Текст книги "Марьяж"

38

Она все узнала. Говорит, когда Валерия сообщила ей об этом, она чуть не потеряла сознание. Я этого не предусмотрел. Глупо. Просто по-идиотски. Моя коллега Флавия знает Валерию. Я сам их познакомил, когда улетал в Нью-Йорк. А Флавия видела написанное черным по белому мое назначение в Токио на одном из документов, которые постоянно циркулируют на работе.

Марина все узнала. Она повторяет, что не может в это поверить. Я говорю ей, что окончательно еще ничего не решено. Трусливо все отрицаю. Я не говорю, что на самом деле Марина все время мешает мне. Это мое будущее. Она тут причем? Я пытаюсь забыть, а она возвращает меня на землю. Постоянно напоминает, что мы женаты.

Я вру. Я не говорю ей правду. Это мое будущее. Я убедил себя в том, что если она захочет разделить его, то ей придется просто подстроиться. Ей не дано решать. Я понимаю, что веду себя авторитарно, хотя и непоследовательно. Я не говорю ей правду. Наоборот, я пытаюсь убедить ее, что ничего не изменилось. Что назначение в Токио – один из возможных вариантов.

Было непохоже, чтобы она поверила.

Сам не знаю, почему я постоянно старался избежать конфликта с Мариной. Опять ее сила сталкивается с моей слабостью, как в тот раз, когда я уехал в Албанию, просто чтобы не жить с ней в одной квартире. Я трус или просто лентяй? Не понимаю: то ли я хочу избежать болезненного разрыва и просто смыться, то ли мне кажется, что в наших отношениях пора ставить жирную окончательную точку.

Марина не упускает случая напомнить мне о моих супружеских обязанностях. Она говорит, что поедет со мной за границу, только если мы вместе решим, куда ехать. В общем, я ее послал и сказал, что у меня есть свои планы, в которые она не вписывается. Нечего выдвигать какие-то условия.

Она опять пристает ко мне с вопросом, люблю я ее или нет. Письмо по электронной почте. По электронной почте легко писать правду. Поэтому я отвечаю, что не уверен.

Она звонит мне и рыдает. Говорит, что пришлось принять успокоительное, так ей было плохо. Как всегда в подобных случаях, это похоже на плохой спектакль. Интересно, куда подевался ее минимализм. Она громко рыдает и говорит, что сейчас упадет в обморок.

Меня все это не трогает. Я ничего не чувствую. Я устал, в Тиране время на час раньше, а она в час ночи орет на меня по телефону. Она действительно хочет растрогать меня, но мне ее слова безразличны. Она напоминает, что мы женаты, а это не совсем то же самое, что просто жить вместе. Я не понимаю, зачем она это говорит, – чтобы напомнить мне, что с точки зрения закона положение мое хреновое, или она и вправду верит в святость института брака?

Я чувствую только легкость от того, что наконец освободился от этой тайны, от тяжести в голове, от того, что сказал ей, что я больше не хочу с ней жить. Мне так легко, я даже забыл, что сегодня первая годовщина нашей свадьбы. Вот во что превратилась наша свадьба на острове. Забавно. Марина напоминает мне о годовщине, естественно, чтобы вызвать у меня чувство вины. Она плачет, и на секунду я представляю себе ее грустное лицо на другом конце провода, лицо растерянной девочки. Мне ее очень жаль, просто жаль. Но и это не выводит меня из полной апатии.

39

Мы не разговаривали целый месяц. От мамы я знаю, что она звонила ей насчет собаки. Хочет оставить им Маттиа, пока будет в отпуске. Сказала, что я скотина, и что я заставил ее страдать, а еще она сказала маме, что мне придется заплатить за всю ту боль, которую я ей причинил. Естественно, маму это не привело в восторг, хотя она и заметила, что, наверное, я был с ней очень жесток, если довел ее до такого состояния. Мама сказала, чтобы я хорошенько все обдумал, нельзя же делать вид, что ничего не происходит.

