Текст книги "Увечный бог. Том 1"

– Танакалиан – он вас отверг?

– Да. Он никогда меня особо не одобрял – но для вас это вряд ли осталось незамеченным. Думается, он только и делал, что уговаривал вас отменить решение, сделавшее меня Кованым щитом. Когда же он умер, выяснилось, что его страхи и сомнения успели пустить в вас корни.

Взгляда, который она на него сейчас бросила, он у нее раньше никогда не видел.

– Расскажи нам про предостережение Ран’Турвиана, Кованый щит, – попросил Икарл.

– Предательство. По его словам, она заставит нас предать наших богов, но я не уверен, кого именно он имел в виду. Адъюнкта? – Он обернулся к Кругаве. – Или нашего собственного Смертного меча? Понимаешь, ему было нелегко говорить, мешала неприязнь ко мне. Ну и еще то, что он умирал прямо у меня на глазах.

– Это правда, – проговорила Кругава, словно в изумлении.

– Смертный меч, не надо думать, что я не люблю наших братьев и сестер. И что я стану лгать здесь, перед вами. Я – Кованый щит, и, невзирая на все сомнения Ран’Турвиана – на все ваши сомнения, Кругава, – от своего долга не отступаюсь. Да, мы расколоты. Но разделяет нас нечто столь фундаментальное, что, будучи произнесено вслух, оно покажется абсурдом. На стороне адъюнкта нам предложено место среди смертных, среди людей – ненадежных, слабых, неуверенных в своем предназначении. По другую сторону – заповеди нашей веры. Волки Зимы, Волки Войны. Господин и Госпожа Обители Зверя. В своей вере мы выбираем их сторону. Мы посвящаем свои клинки их свободе, их праву на жизнь, на долю в этом и в иных мирах. И вопрос – столь абсурдный – заключается в том, кем мы желаем быть: людьми – или теми, кто уничтожит человечество? И во втором из случаев – а что станется с нами, когда мы победим? Когда найдем способ возглавить восстание диких зверей и очистим этот мир от людей, весь до последнего человека? Надлежит ли нам броситься на собственные мечи?

Обессилев вдруг, он сделал паузу, встретился глазами с Кругавой.

– Ран’Турвиан был прав. Нас ждет предательство. И верно, приняв одну из сторон, мы неизбежно предадим другую. Смертный меч, вы положили свой клинок у ног адъюнкта. Но еще задолго до этого вы посвятили то же самое оружие нашим богам. Каким бы искусным ни был кузнец, – проговорил он, – никакое оружие не способно долго выдерживать давления противоречий. Оно утрачивает силу. И рассыпается от удара. Оружием не соединить расколотое, извлеченный из ножен меч может лишь рубить на части. При всех достоинствах железа мы, Смертный меч, – существа из плоти и крови. Что ждет нас впереди, Кругава? Каким путем вы нас поведете? К своей собственной славе, там, на стороне адъюнкта? Или во имя богов, которым мы присягнули?

Пораженная, она, казалось, не могла вымолвить ни слова.

Достоинство железа, женщина, в том, что когда оно бьет, то бьет без промаха. Он поднял глаза на толпу.

– Сестры! Братья Серые шлемы! Богов войны существует множество – мы пересекли полмира и не можем отрицать, что увидели тысячи ликов – тысячи масок, надеваемых тем, кто олицетворяет вражду. Мы видели смертных, преклоняющих колени перед идолами и статуями – похожими на вепря, и на полосатого тигра, и на двух волков. Мы слышали крики, раздающиеся над полем битвы. – Он умолк и чуть улыбнулся, словно вспоминая. – О да, над бранным полем. Если судить по одним этим умоляющим крикам, можно подумать, что величайшего из богов войны зовут Мама. – Он вновь воздел руки, чтобы успокоить слушателей. – Мои слова, дорогие сородичи, не знак неуважения. Речь моя направлена на то, чтобы понять, что именно отличает нас от прочих кровожадных культов. Что ищут они, те язычники, в пламени битвы? Смерти, разумеется – смерти своим врагам, – а если им самим суждено умереть, они молятся, чтобы смерть их была мужественной и славной.

