Текст книги "Преторианцы"

Глава восемнадцатая

Глядя на радугу, возникшую в брызгах огромного восьмиугольного фонтана в перистиле Дворца Флавиев, Эмилий Лет вдохновенно сказал:

– Правосудие, август, это то, за что будут помнить тебя потомки!

Пертинакс и префект Рима Сульпициан сидели напротив префекта претория в креслах рядом с фонтаном, украшенным тритонами, дельфинами и бородатым морским божеством Нереем. Рабы принесли и поставили на маленький столик из красного мрамора амфору с вином, блюдо с красными яблоками, виноградом и финиками. Вошел сын Пертинакса. Стараясь в присутствии взрослых сдерживать свою радость, он тем не менее сердечно поздравил отца с избавлением от мятежников и хотел бы остаться здесь, у фонтана, и слушать серьезные беседы. Но август, потрепав Пертинакса-младшего по волнистым волосам, отослал сына.

– Как воспринял народ вчерашние события? – спросил август своего тестя, префекта Рима.

– Римляне и вчера не очень-то увлеклись происходящим, а сегодня и вовсе все спокойно. Заговорщикам не поверили, и почти никто не последовал за ними. А когда сегодня утром на Форуме зачитали твое послание к народу, август, люди ликовали! Мне говорили, что народ хочет знать имя раба, выдавшего заговорщиков, чтобы восхвалять его и даже отблагодарить деньгами.

– Как же звали раба, Лет? – спросил Пертинакс. – Я забыл его имя.

– Думаю, август, имя раба во всеуслышание не надо озвучивать, а то как бы не открылось имя того, кто его направлял.

– Это верно. Еще раз благодарю тебя, префект! И прости меня, что я раньше гневался на тебя и подозревал в неверности.

– Что ты, август, не стоит благодарности! Это мой долг – охранять тебя от любой угрозы. Я навлек на себя твой гнев бесконечными просьбами о выплате обещанных преторианцам денег. Больше я не заикнусь о них.

– Я выполню свое обещание, Лет. Думаю, через месяц или два преторианцы получат обещанное. Тем более они заслужили его своей верностью, когда не пошли за этой группой мятежников!

– Преторианцы верны тебе, август! Те пятьдесят бунтовщиков – не показатель настроения всех когорт. Но тем не менее единство в нашей среде – это неотъемлемая часть нашей службы, нашего духа. Поэтому мне пришлось лгать, чтобы преторианцы вчера не вышли из лагеря и не совершили непоправимых ошибок. Эти пятьдесят человек – самые храбрые и отчаянные, на них многие равняются. Прошу тебя, август, пусть мое участие в раскрытии заговора останется только между нами тремя, иначе, как бы ни было велико преступление Марка Квинтиллиана и его сторонников, преторианцы мне не простят.

– Конечно, Лет, конечно! Мятежников предал раб, теперь об этом знают все. На тебя никто и не подумает.

– Долго ли ты продержишь их в Мамертинской тюрьме?

– Пока не знаю, Лет. А что думает по этому поводу мой тесть?

– Август, мятежники заслуживают смерти! – сурово произнес Сульпициан. – Здесь не может быть других решений.

– Ты прав, попытка переворота – преступление тяжкое. Но ведь я обещал никого не казнить своим указом.

– Ты поспешил с этим решением, – возразил префект Рима. – Я говорил, август, такие меры сейчас губительны, впрочем, как и раньше. Закон суров, но это закон. Участь всех заговорщиков – смерть.

– Я же предлагаю иной приговор, – сказал, немного подумав, Пертинакс. – Эти пятьдесят преторианцев сначала будут разжалованы, затем, после года тюрьмы, изгнаны из Рима, более того, запретим им селиться в Италии. Пусть живут в провинциях и помнят свои ошибки.

Эмилий Лет помрачнел. Он боялся, что правда о его сговоре с консулом Фальконом раскроется через Марка Квинтиллиана. Самого Фалькона он не опасался – опальный консул мог говорить все, что ему вздумается, – кто теперь ему поверит? Но Квинтиллиан пользовался уважением всех преторианцев. Стоит ему раскрыть рот – и тогда Эмилию Лету несдобровать.

– Август, посмотри на все произошедшее вчера с другой стороны, – начал префект претория, уже заранее готовый к такому разговору. – Сообщников Квинтиллиана было мало, а народу на Форуме собралось несколько тысяч. Почему народ не разоружил бунтовщиков, почему активно не поддержал тебя? Народ в своем большинстве ждал, как развернутся события в дальнейшем. Сегодняшнее его ликование не в счет. Вчерашнее поведение важно. Сколько ты сделал для народа и где же реальный результат? Вчера его не последовало.

