Текст книги "Марьяж"

22

Сложно отказать женщине, дарившей тебе любовь всю ночь, да к тому же я не специалист по отказам. Зато я специалист по увиливанию. Она поняла это и не дает мне увиливать. Она задает прямые вопросы. Не смущаясь. Я бы постыдился спрашивать такие вещи. Решающая сцена происходит утром, на простынях матери Дженнаро, всегда свежих и белоснежных, но твердых, будто сделанных из картона. А не из льна. Купленных не в «Бель постель».

Африканское солнце заглядывает в окно нашей комнаты. Маттиа сидит под кроватью, но как только он понял, что мы проснулись, пытается запрыгнуть на постель. Не получается. Марина в солнечных очках. В кровати. Сказала, что не переносит солнечного света. Возможно, это из-за контактных линз. Она смотрит на меня, на ее лице немой вопрос. У нее лицо девочки, которая хочет игрушку и недовольна тем, что кое-кто – не будем показывать пальцем – еще ее не купил.

Она хочет замуж. Вот. Она больше не хочет увиливаний. Она слишком верит в обещания. Она все сделала, чтобы собрать документы. Ловко заставила меня взять их с собой. Сейчас она в шаге от своей мечты. Почему она должна от нее отказываться? Из-за нерешительности какого-то недоумка вроде меня? У меня возникает ощущение, что она считает меня этаким неуклюжим карапузом, который не может без няньки. И этой нянькой станет она. Я себя чувствую униженным. Ничего не говорю, чтобы не испортить себе настроение еще больше.

– Андреа, послушай, если мы собираемся пожениться, нужно сделать это до 31 июля, потому что я не хочу выходить замуж в августе.

В глубине моей памяти по какой-то непонятной причине сохранилась дата свадьбы моих родителей: 29 августа. Глупо ли жениться в августе? Да, потому что когда нужно будет отмечать годовщины свадьбы, все будут в отпуске. А я вот не думал про годовщины. Я пытаюсь представить себе это празднество. Скажем, лет через десять? Возможно ли это?

А разве свадьба – это не наше личное дело?

Я не сказал этого, просто подумал. Но не произнес.

Она наступает:

– Пойдем в мэрию, узнаем, что нужно, чтобы расписаться.

Очередной чиновник-волшебник. Может, в этот раз он и не потребуется. Сегодня 30 июля. Мэрия в ста шагах от нас.

На жару нам наплевать, мы прошли эти сто шагов спокойно.

После трех дней на Линозе я заметил, что все дома здесь в мексиканском стиле. Голубые, зеленые, желтые и коричневые. Цвета напоминают о сомбреро. Как я раньше этого не замечал?

Я не хочу думать о том, что происходит. Я отвлекаюсь на дома-сомбреро, на старушек в жемчужных сережках и в черных платьях, как мать Дженнаро, похожих друг на друга. Дженнаро рассказывал, что он уехал в Германию, потому что на острове кончил бы тем, что женился на кузине или обкурился до смерти.

Женщин здесь больше, чем мужчин, поэтому им приходится совокупляться со своими же родственниками. Зимой здесь почти никого нет. Может быть, поэтому у них у всех такой подавленный вид. Даже родители Дженнаро были двоюродные брат и сестра. Его отец приехал из Лампедузы.

Мэрия расположена в здании с претензией на элегантность. Но это снаружи. Внутри оно набито мебелью из коричневого пластика и итальянскими флагами. Секретарша заместителя мэра очень нервничает. Говорит, что без записи… Марина настаивает, любезничает, как может, хотя секретарша ей не нравится.

Я ждал пять минут и вскоре увидел запыхавшегося молодого мужчину. Судя по его животу, кушает он хорошо. Политик на далекой окраине империи. Здесь кажется, что Королевство обеих Сицилий до сих пор существует. Несмотря на то, что он был политиком, в своих шортах выглядел он вполне безобидно. Майку ему утром на террасе выгладила жена.

