Текст книги "Марьяж"

41

Понятие двойника..

Марина… и другая Марина… у меня есть четкое ощущение, что существует какая-то маска, которая скрывает и в то же время демонстрирует двусмысленность и неуловимость, недосказанное… невыразимое словами. Маска Марины – это калейдоскоп многих лиц. Я имею дело с маской, я чувствую, что моя судьба – прожить историю любви вместе с телом этой женщины, которое стало ее антропоморфным символом, ее образом, ее воплощением.

Может, в этом правда безумия, и это безумие выразилось в ее очень интимном жесте, свободном и одновременном принадлежащем сфере только ее частной жизни. Глупый и бессмысленный жест, отражающий фрустрацию женщины, оставшейся наедине со своим эго. Сама с собой, голая, перед зеркалом. Не потому, что это вызывает у нее прилив сексуального возбуждения, это просто фрустрация, продиктованная желанием казаться чем-то перед другими людьми и миром. Но никто тебя не видит. Это очередная попытка обрести уверенность, но только для себя самой. Другим нельзя проникнуть в эту игру.

В один ничем не примечательный день я вернулся домой, открыл дверь и услышал оглушительно громкую музыку. Она не заметила меня, она была слишком увлечена собой, чтобы услышать, что я вошел, и увидеть меня. Она сидела перед зеркалом в спальне. Разглядывала себя, принимая сексуальные позы. Но не двигаясь с места.

Те же позы, что у Сабрины Ферилли[65]65
  Сабрина Ферилли – популярная итальянская актриса, снялась у режиссеров Ламдарто Бава, Джерри Чиккоритти, Лучиано Эммер.


[Закрыть] в журнале «Макс». Марина смотрит на себя и думает, что ее тоже можно снимать для эротического календаря.

Вот так. Судьба – это прожить мою историю вместе с телом, которое станет ее символом, ее образом, ее воплощением. И такому образу жизни не стоит завидовать.

42

Я хочу наконец разрушать, и я разрушаю.

Один.

Я живу в большом и удобном доме, вдали ото всех, в доме, спрятанном в зелени пригорода, слушаю музыку и попиваю кьянти, пью и танцую, делаю все, что мне заблагорассудится. Я весь вечер просидел дома, интересно, где сейчас моя жена. Сегодня она попрощалась со мной, выходя из дома, где мы прожили вместе уже почти три года.

В дверях она обернулась, сказала «пока» и ушла.

Все-таки я разрушил.

Она посмотрела на меня взглядом, полным страдания, взглядом человека, который не хочет быть в этой ситуации, чуткой, как самый страшный ночной кошмар.

Она вновь чувствует себя брошенной, как после смерти отца, которому она так и не простила того, что он умер.

Кажется, что это было еще вчера.

Я смотрю, как она собирается, вновь смотрю на ее лицо, на ее тело, чтобы понять, что я теряю, и говорю себе: да, она красивая и нравится мне, и мне следовало бы остановиться, но я не могу.

– Знаешь, что мне снилось несколько раз? Что я слышу, как хлопает входная дверь, и представляю себе, что это ты, что ты пробегаешь бегом двадцать метров между калиткой и входом в дом… да, что ты бежишь ко мне. Что открываешь дверь и наконец-то говоришь, что любишь меня и что всегда хочешь быть со мной. Даже если всегда ничего не значит, важно, что сейчас ты чувствуешь именно это. – Я улыбаюсь и смотрю на нее одновременно с жалостью, любовью и нежностью, но не могу ответить.

– Ты не боишься, что совершаешь ошибку? Что ты потеряешь все из-за собственной недальновидности? Из-за неспособности понять других? Из-за недостатка внимания? Из-за неспособности осознать, что второй такой истории у тебя не будет? Тебе не кажется, что ты ведешь себя, как избалованный ребенок? Как ребенок, который бездумно ломает все, что у него есть? Не понимая настоящей ценности вещей? Тебе так не кажется, черт побери?! Наверное, ты уже решил. Может, наша история просто-напросто закончилась, а мы никак не найдем в себе смелости признаться в этом. Как ты думаешь?

Мое молчание звучало, словно эпитафия нашей истории. Мне хотелось сказать ей, что я люблю ее, что хочу сжать ее в объятьях, но так я ничего не разрушу, наоборот, сделаю шаг назад. Я уже делал это много раз, в том числе прошлой ночью, я отчаянно плакал у нее на руках, плакал и не мог успокоиться, потому что понимал, что назад дороги не будет.

