Текст книги "Увечный бог. Том 1"

– С вами все в порядке? – спросила Фарадан Сорт.

Добряк помрачнел еще больше.

– Разумеется, нет!

– Послушайте, – сказала она, – мы все же попытались…

– Мы не можем требовать от солдат слушаться зова сердца. А если они вдруг начнут, то никого уже не захотят убивать. – Он повернулся к ней. – Как она может этого не чувствовать? Нам нужно себя укреплять – чтобы делать все то, что мы должны. Нам нужно сделать себя крепче наших врагов. Она же хочет, чтобы мы сделались мягче. Чувствительней. – Он покачал головой, и она увидела, что его трясет – от гнева или разочарования.

Она обернулась – из командирской палатки появились Рутан Гудд и Лостара Йил. Добряк уставился на Рутана.

– Кем бы вы там на самом деле ни были, капитан, попробуйте донести до нее хоть немного разумных вещей – похоже, никто другой на это все равно уже не способен.

– О каких именно разумных вещах речь, Кулак? – нахмурился Рутан Гудд.

– Что убивать людей – наша профессия, – прорычал Добряк.

– Не думаю, что она планирует это менять, – ответил ему капитан.

– Она хочет, чтобы у нас за Увечного бога сердце кровью обливалось!

– Потише с этим, Добряк, – предупредила его Фарадан Сорт. – А лучше всего отойдем-ка подальше в сторонку.

Они двинулись наружу из лагеря. Рутан Гудд заколебался было, но Лостара Йил подтолкнула его в спину. Никто не произнес ни слова, пока беспорядочно расставленные дозоры не остались далеко позади. Под яркое солнце – жара заклубилась вокруг них, глаза слепило светом.

– Ничего не выйдет, – объявил наконец Добряк, скрестив руки на груди. – Будет мятеж, за ним последует бойня из-за воды, и в живых из нас очень скоро мало кто останется. Эту армию не удержать в повиновении даже треклятым морпехам и тяжелой пехоте, будь они в полной силе…

– Очевидно, о моих регулярах вы не слишком высокого мнения, – перебила его Фарадан Сорт.

– А добровольцев-то, Сорт, среди них много?

– Точно не знаю.

– В малазанских правилах отбирать тех, кто горит желанием сражаться, и делать из них морпехов и тяжей. В регуляры попадают уголовники, насильно мобилизованные и прочая бездарь. Фарадан, вы и правда уверены в собственных солдатах? Не стесняйтесь, тут доносчиков нет.

Она отвела взгляд, сощурилась.

– Единственная странность, которую я за ними замечаю, Добряк, – это что они предпочитают помалкивать. О чем бы то ни было. Чтобы выдавить из них хоть какое-то мнение, приходится буквально руки выкручивать. – Она пожала плечами. – Они и сами в курсе, что мало что собой представляют. Для большинства из них оно всегда так было, еще до армии. А это… вроде как то же самое, только в еще большей степени.

– Может, Сорт, они и мало что говорят, когда вы их можете слышать, – пробормотал Добряк, – но вот между собой, когда рядом никого нет, у них найдется что сказать, тут я ручаюсь.

– А я вот в этом не уверена.

– Вы что, собственные солдатские денечки позабыли?

При этих словах она дернулась, но потом ответила:

– Нет, Добряк, не забыла. Однако мне ничего не мешает стоять в полусотне шагов от костра, это достаточно близко, чтобы наблюдать, как движутся губы, какие жесты они делают – вот только я ничего не вижу. Согласна, это очень необычно, но, похоже, моим солдатам попросту нечего сказать, даже друг другу.

На время все умолкли. Рутан Гудд стоял, разглаживая пальцами бороду, выражение его лица было задумчивым и при этом как бы отсутствующим, словно он не слышал разговора, но боролся сейчас с чем-то за тысячу лиг отсюда. Или, может статься, за тысячу лет.

Фарадан Сорт вздохнула.

