ее тихий голос, и палец указал ему на бюст Марка Квинтиллиана.

Нарцисс поднес Марцию к бюсту, и она, собрав последние силы, подняла руку и положила ее на голову трибуна, смотрящего каменными глазами в вечность.

С убийством Эмилия Лета и Марции лучше Дидию Юлиану не стало. Хотя теперь никто не слал Септимию Северу писем с подробным описанием настроения римских умов, и кружок тех недовольных режимом, кто собирался в доме Марции, распался – все опасались мести императора. Однако усмерение внутреннего врага не могло решить проблемы внешней. Легионы Севера медленно двигались к Риму, собирая по всей северной Италии своих сторонников.

Обсудив создавшееся положение с префектами претория, префектом Рима, командирами городских когорт и сингуляриев, Юлиан принял решение дать бой мятежнику под стенами Рима. На помощь он вызвал единственное боеспособное подразделение, оставшееся ему верным за пределами города – моряков Мезенского флота. А для усиления армии опытными бойцами, вызвал в Рим капуанских гладиаторов. Против конницы Дидий Юлиан решил использовать слонов, находящихся в Риме для торжественных процессий.

Преторианцев и моряков император послал рыть укрепления перед городом – рвы, валы, чтобы встретить легионеров по всем правилам воинской науки. Городские когорты усиленно патрулировали римские кварталы, в которых при приближении Севера усилились мятежные настроения. Императора, опасавшегося покушения на себя со стороны лазутчиков, сингулярии теперь не оставляли ни днем, ни ночью. На входе во дворец поставили массивную железную решетку – так Дидий Юлиан собирался спастись от неожиданной атаки, если бы вдруг она возникла. Это посоветовал сделать ему префект претория Флавий Гениал, напомнив, что в день убийства Пертинакса преторианцы не смогли бы быстро проникнуть во дворец, если бы на входе стояла закрытая решетка. Тот факт, что задержка не спасла бы Пертинакса, так как в Риме не осталось подразделений, которые пришли бы ему на помощь, не был озвучен Гениалом.

Решив посмотреть лично, как проходят работы по укреплению обороноспособности Рима, Дидий Юлиан в сопровождении сингуляриев выехал за город. Каково же было его удивление и возмущение, когда он увидел несколько тысяч преторианцев, лежащих на цветущей траве. Сняв доспехи, они играли в кости, пили вино. Вместо них копали рвы рабы, вольноотпущенники и простые римские бедняки, которым гвардейцы заплатили, чтобы те выполнили работу за них. Моряки, вообще не привыкшие к работам на земле, увидев такое поведение преторианцев и не имеющие возможности позволить себе купить работу другого человека вместо себя, просто собрались в стороне.

Дидий Юлиан бранился и грозил расправой, мечась от одной группы развалившихся гвардейцев к другой, однако все, чего он смог добиться – преторианцы поднимались и просто молча стояли перед ним, безразлично, а то и нагло поглядывая на императора. Как только Юлиан уехал в Рим, чтобы серьезно поговорить с префектами претория, гвардейцы снова улеглись на травку и потребовали от рабов еще вина.

Префекты претория поговорили со всеми трибунами и центурионами гвардии и явились на доклад к императору в самом скверном настроении. Понуро опустив головы, стыдясь своих слов, они сказали Дидию Юлиану, что у преторианцев нет никакого желания больше воевать. Поражение под Равенной убило в них и без того невысокий боевой дух. Получив обещанные огромные деньги от императора, они хотят прожигать их, а не погибать. Преторианцы хотят мира с Севером.

Сидя на троне, Юлиан окинул взглядом, полным горечи, статуи императоров, стоявших в нишах. Ни один из них не сталкивался с подобным отвратительным бесчестным поведением собственной гвардии. Юлиан почувствовал себя маленьким, беспомощным, жалким человечком, случайно севшим на высокое кресло с орлом, расправившим крылья.

У него не было силы, чтобы противостоять преторианцам, заставить их воевать. А без них любое сопротивление легионам Севера бессмысленно. И все же Дидий Юлиан не падал духом.