Из всех людей, которым Марина могла поведать о своем горе, она выбрала самую неподходящую кандидатуру. Она продолжала считать, что между ней и моей мамой есть, то есть должна быть, какая-то женская солидарность. Полный абсурд. Единственный человек, с которым солидарна моя мама – это я.

Скоро я вернусь в Италию. Я нашел себе временное жилье. Все это время я продолжал звонить Марте, впрочем, не имея никакой внятной цели. Мне просто было приятно ее слышать. Между нами постоянно проскальзывали неясные намеки. Скорее на секс, чем на любовь. Но пока меня это устраивало. Скоро я вернусь в Рим, надо подготовить тылы.

В последний раз шагаю по бульвару в Тиране среди грязных душных домишек, в которых, несмотря ни на что, так много жизненной энергии, иду под палящим африканским солнцем. Второе сентября, завтра я сяду на самолет до Фьюмичино.[63]63
  Фьюмичино(Леонардо да Винчи) – аэропорт в Риме.


[Закрыть] Теперь или никогда. Я должен ей позвонить и все сказать. В любом случае я еду в Токио без нее.

Я скажу: привет, все остальное должно произойти само собой.

Скажу, что возвращаюсь в Рим и что она должна об этом знать. Знать, где меня найти, даже если сказать мне ей нечего.

Срабатывает автоответчик. Я наговариваю на него все, что собирался сказать. Очень удобно.

Она не перезванивает.

Может, это и к лучшему. О чем нам теперь говорить?

Те м временем я договариваюсь с Мартой встретиться, как только прилечу. Она сама предложила увидеться. Я сказал ей, что мы с женой расстались. Никакой реакции. Обещала накормить ужином у себя дома. Такого с ней в жизни не было. Может, это знак, но с Мартой никогда не бывает ясности, вполне может быть, что к тому моменту, когда я приземлюсь в Риме, она уже передумает.

Знакомый сценарий, я еду по петляющей виа Кортина д’Ампеццо в той же машине, с тем же лицом и с той же бутылкой вина Muller Turgau Bianco, которое она любит. Марина сказала бы, что у нее простецкий, если не дешевый вкус. Сама Марина не пила вино. Говорила, что от него полнеют. А она хотела быть здоровой и не мучиться от головной боли… особенно, если вино не лучшего качества.

У Марты живой, многообещающий, но все же усталый вид. Видимо, у нее было не очень удачное лето. На несколько дней она съездила в Стромболи,[64]64
  Стромболи – популярный среди туристов остров на юге Италии.


[Закрыть] потом была в Америке. Говорит, что с подругой. Познакомилась с каким-то сорокавосьмилетним финансистом. Сейчас он в Риме. Но она говорит, что он ее не интересует. Сидим, болтаем. Тут звонит финансист. Какая-то его подруга-графиня устраивает вечеринку на Кампо дей Фиори. Она продолжает вопросительно смотреть на меня. Спрашивает, спал ли я с албанками. Я рассказываю ей про Лейлу. Она делает вид, что ей это безразлично. Думает, идти на вечеринку или нет. Насколько я ее знаю, она никак не может решить, спать ей со мной или нет.

Начинать все с начала или нет. Даже на один вечер. С тем, кого она уже знает, это проще. Мне кажется, что она в прекрасной форме. А у меня в голове звенит голос Марины, повторяющий, что Марта меня не стоит, что она просто дешевка. Я мысленно возражаю, что сама Марина не на много круче.

Марта рассказывает мне про своего племянника, которого она обожает. У меня возникает подозрение, что у нее начали тикать биологические часы. Что, по-хорошему, в тридцать два года пора бы родить ребенка, и что она начала смотреть по сторонам в поисках какого-нибудь подходящего мужчины. Потом мы опять рассказываем всякие смешные истории про наших коллег, болтаем ни о чем, как два года назад. Словно ничего не изменилось.

Наконец, она подает мне знак. Ладно, пойдем на эту вечеринку, только схожу под душ. В первый раз у нас все случилось примерно при таких же обстоятельствах, и тогда она тоже сбегала в душ. Она спрашивает, не жарко ли мне и не хочу ли я тоже освежиться. Я думаю над ее предложением, смотрю на нее, но не говорю сразу: да, как два года назад. Я продолжаю молча смотреть на нее, пока она раздевается, даже когда она снимает трусики. Она стоит передо мной: шикарная грудь, худые бедра и великолепно очерченная попка. Я ей любуюсь. Да. Красивая. Смуглая. С темными глазами. Мне такие нравятся.