– Люди были сбиты с толку, не понимали, что происходит, – ответил Пертинакс, кусая яблоко.

– Смотри правде в глаза, август! – продолжал Эмилий Лет. – Все на Форуме знали, что происходит. Квинтиллиан стоял перед курией несколько часов. Римский народ не хочет никакой войны, а это значит, он согласится с каждым, кого сенат назначит императором. Что до сенаторов, ты сам прекрасно понимаешь – окажись вокруг курии вся преторианская гвардия, они проголосуют так, как им будет велено. А поэтому нельзя более допустить мятежа! Твоя доброта к тем преторианцам, пытавшимся в январе объявить императором сенатора Ласцивия, обернулась заговором Фалькона. Ведь если один раз август простил, то можно не бояться его и попытаться сбросить с трона, а если попытка не удастся – не беда, ведь он опять простит. И потом можно снова и снова бунтовать. Сейчас подготовка их была нелучшей, но все-таки выше сумбурной выходки с Ласцивием. Но в будущем? Люди учатся на своих ошибках.

– Ты же говорил, преторианцы преданы мне! – проворчал Пертинакс, доедая яблоко. – Почему ты говоришь про новые бунты?

– Да, преданы, я не отказываюсь от своих слов. Но я не знаю мыслей каждого. Какие они будут завтра, через месяц, год. Преторианцы – просто люди, и их также можно увлечь ложными взглядами. И дело вообще не в преторианцах – пока я их возглавляю, никто не станет против тебя выступать, август. Я доказал тебе свою преданность и сообщу тебе сразу же, если кто-то что-то начнет не то говорить или замышлять. Дело в другом. Бунтовать может кто угодно – рабы, городские низы, легионы, провинции. И почему бы им таким образом не продавливать свою волю, ведь император очень добр, он все простит, ну, во всяком случае, никого не казнит. Ведь это же очевидно, август, – чем больше добра, тем меньше страха, а значит, повиновения.

– Ты хочешь, чтобы я казнил их, Лет? – задумчиво произнес Пертинакс.

– Да, август! Мятежникам не может быть никакой пощады. Казнив их, ты покажешь, что не стоит даже мыслить против тебя.

– И, кроме того, твой сын должен учиться у отца твердости и непреклонности, – поддакнул Сульпициан. – Недостаточно только одной философии, истории и арифметики с грамматикой, будущий наследник…

– Не торопи события, префект, – ответил император. – Пусть сын немного подрастет.

– А чтобы за то время, пока он подрастает, ты оставался жив и здоров, надо казнить мятежников и не давать повода к выступлению другим, – продолжал Эмилий Лет. – Марк Квинтиллиан уже однажды провинился перед тобой, потом он нарушал твой приказ не покидать пределы лагеря. Я не докладывал, прошу прощения. Я думал, Квинтиллиан исправится, но ошибся. Он мстительный, злой и очень смелый. Квинтиллиана ни в коем случае нельзя оставлять в живых. Его приспешники не такие плохие люди, как он, я многих их знаю лично. Но во имя справедливости не должно быть снисхождения никому. Нет большего зла, чем предательство!

– Ты очень суров, префект! – сказал Пертинакс.

– Если бы среди заговорщиков был и мой сын, ты все равно не услышал бы от меня других слов.

– Хорошо, Лет, Сульпициан, вы, конечно, правы. Эти пятьдесят преторианцев заслуживают смерти.

– И чем скорее, тем лучше! – настаивал префект претория. – Кто знает, вдруг у них остались сообщники, и они захотят их освободить!

– Только не проси меня, Лет, применять к заключенным пытки!

– О, как ты мог подумать, август! Ты добр и справедлив. Даже если бы я подумал о пытках, то не посмел бы сказать вслух. Но я и не думал он них!

На самом деле Эмилий Лет опасался, как бы к заключенным не были применены пытки, и они не сболтнули лишнего. Пусть мятежники ничего не знают об истинном вдохновителе заговора, но знает Квинтиллиан.

– Завтра, – произнес Пертинакс мрачно. – Пусть это будет завтра. И также пусть приговор им вынесет сенат, а не я. И сразу после заседания на Гемониевой террасе совершится правосудие.

Лет просиял. Теперь ему не о чем беспокоиться, раз казнь состоится так скоро.

– Будешь ли ты присутствовать? – спросил Сульпициан императора.