Пройдя мимо Кругавы и с удовлетворением отметив, что та уступила дорогу, он оказался перед Икарлом и остальными: сотни лиц, и все сейчас вперили глаза в него, по Смертному же мечу те глаза скользят, словно по пустому месту. Он и сам не мог поверить во всю внезапность, всю огромность произошедшего переворота.

Она оказалась фатально ослаблена. Там, в командирской палатке адъюнкта. Она старалась этого не показать и воистину успешно скрывала ото всех. Однако от меня потребовалось лишь чуть подтолкнуть, один-единственный раз. И вот результат.

Тавор, твой отказ сломал Кругаву, а Кругава из тех женщин, для которых нет ничего важнее доверия. И как я только не расслышал хруста, с которым у нее треснул позвоночник? Прямо там и тогда? Как упустил момент, когда она ухватилась за вопросы стратегии, за тактику и заставила свой пыл загореться вновь. Какой… отчаянный жест. Но не важно.

– Однако мы отличаемся от остальных. Мы не просто приверженцы одного из культов войны. Мы не ищем славы – во всяком случае, для себя. Даже смерть наших врагов не годится, чтобы нас радовать, переполняя бахвальством пьяные вечера. Мы для этого слишком серьезны. Хвастать и похваляться нам не пристало. Война, братья мои и сестры, – единственное оставшееся у нас оружие. Для того, чтобы защитить диких зверей. И вот что я вам скажу – я намерен опровергнуть последние слова Ран’Турвиана. Предать Волков? Нет! Никогда! А в день нашей битвы, когда мы останемся стоять над телами таких же людей, как мы сами, – вот тогда я поклонюсь Волкам. И скромно отступлю в сторонку. Поскольку славы мы ищем – не для себя! – Он резко развернулся к Кругаве. – И никогда не искали! – И снова обращаясь к толпе: – Нужно ли нам будет затем броситься на мечи? Нет, поскольку, как я уже сказал, последней войны не будет. Настанет день, когда нас призовут снова, – это единственное, в чем мы можем быть уверены. Братья, сестры – разве не присягнули мы Волкам Зимы?

Рев, раздавшийся в ответ, заставил его отступить на шаг. Восстановив равновесие, он развернулся и твердым шагом подошел к Кругаве.

– Смертный меч, я искал разговора, чтобы осведомиться о командующем Эрекале и о флоте. Он был избран вами, но мне необходимо знать, верный ли он слуга Волков? Или же – поклоняется вам?

Все равно что пощечину отвесил. Да, в присутствии свидетелей. После всех публичных уничижений, которых я от тебя удостоился, – получай от меня ответ! Нравится?

Кругава выпрямилась:

– Эрекала – достойнейший из достойных.

– Флот уже должен был прибыть, – сказал он. – Взять бухту в блокаду и изолировать Шпиль. Верно?

Она кивнула.

– И теперь ждет нашего появления.

– Да, Кованый щит.

– Смертный меч, вернетесь ли вы в ряды неотрекшихся? Поведете ли нас на войну? Наша в вас потребность…

Она подняла глаза, и ее ледяной взгляд заставил его замолчать. Губы ее искривила усмешка.

– Очевидно, Кованый щит, это уже в прошлом. – Она обернулась к толпе. – Я слагаю с себя титул Смертного меча Волков. Выходит так, что своей присягой адъюнкту я всех вас предала. Значит, так тому и быть. Пусть будет записано, что тяжесть предательства, о котором предупреждал Дестриант Ран’Турвиан, лежит не на Серых шлемах Измора, но на Смертном мече Кругаве. Этот грех – мой и только мой.

Боги, что все-таки за эгоизм движет этим существом! Даже в поражении она будет возвышаться надо всеми, пусть и в одиночестве. Я лишил ее всего – вонзил ей кинжал прямо в сердце, – а она вдруг оборачивается невыразимо трагическим персонажем. Как ей только такое удается? Раз за разом?

– Что именно будет записано, – громко возвестил он, – еще предстоит решить. Если к тебе, Кругава, вернется твоя вера…

Она оскалила зубы.