– Мятеж. Слово, Добряк, не из приятных. А вы, получается, готовы такими словами разбрасываться в отношении моих регуляров.

– Это то, Фарадан, чего я страшусь. Но в ваших командных способностях не сомневаюсь – вы ведь это и сами знаете?

Она призадумалась, потом хмыкнула.

– Да нет, выходит так, что вы сомневаетесь именно в них. Но я не Кулак Блистиг и осмелюсь заявить, что репутация у меня среди моих солдат вполне приличная. Может, меня и ненавидят, но не убийственной ненавистью. – Она взглянула в глаза Добряку. – Вы ведь, если не ошибаюсь, и сами когда-то рассуждали, что солдатам положено нас ненавидеть. Мы вроде как эту их ненависть должны притягивать, и когда солдаты видят, что мы ее в состоянии переносить, что не ломаемся под грузом, они тогда и сами сильнее делаются. Или я вас тогда неверно поняла?

– Все верно. Но только, Сорт, они на нас теперь по-другому смотрят. Они в нас потенциальных союзников ищут. Против нее.

– Что, Добряк, уже готовы возглавить восстание? – Голос Рутана Гудда прозвучал очень сухо.

– Попробуйте сказать это еще раз, капитан, и я сделаю все возможное, чтобы вас прикончить.

– Извините, Кулак, но столь простого избавления вы от меня не дождетесь, – холодно усмехнулся Рутан Гудд.

– Можно подумать, мы от вас хоть чего-то дождемся.

– А что вы хотите от меня услышать? Ей вовсе не нужно, чтобы ее солдаты размякли и утонули в собственных слезах и соплях. Совершенно наоборот. Они нужны ей не просто твердыми. – Он поочередно глянул в глаза всем троим. – Но жесткими. Непреклонными. Упрямыми, словно утесы под напором моря.

– Но в командной палатке…

– Вы ничего не поняли, – оборвал его Рутан. – Похоже, ни один из вас не понял. Она предложила поднять взгляд и заглянуть в глаза Увечному богу. Заглянуть и почувствовать. Только у вас, Добряк, ничего не вышло, верно? А у вас, Кулак Сорт, вышло бы? Лостара? У любого из троих?

– А у вас самого? – выкрикнул Добряк.

– Ни за что.

– То есть она с нас просто посшибала спесь – вот только чего ради?

– А почему нет? – возразил Рутан Гудд. – Вы все от нее чего-то требовали. Потом я ее вообще в угол загнал с этой дичью насчет служения ей. Ну, она и ответила. И это, друзья мои, было самым человеческим поступком адъюнкта из всех, что я до сих пор видел. – Он поднял на них свой взгляд. – До того момента я пребывал в нерешительности. Намерен ли я остаться? Или же ускакать прочь, подальше от всего этого? Причем, если бы я решил уехать, меня ведь вряд ли кто-то сумел бы остановить, верно?

– Однако вы здесь, – сказала Фарадан Сорт.

– Да. Я остаюсь с ней – до тех пор, пока я ей нужен.

Кулак Добряк поднял руку, словно бы намереваясь ударить Рутана.

– Но почему?

– Вы так и не поняли. Ни один из вас. Тогда слушайте. Никто из нас не осмелится заглянуть в глаза страдающего бога. Но она, Добряк, она-то осмелилась. Вы же от нее еще чего-то требуете – нижние боги, да что тут еще-то? Она испытывает все то сострадание, которое ни один из нас не может себе позволить. Там, за холодной броней – она чувствует то, что мы не можем. – Он вперил взгляд в Добряка. – А вы все требуете чего-то еще.

Камни потрескивали от жары. Кружили, поблескивая крыльями, какие-то насекомые.

Рутан Гудд повернулся к Фарадан Сорт.

– Ваши регуляры ничего не говорят? Не переживайте, Кулак. Может статься, они наконец осознали, где-то в глубине, на уровне инстинкта, что` именно она у них забрала. Что` хранит внутри себя, не позволяя растратиться. То лучшее, что в них есть.