У него был весьма озадаченный вид. Ровно до того момента, пока Марина не показала ему документы. Он осознает, что мы не совсем «обкуренные». Только чуть-чуть. Марина пытается вести себя, как дама из высшего общества. Впрочем, скоро она и станет дамой из высшего общества. Я на заднем плане. У меня на руках собака. Защищаться мне нечем. Вид у меня, конечно, будто меня тащили сюда на аркане. Что и было на самом деле. Собака здесь не поможет. Эта порода собак. Может быть, дворняжка или собака покрупнее изменила бы мой образ. А так я чувствовал себя придавленным коротышкой, хотя заместитель мэра был ниже меня сантиметров на десять, а Марина – на все двадцать.

23

Триколор присутствует. Боль в желудке тоже. Как будто мне пять лет, и я впервые иду в школу. Первый класс начальной школы, целый год впереди, 1972 год. Я подхожу к церкви Сан-Пьетро и Сан-Паоло, и у меня начинает страшно болеть живот. Мне не хочется уходить от папы и мамы. Не могу оторваться от них и войти в класс. Все кажется мне таким чужим. Учитель – бывший священник, от которого несет, как из хлева. Ребята из класса, с которыми придется драться. Я не привык – я единственный ребенок в семье. Утренняя месса и грехи, в которых надо признаться на исповеди. И это в пять лет! Католическое образование. Школа ордена иезуитов. Но я не сбежал.

Как так может быть, чтобы ничего не менялось? Почему каждый раз, когда я делаю что-то против своего желания, у меня начинает болеть живот? Но я не говорю об этом Марине. Она шепчет, что очень взволнована, и признается, что ей даже немного страшно. Зачем мы все это делаем, спрашивать поздно. Теперь поезд не остановишь. И потом только я хотел бы его остановить. Марина продолжает твердить, что она меня любит и что она без ума от счастья. У меня нет сил в ответ сказать ей то же самое. Я только пытаюсь понять: она действительно это чувствует или ей кажется, что в данной ситуации полагается быть счастливым.

По дороге в бар мы натыкаемся на заместителя мэра с триколором в руках. Все, наверное, думают, что национальный флаг нужно носить как драгоценность. Какое там. Лежит, родной, в полиэтиленовом пакете из супермаркета. Бахрома высовывается наружу. Ну и зрелище. Мы сидим в баре, пытаемся проснуться, а заместитель мэра с торжественным видом готовится выйти на сцену. Что с него возьмешь? Он так и остался рыбаком, как и все жители этого острова. Стараются, выполняют свой долг, а в чем он – не понимают. На лице заместителя мэра написано удивление: что за странная парочка из Рима? Приехали в такую дыру, чтобы пожениться. Такое ему доводилось видеть только однажды, пять лет назад. Так что наша свадьба – по счету вторая. Жалко, что в прошлый раз новобрачная через несколько недель утонула. На Марину этот рассказ производит впечатление, но она делает вид, что ей все равно, что дурного предзнаменования здесь нет. Я так не думаю.

Сто шагов до мэрии среди домов-сомбреро кажутся бесконечными. Наплевать, что на мне марокканский кафтан и турецкие шлепанцы. Единственная деталь, говорящая о нашей приверженности модному стилю, – солнечные очки Web. Кажется, что Марина парит в воздухе. Ее индийская рубаха из белого льна придает ей ангельский вид, что подчеркивают плоские сандалии на ногах.

Ее ноги кажутся мускулистее, чем обычно. Мне больше нравится, когда она носит каблуки. По-моему, ей стоит ложиться в постель, не снимая каблуков. На каблуках она совсем другая женщина.

Мы держимся за руки и не разжимаем их, даже когда начинаем подниматься по ступеням мэрии, и я беру в свободную руку собаку. Свидетели уже здесь, в мрачной комнате, оживляет которую только терраса, с которой видно порт.