– Нет. Я лучше займусь делами Остии. Там мне так и не дали ни в чем разобраться, а воровство точно есть. Почитаю показания свидетелей, что успел кое-как собрать, потом сверю отчеты о поступавшем зерне с кораблей и о зерне, что потом доставлялся в Рим. Вижу, там все очень запутано.

– Неужели ты один этим займешься? – удивился префект Рима.

– Конечно, с учеными рабами, но я им не доверяю. Здесь, во дворце, я вообще мало кому доверяю. Все приходится делать самому. Сульпициан, после ужина отвези сына к себе домой. Да смотри, чтобы он ни в коем случае не ходил смотреть на казнь.

Марция влетела в дворцовый триклиний. Бледная, с растрепавшейся прической и красными от слез глазами, она вся дрожала от волнения. Пертинакс, Флавия Тициана, их сын и префект Сульпициан ужинали в тишине. Императрица зло посмотрела на Марцию.

– Кто разрешил тебе врываться к августу и его семье? – надменно произнесла она.

– Я должна поговорить с императором! – выпалила Марция, стараясь перевести дух.

Никто не предложил ей место за столом. Все молча продолжали есть.

– Август, прошу, я должна тебе сказать… Я хотела бы попросить….

– Марция, ты же видишь, я ужинаю с семьей, – медленно произнес Пертинакс. – Изволь выйти и подождать.

Марция вышла из триклиния, кусая от негодования губы. Она остановилась за дверьми, прислонившись к стене. Еще полгода назад так стояли просители под ее покоями, а она могла не принимать никого по целым дням. Тогда она была почти императрицей при Коммоде, теперь почти никто. Час назад Эклект, как бы случайно, обмолвился при ней о завтрашней казни. Марция бросилась искать Эмилия Лета, надеясь на его заступничество, но его не оказалось во дворце, а Пертинакс в это время занимался делами и никого не принимал. Сейчас оставалось дождаться императора, но что она ему скажет? Как убедить Пертинакса помиловать Марка Квинтиллиана? Лечь с императором в постель? Для нее это не проблема, но Пертинакс сам не захочет. Измученная неопределенностью, собственной безоружностью, Марция беззвучно плакала. Дворцовые рабы, проходившие мимо по коридору, злорадно смотрели на нее.

Наконец спустя целую вечность появился Пертинакс. Он вышел из триклиния и с нетерпением посмотрел на Марцию. Было ясно, что он не расположен к беседам, ведб тот никак не отреагировал на слезы, увиденные им на глазах Марции. Пертинакс был холоден и безразличен.

– Слушаю тебя, – сухо произнес он.

– Август, я прошу тебя за одного человека, его жизнь мне очень дорога…

– Уж не за Марка ли Квинтиллиана?

– Да, да, за него, он честный, храбрый преторианец, он просто оступился, ему забил голову глупостями консул Фалькон. Не губи его, август, умоляю тебя!

– Мне Эклект уж рассказал, почему жизнь мятежника Квинтиллиана тебе дорога. Ничем не могу тебе помочь, Марция. Квинтиллиан будет казнен вместе со своими приспешниками.

– Нет, август, заклинаю тебя всеми богами! Пертинакс, мой друг, во имя того, что я совершила для тебя…

– Ты говоришь про убийство Коммода?

– Да, про него.

– Дело прошлое, Марция. И ты убила его в первую очередь ради самой себя, а не для меня. Нам не о чем больше говорить.

– Послушай меня, август, не уходи, пожалуйста…

– Тебе не спасти своего любовника. Подумай о себе – мне уже рассказали, как ты вчера радовалась мятежу. Разве это не измена мне?

– Эклект лжет!

– Я верю ему больше, чем тебе. Молись богам, Марция, пусть они помогут тебе пережить твое горе. Думаю, ты все равно скоро утешишься в чьих-нибудь объятиях.

Марция бежала с Палатина к Мамертинской тюрьме, расталкивая прохожих, ее толкали, ругали, кто-то даже замахнулся на нее.

Вчера после ареста преторианцев ей удалось немного поговорить с Эмилием Летом, и префект заверил ее, что Квинтиллиану пока ничего не угрожает, ведь император обещал милосердие. Да и сам префект претория сказал, что будет очень хлопотать за своего друга, у него есть разные способы убедить императора отпустить Квинтиллиана на свободу. Марция поверила и немного успокоилась, и не пошла в тюрьму, думая посетить ее, когда появятся хорошие известия. Она ненавидела тюрьмы – жуткий запах, исходивший из камер, тьму, дух обреченности, вопли отчаяния и боли. И поэтому обещала себе никогда туда не ходить.