Боги, приведшие его к власти, не могли оставить императора. На новом экстренном собрании сената Дидий Юлиан попросил отцов-сенаторов уговорить весталок идти навстречу легионам Севера. Весталки должны уговорить легионеров остановиться, протягивая им свои священные повязки и взывая к богам. Никто не сможет ослушаться весталок.

Возможно, это была отличная идея, которая, если бы и не остановила окончательно легионы, но точно бы посеяла в рядах легионеров хаос. Какие бы новомодные религии ни проникали в ряды защитников Рима – поклонение Митре, Исиде, а то и Христу, но подавляющее большинство всех римлян с благоговейным трепетом относились к девам-весталкам, хранящим своей непорочностью и самоотверженным служением священный огонь Весты. Ведь пока горит огонь Весты Рим стоит прочно, опираясь на память предков и традиции, и потому он непоколебим и нерушим.

Но льстивый тон Дидия Юлиана, практически перешедший в вымаливание, не произвел на сенаторов впечатления. Все меньше становилось сторонников императора, все меньше было тех, кто относился к нему равнодушно, ширились ряды его ненавистников. Сенаторы молчали, презрительно глядя на унижавшегося императора. Консул Вибиан, консулы-суффекты Мессала и Цилон многозначительно переглядывались – Дидию Юлиану приходил конец, пора бы настроить сенат на признание Септимия Севера императором.

В наступившей тишине поднялся бывший консуляр Марк Плавтий Квинтилл, выразивший давно назревшее мнение большинства сенаторов:

– Не должен быть императором тот, кто не может бороться с противником силой оружия!

Сенаторы встретили эти слова овацией.

Дидий Юлиан мгновенно перешел из льстеца и просителя в жестокого деспота. Он выбежал из курии и позвал преторианцев, чтобы они перебили всех сенаторов. Вот на это гвардейцы ответили одобрительным гулом, правда, сразу спросив императора, позволено ли им будет взять часть имущества убитых себе.

Дидий Юлиан еще больше возненавидел собственную гвардию. Они ни о чем не думали, кроме обогащения, им ничего не было свято. И, наверное, подумал Юлиан, если бы перед ними встали весталки, прося остановиться, а кто-то другой предложил бы им убить священных дев и получить при этом по пять-шесть тысяч денариев, преторианцы, не моргнув, расправились бы с весталками. Преторианцам стало все равно кого убивать, лишь бы потом они могли нажираться и напиваться, вести разгульную жизнь, но в случае рисков для себя не стали бы идти на рожон. Дидий Юлиан рассудил здраво – как бы ни были ему ненавистны сенаторы, сами ненавидевшие его, но нельзя нарушать вековые устои. Если разрешить преторианцам убивать сенаторов – это станет началом конца всему – и его правлению и самому Риму.

Император вернулся в курию. Он был спокоен и решителен. Сенаторы с удивлением услышали от него просьбу объявить Септимия Севера его соправителем, и с ликованием согласились. Такой исход дела действительно мог прекратить войну.

Дидий Юлиан вручил приказ сената префекту претория Туллию Криспину – единственному человеку, которому доверял больше всех.

– Поезжай к мятежнику и передай ему этот приказ сената…

– Ты правда готов разделить власть с Севером? – засомневался Криспин, зная непомерное честолюбие императора.

– Мне не остается ничего другого, чтобы самому усидеть на троне.

– Но даже если Север и согласится, главным будет он, ведь за ним армия и сенат. Тебе в любом случае не удастся остаться у власти, и, скорее всего, Север убьет тебя, император, как только прибудет в Рим.

– Да, ты прав, мой дорогой, проницательный Криспин. Поэтому я прошу тебя, умоляю, когда ты передашь этот приказ, сам убей Севера.

– Это верная смерть мне, император. Ты же знаешь, как хорошо охраняют мятежника. Центурион Аквилий не решился даже рисковать… Но я не Аквилий. Я попытаюсь, пусть даже меня и убьют. Преторианцы стали совсем неуправляемыми. Им нужен пример настоящей верности. А я останусь верен тебе, император, до конца.

