Текст книги "Марьяж"

19

Я не могу сказать, что мои родные были в восторге от этого императива. Пока что они ничего не сказали. Они не могут сказать, что она мне не подходит. Наоборот. Она ласкова, она очень даже красива и приятна в общении. А еще она достаточно богата и совершенно не испорчена. Женщина, которой ничего от меня не нужно, чтобы продолжать жить так, как она привыкла.

Ей не нужны мои деньги. Она в них совершенно не заинтересована. У нее есть свои. Но им она кажется слишком зацикленной на браке. Упертой в своем желании связать нас этими узами. Слишком придающая значение форме. А может быть, подразумевается – лицемерной? Мы этого слова не произносим. У нас нет причин так говорить.

Все может быть, но мне она такой не кажется. Зато кажется моим. Моему отцу. А моя мать сваливает все на ее возраст. В тридцать два года женщина торопится. Хочет выйти замуж и иметь детей. Я говорю, что я тоже тороплюсь. Я понял, что единственное, что может оживить мою жизнь, – это появление детей. Троих детей. Мне тридцать лет, и если дети есть в программе, то я должен поторопиться. Если я этого не сделаю, для третьего буду стариком-отцом. Я не хочу быть таким, как мой отец.

Но я не говорю об этом. Я не хочу говорить этого про своего отца. Наши с ним тридцать семь лет разницы никуда не деть. Но они настаивают. Они спрашивают, куда я тороплюсь. Почему мы не можем просто жить вместе. Суть такова: ты – мужчина, вот и пользуйся этим. Не играй в свои ворота. Она тебя подождет.

Я автомат, внутри меня пульсирует настойчивый императив. Мы на пьяцца Навона. В обычном баре, где полно туристов. Сейчас жарко, конец июля. Мама не выносит жару, и в конце концов у нее вырывается: Ты хочешь жениться, но даже не понимаешь, что это значит…

Отец пытается разрядить обстановку. Это момент, полный злости и страха. Мама боится, что ее ангелочек сделает какую-нибудь глупость. Ангелочек, как автомат, отвечает, что если ошибется, всегда сможет развестись. Нужно будет просто заплатить адвокату. Она объясняет ему, что все не так просто. Но он никого не слушает. Потом пробует отец. Но он неубедителен. Он настаивает на гражданском браке как на самом оптимальном варианте: Проверьте ваши чувства, и если все будет хорошо…

Я не хочу признать, что они правы. Я ставлю себя на место Марины и прекрасно понимаю, какое разочарование она испытает, если я передумаю.

Я – перфекционист. Я не могу не признать, что с ней мне хочется быть идеальным. И это так с самого начала. Марина внушала мне это ощущение.

Вообще-то я просто бунтую против своих родителей. Разве они не должны быть внимательнее ко мне? Но их всегда интересовал только выдуманный ими же образ. С которым я не совпадаю. Я другой. Не тот, кем они меня считают. И сейчас им в первый раз приходится это признать. Они не могут оттолкнуть меня. Они должны со мной считаться. Хотя бы раз в жизни – по-настоящему считаться. Им сложно пробудиться ото сна, который продлился пятнадцать лет, но в целом они переносят это достойно. Просят меня подумать.

Вдруг они поняли, в чем же на самом дела загвоздка. Почти в один голос говорят мне, что передумать – это не так уж плохо, даже если мне придется кого-то разочаровать. Потом будет хуже, пророчески говорит моя мать. Но я стою на своем. Я не подаю вида, что понимаю, на что они намекают. Я настаиваю на своем: если совершу ошибку, то за последствия буду расплачиваться я, а не они, и что пришло время перестать указывать мне, что я должен сделать, потому что все равно я не послушаю.

Это не совсем верно. Этот бурный обед в кафе на пьяцца Навона оставил у меня горькое послевкусие. Я не могу выкинуть из головы, что они правы. Моя рациональность никуда не делась.

Я гуляю, все еще жарко, и у меня есть еще полчаса до возвращения в офис. Может, у Марины есть особые антенны или, может, ей нужно слушать мой голос каждый час. Звонит телефон.

Это не ее номер. Это другой номер. Но это она, и она звонит мне с телефона своей матери. Может, она разговаривала со своей матерью о том же, но с противоположным знаком? Она весело болтает, ее разговор искрится радостью. Кажется, что для нее все складывается великолепно. Так ли это? Нет. Но она хочет, чтобы все выглядело, будто это так.