Синева, перетекающая с неба на море, – единственный цвет этого дня. Все остальное в дымке, все выцвело. Фиолетовые тайские наряды наших свидетелей, вооруженных фотоаппаратом, тоже кажутся выцветшими. Чтобы уж быть до конца оригинальными, надо было заранее сговориться с заместителем мэра. А то сегодня он самый элегантный. Наверное, готовя документы, он прочитал, какие у нас профессии, потому и оделся, как на прием. Жаль, что его синий пиджак из шерсти, а на воротничке рубашки, которую, наверное, ему тоже выгладила жена утром на террасе, уже заметны капли пота. Конечно, жара, как в Африке. Жаль, что его одноцветный галстук снизу немного потрепан. Вряд ли из-за того, что он его часто надевает. Непохоже на то – слишком уж он неловко чувствует себя в галстуке. Бедняга заставил себя надеть зимние ботинки. Вряд ли он ожидал увидеть перед собой четырех сумасшедших. Он так страдает, что даже не пытается сделать вид, будто все в порядке.

Марина в прострации. Из нас двоих только я не теряю чувства реальности. По крайней мере, внешне. Просто за годы дипломатической службы у меня выработался автоматизм: получил официальное поручение – выполнил задание – останавливаться нельзя.

Произношу все подобающие слова, на главный вопрос отвечаю: да. Идеально, как диктор. Марина совсем растерялась. Никак не может выговорить свое имя. Забыла, как ее зовут. На секунду. Потом приходит в себя. На вопрос, согласна ли она стать моей женой, отвечает: да. Два раза. В этом бесформенном платье она выглядит, как беременная. Наверное, заместитель мэра так и думает, произнося свой текст. Мы обмениваемся кольцами. Ритуал этого не предполагает. Но мы так хотим. Мы принесли их с собой. Подарок Валерии. Обмен кольцами выглядит несколько театрально. Это не обмен. Это просто переход на новую ступень.

Неизбежный.

На кольцах наши имена.

Без даты. Дату угадать было трудно.

Вот мы и женаты.

Это случилось. Нас зарегистрировали. Мы поставили свои подписи. Все широко улыбаются. Я шире всех. Я выгляжу очень счастливым. Мне кажется, что скоро градус нашего счастья немного опустится. Это ведь мы заставили его подскочить выше нормы.

Весь городок уже в курсе. Неизвестные люди осыпают нас рисом. Это поможет? Спасет? А сейчас можно покататься на лодке. Мы уже готовы отправиться на пляж. Есть креветок и пить вино. И курить травку. Жалко, что она на меня не действует. Я только чувствую тепло. А расслабляться не расслабляюсь.

Марина в черном бикини выглядит куда сексуальнее. Она легла на одно из сидений. И тут же вырубилась. Спит глубоким сном. Она счастлива. Я никогда не видел ее такой расслабленной. Кажется, она отдыхает от напряжения предшествующих дней, когда она отражала мои попытки увильнуть от свадьбы.

Я прыгаю в воду. Вода прозрачная и освежающая. Когда я ныряю, мне кажется, что вода прячет меня от случившегося. Я потихоньку начинаю понимать. Термометр счастья ползет вниз. Впервые за эту неделю я вижу ее далеко от меня. Мне тревожно. Я понимаю. Осознаю. Сознание возвращается. И тут у меня снова начинает болеть живот. Таинственное недомогание. Не из-за того, что я только что съел. Это – тот же страх, который я испытывал в первом классе. В конце концов, я первый раз женюсь.

Это мой первый раз. И поэтому я чувствую недоверие к происходящему. На этот раз мы перешли от потенциального к реальному. Марина довольна. Я не очень. Я бы предпочел, чтобы все оставалось потенциальным.

Когда Марина проснется, на меня посыплется град вопросов, повторяемых с маниакальным упорством. Свадьбу она получила, теперь ей надо было сделать меня счастливым. Все должно быть логично. Она не потерпит, чтобы я не испытывал счастья, женившись на ней.

Наступает наш первый вечер. Очень грустный. В конце концов мы идем есть пиццу в один из трех ресторанчиков, имеющихся на острове. Отпускное настроение улетучилось. Я его больше не чувствую. Наверное, потому что днем я позвонил маме.

