Текст книги "Преторианцы"

Марк Квинтиллиан смотрел на Марцию, очарованный, покоренный ее словами, сказанными так искренно, проникновенно и, самое главное, впервые.

– Я люблю тебя! – не сказал, а выдохнул Квинтиллиан, у которого, словно в одночасье, перехватило дыхание.

Нежный, ласковый огонек в глазах Марции, осветивший все ее лицо, комнату и в тот миг, наверное, всю вселенную, был ответом преторианцу. Она прижала свои губы к его сухим, потрескавшимся губам, напоив их влагой, как дождь истосковавшуюся землю.

– Ты мой! – прошептала Марция, обнимая Марка. – Мой и всегда будешь моим. А я твоя!

– Не бросай таких слов, Марция, они оставляют слишком глубокий след. Слова исчезнут, останется незаживающая рана.

– Нет, Марк, нет, верь мне! Ты должен мне верить!

– Когда ты рядом, теплая, ласковая, я не могу не верить тебе!

– Верь, что я твоя, даже когда меня нет рядом. Между нашими сердцами неведомая сила, она тянет нас друг к другу не потому, что нам хорошо в постели, и не потому, что мы просто любим друг друга! За эти дни, пока ты боролся со смертью, я поняла, что наша связь возникла не пару месяцев назад, а может быть, тысячелетие! Мне снился сон, Марк, жрецы сказали, что он вещий. В том сне мы жили с тобой здесь, неподалеку, в хижине, ты пас коров, а я готовила из молока сыр. Нет, нет, не смейся. Все было как наяву! И когда ты вернулся домой и пил молоко, к нам заглянул Ромул и попросил напиться. Он сказал, что собирает людей. А потом ты ушел с ним на войну с сабинами, и я ждала тебя.

– Дождалась? – тихонько усмехнулся Квинтиллиан.

– Нет, ты погиб, но, когда мне сообщили, что тело твое осталось на поле битвы, я вдруг поняла, что не потеряла тебя, я не могла тебя потерять. Ты всегда был моим и остался им до скончания времен. Нас создали боги друг для друга на заре всего мира. Я вдруг воочию увидела нас вдвоем в Египте, в похоронной процессии какого-то фараона, мы шли молча рядом, и в этом молчании было понимание того, что мы вечны, как и пирамида, в которую несли саркофаг фараона. Потом я увидела нас при пожаре Трои – мы спасались от ахейцев в ту последнюю ночь. Но вдруг ты сказал, чтобы я уходила с Энеем, а сам остался с горсткой воинов защищать то, что уже становилось пеплом.

– Ты сказала, что любишь меня! – просиял Квинтиллиан. – Повтори это еще раз.

– Я сказала тебе гораздо больше, Марк! Мы больше, чем просто любовь, которая встречается людям в жизни.

– И все-таки скажи мне именно это еще раз.

– Я люблю тебя, Марк Квинтиллиан, мой храбрый, верный трибун!

Они целовались долго, неистово, но вдруг Квинтиллиан отстранился. Он пристально посмотрел на Марцию.

– Твой сон, – проговорил преторианец – может ли он быть правдой? Ведь ты принадлежала другим мужчинам и сейчас замужем, а я просто твой любовник.

– Не просто любовник, ты – мое сердце, те, другие, лишь случайность. Несправедливость, которую не исправить. Но мы наконец-то встретились, мы вместе!

– Эта несправедливость, как ты говоришь, не мешала тебе радоваться ей. Ведь ты была почти императрицей!

– Марк, ведь тогда мы еще не встретились.

– Думаешь, это что-то изменило бы? В лучшем случае мы виделись бы тайком, подвергая себя огромному риску, зная, кто такой Коммод. Но, скорее всего, ты не стала бы рисковать. Не отрицай, Марция, не надо. Ладно, прошлое не стоит наших слов и мыслей. Поговорим о настоящем и будущем. Как же мы будем вместе? Я – опальный преторианец, ты – жена смотрителя дворца. Все время вот так прятаться? Что-то не сходится с твоим красивым сном.