Казаться. Казаться. Казаться. У меня возникают первые сомнения. Эта ее вечная предприимчивость. Эта ее организаторская жилка. Эта ее вечно активная сеть друзей. Вот и сегодня вечером. Ужин в узком кругу. Все те же Джанпаоло и Валерия, а еще Алессандра Аччай. Дома у Риккардо. Вечеринка. Шведский стол. Музыка. Дым сигарет. Треп. Сплетни. Разговоры о том, кто чего добился.

Я инстинктивно не хочу туда идти. Но мне приходится задушить голос своего инстинкта вместе с разумом. У меня появляется неясное ощущение, что меня затягивает в какую-то воронку.

Но я не хочу разочаровывать ее. Все должно быть идеально. Это императив. Это та жизнь, которую я выбрал. Каждый вечер куда-то ходить. Каждый раз видеть новые лица. А еще больше – старые. Для меня они все равно достаточно новые. В общем-то, я счастлив. А иначе, что бы я делал. Валялся бы на диване и книгу читал. А теперь у меня есть собака, красивая женщина и большие перспективы. Наверное, скоро мы поженимся. Она счастлива. Я, наверное, тоже. Зачем прерывать это представление?

Ночью я не могу уснуть. Обычно я мгновенно засыпаю, потрахавшись с Мариной, но в этот раз все никак не могу успокоиться. Секс как антидепрессант. Это нормально. Злишься и хочешь проникнуть в другое тело. Но этого недостаточно. У меня всегда было ощущение, что таким образом я убегаю от самого себя. Как будто бы с Мариной я делаю что-то, что в глубине души презираю. Что всегда критиковал. И никогда не одобрял.

Тяжелое пробуждение. Раннее утро. Вывожу собаку. Марина спит. Не может проснуться. Это мой новый дом? Я переехал. Родители даже не знают, как выглядит дом, в котором я живу. Но Марина быстро приняла меры. Мы обязательно должны показать твоим наш дом. Молодец!

Так и произошло. Они убедились в том, что она прекрасная хозяйка. Все прошло, как хотела Марина. Все попались в ее сети. И я попался в ее сети. Через два дня мы уезжаем на Линозу. Я должен был познакомиться с ее матерью. В тот момент все было предрешено. Разрешение на свадьбу не по месту жительства было готово. Фея-чиновница отлично сделала свою работу. Что я должен был сделать? Что я мог сделать? Зачем останавливаться на достигнутом? Все и так отлично. А я не хочу никого разочаровывать. Не хочу портить идеальную картинку. Кто знает, может быть, картинка Марины совпадает-таки с моей? Интересно, какого цвета у нее? Моя – фиолетового.

Но все пошло не так, как должно было. На идеальной картине возникла маленькая трещинка. Я засомневался. И за обедом я сказал об этом Марине.

– Знаешь, я хочу с тобой поговорить, у меня есть кое-какие сомнения.

– Только не говори, что ты передумал.

– Я не уверен, что готов к браку… Может, сначала попробуем просто пожить вместе?

– Я никогда ни с кем так не жила, я против этого, потому что это абсурд, который выбирают люди, не желающие брать на себя ответственность.

– Какую ответственность?

– Ну, за отношения, за любимого человека…

– Но я не чувствую никакой ответственности за тебя, почему я должен нести какую-то ответственность? Я даже за себя до конца не отвечаю, не то что за кого-то другого!

– Так… Ты меня любишь?

– Да… Думаю, да… Да!

– Почему тогда ты передумал, это же не могло произойти ни с того ни с сего…

– Я вовсе не передумал, просто я хочу, чтобы мы сбавили темп. Сейчас съездим в отпуск, посмотрим, как все пройдет, а потом уже будем думать о свадьбе, Для меня это очень серьезный шаг, а мы и так уже, по сути, живем в гражданском браке…

– Ты что, не понимаешь, это как гадко – я ведь уже сказала всем своим друзьям!

– Ну, это меня мало интересует.

– Значит, я тоже мало тебя интересую.

– Нет, что ты, ты очень важна для меня, просто мне кажется, что нам следует немного изменить вектор наших отношений, и потом уже совершать по-настоящему обдуманные поступки! Черт, ну что такого страшного произошло? Я не изменял тебе, не говорил тебе, что не люблю, что у меня другая, просто я хочу еще немного подумать.

– Я не понимаю тебя. И не хочу ничего понимать!