– Если к тебе, Танакалиан, вернется человечность, если ты найдешь смелость – Худ его знает где – увидеть кризис в собственной душе, можешь ко мне прийти. До тех пор я буду ехать отдельно.

Он фыркнул.

– Палатку себе тоже будешь сама ставить? Завтрак готовить?

– Я, Кованый щит, не забывала благодарить своих братьев и сестер за их добровольную помощь. – Она склонила голову набок. – Хотела бы я знать… как скоро, Танакалиан, ты позабудешь делать то же самое.

Она зашагала прочь, а он обернулся к палатке.

– Помочь вам с этим, дети мои?

– Переворот?

Кругава вихрем пронеслась мимо Спакса, швырнула шлем в угол палатки, за шлемом последовали перчатки.

– Я хочу что-нибудь выпить, ваше величество.

Абрастал принялась яростно жестикулировать. Спакс наконец очухался и поспешил к кувшину.

– Имеешь полное право, женщина. Напейся как следует и давай ко мне в койку. Клянусь, о невзгодах ты быстро забудешь.

Суровая баба оценивающе уставилась на баргаста, словно решая, не воспользоваться ли приглашением. У Спакса вдруг вспотела поясница. Он поспешно наполнил кубок и подал ей.

Королева Абрастал снова откинулась на гору подушек.

– Что ж, на это потребовалось совсем немного времени.

Глаза Кругавы вспыхнули.

– Если вы, ваше величество, полагаете мой позор заслуженным…

– Ой, помолчите лучше да выпейте. Спакс, будь готов налить ей еще один. Я, Смертный меч, всего лишь размышляю вслух относительно впечатления, что произвела на меня адъюнкт…

– Адъюнкт? К тому же, если не возражаете, я больше не Смертный меч. И к Тавор ничего из этого ни малейшего отношения…

– Во имя речных богов, женщина, присядьте уже и выпейте – или, иными словами, помолчите пока что. Позвольте какое-то время говорить мне.

– А как же я, Огневолосая?

– Если, вождь гилков Спакс, случится чудо и у тебя появится сказать что-нибудь дельное, можешь не стесняться. Я же тем временем вернусь к прежней теме. Адъюнкт. Не решаюсь гадать, каким именно образом, но она, очевидно, привязала вас всех к себе – вплоть до самого дня переговоров, когда взяла и разорвала эту связь. Теперь вы понимаете, что я имела в виду под «немного времени»? Сама связала, сама же и развязала, и я не устаю поражаться тому, как точно она выбирает момент.

Кругава глянула на нее поверх кубка.

– А вы, ваше величество, что о ней думаете?

– Спакс, давай уже сюда этот треклятый кувшин, если только и можешь, что глаза таращить – нет, я говорю, отдай мне! Сам можешь пока прилечь где-нибудь у порога, глядишь, нам к утру будет обо что ноги вытереть. Так вот, насчет адъюнкта. Кругава – клянусь, я постараюсь выдавить из вас слезу или хотя бы что-нибудь. Вижу, вы все держите внутри, но такое вас убить может.

– Насчет Тавор Паран, ваше величество.

Абрастал поглядела, как устраивается рядом с входным пологом Спакс, вздохнула.

– Как я по хундрилам скучаю, – пробормотала она. Моргнула и отвернулась, словно бы изучая один из свисающих с каркаса палатки тяжелых гобеленов. Спакс тоже на него сощурился. Выцветшая сцена какой-то коронации, позы формально-неестественные, как у статуй, что свидетельствует либо о бездарности художника, либо, напротив, о его абсурдной гениальности. Никогда он в таком не мог разобраться. Подумаешь, какой-то дурацкий обруч из золота с серебром, или из чего их там делают. Дурацкое свидетельство превосходства над прочими – одни склоненные головы чего стоят. А что тут на самом деле важно? Да вон те выстроенные вдоль стен гвардейцы с руками на эфесах мечей.

– Как все сложно, – сказала Абрастал, все еще хмурясь на гобелен. – Откуда берется верность? Что ее порождает? Что возвышает одного человека над другими, так что остальные готовы за ним следовать – или за ней? Только наше собственное отчаяние? Как говорят хундрилы, тень огромного вороньего крыла у нас над головой? Ищем ли мы убежища в чужой компетентности – не важно, реальной или воображаемой, истинной или иллюзорной?

