Текст книги "Марьяж"

12

Алессандра Аччай жила на пьяцца Питагора, в оживленном центре квартала Париоли,[34]34
  Площадь Питагора находится в центре одного из самых старых и дорогих районов Рима – Париоли.


[Закрыть] ей было двадцать семь лет, и у нее жили две таксы. Она работала в Сенате по контракту, а мечтала стать настоящим чиновником. Ее отец в свое время был очень могущественным человеком. Представьте себе: Генеральным секретарем Сената. А вот ее мать никогда не была официальной женой ее отца. Несмотря на это, он купил ей магазинчик белья в центре города, всячески заботился о ней, и каждый день отправлялся на ужин в ее квартиру, которую купил ей на улице Антонелли, через два дома от Алессандры. Отец не мог отказаться от брака с туринской аристократкой, которая не смогла подарить ему детей, зато подарила престиж. А еще у Алессандры был брат. И на последнем месте после всего остального и после ее собак стоял ее парень по имени Паоло. Собак звали Бракко и Браккетта. Очаровашки! Спроси ее, что их сближает с Паоло сильнее всего, она бы сказала – любовь к собакам. Я понял это, когда вошел к ним в дом. Дорогой, благородный дом с террасой, «конечно, квартира не наша, мы ее арендуем – неизвестно, может, нас скоро выгонят», – посвященный сакральному поклонению двум живущим в нем собачкам. Подушки на диване были в форме такс, на бокалах для аперитива были нарисованы усатые и волосатые морды двух такс, дорогие льняные скатерти, которыми был накрыт стол, приготовленный для этого забавнейшего ужина, естественно, тоже были украшены вышивкой с изображением Бракко, мальчика, а на салфетках были изображения Браккетты, девочки. На некоторых столовых приборах тоже проглядывали собачьи морды и улыбающиеся глаза двух венценосных питомцев. А если бы вам пришло в голову заглянуть в хозяйский туалет, то пришлось бы пройти через спальню, где лежало покрывало с бесчисленным количеством такс, созданное по образцу постеров со «101 далматинцем», только здесь в центре находилось огромное сердце, внутри которого Бракко и Браккетта возлежали в позе влюбленных. Да еще и на стенах спальни – этой спальни, в которой невозможно представить никакую сексуальную жизнь обитателей-людей, и в смежной со спальней ванной можно было обнаружить бесчисленное количество фотографий этих двух милых собачек.

Одержимость Алессандры наводила на мысль о психических проблемах, отчаянной попытке сублимировать свои материнские чувства и перенести их на Бракко и Браккетту, к которым она обращалась с фразами типа: Мои хорошие, посидите рядом с мамочкой или Что вы там нашли, малыши, – ого, похоже, мамочка забыла вас покормить. Подобная сублимация любви и материнского инстинкта впечатляла, особенно по сравнению с поведением Паоло, который, сохраняя внешнюю безучастность, на самом деле разделял – без намека на критику или иронию – участливое беспокойство друзей Алессандры по поводу своей подруги.

Паоло переживал в настоящее время напряженный период: присущие ему ранее родительские чувства поубавились, и это нагнало на него тоску. Ах да, ведь чтобы жить с Алессандрой, ему пришлось отказаться от своего Польдо, великолепного боксера с превосходной родословной – не забыла подчеркнуть Марина, когда тема Польдо была затронута. Ему пришлось оставить его у родителей, потому что Алессандра не могла жить с мыслью, что Польдо – такая нервная собака – может угрожать безопасности Бракко и Браккетты. Все это было похоже на выбор между Алессандрой и Польдо, и Паоло, отказавшись быть папочкой Польдо ради Алессандры, оставил лишь выходные для долгих прогулок по вилле Ада для общения со своим сыночком. Как это прекрасно и волнующе! В этой истории были налицо признаки вырождения нашего общества, – это самое мягкое, что можно сказать. Да, я не могу найти других подходящих слов, и прошу прощения, тем вечером передо мной была семейка законченных кретинов – по-другому выразиться не могу.

И все же критиковать их не так легко. Вспоминаю самого себя, когда мне было одиннадцать, и когда после многих лет уговоров моей матери и ее попыток переубедить меня из соображений гигиены (связанных с отсутствием сада), мне наконец удалось получить согласие на покупку долгожданного и выстраданного кокер-спаниеля – с длинной мордочкой и выразительными глазами. Это было согласие, добытое потом и кровью, и в тот момент, когда я заполучил собаку, я почувствовал, что наконец-то добился своего.