Но не настолько, чтобы прямо сразу взять и начать заниматься с ней сексом. Или грубо трахнуть. Марта этого не любит. Она молчит. Смотрит на меня с вопросительным видом. Что-то пошло не так.

Кажется, что ей наплевать. Я думаю, что, может, когда я провожу ее домой, наступит подходящий момент.

Но этого не произошло.

Не произошло потому, что ее интересовал этот американец. И даже очень. Сначала я не разобрался, в чем дело. Она нас знакомит. Марта любит играть с мужчинами, которые за ней увиваются. Может, это дает ей ощущение власти. По этой же причине, как она мне однажды призналась, ей нравится делать минет. Она чувствует свою власть.

Теперь она играла со мной и с американцем. Но он намного круче меня. Выше ростом. Более мускулистый. Он блондин – то есть более экзотичный, – а со мной она уже встречалась и знает, что, как и в прошлые годы, она легко может стать главной в моей жизни. Конечно, я ведь другого и не жду. Только приехал – и сразу бегу с ней на праздник. Марта это заметила. Ее расчет понятен. Я снова свободен. Даже признался, что мой брак был ужасной глупостью.

Было понятно, что американец для нее важнее.

Чего я не ожидал, так это того, что домой мы поедем вместе и что она попросит меня высадить их у его гостиницы.

Я мог представить себе все, что угодно, кроме того, что в мой первый вечер с Мартой, теперь, когда я вновь свободен, мы примем душ не потрахавшись, а потом мне придется работать шофером у ее нового ухажера.

Не пройдет и года, как он на ней женится и станет отцом ее детей. Нет, конечно, я не мог себе этого представить.

Никогда.

40

Сегодня у меня день рождения, надо отпраздновать. Я принес в офис фрукты и шампанское. Отпраздновал с людьми, с которыми в ближайшее время проведу больше времени, чем с кем-либо другим, и которых я уже два месяца не видел. Здесь я чувствовал гораздо больше позитивной энергии, чем с Мартой. Я оправился от шока. Утром Марта попросила меня заехать за ней. Мой новый дом не так далеко, а у нее сломалась машина.

Нет.

Как в тот раз, когда я только что познакомился с Мариной.

Мне не хотелось быть с ней просто друзьями.

Я не хочу слушать рассказы о ее новом ухажере.

Она сказала, что не ночевала у него в отеле, а вернулась домой на такси.

Вранье.

Не хочу снова стать пешкой в ее игре. Она на троне, как пчеломатка, воздыхатели, желающие совокупиться с ней, с жужжаньем кружат вокруг. А она выбирает. Мне это не подходит.

Так я ей и сказал.

Потом позвонил Марине. Но не для того чтобы заполнить отсутствие Марты. А для того, чтобы решить, какими будут наши отношения.

По телефону она неожиданно любезна. Даже поздравляет меня с днем рождения. Я говорю, что мы могли бы увидеться. Она отвечает, что вечером занята. Я не спрашиваю чем. Если честно, я чувствую облегчение от того, что мне не нужно встречаться с ней сразу же. Не хочется. У меня возникает ощущение, что она хочет, чтобы я думал, что она несвободна. Может, у нее есть другой. А, может, она ужинает с подругой. А может, просто врет, чтобы не показать, как она меня ждет.

Мы договорились на следующий вечер. Я заезжаю за ней. Странно звонить по домофону, а не заходить в дом. Она меня и не приглашает. Я жду снаружи у знаменитого входа в склеп. Естественно, в голове роятся воспоминания. За секунду все пробегает у меня перед глазами. Как будто память или, наоборот, амнезия заставляет меня заново увидеть только счастливые моменты.

Картины из прошлого, озаренные желтым светом.

Другие картины – темные, с размытыми очертаниями, но я быстро их отгоняю.