Спакс кашлянул.

– В кризисные времена, Огневолосая, даже самая маленькая кучка людей начинает вертеть головами, пока не выберет среди себя кого-то одного. Когда у нас нет ответов, мы смотрим на того, у кого они могут обнаружиться, а надежда эта основывается на видимых глазу качествах, таких как ясность мысли, или мудрость, или явная храбрость – на всем том, что каждый хотел бы видеть в себе самом.

Кругава шевельнулась, чтобы лучше видеть Спакса, но ничего не сказала.

– Видеть в себе, – хмыкнула Абрастал и отпила добрый глоток вина. – Королева вам что, зеркало? И ничто более? И ты, вождь Спакс, тоже ничем иным не являешься? Кроме как зеркалом для своих баргастов?

– Во многих отношениях – именно так. Но, глядясь в это зеркало, они сами выбирают, что именно хотят видеть. Я так полагаю.

– Сэр, – пророкотала Кругава, обращаясь к Спаксу, – вы рисуете картину, совершенно неприемлемую для всех, кто желает командовать, руководить – маленьким отрядом воинов или же огромной империей. – Она нахмурилась на свой кубок, потом протянула его Абрастал, которая наклонилась вперед и вновь его наполнила. – В Изморе, если ночь выдается пасмурная и безлунная, охотники садятся по двадцать человек в рат’авары и выгребают из фиордов в открытое море. Там они зажигают яркие фонари, подвешивают их на шестах над черной ледяной водой, и на этот свет из глубин выплывают ниталы – жуткие рыбины о трех челюстях, которые целыми стаями охотятся на дхэнраби и способны обглодать этих гигантских существ до косточки за время между двумя бросками лота. Дело в том, что ниталы, охотясь, ориентируются по луне. И когда они появляются на поверхности, охотники бьют их острогами. – Она замолчала и на какое-то время прикрыла веки.

Спакс поскреб щетину на подбородке, пытаясь понять, в чем смысл этой истории. Он бросил взгляд на Абрастал – но королева, похоже, была поглощена старинным гобеленом.

– Рыбы всплывают на поверхность, – проговорила Кругава, словно гравий под каблуком скрипнул, – а там свет их слепит, заставляет застыть. В том, чтобы их убивать, нет никакой славы – это просто бойня, и заканчивается она лишь тогда, когда руки и плечи у охотников начинают огнем гореть, так что сил поднять гарпун уже не остается.

Спакс фыркнул и кивнул:

– Верно, иногда чувство именно такое.

– Когда я думаю о диких зверях, – продолжила она, словно его не слыша, – я вспоминаю ниталов. Мы, люди, словно сияем ярчайшим светом, а все животные нашего мира застывают перед нами на месте. Мой Кованый щит вновь пробудил в наших людях гнев, смешанный с чувством вины. Мы должны стать убийцами, вставшими на защиту своих жертв.

– Волки Войны…

– Всего лишь треклятый культ! – отрезала Кругава, потом покачала головой. – Нас воодушевила волчья жестокость – нужно ли тому удивляться?

– Но то, что лежит в основании вашей веры, – настаивал Спакс, – действительно должно взывать к воздаянию.

– Это заблуждение, сэр. Ваше величество, продолжайте про адъюнкта, прошу вас.

– Это крайне целеустремленная женщина, Кругава. В отчаянии. В крайней нужде. Вот только зеркало ли она? И если да, что мы должны в нем увидеть?

Кругава подняла глаза, вгляделась в Абрастал.

– Мне от одной лишь мысли об этом плакать хочется, пусть я даже и не понимаю почему.

– Чтобы отражать, – заметил Спакс, – зеркало должно быть твердым, отполированным, безупречным.

– Найди-ка нам, Спакс, еще вина, – протянула Абрастал, – это кончилось. Кругава – вы присягнули адъюнкту в верности. Почему?