Мне казалось, что я самый счастливый мальчик на свете, и на миг мне почудилось, что мама с папой разделяют мой восторг и ощущают это чувство сладкой близости, которое щеночек привнес в наш дисгармоничный и немного жесткий семейный треугольник. Мне казалось, что это событие сопоставимо с чьим-то рождением. Отец был на моей стороне – он был готов перенести свою любовь и на мою собаку, ту любовь, ответа на которую ему так и не удалось получить от меня, немного придурковатого подростка, испорченного статусом единственного, любимого, бесконечно любимого, но очень одинокого сына. Я помню удовлетворение – это была реакция на так и не признанную моими родителями потребность иметь братика или сестренку (при этом я до сих пор не устаю расписывать достоинства положения единственного ребенка), которое я испытывал, задавая риторические вопросы моим школьным друзьям. Я спрашивал, есть ли у них брат или сестра, заранее предчувствуя, что они ответят: «Да, а у тебя?». А я с радостью и смущенной улыбкой говорил: «Нет, но у меня есть собака», оставляя товарища в состоянии шока от моего немыслимого сопоставления.

Я прекратил делать это, когда священник и по совместительству учитель литературы (в моей суровой школе, которую держали иезуиты), дал мне ясно понять, что сравнивать собаку и человека – это «оскорбление нашего Господа». Я перестал это говорить, но продолжал думать, что у меня есть прекрасная замена тому, чего мне недоставало. К сожалению, это приятное состояние длилось всего пару дней: потом моя мать пошла на попятную, и произошло это после подорвавшего наш боевой дух визита к ветеринару, где кокер-спаниель с добрыми и выразительными глазами проходил свой первый ветеринарный осмотр. Состояние его здоровья было великолепным, но психологический эффект, произведенный на мою мать сидением в очереди со «всеми этими – как она призналась мне много лет спустя – выжившими из ума старперами, похожими на своих питомцев, в попонках из той же ткани, что и костюмчик хозяина, постоянно сюсюкавшими со своими ненаглядными зверюшками», – это ее доконало.

Не надо забывать, что ей не было и сорока лет, и она жаждала снова взять жизнь в свои руки – жизнь молодой тридцатилетней женщины – после того, как она бросила работу, чтобы посвятить себя моему воспитанию. Теперь, когда я вырос, ее профессиональные амбиции и семейная жизнь могли возродиться с небывалой силой, и она не могла позволить себе остановиться из-за моей прихоти непременно иметь собаку, это стало бы для нее непреодолимой помехой.

Сегодня я не могу не согласиться, что эта точка зрения была полна здравого смысла. А вот что было менее здоровым – так это ее неспособность постоять за себя. Всю жизнь ей приходилось разрываться между любовью ко мне и собственными интересами. Она была готова на жертвы, даже если я не просил о них, – но не хотела себе в этом признаваться. Все произошло так: после трех дней, проведенных в школе за составлением огромного списка – Снупи, Линус, Лило, Дик, Пит, Пиппо – имен для моего кокера цвета шампанского с выразительными и добрыми глазами, я… остался без собаки, потому что, как объяснила моя мама – очень деликатно, надо заметить – ветеринар сказал, что собака больна, и они забрали ее на лечение.

Те м вечером у Алессандры Аччай я гладил Бракко и Браккетту и не мог избавиться от вопроса, какой стала бы моя жизнь, если бы у меня была собака. Был бы я более счастливым или просто от меня бы больше воняло – если судить по запаху, который неизбежно сопровождал двух такс?

Как бы то ни было, тот вечер сыграл свою роль в нашей с Мариной истории. Марина, наблюдая за тем, как я, отдавшись воспоминаниям о своем кокере цвета шампанского с выразительными и добрыми глазами, с некоторой маниакальностью поглаживал Бракко и Браккетту, наконец-то нащупала мое слабое место. Я не знаю, инстинктивно она это сделала или сознательно, но ей это удалось. Она заставила меня рассказать мою историю, начав со слов: милый, я ведь тоже обожаю собак и мне тоже кажется, что они очень славные существа, и я, все еще витавший в своих сентиментальных воспоминаниях, услышал: знаешь, единственные дети в семье очень склонны заводить собак.