Дидий Юлиан, растрогавшись, обнял префекта претория.

Через два дня, когда Туллий Криспин достиг ставки Септимия Севера, он, как и положено было, передал ему постановление сената. Пока Север читал, сдавший оружие при входе в палатку Криспин, неожиданно достал из рукава маленький нож и бросился на мятежного наместника Верхней Паннонии. В палатке находились легаты легионов, многочисленные охранники Севера, никогда не покидавшие его, поэтому Туллий Криспин был сразу же убит. Тело префекта претория выбросили из палатки в сточную канаву, а вместе с ним полетел к экскрементам и разорванный Севером приказ сената.

Легионы не спеша приближались к Риму. Лазутчики, всюду высылаемые Септимием Севером, проникали в сенат, в преторианский лагерь. Север требовал найти и арестовать тех, кто убил императора Пертинакса. И если преторианцы это сделают и не станут сопротивляться, то им не причинят никакого вреда. Оставшийся префект Флавий Гениал на собрании с трибунами когорт решил пойти навстречу требованию Севера и пожертвовать меньшинством ради большинства. Из всех трехсот преторианцев, что ворвались 28 марта в палатинский дворец, отыскали тех, кто лично похвалялся, что он либо воткнул меч в Пертинакса, либо пронзил его копьем и так далее. Не оставили на свободе и тунгра Таузия, сразу выданного сингуляриями. Обвиненных в убийстве Пертинакса посадили в Мамертинскую тюрьму, в самый глубокий подвал. Об этом сообщили Септимию Северу.

Дидий Юлиан видел – его срок правления подходит к концу. Преторианцы покинули дворец, все вернулись в каструм и больше не подчинялись приказам императора. Также поступили и городские когорты. Казна была пуста, император не мог ничего дать, чтобы его защищали. Префект вигилов Плавтиан открыто покинул Рим и присоединился к Северу. Император уже привык к изменам и даже не обратил внимания, когда ему сообщили, что завсегдатай его пиров, пока Дидий Юлиан был просто сенатором, верный его сторонник и ненавистник Пертинакса, теперь перешел в стан врагов.

Дидия Юлиана охватило отчаяние. Он предложил Клавдию Помпеяну разделить с ним императорскую власть в тайной надежде, что друг Марка Аврелия и Пертинакса сможет одним своим громким именем обуздать сенат и Септимия Севера. Но Клавдий Помпеян отказался от трона еще много лет назад, когда ему предлагал власть Марк Аврелий. Теперь же, измученный болезнями и почти не посещающий заседания сената, он презрительно отказался от предложения узурпатора Дидия Юлиана.

Консул Вибиан выехал навстречу Септимию Северу, чтобы уверить его в отсутствии необходимости вооруженного захвата Рима. Все воинские подразделения, находящиеся в городе, не окажут никакого сопротивления. В это время консул-суффект Мессала собрал заседание сената не в курии, а в школе для риторов – Атенеуме, чтобы не оскорблять священных стен курии тем решением, которое собирались вынести сенаторы.

Теперь сенаторам не угрожали преторианцы, и они могли голосовать честно, как им подсказывает совесть. Мессала объявил, что на повестке дня два вопроса, перетекающих один в другой. Первый – достоин ли Дидий Юлиан смерти. Практически единогласно сенаторы шумно голосовали за смерть императора. Даже те немногие, кто еще оставался в душе верен Юлиану, боясь, что их потом накажут за эту верность, проголосовали, как все. Второй вопрос также был принят единодушно – новым единоличным императором сенат признал Септимия Севера.