Фарадан Сорт лишь покачала головой.

– Ну и у кого из нас тут, Рутан Гудд, наблюдается излишек веры?

Он пожал плечами.

– Жарковато здесь что-то.

Они смотрели ему в спину – одинокий силуэт, шагающий по направлению к дозорам и дальше, к лагерю. Воздух был чист – пыль в этой пустыне отсутствовала.

Наконец Добряк повернулся к Лостаре Йил.

– Вы хоть раз заподозрили, что он дезертировать собрался?

– Что? Нет, конечно. Это, Кулак, не человек, а ходячая загадка, чтоб его.

– Но как все это должно работать? – спросила Фарадан. – Когда мне нужно будет поднять в солдатах боевой дух, что, Худа ради, я им скажу?

После краткой паузы Лостара Йил кашлянула и ответила:

– Не думаю, Кулак, что вам потребуется что-то им говорить.

– Что вы имеете в виду? Вот только не надо повторять за Рутаном – он возлагает на сердце и рассудок обычного солдата слишком большие надежды. Если ты живешь, чтобы убивать, это не сообщает тебе какую-то исключительную мудрость.

– Не могу согласиться, – ответила Лостара. – Понимаете, все, что нужно сказать, вы говорите уже тем, что стоите рядом с ней, с адъюнктом. Истинной угрозой для армии является Кулак Блистиг, не делающий особой тайны из своей неприязни к адъюнкту и, как следствие, к вам ко всем. Если у него станут появляться сторонники… вот тогда-то и начнутся неприятности.

Добряк утер рукой пот со лба.

– И мудрость, Фарадан, тоже имеется. Та мудрость, что приходит с пониманием – в самой сердцевине твоей души, – насколько это хрупкая штука, жизнь. А мудрость эту обретаешь, лишив жизни кого-то другого.

– А как насчет тех, которые ни о чем и не задумываются? Это что, мудрость? Вряд ли. Скорее растущий… аппетит. Темная волна удовольствия, такого… притягательного. – Она отвернулась. Мне ли не знать. Я на Стене стояла.

Лостара вытянула руку, указывая:

– Сюда спешит посыльный. К кому-то из нас.

Они подождали, пока худой круглолицый солдат не приблизился. Солдат с обеими искалеченными руками. Правой он отсалютовал, а левой вручил Добряку восковую дощечку.

– Вас приветствует лейтенант мастер-сержант квартирмейстер Порес, сэр.

Добряк взял дощечку и вгляделся в нее.

– Солдат?

– Слушаю!

– От жары воск растаял. Надеюсь, ты запомнил сообщение?

– Так точно!

– Я готов слушать.

– Сэр, оно личное.

– Это от Пореса-то? Мне сейчас совершенно не до этого. Наши склоки давно в прошлом. Давай, солдат, выкладывай.

– Сэр, дословно там было следующее: «Личное сообщение от лейтенанта мастер-сержанта фельд-квартирмейстера Пореса Кулаку Добряку. Пламенно приветствую вас, сэр, и поздравляю с новым званием. Из вашего, да и из моего тоже, продвижения по службе вполне можно умозаключить, что сливки рано или поздно поднимутся вверх и т. п. Впрочем, как бы я ни был рад обсудить с вами во взаимной корреспонденции различные тонкости всевозможных идиом, причина для моего письма, увы, куда более официальная. Если быть кратким, назревает серьезнейший кризис. Как следствие, я хотел бы попросить вашего мудрого совета и предложил бы организовать между нами как можно более приватную встречу, когда вам только будет удобно. Искренне ваш, Порес». – Солдат отсалютовал еще раз и добавил: – Мне приказано дождаться ответа, сэр.

Повисла изумленная тишина. Фарадан Сорт сощурилась на солдата:

– Ты ведь был в тяжелой пехоте, верно?

– Так точно, Кулак, капрал Химбл Фруп.

– Как в войсках дела с моралью?

– На высшем уровне, Кулак.