Я рассказал ей – опустив совсем уж патетические подробности – историю о кокере цвета шампанского с выразительными глазами. А Марина рассказала мне о Журне (уменьшительное от слова «журналист», кто бы мог подумать!), подаренной ей ее бывшим парнем, бывшим еще и хорошим другом Паоло. Бывшим – из-за его измены, – уточнила она, взглянув на меня каким-то особенно блестящим взглядом, но не стала углубляться, вернувшись к истории Журны, из-за которой ей пришлось пройти через боль и слезы, но в конце концов отдать ее, когда она вдруг с ужасом осознала, что ей нужно будет ехать в свою ежегодную командировку, а с кем же она оставит Журну?! Уж точно не с матерью! Да она бы и не взяла – ведь она постоянно путешествует! Тогда Журну поселили недалеко от Рима, у крестьянина, поставлявшего Марининой тете оливковое масло и помидоры, выращенные без удобрений. Мне это показалось немного жестоким по отношению к бедной Журне – такой благородной собаке. Из элитного дома попасть в крестьянское жилище. Кто знает, – спросил я себя, пока Марина убеждала меня, что жизнь Журны на природе претерпела серьезные изменения к лучшему по сравнению с городским существованием, – думает ли Марина о том, что собака потеряла не только хозяйку, но и социальный статус.

Несмотря на то, что истории наших собак были разными, мы почувствовали некую общность, которая лишь возросла в следующие дни. Аччай тем временем продолжала неистово заставлять террасу тарелками в форме собак, вся лучась счастьем от ощущения семьи – Паоло, Бракко и Браккетты.

Как мне объяснила Марина, это была чистая показуха, потому что на самом деле Алессандра только что рассталась с чиновником из Сената, ради которого она была готова бросить Паоло и даже это золотое гнездо на пьяцца Питагора.

В тот момент, пока незаметный филиппинский слуга выносил тарелки с яствами на террасу, среди опоздавших появилась Шанталь – Марина намекнула мне, что у них в прошлом что-то было с Паоло и что даже, возможно, все продолжается до сих пор, хотя он живет с Алессандрой. Знаешь, Паоло очень добрый, мы много лет общались вчетвером: я, мой бывший – Федерико, Паоло и моя бывшая лучшая подруга Лудовика. Я подумал, что это обычная история студенческих времен – в этот момент к нам подошла Валерия…

Чем больше я смотрел по сторонам, тем яснее понимал, что произошедшее когда-то между мной и Бенедеттой было просто проявлением физиологии, а те пары, которые остались с восемнадцати лет вместе, можно назвать скорее исключением.

Марина была другой. Сияние, которое я увидел в ее глазах несколько минут назад, вернулось, чтобы показать злость, которую она до сих пор испытывала к своему бывшему дружку, а особенно – к своей бывшей подружке. Говоря о них, она постоянно переглядывалась с Валерией, которая, очевидно, была свидетельницей предательства. Дело было так: пока Марина мучалась в командировке в бывшей Югославии, куда отправил ее университет (Я побывала в самых ужасных больницах мира и самых страшных разрушенных школах, – говорит Марина с подчеркнутым драматизмом в голосе), пока она терпела лишения и неудобства, сопровождающие жизнь настоящего репортера, ее бывший и Лудовика трахались с утра до вечера. Впрочем, знаешь, Андреа, к тому времени наши отношения уже изжили себя, но никто не хотел взять на себя вину за это, поэтому Федерико и подарил мне Журну – чтобы вернуть ту нежность, которой между нами больше не было, хотя мне все еще казалось, что она окончательно не прошла.

– Лудовика сделала мне очень больно, но и у нее жизнь была не сахар: выросла с сумасшедшим отцом, художником с манией величия, и матерью, очень красивой женщиной, сломанной мужем, который бил ее, да к тому же у нее была сестра, покончившая с собой. Я встретила ее недавно, мы не разговаривали, – добавила Марина, – она вся перекроена пластическим хирургом, но уверяю тебя, Андреа, у нее совершенно не было в этом необходимости… В общем, Журна постоянно напоминала мне о происшедшем.

– А Паоло? – не мог не спросить я, заметив, что сейчас она представила мне совершенно другую версию своей любви к Журне.