– Я не знаю, Марк, как нам быть. Но подумай, ведь мы живем в такое время, когда все очень быстро меняется! Мог ли кто сказать еще несколько месяцев назад, что императором станет Пертинакс, а гора зла и несправедливости, созданная Коммодом, рухнет? Нам нужно надеяться на новый счастливый поворот в наших судьбах, который позволит нам никогда не разлучаться.

Марк Квинтиллиан промолчал. Он был человеком действия, и ждать милостей судьбы не привык.

– Я хочу рассказать тебе кое-что, Марк! – нерешительно произнесла Марция, гладя преторианца по щеке. – Выйдя отсюда, ты все равно узнаешь – весь Рим говорит сейчас об этом. Лучше я скажу тебе сама.

– Это касается тебя? – насторожился Квинтиллиан.

– Меня и много кого еще. Но поклянись, что ты никогда и никому не откроешь того, что я тебе скажу. Пусть слухи останутся слухами.

– Конечно, клянусь, Марция, разве может быть иначе?

Марция задумалась, с чего бы начать. Но любые вступления показались ей слишком невнятными и долгими.

– Я убила Коммода! – выпалила она.

Марция рассказал Квинтиллиану все – о размолвке с Коммодом; о том, как узнала, что он внес ее имя в список тех, кого следовало казнить; как боявшиеся за свою карьеру и жизнь Эмилий Лет и Пертинакс составили против него заговор, вовлекли Эклекта, а потом и Марция присоединилась к ним; как в ночь 31 декабря она дала Коммоду яд, а когда он подействовал не до конца, то Нарцисс задушил императора.

Марк Квинтиллиан слушал ее молча, поначалу только с удивлением, но потом все с большим удовольствием и восхищением, и когда Марция, закончив, пристально посмотрела на него, опасаясь его реакции, то преторианец воскликнул:

– Ты великолепна, Марция! Именно о такой женщине я всегда и мечтал! Я знал, ты сильная и уверенная, но не подозревал, что настолько! Коммод не пожалел ни свою жену, ни сестру, и ты, зная о таком громадном риске, все же решилась! Как же я тебя люблю! Ты настоящая римлянка! Уверен, если бы мы с тобой остались где-нибудь вдвоем против толпы врагов, ты до последнего вздоха подавала бы мне стрелы или точила о камень затупившиеся мечи.

Марция бросилась на грудь Квинтиллиана.

– Я так рада, что ты именно так отреагировал, Марк! Я была уверена – ты поймешь меня и не осудишь!

– Ты творишь историю, любимая!

– Но разве ты не был предан Коммоду?

– Нет! Конечно нет! – рассмеялся Квинтиллиан.

– И ты не умер бы за него, если бы пришлось?

– Ну, я не стал бы этого делать. Только от безысходности.

– А как же клятва, Марк? Ведь преторианцы верны императорам! Они опора власти!

– Может быть, раньше так и было, Марция, и гвардия умирала за своего императора на поле боя. Но эти времена прошли. Скажу тебе откровенно: сейчас мы, преторианцы, служим только себе. Цинично, но да, это так.

– А как же честь?

– Честь в том, чтобы служить и умереть за Рим, но не за императора. Рим – священен, император – нет, даже если сенат объявляет его Августом и Отцом Отечества. Рим – это мир, идея, незыблемость, вечность, а император – только человек, а значит – прах. Были императоры, которые воплотили в себе душу Рима, за ними я бы пошел на край света, но время их прошло. Коммод дарил нам подарки, деньги, делал поблажки, но я всегда считал его ничтожным человечком, пытавшимся показать своими казнями, позорным увлечением гладиаторскими боями, что он настоящий мужчина и властелин. На его место пришел Пертинакс – старый брюзга, чья воинская слава осталась давно в прошлом, он что-то делает для народа, заискивает перед сенатом, но с нами дружить не хочет, смотрит на гвардию свысока. А с чего бы? Он кто такой? Преторианцы возвели его на трон, а нам он даже не хочет до конца заплатить причитающееся.

– Ты не совсем справедлив к нему, Марк! – с упреком произнесла Марция, немного разочарованная всем, что сейчас так откровенно сказал трибун.

– А потом Пертинакс объявит своего сынка преемником, помрет – и нам нянчиться с ребенком? Это ни к чему хорошему не приведет. Дети не должны править, иначе вокруг них начнется грызня за влияние.