Теперь она пожалела, что не пошла вчера к Квинтиллиану, последовав своим глупым принципам. Ведь это была еще одна возможность увидеть его перед смертью. Марция захватила с собой все свои драгоценности, прибавив еще несколько чрезвычайно редких и потому невероятно дорогих вещиц Эклекта. Все это она скинула в один мешок и сейчас, плотно прижав его к себе, бежала в Мамертинскую тюрьму в последней надежде подкупить смотрителя. На бегу она отчаянно молилась Христу.

Тюрьма находилась недалеко от Палатина – у северного подножия Капитолийского холма, рядом с Форумом и курией. Марция остановилась неподалеку от тюрьмы. Вокруг нее была не обычная стража, а полсотни сингуляриев. Сульпициан убедил Пертинакса в необходимости усиленной стражи верным императору подразделением. Этого, конечно, Марция не знала и потому не могла понять, откуда взялись эти германские телохранители и как ей их подкупить.

Она смело подошла вплотную к вооруженным сингуляриям, посмотревшим на красивую девушку с особенным интересом.

– Кто главный у вас? – спросила Марция, приводя в порядок сбившуюся прическу и оправляя тунику.

– Марий, тут девушка хочет видеть тебя! – сказал один из сингуляриев.

Из караульного помещения при входе в тюрьму вышел угрюмый голубоглазый декурион с широкой грудью, облаченной в чешуйчатый доспех. Он уставился на Марцию своим безразличным, ничего не выражающим взглядом.

– Что тебе здесь нужно, девушка?

– Я хотела бы поговорить с тобой, Марий.

– Говори.

– Но я бы хотела наедине…

– Тогда прощай, девушка. Нам говорить не о чем.

Марий повернулся, чтобы уйти.

Марция схватила его за рукав.

– Подожди, Марий, хорошо, я буду говорить при всех.

– Ну!

– Здесь, в тюрьме, мой близкий человек. Я очень волнуюсь за него. Я бы хотела его увидеть.

– Имя?

– Марк Квинтиллиан.

– Этот мятежник не имеет права на посещение.

– Да, но ведь всегда можно договориться и найти компромисс…

– Уходи отсюда, девушка. Мне с тобой не о чем договариваться.

– Посмотри, в мешке у меня кое-что есть.

– Мне это неинтересно. Я служу императору и меня нельзя подкупить.

Марий развернулся и, как ни хватала его за руку Марция, пытаясь остановить, он больше не реагировал на нее.

Марий ушел, Марция осталась одна в окружении глазевших на нее сингуляриев. Она не хотела отчаиваться. Ей вдруг стало совершенно все равно, что с ней будет дальше – так сильно она любила и хотела спасти Квинтиллиана.

– Храбрые воины императора! – громко произнесла она. – Я Марция Деметрия Цейония, вы должны помнить меня. Я всегда была к вам добра, когда правил Коммод. У меня в мешке золота и драгоценностей на несколько миллионов сестерциев. Я предлагаю его вам. Таких денег хватит на всю жизнь вам, вашим детям и внукам. Я прошу у вас только одного – освободите мне Марка Квинтиллиана!

– Несколько миллионов! – воскликнул кто-то из сингуляриев.

– Да, это же Марция! Я узнаю ее! – сказал другой.

– И я тоже ее узнал! Какая она красавица!

– Но она убила Коммода.

– Зато она предлагает несколько миллионов сестерциев всего за одного человека!

– Друзья, вы когда-нибудь видели такие деньги?

Восторженные возгласы прекратились, когда опять появился Марий.

– Ты хочешь подкупить моих людей? – строго процедил он. – Убирайся отсюда, потаскуха!

Марция не привыкшая, что ее кто-то оскорбляет, с размаху влепила пощечину командиру сингуляриев.

– Ты что, тварь?! – взревел Марий и замахнулся на нее кулаком.

Но его кулак не смог опуститься на бесстрашно смотревшую на него Марцию – сингулярий Таузий остановил его.

– Марий, ты что, с женщиной воевать собрался? Она дело говорит – ты только посмотри, сколько сокровищ!

– Таузий, ты жадный и беспринципный изменник – твое место рядом с этими проклятыми преторианцами! Убери свою руку!

– Сингулярии! – продолжала их соблазнять Марция. – Берите все и освободите Квинтиллиана!