В тот день, 1 июня, Дидий Юлиан находился во дворце с префектом Рима Корнелием Репетином и префектом претория Флавием Гениалом. Пиршественный зал Юпитера, где стоял ломящийся от блюд стол, принимал только этих троих человек. Догадываясь, для каких целей собирается сенат, император обнял дочь Дидию Клару, жену Манлию Скантиллу и велел им отправляться на их виллу и ждать его там. Дочь расплакалась, а Манлия Скантилла сыпала проклятья на сенаторов и Септимия Севера, не желая признавать поражение. Боясь расстаться с титулом августы, она думала только о троне, об ускользающих возможностях для своего собственного возвеличивания и совсем не замечала смертельную тоску в глазах мужа. Дидия Клара плакала на груди Корнелия Репетина, а префект Рима сохранял видимость бодрости духа.

Когда женщины ушли, трое мужчин отдались во власть своей обреченности. Каждый из них понимал, что если Септимия Севера сенат объявит новым императором, все они как минимум лишатся своих должностей. Преторианцы уже дали понять Флавию Гениалу, что более не хотят видеть его префектом претория. Скорее всего, лично против Гениала гвардейцы ничего не имели, но они боялись оставить его как приверженца Дидия Юлиана, чтобы предстать перед Севером менее виноватыми, чем они есть на самом деле. Корнелий Репетин тоже понимал – его сместят с должности, ведь он оказался на ней только благодаря родству с императором, а не по своим заслугам. Дидий Юлиан гнал от себя все плохие мысли, ему хотелось просто жить, есть, пить, зная, что он все еще император Рима. И Дидий Юлиан наполнял кубки и пил медленно, смакуя каждый глоток, и глядел на древние статуи Юпитера в нишах триклиния, которые простояли здесь уже сто лет, не считая того времени, когда они были созданы, и простоят еще века, а может, и тысячелетия. Время для императора словно остановилось. Тягуче, как мысли, минуты следовали одна за другой. Юпитеры смотрели грозно и в то же время безучастно. Луканская свиная колбаса, богато приправленная специями, создавала невероятную гамму вкуса. Юлиан собирался смешать несколько сортов вина и добавить в получившийся напиток меда, но тут Флавий Гениал и Корнелий Репетин поднялись с ложа и отпрянули назад, за стол. В триклинии появился преторианец, в дверях были видны другие преторианцы. Дидий Юлиан выпил глоток вина и приготовился слушать преторианца, хотя догадывался, что его послали объявить императору о его низложении.

Преторианец подошел близко к императору. Дидию Юлиану он не был знаком. Корнелий Репетин, предполагая самое худшее, весь бледный и трясущийся от страха, сразу пошел к боковой двери. Флавий Гениал остался на месте и положил руку на рукоять меча. Дидий Юлиан вопросительно посмотрел на преторианца и собирался еще раз отхлебнуть вина.

– Сенат приговорил тебя к смерти, Марк Дидий Юлиан! – бесстрастно произнес гвардеец и выхватил меч.

– За что? – воскликнул император – Почему? Какой вред я принес? Кого я убил?

Преторианец вместо ответа выполнил приговор сената, ударив Дидия Юлиана мечом в грудь. Затем, чтобы окончательно добить его, нанес еще несколько ударов.

Корнелий Репетин сбежал – преторианцы, перекрывшие все выходы из дворца, не стали его задерживать, так как в отношении префекта Рима не поступало никаких приказов.

Флавий Гениал ждал, когда нападут на него, и приготовился защищаться, но преторианцы молча ушли, не сказав своему бывшему префекту претория ни слова.

Поток любопытных римлян уносил Ливию и ее рабыню Нолу к воротам. Люди спешили, боясь опоздать. Из каструма выходили, центурия за центурией, длинной вереницей преторианцы, они были без доспехов и оружия, в одних туниках, и лишь пояса с церемониальными кинжалами, украшенными золотом, выдавали в каждом из них военного человека. В толпе римлян послышались насмешки, постепенно переросшие в постоянный гул оскорблений. Преторианцы сначала молчали, потом начали браниться в ответ, но строй не покидали и все шли и шли за город. Там на горизонте стояли легионы Септимия Севера.

Ливия все надеялась – вдруг вот именно сейчас, именно здесь появится Александр. Но если бы даже он и объявился здесь, многотысячная толпа не позволила бы его увидеть.