– Говорят ли рядовые что-либо об адъюнкте? Я в неофициальном качестве спрашиваю.

Взгляд водянистых глаз на мгновение задержался на ней, потом снова ушел в сторону.

– Изредка.

– И что именно они говорят?

– Ничего особенного, сэр. В основном передают всякие слухи.

– И вы их обсуждаете?

– Нет, сэр. Попросту пережевываем, пока от них уже совсем ничего не останется. Тогда новые придумываем.

– Чтобы посеять недовольство?

Брови под кромкой шлема поползли вверх.

– Никак нет, Кулак. Это все… развлечение. Средство от скуки. Солдаты, сэр, со скуки делаются ленивыми, а когда солдат ленив, его и убить несложно. Или того, кто с ним рядом, а это еще хуже. Мы, сэр, терпеть не можем, когда скучно, только и всего.

– Передай Поресу, чтобы зашел ко мне в палатку, когда ему будет удобней, – сказал Добряк.

– Есть, сэр.

– Свободен.

Солдат в третий раз отсалютовал, развернулся через левое плечо и зашагал прочь. Добряк хмыкнул.

– Тяжелая пехота в чистом виде, – пробормотала Фарадан Сорт, потом фыркнула: – Сочинять всякие гадости просто ради забавы!

– Гадостями они становятся, только если кто-то решит в них поверить.

– Вам, Добряк, виднее. Ну, по крайней мере, теперь я понимаю, что творится с моими регулярами, откуда ветер дует.

– Даже если он и дует, – заметила Лостара Йил, – если верить вашим же словам, особой пыли не поднимается.

Фарадан встретилась взглядом с Добряком.

– Так мы, выходит, безо всякой причины паникуем?

– Сказать по правде, – кивнул Добряк, – я и сам уже перестал понимать.

Рутан Гудд стянул с себя рубаху и застыл, наслаждаясь внезапным избавлением от невыносимой жары, ощущением прохлады на скользкой от пота коже.

– Нашел чем меня разбудить, – проворчала со своей койки Сканароу.

– Своей божественной мускулатурой?

– Своим запахом, Рутан.

– Вот спасибо, подруга, за повод для гордости. – Он расстегнул пояс с ножнами, так что тот упал наземь, а сам бессильно опустился на собственную койку и спрятал голову в ладони.

Сканароу села.

– Опять?

– Не знаю, сколько еще раз она сможет выдержать, – ответил он сквозь пальцы.

– Рутан, мы в этой пустыне всего-то двое суток – я все же надеюсь, что она сильней, чем ты думаешь.

Он позволил рукам упасть и поднял на нее взгляд.

– И я надеюсь. – Он какое-то время вглядывался ей в лицо, потом добавил: – Знаешь, мне, наверное, стоило тебе сказать – я уже подумывал, чтобы уйти.

– Вот как.

– Не от тебя. Из этой армии.

– Рутан, я-то – в этой армии.

– Я собирался тебя похитить.

– Понятно.

Он вздохнул.

– Но сегодня я передумал. Так что, любовь моя, мы во всем этом до самого печального конца.

– Если это ты меня сейчас замуж позвал, то… звучит заманчиво.

Он смотрел на нее. Боги, я уже и забыл…

Из-за кухонных палаток донеслось громкое дребезжание – наряд принялся драить котлы, используя для этого камни и щебенку. Спрут потуже затянул ремень своего мешка с припасами, встал, выгнул спину и поморщился.

– Боги, молодняку все это куда больше пристало. Что, Корик, сапоги тебе больше ни к чему?

Армейская обувь полукровки-сетийца с подбитыми гвоздями подошвами валялась в стороне, а сам он с помощью круглого камня разглаживал сейчас складки на поношенных мокасинах.

– Жарко в них, – ответил Корик.

– А эти ты здесь ненароком в клочья не изрежешь? – поинтересовалась сидящая на собственном ранце Улыбка. – Если хромать начнешь, я тебя не потащу, не надейся.