Видя, что его подчиненные уже начали поддаваться и многозначительно переглядываться между собой, Марий крикнул:

– Друзья, соратники! Не слушайте ее, она толкает вас на преступление! Взяв ее деньги и освободив предводителя мятежников, вы ослушаетесь приказа императора. И не просто ослушаетесь, а измените! Иначе как подлой изменой и продажностью такие действия назвать нельзя. За измену наказание – смерть! Я встану здесь, в дверях тюрьмы, и вы сможете освободить Квинтиллиана, только убив меня, а я не собираюсь умирать и буду биться за дело императора изо всех сил, а вы меня знаете. И даже если вы наброситесь на меня сразу все, я смогу убить достаточно. А что потом? Убежите из Рима, как трусливые псы или воры? Где ваша честь, сингулярии? Вы клялись служить императору, разве клятвы для вас больше ничего не значат? Кара обязательно настигнет предателей. Боги, в первую очередь боги ваших предков, о которых вы, конечно, не забыли, проклянут вас. Ибо ничто так не противно богам, как предательство. Что же, если вы еще хотите взять эти проклятые деньги – берите и идите сюда, я жду вас!

Марий обнажил меч, взял стоявший рядом с караульней щит и встал в дверях, готовый к бою. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда декурион оглядел пятьдесят человек, стоявших напротив.

Слова Мария возымели действие. Чуть меньше половины сингуляриев подошли к нему и выказали свою поддержку. Остальные находились в замешательстве – огромные деньги манили к себе с безудержной силой, но идти против своих товарищей – это верная гибель и никакие сокровища уже не понадобятся.

– Как же я ненавижу этого кельта! – процедил Таузий.

Марция, вначале обнадеженная тем, что ее сокровища возымеют действие, теперь упала духом. Сингулярии один за другим оставляли ее и присоединялись к своему командиру.

Наконец остался один Таузий.

– Прости меня, Марция, если я сейчас не подойду к остальным, меня сочтут предателем и могут строго наказать, а я этого не хочу.

Оставшись одна, Марция зарыдала. Она выронила мешок и упала на колени. Еще полгода назад по одному ее слову могли казнить любого из сингуляриев и ее имя гремело по всей империи, а теперь она стояла на коленях перед варварами на службе Рима и плакала так горько, как никогда в жизни.

– Сжальтесь! Умоляю вас! Заклинаю всеми вашими богами и богами всего мира – помогите мне. Спасите моего Марка! Добро воздастся вам!

Сингулярии были людьми суровыми, но даже их черствые души проняла великая скорбь этой женщины. Одни отворачивались, другие пытались уйти в сторону.

– Разрешите мне хотя бы в последний раз увидеть моего Марка! Ведь это же не преступление! Что плохого в том, что я смогу сказать своему любимому последнее прости? Умоляю. Пустите меня к нему!

– Уходи отсюда, сука! – презрительно бросил ей Марий. – Твой любовник злоумышлял против августа – он не имеет права ни на снисхождение, ни на «последнее прости»!

– Будь человеком, Марий. Пустим ее, ну что ты в самом деле? – проворчал один из сингуляриев.

– Заткнись! Ты сочувствуешь изменнику и изменнице. Преторианец поплатится за свое зло завтра, а эта изменница тоже не уйдет от ответа. Пусть не завтра, но позже.

– Марий, но ведь мы же не звери… – сказал другой сингулярий.

– Ты забыл, где ты служишь? Мы – телохранители императора и наш смысл жизни – защищать его любой ценой, его жизнь, его дело. Мы не имеем права на жалость.

– Будь ты проклят! – проговорила Марция, силы истощились, и она даже не могла подняться.

Таузий подошел к Марции и поднял ее с колен.

– Клянусь, я никогда не видел такой любви. И когда мне суждено будет умереть, я хотел бы знать, что меня так же любят, как ты Марка Квинтиллиана. Но это невозможно. Таких чувств больше нет. Я клянусь тебе, Марция, этому ублюдку Марию недолго осталось испытывать мое терпение. Я отомщу за тебя. Приходи завтра пораньше, когда заключенных начнут выводить на казнь, ты сможешь выгадать немного времени и сказать своему Марку несколько слов, я об этом позабочусь.

Марция тихо поблагодарила Таузия и ушла, забрав с собой мешок с драгоценностями на несколько миллионов сестерциев. Этими деньгами можно было бы накормить десятки тысячи людей, устроить великолепное дорогое зрелище, вооружить армию, но оказалось, что нельзя купить жизнь одного человека.