Как только все когорты преторианцев покинули каструм и ушли от него на довольно приличное расстояние, появились две когорты легионеров I Вспомогательного легиона и заняли лагерь, плотно заперев за собой дверь и сразу же выставив часовых на стенах. Римляне поняли – преторианцы сюда уже не вернутся. Несколько человек сказали об этом вслух, и молва тут же разнесла их слова со скоростью ветра. Радость и ликование охватили римлян.

Преторианцы шли к Септимию Северу, чтобы присягнуть ему как новому императору, избранному сенатом. Чтобы не возникло недоразумений между бывшими врагами, Север распорядился явиться гвардейцам безоружными. Неохотно выполнили приказ преторианцы, понимая, как они уязвимы без доспехов и мечей. Чутье не подвело их.

Как только все когорты выстроились перед конным Септимием Севером, легионы окружили их. Страх обуял преторианцев, они уже представляли, как с минуты на минуты легионеры бросятся их уничтожать, но император не отдал такой приказ.

Он объявил преторианцам, что отныне они более не могут именоваться императорской гвардией. Вместо того, чтобы защищать Дидия Юлиана до последнего человека, они предали его и с легкостью пошли на переговоры. Это позор для воина, бесчестье на всю оставшуюся жизнь. С такой трусливой, подлой гвардией Септимий Север не хотел иметь никакого дела. Но император не хотел проливать римскую кровь и начинать правление с массовых казней, поэтому он обещал всем преторианцам, сдавшим свои церемониальные кинжалы, а конным гвардейцам – своих коней, полную свободу и жизнь. Вот только они навсегда лишались возможности служить в гвардии.

Ливия оставалась у ворот до сумерек в надежде, что появится Александр. Нола предположила, что хозяин мог вернуться и через другие ворота. Обе женщины пошли к дому. Ливия быстро уставала и все время держалась за слегка округлившийся живот. Нола ее поддерживала. Ливия поняла, что беременна, через недели две после отъезда Александра и все время представляла, как она встретит его и скажет об их радости. Но муж не писал, не давал вообще о себе никаких вестей. Ливия беспокоилась, плакала, боясь, что его убили, Нола утешала ее, собирая по всему Риму известия о том, что происходит на севере Италии, а потом и за городскими воротами. Ливия боялась войны и осады Рима, но, к счастью, этого не произошло.

Они вернулись домой. Пирамида Цестия возвышалась над их домом мощной громадой, а над ее конусом ярко горели июньские звезды. Дом был пуст. Ливия села на порог и стала смотреть на звезды. Нола принесла одеяло и на всякий случай укрыла госпожу.

«Где-то там живут боги», – подумала Ливия и мысленно попросила всех существующих богов помочь ее Александру вернуться домой.

Вдруг из темноты выросла фигура незнакомого мужчины в дорожном плаще.

– Это и есть пирамида Цестия? – спросил он.

Ливия кивнула.

– А в этом доме, рядом с пирамидой, не живет ли некая Ливия?

– Да, это я! – ответила Ливия, и сердце ее сильно забилось.

– Как хорошо, что я так быстро нашел этот дом. Я ведь всего второй раз в жизни попал в Рим! – с радостью проговорил незнакомец. – Ливия, твой муж Александр шлет тебе привет!

– Где он? За городом? – воскликнула Ливия и поднялась, с надеждой глядя на незнакомца.

– Нет, уважаемая госпожа! Он теперь далеко.

– Насколько далеко?

– На пути в Эфес. Путь неблизкий!

– Но что ему там делать?

– Император Септимий Север послал Александра в Эфес, чтобы он сообщал ему, какая там обстановка. Грядет новая война, госпожа! Песценний Нигер идет на Византий, у него много войск – восточные легионы, армии подвластных восточных царьков, ополчения азиатских городов. Римский наместник Азии Азеллий Эмилиан главная опора Нигера. А он как раз в Эфесе сидит.