– Ты слишком поспешен, Пертинакс пока и не думает объявлять сына преемником.

– Не будем о политике, любимая! Вижу, я огорчил тебя своими словами. Ты знай, что для меня существуют только двое, за кого я отдам жизнь – Рим и ты.

Глава тринадцатая

В первую неделю марта Квинтиллиан вопреки всем запретам Галена вышел из дома, служившего ему лазаретом. Весна, как обычно, бурно ворвавшаяся в римскую жизнь, потянула преторианца за собой. Его раны почти зажили, настроение улучшалось с каждым днем, чему сильно способствовали птицы, свившие гнездо неподалеку и певшие целыми днями, вести от Эмилия Лета, с нетерпением ждавшего своего трибуна, а также совершенно неожиданный приход Марции 1 марта.

Как раз в этот день праздновались Матроналии, посвященные богине брака и домашнего очага – Юноне. Процессия отправилась с палатинского холма, где собрались замужние женщины из богатых и знатных римский семейств, и, распустив волосы, с венками цветов в руках и на головах, под предводительством Флавии Тицианы отправились на Эсквилин к храму Юноны. Постепенно к шествию присоединились женщины из простых семей, и только рабыни не имели права поклониться богине и попросить у нее семейного счастья.

Марция шла позади императрицы и в то время, как все вокруг молились за семейное благополучие, здоровье мужей, родителей, детей, она мучительно размышляла – правильно ли это, ведь все чаще ее помыслы устремлялись к Христу, а молиться и просить разных богов ей становилось морально все тяжелее. Эклект подарил ей ранним утром бесподобное по своей красоте золотое ожерелье, состоящее из великолепно исполненных ювелиром фигурок римских богов. Эклект рассчитывал растопить ставшее в последнее время совсем леденящим безразличие жены и наконец-то провести с ней ночь, ведь он так давно не был с ней.

Марция же, представив рядом с собой обнаженного мужа, испытала приступ дурноты. Она ненавидела Эклекта все сильнее, хотя и осознавала, что без него места во дворце ей не будет.

Как только римские женщины преподнесли Юноне венки и весь храм превратился в огромный цветочный склад, а статуя богини практически исчезла в волнах цветов, Марция поспешила не во дворец, где ожидался торжественный обед, а к Марку Квинтиллиану. Конечно, ее отсутствие в этот священный день сразу станет предметом злостных пересудов Флавии Тицианы и гнева Эклекта, но ей было все равно.

Она шла по римским улицам одна без сопровождения рабов, которые могли бы ее охранять, шла быстро, словно летела по ветру, ничего не замечая вокруг и думая только о мгновении, когда увидит Марка. В этот день он неспешно прогуливался по комнате, делая несложные физические упражнения, дабы узнать, зарубцевались ли раны и готов ли он к обычной жизни. Филипп из Тралл замешивал очередной травяной отвар, бормоча молитвы об упокоении своей семьи. Марция ворвалась в дом, неистово скинула с себя одежду и бросилась к трибуну, словно не видела его целую вечность. Старик Филипп, крестясь и приходя в ужас от такого проявления сладострастия, быстро покинул дом. А Марк Квинтиллиан оказался под такой мощной атакой Марции, что она заменила ему все упражнения на много дней вперед. И лишь когда вечер заглянул в их единственное окно и цветы в храме Юноны тронул первый признак увядания, любовники уснули, крепко прижавшись друг к другу.

Как-то Квинтиллиан спросил у Марции, не знает ли она, что случилось с семьей старика Филиппа, о которой он постоянно молится христианскому богу, ведь сам лекарь постоянно отмалчивался перед трибуном. Марция рассказала ему о жестокой расправе над его старой женой, сестрой и племянницей, которых убил торговец Клодий из-за того, что Филипп не смог вылечить его сына. О том, что Филипп не может и не хочет мстить, ведь Христос велел прощать. Квинтиллиан не понимал этой восточной веры, считал, что создана она для слабаков, но та самоотверженность, с которой Филипп ухаживал за ним, заставляла преторианца относиться к нему с уважением и благодарностью. Марция с грустью добавила, что некому отомстить за этого хорошего, доброго человека, который все деньги, что она ему дает, раздает бедным, покупает им еду и лекарства, сам же довольствуется крохами. Если бы она могла, не раскрывая причины, по которой она узнала Филиппа из Тралл, пожаловаться на торговца Клодия императору, то тогда бы дело с убийцей решилось быстро. Но сейчас, когда Эклект жутко ревнует ее, посылает за ней следить своих рабов, а Флавия Тициана постоянно нашептывает Пертинаксу гадости про нее, раскрытие связи с Квинтиллианом может дорого обойтись. Она хотела поговорить с префектом вигилов Плавтианом, чтобы он наказал Клодия, но этот верный пес Коммода, зная теперь, что это Марция убила его друга и благодетеля, даже не захотел ее принять.