Звонить пришлось по телефону-автомату: на Линозе не ловит мобильный. Нужно было постоянно кидать жетоны, так что разговор был коротким, но все равно непростым. Я не смог сдержаться, не показать, что я нервничаю и чуть не плачу. Мама это заметила. Расстроилась она не из-за меня. Я ведь понимал, что могу пожить женатым, а надоест – как-нибудь освобожусь от этого бремени.

Она расстроилась из-за несбывшихся ожиданий. Из-за того, что в такой важный момент моей жизни ее не было рядом. Почему? Мама и папа достаточно деликатны, но теперь это не шутка, теперь они задумаются, почему я выбрал такой странный способ жениться. Ответ на этот вопрос может причинить им боль. А может, им уже больно – сейчас, когда я сообщаю им новость. Конечно, они не скрывают, что не одобряют мой выбор. Много слов не надо – я уже чувствую себя не в своей тарелке. Бесполезные попытки отвлечь внимание на себя. На то, что я уже взрослый. Я пробовал себя в роли взрослого, когда стал жить один. Но они этого так и не признали. Это не был мой дом. Это была всего лишь квартирка в центре. Домом оставалось место, где мы жили втроем.

Я им не перечил. Не стал добиваться признания собственной правоты. Потому что знал, что на самом деле мог поступать, как заблагорассудится. Так было всегда. Но сейчас факт моего отделения от них был еще очевиднее, официальнее. Закрыть на это глаза было сложно. В том числе и формально. А Марина была готова выйти на тропу войны. Я это понял на следующий день, когда ей показалось странным, что я снова пошел звонить родителям. Мужчины, которые были у нее до меня, – сообщила она мне – вообще никогда не звонили родителям. И она привыкла именно к этому.

Начало было не очень. Я не хотел расстраивать своих. Не хотел, чтобы Марина думала, что я слишком привязан к своей семье. Я болтался посередине. И не делал того, чего хотелось мне самому. Ничего. Растворился в чужих желаниях. Ошибка, огромная ошибка. Еще большая, чем эта свадьба.

24

Я злился из-за того, что понимал: нужно было остановиться тогда, тем далеким вечером на пятизвездочной вилле. Я хотел, чтобы игра, в которой много либидо и энтузиазма, продолжалась, но не выходила за рамки. Но она привыкла любой ценой идти до конца, даже если в конце ей будет больно. Теперь я хотел одного: доказать ей, что она ошиблась, что мы не должны были этого делать. Доказать, что пожертвовал собой ради того, чтобы она поняла. Нечто вроде: я же тебе говорил, доказанное фактами, но не произнесенное вслух. Тут без десяти лет психоанализа не разобраться. Словно я вновь и вновь бросаю ей вызов. Наверное, поэтому тем вечером в пиццерии я не выгляжу счастливым, как полагается новобрачному, заботливо суетящемуся вокруг своей спутницы жизни накануне первой брачной ночи. Я рад, что ее тоже охватила непонятная тоска. Сидя на террасе пиццерии, она то и дело смотрела на море.

Мы только что поговорили с ее матерью, объяснили ей, что поженились. Марина передает мне трубку. Я слышу ее в первый раз и чувствую, что пропасть, отделившая нас от банальных свадеб с кучей родственников, стремительно сокращается. Возможно, потому что синьора показалась мне довольной. Ни капли удивления в отличие от моей мамы. В ее разговоре я слышу нечто вроде: Добро пожаловать в нашу семью!

Я не слишком понимаю, о какой семье идет речь. Могли ли считаться семьей она и ее третий муж, к тому же у нее, у ее дочери и у третьего мужа разные фамилии, да и не жили они вместе, под одной крышей. Не говоря уже о том, что у меня-то есть семья, и если уже говорить о семье, то семья – это мы с Мариной. По крайней мере, с этого утра.

Но больше всего меня поразил ее голос, ее выговор, то, как она тараторила. Все было не совсем таким, каким я себе представлял из описаний дочери. Она не показалась мне утонченной и элегантной женщиной, похожей на адвоката, которую рисовала мне Марина. Речь как у служащей министерства здравоохранения. Хотя, может быть, мне это показалось.