Она, как и в тот раз, надела на голову странный пластиковый цилиндр, как на нашем первом свидании. Вид у нее, как у ребенка, ищущего одновременно похвалы и защиты. Так она себя ощущает, хотя сама этого не понимает. Она успокаивает саму себя мечтами об эстетике. Она уверена в том, что потрясающе выглядит, и что я не смогу устоять. Но прежде, чем начать от меня защищаться, она должна высказать мне все, что она обо мне думает.

Сначала, пока нас обслуживает официант шикарного ресторана в районе Париоли, который выбрала она, она спрашивает, еду ли я в Токио.

Мне приходит в голову, что самые важные минуты наших отношений прошли за столиком ресторана.

Я говорю, что да, еду. Теперь уже я не боялся упреков в том, что я все от нее скрыл. Мы уже переступили тонкую грань взаимной корректности. Может, за это время и у нее кто-то появился. Я постоянно думаю об этом, но без особых эмоций. Сейчас мы равны.

Может, она уже с кем-то переспала, так ведь и я переспал.

Я пытался снова разглядеть ее лицо, привыкнуть к нему, но она почему-то казалась мне другой.

Я видел, что она в ярости. Она хотела показать мне, что она в ярости. Вела себя, как раздраженная женщина, которой пришлось терпеть целый месяц перед тем, как излить свой гнев:

– Как ты мог? Как ты мог со мной не поговорить? Значит, ты заранее все решил? Ладно, так лучше. Между нами все кончено. Мы можем поужинать вместе как цивилизованные люди, поговорить нас, о будущем, но между нами все кончено. – Она продолжает свой странный монолог: – Я не могу жить с мужчиной, который меня не защищает, и вообще, – она почти кричит: – Почему, черт возьми, ты мне не отвечаешь?

Я смотрю на нее и говорю, что когда она злится, она становится еще сексуальнее. Это правда.

Потом, будто желая уколоть меня кончиком ножа, который ловко разделывал на тоненькие кусочки ее любимое карпаччо (нежирного, как нравится ей), она говорит мне:

– Я ходила на свидание с Паоло, мы с ним катались на мотоцикле, как когда мы были вместе, мне стало намного легче от того, что он меня поддержал. Все меня поддержали, все спрашивают, зачем я связалась с тобой!

Я спросил ее, спала она с ним или нет.

Она загадочно посмотрела на меня и сказала, что он хотел, но она на это не пошла, потому что это показалось ей нечестным по отношению к самой себе – заниматься любовью с другим только для того, чтобы досадить мне.

– Я поцеловала его. Да, прямо в губы, как в те времена, когда мы были вместе. Он до сих пор встречается с этой бедняжкой.

Я смотрел на нее, и мне казалось, что ничего не изменилось. Но из-за вина и рассказов Марины, крутящихся у меня в голове, я уже стал смотреть на нее иначе, чем в начале нашей встречи.

Мы идем к ней домой. К нам домой. Не знаю, как сказать. Она говорит, что оставила на табличке домофона мое имя, ей казалось, что еще рано его оттуда убирать.

Глядя на меня глазами женщины, которая не хочет оставаться одна, она пускает в ход тяжелую артиллерию: говорит, что собака все еще у нее и что, возможно, я хочу ее увидеть.

Она снова начала играть со мной, зная, что я поддамся. Что она может затащить меня к себе в квартиру, и что я буду трахать ее столько, сколько ей захочется. Она знает, что я не откажусь.

Это граница. Та граница, за которой ее власть позволяла ей обладать, решать, приказывать. Сейчас для нее было достаточно уложить меня в постель, чтобы я понял, что в этом доме мне лучше, чем на временной квартире, конечно же холодной и негостеприимной. Разрешить увидеть Маттиа было гениальным стратегическим шагом.

Она знает, что я хочу его видеть. Так же как и то, что я не прочь заняться с ней сексом.

Это очевидно.

Однако я не сразу сдаю свои позиции.

Вхожу, вижу собаку. Я так рад, он пробуждает сокровенную часть моей души, не запятнанную грустью человеческих отношений.