Марк Квинтиллиан понял свою любимую без лишних слов.

Гален не успел нанести последний визит в дом, где лечился трибун, и окончательно сказать, когда тот будет здоров и сможет вернуться к своим обязанностям, а Квинтиллиан уже гулял по римским улицам. Накануне Эмилий Лет прислал ему новую тогу, тунику, ожидая вскоре увидеть у себя. Вместе с одеждой был меч и кошель с деньгами.

Он пошел к Овощному рынку, расположенному между склоном Капитолийского холма, театром Марцелла и старым римским портом. Сквозь людские толпы Квинтиллиан пробрался к ближайшему термополию и остановился расспросить про торговца Клодия. У термополия с аляповатым рисунком беременной коровы на фасаде прилавка сгрудились преимущественно рабы и бедняки, поедая кашу, хлеб, политый оливковым маслом, и запивая все это вином за два асса кувшин. Преторианец и не надеялся, что, имея такой представительный вид и чистую новую тогу, он, заказав самую простую еду, разговорит завсегдатаев этой забегаловки. Но все-таки заказал себе вино, чтоб узнать, какое пойло пьет римский плебс. Посетители недоверчиво смотрели на него, не понимая, что господин делает среди бедняков и рабов. Хозяин термополия, узнав, что в его лавке появился богатый человек, вынес ему вино получше. Однако и оно заставило Квинтиллиана, привыкшего к роскошной, сытой жизни преторианца, поперхнуться. Тем не менее он отпил красной кислятины немного больше, чем сбирался, а потом спросил у хозяина про торговца Клодия.

На удивление, ему сразу указали нужный дом, а кто-то из бедняков в надежде на подачку вызвался проводить Квинтиллиана. Преторианец подумал, что раз уж все равно его тут запомнят, так пусть говорят только хорошее. И он громко сказал, что сегодня у него праздник и он хочет угостить добрый римский народ. После чего бросил на прилавок термополия горсть новеньких денариев и один ауреус, велев хозяину накормить и напоить всех до отвала. Толпа вокруг лавки пришла в восторг, потребовав назвать имя благодетеля, за которого они станут возносить молитвы Юпитеру. Квинтиллиан назвал первое же пришедшее на ум имя и пошел один к дому Клодия.

Пропустив телегу, груженную свежими овощами, и трех покупателей, спорящих из-за цен на спаржу и капусту, он подошел к двухэтажному дому, стоявшему рядом с храмом богини надежды Спес. Квинтиллиан усмехнулся такому соседству. Неужели богиня поможет Клодию?

Лавка на первом этаже дома была сплошь завалена свежими овощами. Два раба, мощные с виду, ловко торговали. Удивившись богатому покупателю, они сразу провели Квинтиллиана в комнату за лавкой, уверив, что сам Клодий скоро будет.

Квинтиллиан сел за стол, положил перед собой меч, накрыв его складкой тоги, и стал думать, как ему поступить. Никакой определенный план он заранее не составил. Задумавшись, он смотрел на дверь, ожидая входа хозяина. Вдруг позади себя он услышал шаги, и по старой армейской выучке, ожидая нападения врага сзади, резко повернулся, направив вперед меч.

Перед ним стояла молоденькая девушка с грудным ребенком на руках. Она вскрикнула, увидев оружие.

– Кто ты? – сурово спросил Квинтиллиан.

– Тития Клодия, – робко отвечала девушка.

– Значит, жена торговца Клодия?

– Да, господин.

– А этот ребенок на твоих руках?

– Мой сын.

– То есть сын Клодия?

– Да.

Квинтиллиан спрятал меч под складку тоги.