Когда мы разговаривали по телефону с моими родителями, все было крайне вежливо, все изображали радость. Я заранее предупредил их о звонке, позвонив им во второй половине дня втайне от Марины. То ли я заботился о родителях, то ли просто боялся, что они своей реакцией разрушат образ милых, всепонимающих родителей, который они выдерживали в общении с Мариной…

С ней они были очень и очень милы. Говоря со мной, мама проигнорировала все мои попытки показать ей, что мы с ней в одной команде.

Настроение – хуже некуда. Все равно от родственных связей никуда. Уехать как можно дальше, как обычно пишут о новобрачных, – это не мечта. Это кошмар. Наверное, я хочу заставить Марину заплатить мне за все это. Поэтому настроение хреновое.

Пока она стоит передо мной, я спрашиваю себя: то, что ей наплевать на мое подавленное состояние, а она показывает мне, что ей наплевать, – это правда или это игра? Очередной актерский ход, уступка привычному желанию, чтобы все выглядело прилично? Может, она обманывает саму себя? Мол, все тип-топ? Мне хочется взять и встряхнуть ее хорошенько, но не получается. Не получается, хотя я сижу с постной рожей, на которой написано, что я вовсе не рад, что на ней женился.

Помню однажды после обеда, часа в три, мы поехали на море недалеко от Рима. Жара была страшенная, все вокруг действовало на нервы, и мои нервы были на пределе. Когда я сказал ей об этом, Марина посмотрела на меня с удивлением и ответила: А по-моему, все нормально. Тогда на минуту проступило ее истинное лицо.

Она умеет закрыться от окружающих. Сейчас она сделала то же самое. Она уверена, что я не смогу мстить ей долго. Завтра депрессия и злость пройдут, она останется моей женой, а я – ее мужем. Это единственное, в чем она точно уверена.

Неважно, что когда мы возвращаемся к матери Дженнаро, все кажется убогим. Свечи исчезли: теперь вместо них тусклые лампочки, из-за которых стены кажутся серыми и унылыми. Неважно, что это наша первая брачная ночь, а нам совсем не хочется заниматься сексом. Она знает, что можно дождаться утра, рано утром мы будем заниматься любовью, и тусклый свет ламп не разрушит очарованье. А вечером, чтобы не сидеть в этой дыре, мы устроим ужин на террасе с нашими свидетелями, с Джулией, с Дженнаро и миланской знакомой, и все будет хорошо. Она приготовит вегетарианский кус-кус. Нам не придется оставаться наедине. Мы будем разговаривать с другими, но останемся в центре внимания. Она знает, что это лучше всего может исправить мое настроение.

Потихоньку все это становится похожим на банальную мещанскую драму. А мы так стремились быть оригинальными.

25

Рим совершенно не изменился, пока я гулял три недели в отпуске, попутно сочетаясь браком. О том, что я женился, никто не знал. Ни коллеги, ни друзья – никто. Придется рассказать.

Марина села на телефон, как только мы приземлились. Отсутствие мобильного телефона на Линозе истомило ее, и теперь ее было не оторвать от любимой игрушки. За разговоры – она сообщила это, хотя ее никто не спрашивал, – платит ее мать. Вечером я наконец-то увижу Адриану. Любопытно. Кто бы ни испытывал любопытства? Мне так долго ее расхваливали. Можно сказать, она уже почти стала главным героем наших отношений. Марина трещит о ней без остановки. Женщина, трижды побывавшая замужем. Я только по телевизору о таком слышал. Лиз Тейлор для бедных. И потом, квартира в триста квадратных метров, дорогой ремонт. И новый муж, моложе ее.

Мама с Роландо пригласили нас на ужин в чудесный ресторанчик на виа Венето, – говорит она мне с горящими глазами.

А я вспоминаю о Луке. Как он отреагирует? Мы останемся друзьями? Инстинкт самосохранения говорит мне, что если я потеряю в Луке друга, придется искать ему замену. Я чувствую, что из-за брака с Мариной мне придется искать кого-то, кому можно будет изливать душу.