– Мы были в замешательстве. Нас обуревали вопросы, особенно Дестрианта и его высших сенешалей – тех, кто посвятил свою жизнь философским аспектам нашей религии. Понимаете, мы готовились к тому, чтобы служить оружием в войне, но начали сомневаться – действительно ли единственным истинно человеческим жестом является насилие. Мы поражались казавшемуся безграничным могуществу отмщений, воздаяний, справедливых наказаний. – Ее взгляд потух. – Неужели это все, что у нас есть? И в мире нет ничего, способного противостоять подобному оружию?

– Значит, – предположила Абрастал, – вы тогда что-то такое увидели. В ней. В Тавор Паран…

Кругава лишь покачала головой.

– Все, что я о ней знала на тот момент, когда принесла ей присягу, свою и Серых шлемов, – все это я знала лишь из видений сенешалей. Павший бог был ранен. Невыносимо страдал. И, как зверь – как любой из нас, – пытался огрызаться на тех, кто его мучил. В чем был волком даже больше, чем мы сами. Чем мы когда-либо надеялись стать. Ваше величество, перерезать ему горло было бы актом милосердия, ведь столь многие – вы должны это понять – столь многие собрались сейчас вокруг, чтобы питаться его болью, пить сладкий яд его воспаленной крови. И даже более того, наблюдая его неволю, его муки, сами они словно бы возвышались, ощущали свою власть – а единственной валютой той власти была жестокость. Впрочем, разве не всегда у нас так?

– А сновидения сенешалей, Кругава? Они что-то обещали?

Женщина с волосами цвета железа кивнула.

– Альтернативу. Выход. В тех снах была женщина, смертная женщина, неподвластная магии, неподвластная соблазну вечного страдания Павшего бога. И она что-то держала в руке – маленькое, столь маленькое, что наши сновидцы не могли разглядеть его природу, но загадка эта их мучила, да еще как.

– И что же она держала? – спросила Абрастал, наклоняясь вперед. – У вас наверняка имеется догадка?

– Догадка, ваше величество? Разумеется, и не одна, а сотни. Но то, что она держала, способно освободить Павшего бога. Способно одолеть богов войны – как и всех прочих богов. Способно раздавить в ничто всевозможные отмщения, воздаяния и справедливые наказания. Способно испепелить самый соблазн чужого страдания. – Глаза ее в свете лампы сверкнули. – Можете вы представить себе подобное?

– Я ее много раз видел, – заявил Спакс, откидываясь назад. – Нет у нее ничего в руках.

Кругава отставила в сторону кубок. Сейчас она сидела, вытянув вперед левую руку и положив ее на колено ладонью вверх. И пристально смотрела на ладонь, словно пытаясь сотворить все то, чего ей недостает.

– Это… – прошептала она, – не зеркало. Но как бы я хотела, чтобы оно оказалось зеркалом.

– Кругава, – произнесла Абрастал негромко и почти что неуверенно, – когда вы стояли перед ней, разве у вас не было сомнений? Ни единого мгновения… неуверенности?

– Мне привиделось – в ее глазах, таких невыразительных… нечто. А теперь я сомневаюсь – теперь я не могу перестать сомневаться, – неужели то, что я тогда видела, было лишь тем, что я сама хотела увидеть? – Ладонь медленно свернулась, закрылась, словно увядший цветок. – Зеркала лгут.

Эти последние слова поразили Спакса прямо в сердце. Он неуклюже поднялся на ноги, чувствуя, как к лицу приливает кровь:

– Тогда отчего же вы не согласились с Кованым щитом? Кругава? Почему вы вообще здесь?

Она подняла на него затравленный взгляд.

– Я искала справедливой войны. И хотела, чтобы она стала последней из войн. Хотела, чтобы все кончилось. Придет такой день, когда волки останутся только в наших воспоминаниях, в наших снах. Я до этого дня дожить не хочу.

– Но там ведь что-то было, – настаивала Абрастал. – У нее в руке – ваши ясновидящие, Кругава, это видели. Видели! Вы должны узнать, что это было, – ради того, чтобы мы продолжали, чтобы делали то, что она от нас требует – ради нас самих, Кругава, вы должны это выяснить!