– Подойди ко мне, не бойся.

Девушка робко подошла. Ребенок непонимающе смотрел на незнакомца, и казалось по его надувшимся губкам, он готов заплакать.

– У Клодия ведь был взрослый сын, я не ошибаюсь?

– Да, господин, но случилось несчастье – он умер.

– А потом он взял тебя в жены?

– К чему эти вопросы, господин? – заволновалась Тития Клодия, обнимая малыша.

– Простые вопросы. Ведь на них несложно ответить. Скажи, почему у тебя синяки на лице? Он тебя бьет? Нет, не отнекивайся, я в этом деле понимаю. Ты пыталась замазать синяки, но у тебя не совсем удачно получилось.

– Он мой муж, – покорно ответила девушка и потупилась. Ребенок на ее руках заснул.

– Ребенок у тебя какой-то хилый.

– Часто болеет.

– Клодий признал его?

– Да.

– Фактически этот мальчуган на твоих руках – наследник лавки и всего этого дома?

Девушка, не отрывая взгляда от меча, накрытого тогой, в ужасе попятилась назад.

– Что вам здесь нужно, господин? Уходите, оставьте нас в покое.

– От тебя мне ничего не нужно. Ты совсем молода, сама почти ребенок. Тебе есть куда пойти или уехать?

– Не понимаю твоего вопроса, господин.

– У тебя есть кто-нибудь кроме твоего мужа?

– Отец, он троюродный брат мужа. Он живет в деревне.

– Ах, вот как! Так Клодий взял в жены племянницу! А его сын ведь был старше тебя, когда погиб?

– Да ему было восемнадцать лет. Я помню, он играл со мной раньше.

– А потом с тобой поиграл Клодий. Послушай, Тития, сейчас же уходи отсюда. Вот тебе деньги, доберись до своего отца. Твой муж – преступник и приговорен. За сына не волнуйся, он не разделит участи Клодия.

Девушка заволновалась, растерялась, и на глазах ее выступили слезы.

– Что же мне делать? Что натворил Клодий?

– Я же тебе сказал – вот деньги и не мешкая уходи. Клодий убил несколько человек. Все необходимое купишь себе в дороге. А чтобы у тебя не было соблазна кого-то звать на помощь, подумай о своем мальчике. Я не хочу, чтобы он пострадал. Он же останется наследником имущества.

Тития Клодия медленно побрела к двери, все еще не понимая, что происходит.

«Лишь бы торговец сейчас не вошел в дверь, тогда оставить эту девчонку с ребенком в живых будет проблематично!» – подумал Квинтиллиан, а вслух сказал:

– Я могу и передумать, Тития, и тогда… Уходи скорее да не вздумай подать знак рабам мужа.

Вдруг все мгновенно поняв, держа в одной руке деньги, а другой прижимая к себе сына, девушка стремительно покинула дом. Квинтиллиан сразу догадался, что мужа она не любила, иначе бы не бросила его в такую трудную минуту. Как к ней отнесется отец, ему было все равно. Выйдя за порог, Тития Клодия перестала существовать для преторианца. Он предполагал, что она, вопреки его предупреждению, может кого-то позвать на помощь, и Квинтиллиан с удовольствием бы поработал мечом, несмотря на запреты императора Пертинакса, но, скорее всего, девушка уже улепетывает отсюда так быстро, как только ей позволяет ребенок на руках.

Торговец Клодий не заставил себя долго ждать. Немного грузный, человек лет пятидесяти, горбоносый Клодий вошел в дом, потирая руки, радуясь хорошей сделке. Только что он выгодно перепродал большую партию овощей, купленных им оптом. Клодий удивился гостю, так как рабы в лавке, занятые торговлей, забыли предупредить хозяина о посетителе.

Квинтиллиан несколько секунд молча рассматривал приветствовавшего его торговца, пытаясь найти в нем хоть что-то, вызывающее отвращение. Но ничего такого не нашел. Обычный мужчина в годах, довольно вежливый, неспешный.

– Меня зовут Марк Квинтиллиан, – сказал преторианец, не скрывая своего имени, так как он все уже решил по поводу торговца. – Я пришел по поручению префекта вигилов Плавтиана и принес тебе, Клодий, пятьдесят сестерциев. Вот эти деньги, получи!