– Забрось сапоги в фургон, Корик, – посоветовал Спрут. – Так, на всякий случай.

Сетиец пожал плечами.

Из ротной командной палатки вернулся сержант Битум.

– Заканчиваем грузиться, – объявил он. – Сегодня раньше выходим. – Он сделал паузу. – Поспать хоть кому-то удалось?

Ответом ему было молчание. Битум хмыкнул.

– Все ясно. Завтра, думается, картина будет иная. Марш нам немаленький предстоит. Оружие в порядке? У всех? Курнос?

Тяж поднял голову, его маленькие глазки блеснули в полумраке.

– Угу.

– Корабб?

– Так точно, сержант. У меня этот ее стон на точильном камне до сих пор в ушах стоит…

– Это не баба у тебя, а сабля, – возразила Улыбка.

– Чего ж она так стонет?

– Да ты в жизни не слыхал, как женщина стонет, почем тебе знать-то?

– Стон женский был.

– Ну, у меня вот в ушах никаких стонов, – огрызнулась она и поправила перевязь с метательными ножами. – Оружие в порядке, сержант. Мне мясца вот не хватает, куда его воткнуть.

– Обожди, торопиться некуда, – заметил Битум.

– Месяцев эдак пять. – Корик поднял голову и уставился на нее из-под копны растрепанных волос. – Как, Улыбка, справишься?

– Если нам через эту пустыню пять месяцев тащиться, – озлилась Улыбка, – то мы, придурок, считай, уже покойники. – Одним из ножей она постучала по глиняному кувшинчику, прихваченному к вещмешку сетчатой оплеткой. – И мочу я свою тоже пить не собираюсь.

– Хочешь мою попробовать? – поинтересовался Флакон, лежащий на спине, закинув руки за голову.

– Меняться предлагаешь? Боги, Флакон, сам-то хоть понимаешь, что ты за извращенец?

– Слушай, раз уж все равно ее пить, пускай хоть женская будет, тогда я, если поднапрячься, мог бы даже сделать вид, что мне нравится. Или вроде того. – Не дождавшись ни от кого ответа, Флакон открыл глаза и сел. – Что не так-то?

Собравшийся уже сплюнуть Спрут в последний момент сдержался и повернулся к Битуму.

– Скрип там ничего новенького не сказал?

– Нет. А что, должен был?

– Ну, я это в том смысле, что он-то полагает, дескать, мы эту пустыню должны перейти, так ведь?

– Надо думать, – пожал плечами Битум.

– А то ведь, если не перейдем, то и дело, считай, провалим.

– Тонко подмечено, сапер.

– А насчет того, чтоб мочу пить, он тоже что-нибудь говорил?

Битум нахмурился. Подал голос Корик:

– Само собой, говорил, Спрут. Это у него в Колоде Драконов есть. Новая карта. Хлебатель Ссак из Высокого Дома.

– Которого? – не поняла Улыбка.

Корик лишь ухмыльнулся, потом перевел взгляд на Спрута, и ухмылка его сделалась жесткой.

– А физиономия на той карте, Спрут, твоя – ее ни с чем не спутать.

Спрут уставился на полукровку, на его ритуальные шрамы и наколки – символы сетийского языка, которые Корик и сам-то вряд ли толком понимает. На дурацкие мокасины. Потом его вдруг что-то заслонило, он вскинул голову и встретился взглядом с темными, обманчиво спокойными глазами Битума.

– Пусть его, – негромко произнес сержант.

– Думал, я что-то сейчас сделаю?

– Спрут…

– Думал, я в нем новую жопу сейчас проверчу? Засуну туда свою последнюю «шрапнель» и за вон тот фургон его зашвырну? А, сержант?

Корик за спиной у Битума громко фыркнул.

– Давай, Спрут, грузи-ка свой арсенал на фургон.

– Есть, сержант.

– Остальным собрать барахло и приготовиться – ночь зовет и все такое.

– Я свою мочу могу продавать, – сказала Улыбка.