На этот раз меня ждал Берлин, второго шанса у нас не будет. Или мы будем жить вместе или каждый пойдет своей дорогой. Она захотела утешить меня в своих объятьях, и только на одну секунду у нее мелькнуло сомнение, что я плачу не из-за нее и не из-за нас, а исключительно из-за себя. Но понимать уже было поздно, потому что мы уже занимались любовью с мокрыми от слез глазами. Я сжал ее ноги, чтобы получить больше удовольствия, и был счастлив доставлять удовольствие ей, в каком-то смысле так я расплачивался за боль, которую причинял ей, а болевой порог моего скрытого чувства вины повышался… Но это не помогло.

Мы просто провели ночь, сжимая друг друга в объятьях, как будто любили друг друга, и стремились прижаться голыми телами под простынями, лаская друг друга, делая все, чего мне будет так не хватать сегодня и во все последующие ночи. Я спрашивал себя, как я смогу жить без этого теплого тела, которое обвивает меня, прижимается, требуя ласки, поцелуев и ударов моего члена… Но потом я говорю себе, что я справлюсь, хотя, когда я думаю, что вчера была наша последняя ночь, мурашки пробегают у меня по спине, и я не сразу беру себя в руки. Я успокаиваюсь только при мысли о том, что я буду спать с другими женщинами, что будут новые истории, и непонятно откуда на меня нисходит спокойствие. Я спрашиваю себя, где гарантия, что все так и будет… Может, у меня ничего не получится.

Но сейчас я хотел разрушать и почти все разрушил.

43

Позвонить или нет. Черт, я не знаю, что делать. Сижу и думаю, тупо глядя в монитор!

Я нахожусь в офисе, оглядываюсь по сторонам. Сейчас работы нет, скоро выборы, а он, кандидат в депутаты, мой шеф, отсутствует. Блестящий мир международной политики постепенно отдаляется. В ближайшие два-три месяца мне совершенно нечего делать, теперь они – кандидаты в депутаты – должны ездить, встречаться с людьми, мелькать на телевидении, в газетах, придумывать что-нибудь. Но помогать им будем не мы, чиновники. Это забота местных политтехнологов и шестерок, которые сейчас нужны как никогда, чтобы купить голоса и втайне договориться с другими партиями: этот округ тебе, этот мне, один центристам, один членам коалиции…

Так что у меня есть время подумать о своей жизни.

Я уже два дня живу в новой квартире, никого не вижу, не созваниваюсь ни с кем из наших общих друзей, впрочем, и в прошлом бывало, что мы жили по отдельности, и не знали, что сказать, говорить ли о нашем кризисе другим.

Но на этот раз назначена дата отъезда, и я уеду, что бы ни произошло.

За несколько дней до прихода весны я прибуду в заново отстроенную немецкую столицу, которая стремится стать первой столицей Европы; здесь меня ждет письменный стол в старом отреставрированном посольстве, которое Гитлер подарил Муссолини в 1939 году.

А пока я живу за городом, у родителей, в сорока минутах езды от работы, живу на лоне природы, снова дышу полной грудью. Я и думать не хотел о съемном жилье, где ко всему прикасались чужие руки и все пахло затхлостью, даже о дорогой квартире гостиничного типа.

Я спрашиваю себя, что же ждет меня дальше.

Вчера я пересмотрел «Последний поцелуй»… Фильм Муччино… он так и стоит у меня перед глазами: главный герой, по-прежнему верит, что совершить революцию – это быть как все. Нормальным.

Я тоже стараюсь быть как все… но что значит как все для меня? Это как? Почему – спрашиваю я себя – я не вижу, куда иду? Или, может, я и так стал как все, и не могу смириться с этим, потому что мне нечем дышать? Боже, что происходит?

Я не мог найти ответа, вчера ночью я вертелся в кровати, в этом огромном, тихом и пустом доме, стоящем в тихом и пустом парке, и пытался заглянуть внутрь себя. По идее, я приехал сюда подумать, понять, что делать, услышать от самого себя, что же я действительно хочу сказать ей, а главное – по какой из дорог, раз я оставляю за собой выбор, мне нужно идти?

Может, мое желание разрушать – это просто желание оставить себе возможности для отступления?

А может, я играю с огнем? Играю со своей жизнью? Может, я превратил свою жизнь в бесконечную лабораторию, где можно пробовать разные варианты, проводить эксперименты на самом себе и на тех, кто попадается мне под руку?

Нет, я могу, я разрушаю, черт побери!

Вопрос, который я постоянно задавал себе, и с каждым днем все чаще и чаще: С кем же мне теперь трахаться? А главное, когда… Чем больше я занимаюсь сексом, тем больше мне это нужно, тем больше я попадаю в рабскую зависимость, и моя самооценка падает.