На экране моего воображаемого компьютера мелькают разные лица, появляется лицо Риккардо. Не знаю почему, но он кажется мне лучшим вариантом. Иногда чувствуешь, что перед тобой родственная душа, а почему – не знаешь. Внешне мы очень разные. А может, я ошибаюсь. Но он хорошо знает Марину. Лучше меня. Наверное, он поможет мне понять ее, а заодно и себя. Я пытаюсь нащупать путь в темноте. Все хочу понять, хочу дать себе шанс не думать, что наломал дров.

Вот такие мысли после первой недели семейной жизни. Я упорно продолжаю считать, что ничего не изменилось. Мы и раньше были вместе, и сейчас вместе. Мы только удовлетворили буржуазную часть сознания Марины. Я чувствую себя подопытной крысой. Мне даже нравится. Это придает мне силы. Может, так оно и есть, поскольку до этого я только смотрел по сторонам, мне надоела роль зрителя. Сейчас я смотрю на себя – я за стеклом. Интересно, а о чем думает Марина?

Милый, мы же так близко живем, так зачем ехать на двух машинах, ты не против, если мы заедем за мамой и Роландо?

Стояла страшная римская жара, я с грустью вспоминал о Линозе. Больше всего мне не хватало моря. Это напомнило мне возвращение в Рим после школьных каникул.

Еще было очень неудобно из-за этой маленькой квартирки. Марина наводила порядок и решила, что теперь может предстать передо мной в очках и в домашнем халате. Так себе зрелище. Она это заметила и, чтобы обратить все в шутку, рассказала мне, как однажды она пошла в бар внизу, и ее спросили, где ее сестра. Без макияжа меня совершенно не узнать, но ты же все равно меня любишь, правда? Ну да, одетая и накрашена, она кажется другим человеком. Моя не слишком радостная реакция должна заставить ее задуматься. Надеюсь, она больше не наденет этот халат. Мы притираемся друг к другу. Ее беспокоит, прочный ли у нашего брака фундамент. Ей нужно быть в этом уверенной… Не рано ли?

Адриана выходит из подъезда и здоровается со мной так, будто знакома со мной уже сто лет. Я не успеваю разглядеть ее, как она делает первый неверный шаг. Целует дочь в губы и говорит: Ну что, синьора Массими?

Мда. Это прозвучала моя фамилия. Она гордится этим, но Марину это немного задело. Этими словами все сказано. Маниакальная страсть матери и дочери к замужеству. Если ты не замужем, ты ощущаешь себя физически плохо.

Потом выстрел – и в яблочко. Наконец-то, свадьба состоялась. Кому похвастаться своей победой, как ни матери, чемпионке по свадьбам? Марина понимает, что унаследовала от матери систему ценностей. Не важно, каким способом она добилась своего. Дело сделано, теперь можно почивать на лаврах.

Первое впечатление – шок. Адриана совсем не похожа на то, что я себе представлял. Это не та элегантная синьора, которую описывала мне ее дочь. У нее светлые волосы, как у Раффаэллы Карра.[46]46
  Рафаэлла Карра – известная итальянская звезда шоу-бизнеса, вульгарная красотка, часто появляющаяся в эфире.


[Закрыть] Собранные назад, они открывают лицо, испещренное морщинами. Губы накрашены кричащей красной помадой. Толстая. Она в брюках, видно, что у нее жирные ляжки. Наверное, целлюлит последней степени. Сутулится, разговаривает тихим голосом. Но сам голос и тон – такие же, какими были по телефону, обычно так разговаривают служащие в окошке банка или почты. Она тараторит без умолку, в Риме про таких говорят «деловая». Она знает, как, что и почем в жизни.

Адриана сразу начинает называть меня «Андрé», фамильярно сокращая мое имя, что мне кажется совершенно неуместным, и добавляет: вот что, обращайся ко мне на «ты», а то я буду чувствовать себя ископаемым. Пытается выглядеть дамой без комплексов. Я в полном шоке.