Нам было достаточно присесть на диван, глотнуть чего-то крепкого, и мы занялись любовью, вернулись на проторенный путь. Я так никогда и не узнаю, притворяется она или в самом деле достигает оргазма. Думаю, что даже в это мгновение она может обманывать, обманывать саму себя. Слишком уж все отточено и просчитано. Но сейчас меня это устраивает.

Я проснулся в этом доме. Мне казалось, что я могу спокойно приходить и уходить. У меня же было мое временное жилье.

Но скоро мы опять стали проводить все вечера вместе.

Настал момент признаться, что во временной квартире больше не было смысла.

Настал момент, когда коллега предложил мне сменить его на важном посту, который был значительно выше моего.

Настал момент, когда я должен был сделать выбор: уезжать в Токио или остаться, чтобы снова попробовать жить с Мариной и строить карьеру в Риме. Токио или другой город всегда подвернется, тем более после того, как я займу более высокую должность.

Марина считала, что это лучший вариант. Я тоже. В тот момент.

Так я и решил.

С этого момента я и продолжу рассказ.

Пятница, последний день на моей старой работе. Последний день на временной квартире. Последний день, когда я еще могу принять решение улететь в Токио.

Я доволен своим выбором. Новое место открывает новые перспективы. Теперь я работаю в тесном контакте с одним важным политиком. Он может помочь мне со служебным ростом, со связями. Пока что я решил не расходиться с Мариной.

Об этом я рассуждаю сам с собой, пока мы с Мариной едем на мопеде по Корсо Ринашименто. Маттиа высовывается из пластиковой сумки, которую я подарил ей перед отъездом.

Погода еще летняя, улицы освещены закатным солнцем, и мне кажется, что у меня еще все получится. Мы гуляем по улочкам в центре, и, не знаю как, оказываемся перед дизайнерским магазином, увидев который, я словно теряю дар речи.

Я вижу спальню с кроватью, похожей на суперсовременный вариант классической кровати с балдахином. Там все белое и стальное, и есть даже шезлонг, о котором я всегда мечтал. Ощущение такое, будто я увидел воплощение своей сокровенной мечты. Внезапно я вспоминаю о Токио и обо всем, что смогут иметь, если уеду. Рядом Марина, она снова глядит на меня с любовью. Я хожу, рассматриваю витрины магазина, который для меня был символом абсолютной красоты и эстетики, Марина стоит рядом со мной, улыбаясь добродушной и умиротворяющей улыбкой. А я снова пугаюсь, что все испортил. Что отказался от нового пути ради накатанной дорожки, которая так и не привела меня к счастью. К полному счастью.

Я чувствую себя потерянным. Я не могу вернуть все назад, и, в то же время, мне плохо из-за болезненной мысли о том, что я недостаточно все взвесил. Что слишком быстро повернул назад.

По Фрейду в каждом несовершенном действии есть какой-то тайный смысл, нечто, в чем мы сами себе не признаемся. Я не мог докопаться до этого тайного смысла. Я сидел и размышлял в тишине. Я смотрел, как на слайдах, на все небоскребы Токио, которых не видел и которые не увижу в ближайшем будущем. Мне было очень больно, и в этой боли не было никакого тайного смысла. Все очевидно. Я снова ощутил всю тяжесть этого брака, я не мог изображать любовь и понимание с женщиной, которая надеется меня переделать. Я чувствовал, что попал в клетку, которую выстроил сам.

Самое худшее – то, что наши друзья перестали нас приглашать. Марина решила не рассказывать всем, что кризис миновал и что мы снова вместе. Поэтому сегодня вечером мы сидим дома и смотрим DVD. Как тогда в Америке, я не могу объяснить ей, почему я стал таким тихим и отстраненным.

Опять:

– Но ты ведь любишь меня?

Мы почти сдвинули белые диваны, чтобы смотреть DVD, держась за руки. Телевизор стоит между ними. Фильм не настолько интересный, чтобы полностью завладеть моим вниманием. Несколько раз она берет меня за руку. Но я будто застыл, хотя и не отталкиваю ее.