– О боги! – воскликнул торговец, и глаза его загорелись. – Что я такого сделал для господина Плавтиана?! Откуда он меня знает?!

– В прошлом году ты расправился с семьей христианина Филиппа из Тралл. Это правда?

Клодий подозрительно посмотрел на гостя и отдернул руку от денег.

– Если здесь какая-то ошибка и не ты это сделал, то я вынужден забрать деньги, – спокойно сказал Квинтиллиан и начал собирать монеты в кошелек.

– Подожди, господин, – заволновался Клодий, видя, как крупная сумма денег уходит от него. – Скажи толком, за что платит префект вигилов?

– За расправу над христианами.

– Это правда? Я такого не слышал!

– Понятно. Значит, меня ввели в заблуждение. Я пойду.

– Нет, обожди, господин! Да, я и два моих раба, те, что за прилавком, расправились с семьей мерзкого Филиппа. Если ты знаешь этот факт, наверное, тебе известно, из-за чего это произошло. Он убил моего сына!

– Что-то смутно слышал. Охотно все узнаю от тебя, Клодий.

– Сын утонул в Тибре, упав с лодки, когда перегружал товар. Был ноябрь, бурная река его сразу понесла. Я бросился за ним, вытащил на берег, еле выдавил из него воду. Сын еще дышал, и я отнес его к первому же лекарю, что жил неподалеку. Им оказался Филипп из Тралл. Поговаривали, что он христианин, но мне был на это плевать, лишь бы сына вылечил. Филипп сказал, что сына надо оставить у него, что дело плохо. Но я верил этому человеку, велел ему не только порошки какие-то применять и жидкости в склянках, но и Эскулапу молиться. Эскулап всегда мне помогал. Моя первая жена осталась жива после родов только благодаря моим молитвам и жертвам Эскулапу. Моего отца, тоже торговца, ранили разбойники, и я молился Эскулапу, и он выжил. Но, как я ни молился за своего сына, сколько бы ни обещал Эскулапу за его спасение, ничего не помогло. Мой мальчик умер. А почему? Потому что его лечил этот мерзкий христианин. Он сказал мне, что не молился Эскулапу во время лечения, что не признает его за бога. Сказал, что молился только своему богу. Вот это-то и привело к смерти сына! Он молился чужому богу! Христианский бог убил моего сына! Раньше христиан нещадно убивали, а сейчас уж много лет к ним спокойно относятся, а нужно было всех их распять или отправить на рудники! Вот я и восстановил справедливость!

– Ты правильно поступил, Клодий. Префект вигилов Плавтиан одобряет твои действия. Сейчас мы как раз занимается выслеживанием и уничтожением христиан и всячески поощряем тех, кто убивает их.

– Это император распорядился? – удивился Клодий. – Я не слышал ни о каких гонениях на этих мерзких тварей.

– Пока Пертинакс вслух не объявил, но дал молчаливое согласие. Возможно, что вскоре он объявит свою волю открыто.

– Это было бы замечательно!

– А теперь поведай-ка мне, Клодий, как именно ты с рабами расправился с женой Филиппа, его сестрой и племянницей.

Торговец замялся и потупился.

– Смелее, я люблю занятные истории! – хитро подбодрил его Квинтиллиан. – Особенно те, в которых кого-то трахают.

Квинтиллиан широко улыбнулся и похлопал Клодия по плечу. Торговец решил, что скрывать нечего и выложил как на духу, со всеми гнусными подробностями, что он и его рабы делали с этими тремя женщинами несколько часов, как они рыдали и умоляли их пощадить, но это только подзадоривало Клодия. Торговец рассказывал увлеченно, как будто о какой-то выгодной сделке или покупке, он смаковал каждый омерзительный эпизод, и при этом лицо его оставалось таким же спокойным, как когда он вошел в дом. Квинтиллиан делал над собой страшные усилия, чтобы держать губы растянутыми в улыбке и изображать из себя такого же ублюдка, как и торговец. Он и представить не мог, что человек может быть одновременно и любящим отцом, и хорошим, честным торговцем, и насильником-извращенцем, гнусным убийцей.

– Племянница Филиппа была совсем ребенком. Как же ты не погнушался, Клодий?