– Ладно, мне нужно на работу, вечером договорим.

20

Она взяла собаку и пошла предупредить мать, что мы не придем. Перед выходом она сказала мне: Андреа, я оставляю документы для свадьбы. Тебе решать, что с ними делать.

Я ни о чем не прошу тебя, потому что это должно быть твое решение.

Я стою перед ее шкафом.

Стандарт. Все одинаковое. У нее все кажется «серийным», стандартным. Сама она меньше всего хочет быть стандартной, но открываю шкаф – а в нем одинаковые костюмы, все черные, все из одного материала, все в одном стиле. Элегантном. При этом она никогда не признается, что окружающее ее – стандартно. А что выражает ее одежда? Счастье? Или, может, его выражает эта фотография с лицом куклы Барби?

Она была в ярости. У меня в голове до сих пор звучала ее фраза: Ты же не хочешь опозорить меня перед друзьями? – самый страшный аргумент.

И все-таки я не могу смотреть на ее страдающее лицо. Мне казалось, что у нее в голове была только одна мысль: как всегда, все идет не так, как я хочу, может, потому, что мой отец умер, а если бы этого не произошло, все было бы иначе. Меня некому защитить. Всем на меня наплевать. Еще одна история с плохим концом.

И тут она начинает противодействовать. Говорит себе, что должна как-то противодействовать, потому что нельзя дать себя обмануть. Она становится другой – резкой, энергичной. Для нее это стало делом принципа, вопросом самоуважения. Ты не можешь так надо мной издеваться. Это ты предложил мне выйти за тебя замуж. Я об этом даже не думала, и что теперь? Что ты делаешь? Передумал?

Я думал, она поймет. Я ожидал, что в ней взыграет гордость: не уверен? А я тем более!

Но нет. Это был ключевой момент. И для нее это было важно. Она от этой мысли не освободится.

Она была сильнее меня – я взял документы, выходя из дома. Просмотрел. Подумал, что если не возьму их, то она не поедет со мной в отпуск. А я хотел поехать в отпуск. С ней. Мне казалось, что это должен быть самый лучший отпуск.

Конечно, я взял их не потому, что решил жениться. Я еще раз подумал о том, что нужно отложить. Поедем на остров, а там увидим. Посмотрим. Я иду с ней. По ее лицу понимаю, что она не окончательно разочаровалась.

Она выдала себя в индийском ресторане вчера вечером. Когда я сказал ей о том, что жениться для меня – не главное, ответ был: Значит, и я для тебя не главное! Она уже связала отношения со мной с нашей свадьбой. Я не ожидал этого, но продолжал смотреть на нее так, будто был ниже ростом. Чувство, как в школе, у доски. Странное ощущение. Как будто я должен теперь носиться вокруг нее и просить прощения. Но я никогда не делал этого, когда был ребенком…

Я не понимал, зачем нужна эта свадьба. Казалось, что ей понравилась дорогая вещь, но у нее не хватает денег, чтобы купить ее, и она просит продавца сбавить цену. А продавцом был я. Но я нерешительный продавец – а это плохой продавец.

Снаружи – обжигающее солнце. Она измучена встречей с матерью. Сев в машину, она секунду колеблется, а потом говорит мне, что жалеет, что я не поднялся познакомиться с ее матерью. Какой-то бред. Ведь она сама просила меня не ходить. Что лучше отложить этот ужин.

Она выглядит подавленной. Не потому ли, что не смогла оправдать ожиданий матери? Не смогла познакомить ее со мной? Уверенно сказать ей, что мы поженимся? Чувствует ли она свою уязвимость перед этой женщиной? Кто она, мать или соперница? Была ли она трижды замужем, как мать? Мать – старая, но успешная? А она – молодая, но почти брошенная?

Не удержавшись, она спрашивает меня, взял ли я документы, Да, взял, – говорю я, но повторяю, что для меня это не так уж много и значит. Отчаянно стремлюсь сохранить контроль над происходящим, даже приближаясь большими шагами к поражению.

В аэропорту она взорвалась. Я вел себя хорошо. На стойке регистрации я спросил, сколько стоит поменять билет, если мы захотим вернуться раньше назначенной даты. Она восприняла это как выпад против нее. А я, наоборот, как подтверждение свободы маневра. Видимо, она не хотела меня отпускать. С ней случилась истерика, но она быстро справилась. Успокоилась. И принялась звонить Валерии. Я слышал только часть разговора. Она была поглощена своими бессмысленными страданиями. Брошенная невеста.