Все настолько притворно, что мне тяжело это выносить. Тяжелее, чем прежде. Я вижу «Фиат Баркетта», который я хотел себе купить. Желтый. И я вижу, как еду на нем по улицам Токио, может, даже блуждаю, потому что у них нет номеров на домах. Я беру сотовый и проверяю, не стер ли я телефон временной квартиры. Может, там я смогу успокоиться. Она не понимает, в чем дело, но что-то подозревает.

– Но ты ведь любишь меня?

В этом но ведь было все. Я помолчал три секунды, на три крошечные секунды дольше, чем нужно. Нарочно. Я не хотел снова говорить только то, что она хотела услышать.

Меня, скажем так, раздражала постоянная потребность Марины в том, чтобы ее успокаивали. Все это длилось три секунды. Потом я ей ответил. Я сказал: конечно, да, – как в лучшие времена.

Сказал и сам себе стал омерзителен, но я не мог не успокоить ее, хотя трехсекундная пауза ее буквально оглушила. В ее голове все сложилось: Он не любит меня, он надо мной издевается, но почему не сказать все прямо? Поэтому она настаивает: Ты уверен? А я, как змея, которая гипнотизирует добычу перед тем, как задушить ее в смертельном объятии, смотрю ей в глаза и говорю: да.

Но она все равно не уверена, а мне это порядком надоело.

Она говорит: Это звучит как-то неубедительно.

Это смотря что иметь в виду под словом убедительно.

– Слушай, мы были врозь все эти месяцы, а ты, черт возьми, пытаешься сделать вид, будто ничего не произошло, будто все, как раньше… В общем, дай мне отдышаться, ладно?

– Что, черт возьми, значит – дай мне отдышаться? То есть, мои чувства побоку?

– Естественно, твои чувства очень много значат, но это не моя забота. И не надо говорить мне, что тогда и ты ничего не значишь. Пора тебе повзрослеть.

– Мне повзрослеть? Да это ты, козел, бросил меня, – она срывается на крик.

– Слушай, ты меня достала. – Я сказал это, не повышая голоса, но готовый выиграть матч-пойнт. Я спокойно отражаю удар: – Знаешь что? Я снова ухожу. Я вижу, что мы еще не готовы.

Матч-пойнт – это еще не победа. Но она этому не препятствует. Поворачивается ко мне с обиженными глазами тридцатилетней девочки, смотрит так, будто сейчас расплачется.

– Пожалуйста, не уходи, я не хотела давить на тебя, я все понимаю. Я очень не хочу, чтобы ты уходил. Сделаем все, как ты хочешь.

Ее прорвало. Она принялась говорить мне, что мы по-настоящему любим друг друга и что мы созданы друг для друга и что если, несмотря на кризис, мы сейчас здесь, это значит, что наши отношения очень важны для нас. Мы не можем просто взять и все выбросить к чертовой матери.

Она раскрыла карты, перестала блефовать, она не хочет, чтобы мы расстались. Я наблюдал за ней. Пусть поунижается, пусть. Это садистское чувство доставляло мне большое удовольствие. Это ошибка, я знал это, я должен был сказать ей, что не верю тому, что она говорит. Но я спрашивал себя, действительно ли она уверена в том, что говорит, или просто не хочет оставаться одна, не хочет быть брошенной, не хочет рассказывать, что брак, в который она так верила, так быстро закончился.

Я не стал ее останавливать. Я поднялся на ступеньку выше. После этой сцены у меня будто появилась уверенность в том, что это она должна все время бегать за мной, пытаться сохранить наш брак, что теперь, по крайней мере, какое-то время, она не будет совершать резких движений и все стерпит.

И, с моей точки зрения, с точки зрения страшного эгоиста, это было неплохо. Кроме того, сейчас мне не хотелось искать себе квартиру. И потом, я знал, что в течение года меня отправят за границу. И тогда я скажу ей: бай-бай.

Цинично, я знаю, но я не был бы с собой откровенен, если бы не признал, что именно такие мысли крутились в моем мозгу. Любовь к ней, ценность наших отношений – все это было не причем.

Я не должен был так поступать.

И, поступая так, я это понимал.

А что до Марины, то она не могла об этом догадываться.