– А какая мне разница, что в возрасте, что ребенок? Они дикари! Удовольствие получил и за сына отомстил, и римский народ от трех христиан избавил!

– Почему же ты оставил в живых Филиппа? – спросил Квинтиллиан, и голос его звенел, как металл.

– Чтобы мучился, – брякнул Клодий, не замечая перемен в голосе собеседника. – Эти христиане любят мучиться, вот у него и отличная возможность приблизиться к своему богу.

Преторианец сделал над собой усилие и усмехнулся.

– Ты молодец, Клодий! Лично от себя хвалю! Обязательно передам все префекту Плавтиану. Но хотелось бы наградить и твоих рабов.

– К чему им награды, добрый мой господин, они же рабы?!

– Но ведь они верные рабы!

– Это да, они за меня глотку перегрызут кому угодно.

– Превосходно! Такие рабы – сейчас редкость. Поэтому позови их.

– Но как же лавка? Ведь надо торговать! Может, я сам передам им награду?

– Нет, надо соблюсти торжественность церемонии! Зови их сюда!

Клодий пожал плечами, вышел и через минуту вернулся с двумя рабами.

– Лавку ненадолго закрыл, – пояснил торговец.

Квинтиллиан смотрел на рабов – мужчины в цвете лет, широкоплечие, рослые, возможно, из германцев или даков, перед ним опустили глаза и головы. И тут он, как вживую, представил, что эти трое вытворяли с несчастными женщинами. Рука его крепко сжала рукоять меча под тогой.

– Вот деньги, берите, за хорошую службу Риму каждому по десять сестерциев.

Рабы молча подошли и взяли деньги. На лицах их светилась радость. Они поблагодарили Квинтиллиана на ломаной латыни и собирались выйти, но преторианец остановил их.

– Подождите! Твой рассказ, Клодий, очень вдохновил меня!

– Пойдешь убивать Филиппа из Тралл, господин Квинтиллиан? – заулыбался торговец.

– Нет, это подождет. Я хочу поразвлечься с девушкой. Я слышал, Клодий, что у тебя есть молодая жена, наверное, чуть старше той девочки, племянницы Филиппа. Рабы, приведите ее. Клодий, я хорошо заплачу.

Лицо Клодия сразу же посерело, задергалась от волнения правая рука.

– Господин, что ты такое говоришь? У меня честный дом, а не лупанар. Имей уважение, ты здесь только гость!

– Ладно, Клодий, не набивай цену. Пятьдесят сестерциев тебя устроит? Обычная шлюха стоит пять ассов, а твою жену я оценил высоко!

– Прекрати, господин! – торговец с угрозой поднялся и жестом подозвал рабов.

– Ты чего удумал? – притворно удился Квинтиллиан. – Честная сделка! Кроме того, в благодарность я замолвлю за тебя слово, и, скорее всего, сборщик налогов не придет в ближайшие несколько месяцев.

– Господин Квинтиллиан, не вынуждай меня! – в бешенстве взревел Клодий. – Мою жену ты не получишь!

– Да что ты?! Я, может быть, не совсем точно сказал тебе, кто я такой? Я преторианский трибун. Ты кому перечить вздумал?

– А, преторианец! Как я сразу не догадался! – воскликнул Клодий, хватая табурет. – Время вашего своеволия прошло! Коммод мертв! Император Пертинакс запретил вам насилие над людьми!

– Не тебе мне говорить о насилии, Клодий. Все, я устал ждать! Пойду наверх и сам разыщу твою жену.

Один из рабов шепнул Клодию, что Тития ушла из дома с ребенком. Это успокоило Клодия, и он стал действовать решительно.

– Вон из моего дома, преторианец! – крикнул он, замахиваясь табуретом. – Закон на моей стороне! Римский закон охраняет честь семьи!

– Если бы ты попросил меня по-хорошему, как человека, принесшего тебе немалые деньги, я, возможно, и ушел бы, Клодий, и поискал бы девушку в лупанаре, но теперь я просто не могу уйти. Ты оскорбил меня, преторианского трибуна. Я это не прощу.

– У меня отличный покровитель среди сенаторов и закон я знаю! Тебе лучше не связываться со мной, преторианец! Безвластие кончилось! Пертинакс навел порядок, прижал вас, бездельников, народных кровопийц!