Мне просто хотелось поехать в отпуск, поэтому я терпел. Не хотелось ехать одному. К тому же эта собака. Валерия пыталась успокоить ее. Может, по правде говоря, она и сама понимала, что Марина зациклилась на свадьбе. Она уже два раза пыталась выйти замуж, и оба раза все срывалось. Говорит, что сама она не хотела замуж, но вспоминать об этом не любит.

Наконец, мы в автобусе, Маттиа ведет себя хорошо. Он отчасти вернул равновесие нашим отношениям. Марина вроде снова обрела присутствие духа. Ей нужно было отдохнуть от стресса двух последних дней. Она твердит, что любит меня. Перемена стратегии?

21

Так мог бы закончиться сериал «Счастливые дни».

Вообще-то, он не должен был кончаться, но теперь нам остается лишь гадать о том, какой у него мог быть конец. «Счастливые дни и виндсерфинг» – дополнительные серии. Благодаря серфингу я научился держать равновесие. В аэропорту я еду на автобусе к самолету, не держась за поручень: приседаю и наклоняюсь на поворотах. Первый урок тренера по виндсерфингу. Наклонись! Подстраивайся под волну!

Так же я поступаю с Мариной. Сознательно или я просто пытаюсь ни о чем не думать? Почему другие держатся за поручни? Что лучше – не держаться, как я, или по необходимости держаться? Эта странная гордость за способность удерживаться на ногах без помощи рук свойственна только мне или нет?

Марина держится за поручни. На лице появляется испуг, когда водитель, везущий нас к самолету, поворачивает слишком резко. Сегодня она в своей длинной белой рубахе. Она делает ее немного бесформенной, но придает воздушности, а это ей, безусловно, идет. И созвучно состоянию неуверенности, в котором она находится, сама того не сознавая. После счастья, пережитого на вилле в Аппиа Антика, она испытывает страх от того, что счастье в опасности, что я откажусь.

В этом моя власть. Точнее, то, что от нее осталось. Возможно, ненадолго. Но что она об этом знает? В конце концов, она рассуждает так, будто я нахожусь на ее месте. Она так и не поняла, что под конец мне становится так скучно, что я уступаю.

Так выглядит, наверное, архетип женщины, которая хочет выйти замуж, и мужчины, который пытается избежать этого. Но кто они, эти мужчины, которые пытаются убежать? Сыновья женщин, которым удалось заарканить мужчину. Братья мужчин, о которых поется в песне «Я тебя слепила их того, что было»? Я все еще пытаюсь сохранить равновесие, когда автобус подъезжает к самолету.

Мы приехали. Я так ни разу и не взялся за поручень. Марина чуть не упала. Но удержалась. Она одна из тех, кто на серфинге падает с доски, потому что вовремя не нагибается. Но потом они все равно выбираются из воды. И всегда найдется тот, кто придет на помощь. Мокрые волосы, разметавшиеся по спине, выглядят еще более сексуально. Ей невозможно не помочь. Может быть, потом я на тебе не женюсь. Но сейчас помогу. А я, скорее всего, сделаю и то, и другое.

Не хочу утомлять вас деталями, в общем, мы доехали. Пришвартоваться к острову было не так-то просто. Парому пришлось дать задний ход, потому что расстояние между причалом и пирсом было слишком узким. У меня тоже не было пространств для маневра.

Это не были «Счастливые дни» с предсказуемым концом. Я пропустил последнюю серию. Жаль. Но море здесь неплохое. На моле никого. Мы в Италии, но кажется, что в Тунисе. Вообще-то, это всего лишь остров. Марина в восторге. Говорит, что всегда мечтала попасть сюда. Но я не знаю, можно ли ей верить – почему она мечтала именно об этом острове? Она любит роскошь, а здесь ее нет. Банально. Марина ведет себя банально? Ладно, спасибо, что не говорит о свадьбе.

Ей жарко, и контактные линзы раздражают глаза. Я посчитал, что она носит их по шестнадцать часов. То есть практически весь день. Но она не хочет говорить мне, что у нее с глазами. Говорит, что линзы ей не мешают. Она носит линзы уже двадцать лет. То есть лет с двенадцати. Ничего страшного. Она говорит это уверенным голосом. Вытравив из памяти все свои комплексы. Окончательно.

Маттиа страдает от жары. А я нет.