Вчера, когда я после стольких лет вернулся к верховой езде, в том месте, которое я называю моя деревня, одна девушка все смотрела на меня и явно хотела со мной заговорить, я подумал, что могу трахнуть ее прямо здесь, в этом огромном доме или, может, на лугу, в траве, сейчас еще холодно, но совсем скоро будет весна… секс поможет нам согреться.

Я знаю, что если внимательно оглядеться…

44

Я ходил по парку этого огромного дома, который я попытался хоть на какое-то время сделать своим: я привез сюда свои вещи, переставил мебель, купил электрочайник, потому что пью чай не переставая. Я бродил по лужайке, где пора бы скосить траву, любовался природой, и вдруг меня охватила ненависть к самому себе; среди всего этого спокойствия я спрашивал себя, что я здесь делаю, к чему меня приведет это оцепенение, и не лучше ли принять какое-нибудь решение и окончательно покончить со всем.

Сегодня я должен был обязательно договориться с транспортной фирмой. Времени до Берлина остается мало. У меня еще куча дел, например, купить мебель, найти себе жилье в Берлине, связаться с коллегами, которые могут мне помочь, и, самое главное, решить, вписывать ли жену как члена семьи в документы, чтобы получать на нее пособие.

Позавчера мы снова об этом разговаривали. Она спросила меня, сделал ли я свой выбор, и я честно ответил, что еще не знаю.

Ну почему у меня не получается любить ее, как она любит меня? Что мне мешает? Что во мне не так? Мне хочется любить ее, или она для меня стала чем-то, что я уже получил, и азарта, желания ее завоевать, больше нет? Неужели так будет всегда? И мне всегда нужна будет какая-то цель, вызов, даже пустяшный, но как только все случится, как только я завоюю желаемое, все станет скучным и банальным и захочется убежать?

Это как купить новую машину. Первые два месяца ты самый счастливый человек на свете, тебе нравится рассматривать ее и показывать другим, потом начинаешь видеть в ней досадные недостатки, кажется, что хуже машины и быть не может.

Однажды мама сказала мне, что наступает момент, когда тебе становится все равно, с кем жить – с одной, с другой, с третьей женщиной, главное – совместимость характеров, привычек, самое главное – найти тот образ жизни, который тебя удовлетворяет. Не думай, что сможешь найти идеальную женщину. Но какой тогда смысл всякий раз начинать сначала вместо того, чтобы попытаться перестроить то, что уже есть?

Мамины рассуждения немного угнетают меня, но не нужно списывать со счетов ее возраст, хотя, наверное, она была такой и в моем возрасте, просто она так устроена, так думает… никогда не забывает о прозаической стороне дела.

Но я так не хочу!

Даже если мама права и повседневная жизнь заключается именно в этом, потому что идеальных пар не существует.

Чувствую себя до ужаса слабым и беспомощным.

Может, из-за того, что я остался один, что у меня больше не было дома, где меня ждет жена, я стал смотреть на все проще, сам стал мягче – вот в похожий день я уступил и сказал моей жене: о’кей, давай поженимся 31 июля.

Я-то был уверен, что это в любом случае очередной этап на пути взросления… очередной эксперимент, новая попытка… а все это было всерьез.

Я всегда воспринимал наш брак как попытку, а мы уже были женаты три года. И эти три года казались мне вечностью, потому что тогда мне только перевалило за тридцать, а сейчас почти тридцать пять.

В душе я боялся, что больше не сумею начать новую историю, увлечься по-настоящему, потому что, глядя на окружающих, я видел моих сверстниц, уставших от жизни. Они просто хотели закончить одну главу и начать другую. Выйти замуж и начать строить семью. Потому что истории, где все было, так сказать, невсерьез, уже не по их части. Они обеспокоены тем, что годы идут, а дети все не появляются. Они хотят делать только то, что позволит им стать похожими на своих матерей.

И то же самое я вижу в своей жене. Ее не терпится подвести итоги, пройти до конца путь, который приведет ее к роли, о которой она, несмотря ни на что, всегда мечтала, к которой готовилась, – роли жены и матери. А как – в белом платье с бракосочетанием у алтаря или с помощью оригинальной минималистичной церемонии на острове в Средиземном море – неважно.

В этом смысле, наверное, именно я выбиваюсь из общего строя. Потому что я двигаюсь с опозданием. Я все еще стремлюсь испытать сильные чувства, независимо от того, получится что-то потом или нет, приведет это к созданию очередной счастливой семейки или расставанию. Это я веду себя неподобающе моему возрасту, – не потому, что я отстаю в развитии и хочу вечно оставаться мальчишкой, а не мужчиной. Просто я в своей жизни пропустил какие-то важные этапы.