– Попробуй что-нибудь со мной сделать! – рассмеялся Квинтиллиан и вытащил меч.

– Ребята, бейте его, эти ленивые преторианцы – трусы!

Рабы бросились на Квинтиллиана, вооруженные один дубинкой, взятой из угла комнаты, а другой – поднятой лавкой.

Преторианец легко уклонился от выпадов и резко вонзил меч в живот раба, вооруженного лавкой. Вытащил меч, уклонился от замаха дубины и повторно вонзил умирающему рабу меч в его пах.

– Ну что, Клодий, может, пора успокоиться? И последнему рабу привести твою жену?

– Ты ответишь за убийство в моем доме! – ревел Клодий и сам бросился на Квинтиллиана.

Преторианцу здорово досталось – табурет и дубинка все-таки нашли свою цель. Раны, нанесенные Главком Цербером и зажившие не до конца, открылись. Под тогой у Квинтиллиана выступила кровь. Раб не ожидал, что его удары окажут такое действие, ведь, нападая на преторианца, он и хозяин имели задачу выпроводить наглеца, а не убить его. Раб опешил и отступил. Он боялся за свою жизнь – убийство преторианца – очень тяжелое преступление, за это раба распнут. Клодий тоже испугался и опустил табурет. Квинтиллиан же ухмыльнулся и, сделав рывок, пронзил раба насквозь. Клодий упал на колени перед приближающимся Квинтиллианом, выставившим перед собой окровавленный меч.

– Пощади! Не убивай меня! – завопил торговец. – Давай все забудем! Может быть, обсудим действия против христиан?

– Садись на свой табурет! – приказал преторианец. – Бери навощенную табличку, стилус и пиши.

– У меня их нет!

– Вон они лежат, на том столе, в углу, я их приметил, а ты что, забыл? Бери и возвращайся за стол. Вздумаешь подойти к двери, я метну меч тебе в спину.

Клодий, бледный, трясущийся от страха, взял табличку, стилус и сел напротив преторианца.

– Что писать?

– Перечисли все свое имущество, да не скрывай ничего, это в твоих же интересах.

– Это нужно для сборщика налогов?

– Нет, это нужно твоему сыну.

– Что? – удивился Клодий и опять задрожал.

– Пиши давай и помалкивай, потом объясню.

Клодий, пытаясь совладать с собой, писал медленно, постоянно сбиваясь, делая ошибки и исправляя их.

– Готово, господин Квинтиллиан!

– А теперь пиши далее. «Все перечисленное имущество я оставляю своему сыну». Имя его впиши.

– Ты знаешь, что у меня есть маленький сын?

– Я все знаю. Написал?

– Да.

– Продолжай. «Так как я задолжал трибуну преторианской гвардии 10 000 тысяч сестерциев, то я вынужден…»

– Но ведь я ничего тебе не должен! – возразил Клодий жалобным тоном.

– Ты меня ранил. Я оцениваю ущерб именно в эту сумму. Более того, ты собирался меня убить! А знаешь, что бывает за нападение на преторианца, к тому же трибуна?

– Я просто хотел тебя выпроводить!

– Ты пасть заткни, иначе я тебя прирежу. Заткнул? Пиши далее. «Так как такую большую сумму я выплатить не могу, я добровольно становлюсь рабом Марка Квинтиллиана, преторианского трибуна, пока не выплачу долг».

– Я, рабом?! – завопил Клодий, вскочил и выронил стилус.

– У тебя два пути – либо я тебя сейчас же убью, что будет справедливо, либо ты становишься моим рабом. Садись и пиши. «Добрый трибун, нет, лучше – добрый и справедливый трибун, позволил мне оставить все вышеперечисленное имущество моему сыну, который остается свободным человеком, как и моя жена, так же по доброй воле трибуна».

– Господин! – взмолился Клодий и упал на колени. – Слушай, давай прекратим это! Ведь все началось с того, что ты пожелал мою жену. Бери ее, я велю ей лечь с тобой, и если хочешь, то приходи сюда, к ней, еще, но, молю тебя, заклинаю Юпитером, не губи меня! Я родился свободным человеком!

Квинтиллиан посмотрел на Клодия, как будто перед ним были человеческие испражнения.