– Но я и так знаю, что это, Ваше величество. Я нашла ответ – в тот самый миг. А теперь понимаю, как оно с тех пор слабело у меня на глазах. Как его свет исчезал из этого мира. Вы ведь сами видели отчаяние адъюнкта – о да, она в отчаянии. Нас слишком мало. И мы не справляемся. То драгоценное, что она нашла, – она заплатила за него, а сейчас выясняется, что цена оказалась слишком высокой. Для нее, для Охотников за костями, для нас.

– Выходит, зеркало не лгало, – оскалил зубы Спакс.

– Ложь, сэр, заключалась в вере. В то, что оно может победить, что оно вообще может выжить. Понимаете, она ведь и в самом деле всего лишь смертная женщина, и сил у нее ничуть не больше, чем у остальных. Она провела на войне – как я сейчас думаю – всю свою жизнь. Стоит ли удивляться, что теперь она спотыкается?

Спакс вызвал в памяти переговоры и покачал головой:

– Она где-то черпает силы, Кругава. Вы сами это видели – все мы видели, чтоб его!..

– Она меня отвергла.

Абрастал хмыкнула.

– И вы почувствовали себя униженной? И все вот это – оттуда?

– Ваше величество, – тон Кругавы сделался жестким. – С самого начала я считала себя лишь отражением ее веры. Я была бы для нее непоколебимым союзником – верным ей и только ей одной, куда бы она нас ни повела. И я также знала, что мы понимаем друг друга. Как бы я ни нуждалась в ней – и в том, что она в себе несет, – она, в свою очередь, нуждалась во мне. Как вы не поймете? Источник ее силы был во мне. Стоило ее вере пошатнуться, все, что ей было нужно, – взглянуть на меня. – Кругава подняла к лицу ладони, прикрыв ими глаза, медленно наклонилась вперед. И сдавленно произнесла: – Но она меня отвергла.

Спакс бросил взгляд в сторону Абрастал и встретился с ровным взглядом королевы. Вождь гилков медленно кивнул.

– Вы ставите меня в сложное положение, Кругава, – сказала Абрастал. – Если я понимаю вас правильно, вы сейчас полагаете, что, отвергая вас, адъюнкт фактически утратила и собственную веру. Но разве дело не в стратегии? Две цели, не одна, и поэтому силы следует разделить. С учетом того, что собой представляет Стеклянная пустыня…

Но Кругава, не отводя рук от лица, лишь покачала головой.

– Неужели вы верите, что она считает – пустыню можно пересечь? С целой армией?

Спакс разразился потоком баргастских ругательств, потом добавил:

– Но какой в этом смысл? Даже если она затеяла самоубийство – не может же она быть настолько чудовищной эгоисткой, чтобы забрать с собой и всех своих солдат?

– Вам, я так полагаю, – проговорила Кругава, уронив руки и глядя ему в лицо, – еще предстоит познакомиться с третьим голосом в этом извечном споре.

– О чем это вы сейчас?

– Об отчаянии, сэр. Да, у нее хватило бы воли, чтобы пройти вместе с армией сквозь Стеклянную пустыню, но сейчас она делает это без веры. Ее больше нет, она отослана прочь…

– Вы можете, – перебила ее Абрастал, – чистосердечно полагать себя истинным и непоколебимым отражением веры Тавор, но мне кажется, ваша убежденность, что и Тавор видела в вас – дословно – то же самое, сама по себе есть предмет веры. Отчаяние, в котором вы сейчас находитесь, – вы ведь сами себя туда и загнали.

Кругава покачала головой.

– Я видела, как оно слабеет. Видела, как его свет исчезает из этого мира. И я видела ее отчаяние. Нас слишком мало. Мы не справляемся. То, что сияло у нее в руке, – оно умирает.

– Скажите мне, что это было, – прошептала Абрастал. – Когда вы говорили про три стороны в споре. Одна из них – вера, другая – отчаяние. Скажите мне, что у нее в руке? Что слабеет и умирает?

Спакс в изумлении обернулся к Абрастал.

– Огневолосая, ты что, еще не поняла? То, чей свет исчезает из этого мира? Оно зовется состраданием. Она держит его в руке и несет Павшему богу. И всем нам.

– Но этого мало, – прошептала Кругава. – Нижние боги, этого мало.