Пока мне полагалось прожить ни к чему не обязывающую историю, я семь лет строил отношения с моей Бенедеттой, и эти отношения не могли не закончиться браком. Это я перепутал возраст. Потому что в том возрасте, когда нужно было развлекаться и пачками цеплять девчонок с совершенно конкретной целью, я занимался созиданием.

Я вел себя как человек, у которого большие планы на будущее, мечтал о доме, в котором я буду жить, о том, как я его куплю, думал о том, кем мы будем работать, что мы будем отличной парой, настоящей силой, с блестящим экономическим и социальным положением. Все должно было быть идеально. К определенному времени мы успели бы произвести на свет одного, а может, даже двоих детей. Я должен был стать образцовым отцом. И как родители с прекрасной работой, мы бы обеспечили им беззаботное будущее и отличные перспективы получить даже больше того, что мы сами могли бы им дать.

Да, все должно было быть замечательно.

А потом что-то сломалось.

То есть сломался я. Мне осточертело строить. И я решил, что надо жить сегодняшним днем. Да, я начал убеждать себя, что каждое утро, проснувшись, я должен повторять себе только одно: Carpe Diem – живи настоящим! А перед сном, укладываясь в кровать, проверять, соблюдал ли я этот принцип. В конце концов, у меня получилось. В какой-то момент я полностью перестал строить планы во всем, исключая карьеру…

Может, именно отсутствие планов я инкриминировал своей жене. Мы никогда не знали, что произойдет завтра. Даже не планировали отпуск. И так во всем.

Я сознательно это делал. Я думал, что мой брак долго не продлится. Зачем, в таком случае, планировать будущее? Думать о переезде на новую квартиру? О том, что может родиться ребенок?

– Я тоже не хочу ребенка сейчас, но мне не хочется становиться матерью первенца в сорок лет.

– Но я пока не хочу становиться отцом. Я совсем не готов. Я не хочу. Придется от многого отказаться. Не готов я взваливать на себя такую ношу.

– Я думала, что, например, за границей… когда мы будем жить за границей, это будет идеальный момент, чтобы завести ребенка. У нас будет больше денег, у меня – больше времени. Лучше не придумаешь.

– А для меня нет. Ты об этом не задумывалась?

– Когда мы познакомились, ты сказал мне, что хочешь иметь детей и что даже ты, единственный ребенок в семье, хочешь как минимум двоих… что же изменилось?

– Просто я понял, что не хочу возиться с подгузниками и всем в этом духе. Не спать по ночам, зависеть от чего-то… зависеть от кого-то другого, потому что я знаю, что иначе быть не может. Я знаю, что я бы полностью отдался этому чувству, а потом, оглянувшись на лучшие годы, я спросил бы себя, а ты, парень, что успел сделать? Нарожал детей, многое построил в жизни, но разве я этого хотел на самом деле? Может, я хотел чего-то другого? Объехать весь свет, побывать в интересных местах, купить мотоцикл и исколесить Америку вдоль и поперек, или еще что-то, что не вписывается в образ хорошего буржуазного отца с выводком на поводке, который работает всю неделю, а потом в выходные гуляет с женой и детьми в парке или идет в магазин игрушек.

– Господи, да что же в этом ужасного? И потом, не забывай, я ведь тоже пока что не хочу ребенка!

– Ну, тогда может, мы больше не будем об этом говорить, перестанем строить планы? Все равно в жизни обычно все происходит случайно, строй ты планы или не строй… тебе не кажется?

– Нет, не кажется. В любом случае, если ты не хочешь об этом говорить – не будем… какое-то время… мы не будет это обсуждать. Кстати, это уже не первый раз, верно?

– Да… наверное. Все, надоело. Может, пойдем куда-нибудь? Поужинаем в ресторане? Хочешь, я позвоню Массимо и Серене?

45

Я навестил своего единственного настоящего друга, сейчас он живет в Голландии, я знаю его с тех пор, как мне исполнилось семь лет, и он был мне как младший брат, который теперь стал старшим. Раньше из нас двоих у меня были более ясные мысли, это я говорил ему, к каким целям стоит стремиться.

Теперь мы поменялись ролями, он нашел свой путь, вырвался из отцовских тисков, добрых, нежных, одним словом, таких, которые может создать только отец. И все же это были тиски.

Свою свободу, как бы странно это ни выглядело, он нашел в Интернете. Да, потому что женщину, которую он безумно любит, он встретил в чате.

Я думал, что он сошел с ума, когда он рассказал мне об этом. Я думал, что это что-то вроде порнозвезды, международной проститутки, которая решила облапошить неиспорченного юношу. Оказалось, что это женщина любит его и ему с ней хорошо.