– Ах да, Паоло – он ни о чем не догадывался, – проговорила она жалостливым тоном с нотками сарказма. С другой стороны, он ничего не замечал и в те летние месяцы, проведенные в Арджентарио,[35]35
  Арджентарио – тосканское побережье, находится очень близко к Риму. Римляне с деньгами очень часто проводят там свободное время.


[Закрыть] когда мы с Лудовикой каждый вечер гуляли, и она все время кого-то цепляла. В «Ле Стреге»[36]36
  «Ле Стреге» – бар с дискотекой в Аржентарио.


[Закрыть] ее до сих пор помнят…

По правде говоря, у Паоло было на лице написано, что он милый парень, семейный, радующийся солнечным сторонам жизни, он просто не замечал ее темные стороны, в том числе и в людях. И, по-видимому, именно роман с Алессандрой после шока, вызванного поступком Людовики, в буквальном смысле восстановил его.

– Вся разница в том, что для Алессандры он стал опорой, чем-то вроде каменной стены, в которой она всегда нуждалась, – изрекла Валерия, демонстрируя неожиданные знания в области человеческих отношений (и это учитывая, что она не так давно потеряла девственность). – К тому же, – добавила она с нескрываемым высокомерием, – у него все это длилось недолго.

Когда Шанталь подошла к нам, а Браккетта окончательно устроилась на моей ноге, не подозревая, что мы сплетничаем о ее хозяйке, Марина прошептала мне с мечтательным видом:

– Мне безумно нравится твоя любовь к собакам и очень жаль, что у тебя их не было, – и с драматизмом, который, как я уже знал, предназначался для произнесения особо важных слов, добавила: – Милый, мы просто обязаны завести собаку!

Меня не могла оставить равнодушным последняя фраза. Те м вечером мне удалось перенестись на много лет назад и почувствовать нежность, которую во мне вызывала сама мысль о том, что надо заботиться о ком-то, полностью от тебя зависящим, но с минимальными усилиями. Я спрашивал себя, не было ли это проявлением проснувшихся отцовских чувствам, вызванное окончательной зрелостью, достигнутой мной в тридцать лет.

Отвлекшись, я взглянул на Шанталь, которая пришла в юбке с умопомрачительным разрезом, и чьи глаза неизменно излучали чувственность, несмотря на то, что она была совершенно очевидно несчастна. Она подошла ко мне большими шагами с блуждающей улыбкой, которая все равно не могла скрыть ее поражения в борьбе за мужа. Марина обняла ее и принялась повторять что-то вроде: золотко, как же мне тебя не хватало, как хорошо, что ты здесь.

– Я порвала с Марко и приехала сюда, потому что я хочу вернуться в Рим. В самом деле, что мне теперь делать в Милане? – сказала она в ответ, придавая разговору мрачноватый оттенок.

Марина словно схватила меч и приготовилась к сражению:

– Ты была у адвоката? Тебе нужно подумать о том, как защитить себя.

Возможно, это была единственное, чего Шанталь не хотела слышать, и у нее не было сил сказать больше, чем просто «нет».

– Я все сделаю. Его нужно заставить платить тебе, золотко, он так обидел тебя, они не имели права смеяться над тобой. Я понимаю, любой человек может влюбиться, но как можно было держать тебя в неведении столько времени. Такие вещи, – говорит она, как бы предостерегая меня, – я лично презираю, те, у кого недостает такта и кто позволяет себе издеваться над другими, должны за это платить.

– Но, Марина, пойми, это все не так просто, это долгая и запутанная история, тянется она много лет… Прости, Андреа, вообще-то я не собиралась грузить всех своими проблемами.

– Да брось, ты, о чем речь, – ответил я, излучая полное понимание.

– Все равно, ты должна защитить себя, тебе следует запросить большие алименты, ты должна оглядеться и спокойно решить все, что касается работы. К тому же у него есть средства, и он должен взять на себя ответственность за содеянное, а ты, между прочим, поможешь ему повзрослеть. Я тебя умоляю, Шанталь, мы все взрослые люди.

– Да, Марина, я это понимаю, но я ничего от него не хочу, он не может дать того, что мне нужно.

– Это так, золотко, но это уже не важно, ты должна думать о будущем, ты должна думать о себе, доверься мне… Завтра я дам тебе телефон адвоката моей матери, очень хороший адвокат, он скажет тебе, что делать. Вспомни, Шанталь, ты многим пожертвовала из-за него в профессиональном плане. Твои страдания должны быть вознаграждены в любом случае.