Я думаю о своих одноклассниках, которые приносили в школу завтрак. Интересно, став взрослыми, они избегали брака? Или стали стремиться к нему больше всего на свете? Правда, они все равно переженились. Я носил с собой еду только в третьем классе. Мне надо было больше кушать. Потом стал покупать кусок пиццы у консьержки Наталины. Так удобнее. Так я чувствовал себя независимым. Потом я стал обедать дома. Может быть, поэтому я не пытался убежать. Так ли это? Или я просто перестал играть роль того, кто пытается убежать, потому что такие, как я, не убегают.

Море не такое уж и прозрачное.

Ну почему, когда приезжаю на Сицилию, я не могу найти абсолютно прозрачного моря? Марина восхищается сицилийским Средиземноморьем. Она объясняет это тем, что от природы темноволосая. Когда она ездила в Мексику, ее задержали на границе с США. Слишком черная. Четыре часа ожидания. Думали, что паспорт у нее фальшивый.

Дженнаро привез нас в наше жилище. Я думал, что это будет похоже на номер в отеле. Но это были домики с майоликой, как в городе.

Очень чистые.

Очень аскетичные.

Дома местной архитектуры, стремящиеся быть не хуже городских.

Какой контраст между диким островом и материалами, купленными в Катании для строительства городских домов.

Во всем нужна эстетика.

Но сюда приезжают только в туристический сезон, мать Дженнаро – вдова, так что приходится принимать туристов. Она восхищается Мариной. Еще бы – приехала издалека. Мы едим рыбу, здесь только один вид рыбы. Мы живем на полном обеспечении.

В индийских сандалиях Марина кажется еще ниже. Она не умеет водить «Веспу», которую мы взяли напрокат. Мопед она тоже водить не умеет.

Когда ей было четырнадцать, мать подарила ей золотой «ролекс», эксклюзивную модель. Не как у всех. А мопед не купила.

Может, она отвлеклась и больше не думает о моем обещании жениться?

Может, она поглощена морем и солнцем?

Я надеялся, что это будут счастливые дни и счастливый секс. Все это было, но недолго. Она не забыла. Теперь она всячески пыталась продемонстрировать мне, что я без нее – а я этого еще не знал – не могу обойтись. Поэтому я, именно я, предложил ей выйти за меня замуж.

Напряжение росло.

Музыки не было. Разве что в отдалении. Да и то непонятная.

Не хватало эстетики.

Но и так было нормально.

Зато воняло марихуаной. В единственном баре на площади.

Мы стопроцентные минималисты. Одеваемся либо в белое либо в черное. Лен. Никаких джинсов. Единственным исключением был коричнево-бежевый кафтан, привезенный матерью Марины из Марокко. Ей он был длинен. А мне немного жал в плечах, но, в общем, сидел хорошо. Я жестоко намекнул ей на то, что если бы я женился, то на свадьбу я надел бы именно его. Он в чемодане. Вместе с восточными тапками сорокового размера. Я ношу сорок третий, но у них нет задника. Так что нормально. Извращение. Как я могу так ее разочаровывать? Она даже платье приготовила. Она – в индийской рубахе. Из самого дорогого льна. Как ты можешь увиливать? К чему мы пришли? Она знает, что я не хочу ломать комедию. Но мы еще не говорили об этом. В целом, идея в том, чтобы устроить импровизированное представление.

Я слишком долго не делал ничего похожего в своей жизни. Теперь очень хочется. Но я не шевелюсь. Сижу тихо. Она тоже. Пока.

Прошло только два вечера. Было 27 июля. Самое жаркое время в году.

Но мы не единственные туристы, стремящиеся к альтернативному отдыху. Во время лодочной прогулки вокруг острова с Дженнаро можно с кем-нибудь познакомиться. Например, с миланцами. Он массажист, а она занимается на дому керамикой на хуторе в Ломбардии.

Подруга спит с Дженнаро уже второе лето. Она блондинка, а Дженнаро – черноволосый. Не говоря уже о том, что понять им друг друга трудно. Проще было бы говорить по-английски. Но они как-то объясняются. Ей тридцать шесть лет. А у него есть дочь от немки.

Мы сидим, курим травку, все нормально. Понятно, что ужинать мы будем вместе. Вот что у нас вместо Греции. Но я очень гибкий и прогибаюсь на поворотах, как заправский серфингист.

Марина несгибаема. Она козерог. Это знак земли. Или дело не в этом?