Мы пошли обедать в ресторан, куда обычно ходят серьезные люди… но никчемных провинциальных людишек тоже хватало.

– Она ждет ребенка!

Я потерял дар речи, почти перестал дышать, я подумал, что, наверное, он ждет, что я обрадуюсь за него. И стал улыбаться, делать вид, что радостно удивлен, но на самом деле я был шокирован и почти не слышал, что он говорил дальше.

– Нет, я пока никому не сказал… и это желанный ребенок… мы начали попытки в сентябре… Я так хочу стать отцом! Мне тридцать лет… Я не хочу быть, как мой отец: я еще молод, а он уже старик, ему пошел восьмой десяток. Он никогда меня не понимал, мы никогда не понимали друг друга… И потом у нас нет проблем с деньгами, да, я еще должен начать работать, но она хорошо зарабатывает, мои нам помогают, в сентябре я устроюсь на серьезную работу, наконец-то закончу университет… Может быть, да, может быть, я немного безответственный, но, черт побери, что такого может со мной произойти?

– Да нет, я тебя понимаю, я согласен, я тоже так думаю, к тому же ты любишь эту женщину, и поэтому… Почему нет? Я рад за тебя, это замечательное событие, я восхищаюсь тобой, ты… просто невероятно.

– Я хочу девочку… Они больше любят папу, да… и с мамой у них неплохие отношения… да, лучше девочку. А потом, знаешь, мы можем рассчитывать на полк родственников, по возрасту годящихся в дедушки и бабушки, живут они недалеко от нас… Я так счастлив.

– Ты стал другим человеком, ты и вправду нашел то, что тебе нужно, я никогда не видел тебя таким.

– Знаешь, что? Я понял, что ни в ком не нуждаюсь, чтобы воплотить то, что хочу. Я могу сделать все сам, все уже готово, подходи и бери, и – это прозвучит банально – быть счастливым не так уж сложно. Не нужно придумывать себе невозможные цели. Счастье – это то, что я могу сделать сам, понимаешь? Я не мог этого понять, я был уверен, что должен стать адвокатом. Мой отец, понимаешь… я думал, что должен сделать счастливым отца, а он, наверное, и так счастлив… Мои, кстати, ничего не знают!

– Думаешь, они не будут рады за тебя? Это единственное, что должно их беспокоить, твое счастье, вернее, твое спокойствие!

Говоря ему это, я думал, что он защищен от терзаний, от трагедий, которые происходят со многими из нас в этом возрасте. Он просто ушел, ушел и обрел то, что искал, хотя он противоречит самому себе, когда говорит, что может добиться всего в одиночку.

Мне было как-то хреново, он созидал, а я разрушал и никак не мог остановиться. Он был само воплощение спокойствия – мне до сих пор его не удалось обрести, – а он нашел его сам, безо всяких гарантий, которые нужны были мне, просто благодаря своей безответственности, которой у меня никогда не было, которую я всегда давил рациональностью. Наверное, поэтому у него получилось.

Нет, все-таки как ему удалось?

Я смотрел на него, как смотрел бы на инопланетянина, но потом, проецируя себя на него, стремясь увидеть свое отражение, я не видел ничего, терялся в собственных мыслях, а он продолжал говорить:

– А если она не беременна, мы попробуем снова, я не хочу становиться отцом слишком поздно. Я должен это испытать, и потом мне же не двадцать лет. Ну да, я немного безответственный, мне наплевать на памперсы, ладно, буду вставать к ребенку, не буду спать ночами, от этого не умирают, и потом мне так хочется ребенка… больше всего на свете.

– Господи, прямо не знаю, что сказать, ты меня своим сообщением совершенно сбил с толку… Я уверен, что у вас все получится, все, о чем вы мечтаете, сбудется. А какая она? Настоящая голландская блондинка?

– Нет, она смуглая брюнетка. Как ты сказал, пепельная блондинка? Нет, она не похожа на голландку, к тому же, у нее есть испанские корни… может, поэтому… Вот черт, я забыл фотографию. Она же мне говорила. Да, потому что я рассказывал ей о тебе – она сказала, что я должен показать тебе ее фотографию.

– Ладно, все равно мы встретимся в Берлине, будете приезжать ко мне в гости, это недалеко!

– Да, всего четыре часа на машине!

– Там и увижу ее, мне очень любопытно.

– Я бы мог часами с тобой говорить, но сам понимаешь, мне нужно идти, у меня вечером самолет.

– Я очень рад, что мы повидались.

– И я.

– Пошли.

– Пошли.