Шанталь смотрела в другую сторону и не ответила, когда Джанпаоло подошел поздороваться. А я не мог не заметить хватку и жесткость Марины в вопросе о разводе.

13

К семи мы должны были пойти в бельгийское посольство на коктейль. Меня пригласили вместо начальника, и я был счастлив пойти туда с ней. В первый раз в жизни я был счастлив оттого, что я иду в сопровождении кого-то, что я иду не один. Мне очень хотелось пойти с ней.

Пойти на коктейль, где никого не знаешь и только малая вероятность, что с кем-то из приглашенных ты когда-то встречался, – до чего же это скучно! И до чего здорово пойти туда с женщиной, особенно если ты не хочешь ни с кем знакомиться и общаться. Ты можешь не делать ничего, что тебе не хочется, не боясь показаться дураком, не боясь ляпнуть какую-нибудь глупость, не ища повода завязать разговор и уже через несколько секунд понять, что говорить, оказывается, не о чем. Годы или даже десятилетия назад казалось, что от этих встреч есть толк, потому что ты мог раздобыть важную для твоей работы информацию, не прилагая никаких усилий. Теперь информация распространяется так быстро, что эти вымученные официальные тусовки не нужны, здесь уровень обмена информацией стремится к нулю. Мелькаешь на них, потому что это входит в твои обязанности. Впрочем, мне льстила мысль пойти туда с Мариной. Встреча с коллегами поможет мне почувствовать себя этаким светским львом, довольным жизнью, особенно если рядом будет женщина, которая из кожи вон лезет, чтобы выглядеть элегантно и достойно. Кроме того, я заметил, что мир посольских коктейлей и ужинов не оставлял Марину равнодушной, хотя она пыталась изобразить обратное. Но она невольно выдала свой интерес однажды, когда я услышал ее разговор с друзьями.

Но мы так и не пошли в бельгийское посольство. Жалко, с их террасы открывается прекрасный вид на римский форум, но жалко не только поэтому. Нет, не поэтому. На следующий день между мной и Мариной произошло нечто очень важное. Нечто, чего я не ожидал, чего я даже представить себе не мог, нечто, что попало в самое яблочко, в ту часть меня, которая в тот период моей жизни определяла мой выбор.

Именно эта часть заставила меня неожиданно бросить Бенедетту и лезть из кожи вон, чтобы затащить в постель Марту. Эта часть вела себя так, будто до тридцати лет я спал, а теперь только проснулся. Теперь я должен был наверстать упущенное, прежде всего, упущенное время. Именно из-за этого я не пошел на прием в бельгийское посольство, а направился в магазин на бульваре Реджина Маргерита,[37]37
  Бульвар Реджина Маргерита находится в центре Рима, недалеко от района Париоли.


[Закрыть] хорошо известный мне с детства, потому что дом моей бабушки стоит как раз напротив, и когда я был маленьким, я часто разглядывал его витрины вместе с бабушкой, дедушкой или тетей. Я никогда не ходил туда один, с двумя из них или со всеми вместе. Любоваться витринами этого магазина можно было только с одним сообщником. Иначе это было бы все равно, что громко кричать о самом интимном, стоя на людной площади. Все бы стали обсуждать, спорить, перебивая друг друга. А потом все равно пришли бы к одному и тому же: мечтать о том, что выставлено на витрине, не надо. Поэтому эта тайна должна была принадлежать только двоим.

В тот день мы не стали нарушать традицию. Перед витриной мы стояли вдвоем, я и Марина, в одежде для коктейля. На мне был серый костюм, белая сорочка с запонками, галстук в тон, начищенные ботинки. На ней облегающее длинное платье, оранжевое с отливом, сшитое из дорого льна, который она привезла из Индии. Очень элегантное, обтягивающее, но не вульгарное. На обнаженные белоснежные плечи была накинута жемчужно-серая шаль. Умело нанесенный макияж, подчеркивавший цвет глаз, делал ее лицо еще нежнее. Она сама меня сюда привела, не сказав, куда мы идем, и предупредив, что меня ждет сюрприз. «Сюрприз, – сказала она хорошо поставленным голосом, теплым, но на этот раз почти лишенным чувственности, иногда придававшей ее словам излишнюю слащавость, – которому ты будешь очень рад». О том, чем был для меня этот магазин, как я ходил сюда с бабушкой, дедушкой и тетей она, конечно, не знала.