– Когда же Александр вернется?

– Только боги знают! Он теперь служит Септимию Северу, и император ценит его. Наверное, ему придется задержаться, пока Эфес в руках мятежника Нигера. Но ты не печалься, Ливия, Александр сказал, что очень по тебе скучает и любит, и обязательно вернется!

– А он не написал мне письмо?

– Написал, да я его потерял, госпожа. Точнее, не потерял – на меня напали разжалованные преторианцы, которых выгнали из Рима. Их было шесть человек – пьяные, злые, клянущие судьбу и императора, они шли по Фламиниевой дороге и нападали на многих путников. У меня отняли сумку – там были деньги и письмо. Но Александр словно предугадал, что письмо может и не дойти до тебя, поэтому на словах передал, как бесконечно любит тебя, Ливия.

С того дня Ливия каждый день выходила на крыльцо, садилась и смотрела на звезды, ожидая, что, может быть, вот точно так же появится еще один посланец от Александра. Звезды мерцали, иногда прячась за грозовые тучи, но потом снова небо становилось чистым. И Ливия, поглаживая жизнь, растущую в ее животе, подставляла лицо под мягкий серебряный свет звезд. Она думала об Александре и их будущем малыше, никакие тревоги, охватившие Рим, ее не волновали.

Войдя в город, Септимий Север все же начал правление с казней. Первыми пошли на гибель те преторианцы, что убили Пертинакса, с ними под меч палача попал и сингулярий Таузий. Затем император взялся за сторонников Дидия Юлиана – бывший префект претория Флавий Гениал лишился головы. За ним – те немногие сенаторы, что при жизни Дидия Юлиана активно поддерживали его войну против Севера. Среди них – несостоявшийся наместник Паннонии Валерий Катулин. Септимий Север не воевал с женщинами, поэтому и Манлия Скантилла и Дидия Клара остались в живых, только расстались с титулами августы. Тело Дидия Юлиана им было отдано, и его захоронили в гробнице прадеда. Но вот Корнелий Репетин – самый безобидный из всех сторонников Дидия Юлиана, также был убит по приказу Севера. Император разыскал и схватил последнего из оставшихся в живых заговорщиков против Коммода – атлета Нарцисса. Считая, что необходимо сохранять за собой преемственность от Марка Аврелия, он порицал убийство Коммода, несмотря на то что знал, каким тот был человеком и правителем. Причисление Севером Коммода к богам было еще впереди, так же, как и объявление себя «сыном божественного Марка Аврелия и братом божественного Коммода». А пока он обрек Нарцисса на приличествующую именно ему казнь – атлета разорвали львы на арене амфитеатра Флавиев.

Волна казней была не всей справедливостью, что практиковал Септимий Север. Он с должным уважением отнесся к семье убитого Пертинакса, устроил ему вторичные похороны за счет государства, после чего саркофаг вновь поставили в фамильный склеп Тита Флавия Сульпициана. В память об умершем были организованы игры и гладиаторские бои, а сам Пертинакс объявлен божественным. Жрецом культа обожествленного императора стал его сын Пертинакс-младший, которому, конечно же, Север не собирался уступать власть.

Ливия улыбалась, глядя на огромный диск луны, стоявший высоко над Римом, почти над самой верхушкой пирамиды Цестия. Ей почему-то казалось, что в этот самый миг Александр смотрит на луну в далеком Эфесе, в городе, в котором он родился. Ливия радовалась за него – он сейчас на своей родине и совсем близко к тому, чтобы, как и хотел в последнее время, достигнуть определенного положения в обществе. Север всюду делает ставку на верных ему людей, и они очень быстро продвигаются вперед. Быть может, когда Эфес будет освобожден от Песценния Нигера, Александр заберет ее туда? И они поселятся на берегу Эгейского моря? Но что, если его миссия сопряжена с риском? Кто знает, как идут его дела в Эфесе…

Ливия прижала ладонь к животу и, почувствовав его приятную теплую выпуклость, стала молиться Весте о благополучии их семьи.