Появляется ее муж, Роландо Поллини. Тоже не худенький, надо бы похудеть размера на три. У него глуповатая, но добрая улыбка. В отличие от нас троих, видно, что ему неловко. Словно ему неловко и за себя, и за нас. Внешне мы уже переварили эту свадьбу на острове. Только он до сих пор немного смущен. Как будто мы сделали что-то неприличное, о чем следует говорить только шепотом.

Жарко, им обоим от этого тяжело. У Адрианы пышная, огромная грудь. Неприятное зрелище. На ней майка без рукавов, руки голые, кожа обвисла. Ну и видок. Может, я бы и не обратил на все это внимания, не разрекламируй мне ее Марина как новую Джеки Онасис. Как немногословную женщину с умным взглядом. Утонченную, без излишеств. А передо мной тетя – тонна, обвешанная золотом и бриллиантами. Все это сверкает, от чего кажется, что на улице еще жарче.

Все ее фразы слишком театральны. Она оценила, как я веду машину, села рядом со мной, наверное, сзади бы просто не влезла. Говорит, что я веду, как гонщик. От удивления я торможу. Внезапно мне кажется, что в моей манере вождения есть что-то пошлое. Я смотрю на нее и на Марину, и мне кажется, что они стоят на разных ступенях эволюции. Спрашивая у дочери, нравится ли ей ее новая сумка, она называет свою сумку от Lui Vittone, «сумчонкой». Lui Vittine – единственный магазин, куда она ходит уже много лет. Она смеется над дочерью, замороченной на минимализме от Prada, от которого зевать хочется.

В ресторане распоряжения официантам отдает только она. Кажется, что ее полный контроль над мужем отлично работает. Он не против. Их отношения скорее похожи на отношения матери и сына, чем на супружество.

Я все спрашиваю себя, где же ей дали диплом юриста и как давно. Марина изо всех сил старается не показать, как ей неловко. Словно она убеждает саму себя: мама у меня очень даже. Чтобы исправить ситуацию, Марина задает вопросы о поездке в Испанию и о Мадриде. Вы ездили на «Мерседесе»? – спрашивает она с деланной непринужденностью. А ее мать – видимо, расслабленная после выпитого алкоголя – отвечает честно: Нет, на автобусе от центра досуга.

Марина бледнеет, но все равно продолжает попытки спасти ситуацию. Ах да, вас было мало, и потом с группой удобнее, наверное, заказали автобус высшей категории. В этот момент мать, сразу оживившись, начинает рассказ о том, во сколько ей обошлись эти десять дней в Испании. Такие деньги можно заплатить, только если у тебя платиновая карточка American Express – с гордостью подчеркивает она.

Отвратительное зрелище. Последним штрихом, завершившим образ Адрианы, стала ее просьба в полночь купить газету. Мы уже сидим в машине, подъезжаем к киоску. Очень вежливо – не догадываясь, что это напоминает пошлую рождественскую комедию с Кристианом де Сика[47]47
  Кристиан де Сика – популярный сегодня в Италии комический актер.


[Закрыть] – я предлагаю пойти к киоску. Tempo, – говорит она, не дав мне рта раскрыть, – я читаю только Tempo, меня интересуют новости, я плевала на политику.

Ладно, вылезаю и чувствую себя, как боксер в нокауте. По-прежнему пытаюсь ничего не замечать. У меня еще будет время подумать. Доехав до дома, они предлагают нам подняться. Марина, все еще уверенная в том, что достоинства ее матери реально существуют, хочет посмотреть отремонтированную квартиру. Она по-настоящему уверена, что речь идет об одном из самых красивых домов Рима.

Я поднимаюсь. Слова моей жены так убедительны, что я готов поверить, будто эта квартира – нечто запредельное. Кажется, там работал один из самых известных в Риме дизайнеров по интерьерам.

Буржуазный дом с буржуазным лифтом. Грязновато. Тоже мне, «элегантный». Ладно, поднимаемся. Марина с нетерпением предвкушает изменения, она так долго хотела их увидеть.