Я догадался, только когда мы остановились перед «Королевским птичником» – одним из старейших зоомагазинов этого района Рима. Она сказала мне, что заходила сюда на следующий день после ужина у Алессандры Аччай и что нашла красивую собачку, небольшую, как раз для городской квартиры, даже такой тесной, как моя. Теперь она хотела мне ее показать. Потому что не устояла.

Да, она не устояла против моей истории про кокер-спаниеля цвета шампанского с выразительными глазами и хотела исправить несправедливость. Ее душа сестры милосердия, душевное движение с налетом гламура типа: милый, я тебя спасу, не могли упустить возможность сделать шикарный жест и купить мне собаку, чтобы успокоить боль двадцатилетней давности, вызванную нерешительностью моей матери.

То, что боль мне причинила моя мать, было немаловажным фактом. Стоя перед витриной, разодетый для коктейля, я, конечно, не мог не оценить такого проявления заботы. Я просто обалдел от этого предложения, от поступка Марины, дарившего мне то, в чем до сего дня мне было отказано и в чем я отказывал себе сам. Словно долгое время тебе что-то запрещают, а потом вдруг разрешают. Исключение, волшебная поправка к закону, ошибка в системе правил, которые ты сам себе установил. Внезапно фундамент, на котором стоит твое маленькое, но важное сооружение, дает трещину.

А вот и он, щенок. Его вытаскивают из жуткой тесной клетки, он делает первые неверные шаги, потому что еще нетвердо стоит на лапах, но уже смотрит на тебя заговорщицки, и по его глазам ты понимаешь, как ему хочется сбежать от этого кошмарного шума, в котором крики попугаев смешиваются с визгом капризных собачонок.

Щенку трудно, но, похоже, он понимает, что может убедить нас забрать его отсюда. Он понимает, что важнее всего прямой контакт. Он подходит ко мне, и на секунду мы остаемся вдвоем, я и он. Есть еще Марина. Она одна – стоит на заднем плане, радостно что-то восклицает, глядя на щенка, а он просится на руки.

Я вспоминаю, как однажды уговорил бабушку зайти внутрь и взглянуть на 45-дневного вислоухого щенка немецкой овчарки. Он казался мне таким большим по сравнению с малышом, которого я сейчас держу на руках, – щенком йоркширского терьера. Я разрываюсь между воспоминанием о доме Алессандры Аччай и желанием не возвращать продавцу это маленькое существо, которое уже устроилось у меня на руках.

Марина сказала просто: Давай возьмем! Он сам нас выбрал! Я вопросительно посмотрел на нее. В тот момент мне не казалось, что я делаю что-то не то. В голове промелькнула мысль, что с этой собачкой на руках я утрачивал свой имидж sex appeal,[38]38
  sex appeal (англ.) – сексуальная привлекательность.


[Закрыть] но я быстро отогнал ее. Я глядел на щенка и на Марину в ее оранжевом платье и серой шали, смотревшую на меня с довольным видом. Прежде, чем отвечать, я помедлил. Собака повернулась к продавцу, я испугался, что сейчас она на меня написает. Инстинктивно я положил ее на стеклянную витрину, стоявшую между мной и продавцом. Она не стала писать, но у меня появилась возможность предложить Марине выпить чего-нибудь в ближайшем баре. Это была формальная, исключительно формальная отсрочка, которая ничего не могла изменить в принятом решении, но отсрочка необходимая для того, чтобы воззвать к моей непробиваемой рациональности, «пробитой» инстинктивностью Марины. Но и это не помогло. Все было уже решено. Была ли это судьба? Неизбежность? Я, правда, этого хотел? Марина на самом деле хотела этого? Сумел ли я понять, что это значило для нас?

На все эти вопросы не было ответов просто потому, что я их не искал. Пять минут, предшествовавшие покупке собаки (которая, кстати, была оплачена моей кредитной карточкой, потому что вклад Марины сводился к тому, чтобы отвести меня в зоомагазин и уговорить купить собаку), были посвящены выбору – сначала prosecco[39]39
  prosecco – игристое итальянское вино типа шампанского.


[Закрыть] или белое вино, потом – выбору клички, которую мы должны дать этому маленькому существу.