Мы сделали залу огромной, – объявляет ее мать с видом победителя. Открываются двери, и я вижу нормальных размеров гостиную с библиотекой красного дерева, встроенной в стену. В центре висит портрет женщины, явно намалеванный каким-то уличным художником, в которой я, подойдя ближе, узнаю Адриану.

Она изображена в зеленом декольтированном платье с распущенными светлыми волосами и уверенным взглядом. В портрете мало сходства с оригиналом, зато он отлично отображает претензии Адрианы.

Ну, слово «кич» в отношении этой квартиры было бы комплиментом. Кич – все-таки стиль. Вместо этого – мебель, купленная по каталогу и персидские ковры. Все чисто и опрятно. Адриана демонстрирует систему кондиционирования, установленную во всем доме. Ванны как в гостиничных люксах – непропорционально огромные по отношению к остальному дому.

В углу, в конце узкого коридора находится комната филиппинки. Сейчас прислуги нет, последнюю выгнали, потому что засыпала на ходу. Эта комната была похожа на тюремную камеру с маленьким окошком и уборной без душевой кабины.

В общем, не квартира, а дерьмо собачье. В ней не было и половины хваленых трехсот метров. Я смотрю на Марину вопросительным взглядом и думаю, как ей, с ее минималистическим вкусом, смогут понравиться ужасные диваны, обитые желтым бархатом, квинтэссенция мебельных пристрастий семидесятых, которую не назовешь ни модерном, ни винтажом. Кажется, что она пытается дать мне понять, что, наверное, мы просто не понимаем, перед нами вариации на тему, и все это здорово. Как будто она опять стала маленькой, обсуждает с матерью, что было правильно снести стены (правильно – это понятие всегда присутствует в их отношениях), которые ограничивали пространство большого зала. И как здорово придумали сделать ванную на месте ее бывшей комнаты. Казалось, что многолетние амбиции, то, о чем они мечтали, когда жили здесь, наконец осуществились, и они довольны результатом.

Я по-прежнему являюсь зрителем этого спектакля, слушаю реплики героинь, иногда от избытка чувств у них ползет грамматика, изумленно оглядываю квартиру, пока до меня долетают щедро рассыпаемые слова восхищения.

Я чувствую, насколько далек от всего этого. Как будто передо мной внезапно начала разворачиваться семейная история. Дома отражают сущность своих жителей, то, какими они хотят быть. Они лучше слов могут рассказать о проблемах, желаниях и фантазиях людей.

Сегодняшнее открытие позволило мне увидеть новую Марину. Марину, которая ведет себя совсем иначе, чем в молодости. Если смотреть на нее объективно, она очень далека от модели, представленной ее матерью. Но в то же время, когда они вместе, можно разглядеть в них общие корни. Это видно на фотографии, стоящей на письменном столе Адрианы. Бумаг там нет, зато полно серебряных безделушек. Рамка для фотографии тоже из серебра. На ней Марина в восемнадцать лет с круглым лицом, платье с широкими бретельками, какие носили в восьмидесятые. Марина, которую я увидел в тот вечер, показалась мне настоящей. Куда более настоящей, чем Марина, с которой мы вернемся домой. Я подавлен. Ее мать показалась мне персонажем фильма Карло Вердоне.[48]48
  Карло Вердоне – популярный режиссер-комедиограф, в фильмах которого с иронией показана жизнь сегодняшней Италии.


[Закрыть] Воплощение убожества.

Правда была в том, что иллюзии, которые были у меня насчет того, что я встретил женщину с нестандартными приоритетами, разбились о простоту ее матери. В целом, она была искреннее, чем дочь. Прагматичная. Не забывает про деньги. Спросила меня, сколько я получаю. Это часть ее жизни. Меня это даже не покоробило. Все сходится.

Это я совершил ошибку. Я искал женщину своей мечты. А вместо этого – обыкновенная бытовуха. Мы даже говорим о том, что можно и отметить свадьбу – в идеале, только для друзей, но можно позвать и родителей. Круг замкнулся. Все хорошо. А что плохого?