– Ага, – кивнул Корик, – золото лопатой грести станешь, только вот на фургон тебе его не загрузить. Нам там место понадобится для богатой добычи. Нет уж, солдат, на своем горбу попрешь. – Он натянул первый мокасин и потянул за кожаные шнурки. Оба лопнули. Корик выругался.

Спрут загрузил свой мешок на дно вагона и посторонился, следом туда забросил свое барахло Корабб, остальные уже выстроились в очередь у него за спиной. Последним в очереди оказался Корик в незашнурованных мокасинах. Сапер миновал капрала, Флакона, Улыбку.

Его удар пришелся Корику точно в висок. Треск был такой, что волы вздрогнули. Полукровка рухнул на землю и застыл в неподвижности.

– И что, – уточнил Битум, глядя на Спрута с крайним неудовольствием, – окажись ты теперь в бою рядом с этим солдатом, сапер, уверенно ты себя будешь чувствовать?

– А тут вообще не важно, что я сейчас сделал, – ответил ему Спрут, – рядом с этим в следующем бою я себя уверенно все равно б не чувствовал. Там, в траншее, он дерзить затеял – самому Скрипачу. И с той самой поры не в себе. Будь ты снаружи хоть храбрец храбрецом, этому, сержант, дерьмо цена, когда внутри соображалку отшибло. – От длинной тирады у него пересохло во рту. Он поднял перед собой правую руку. – Мне к лекарю надо, сержант. Палец сломал на хер.

– Вот ведь придурок… давай, вали уже скорей с глаз моих долой. Корабб, Флакон, Корика тоже в фургон грузите. Хотя обождите-ка. Он там дышит вообще? Ага, ну тогда в фургон. Он, поди, до самого конца ночного марша не очухается.

– Везет дуракам, – пробормотала Улыбка.

Запели горны. Охотники за костями зашевелились, встряхнулись, собрались в колонны, и марш начался. Флакон пристроился за Кораббом, Улыбка оказалась от него по левую руку. Курнос шагал в трех шагах позади. Ранец за спиной Флакона был легким – бо`льшая часть содержимого оттуда ушла, когда припасы перераспределяли на всех, а истина, справедливая для любой армии в мире, заключается в том, что излишков никогда не бывает, во всяком случае если речь о чем-то полезном. Бесполезное – это совсем другое дело. Будь мы сейчас в Малазе или Семи Городах, такого добра имелось бы сколько угодно. Перья без чернил, запас пуговиц, но никаких швейных принадлежностей, фитили без воска – хотя оказаться сейчас в Малазе все равно было бы неплохо, правда? Так, Флакон, а ну-ка прекращай. Все и так хреново, в этом бардаке только бессмысленной ностальгии недоставало. Так или иначе, основной части своих полезных запасов он лишился. Только чтобы обнаружить, что не слишком-то они ему были и нужны.

Глиняный кувшинчик в оплетке болтался у бедра, раскачиваясь при каждом шаге. По-моему, мысль была не такая уж и плохая. Всегда можно будет попросить… не знаю только кого. Молнию. Или… нижние боги, Масан Гилани! Уж она-то…

– Флакон, давай сюда ко мне.

– Сержант?

– Скрип хотел, чтобы я тебя кое о чем спросил.

– Мы уже обсудили все, что я помню…

– Не про это. Про древнюю историю, Флакон. Еще раз, что это была за битва? А, не важно. Корабб, давай-ка на его место. Все в порядке, ты по-прежнему капрал. Не переживай так. Мне тут с Флаконом парой слов перекинуться нужно – он у нас взводный маг или кто?

– Я, сержант, прямо у вас за спиной буду.

– Благодарю, капрал. Ты даже не представляешь, как я уверенно себя буду чувствовать, когда ты мне в затылок дышишь.

– Если что, сержант, я мочу еще не пил.

Поменявшись с капралом местами, Флакон бросил на него через плечо хмурый взгляд.

– Корабб, вот почему ты последнее время так разговариваешь, будто у Спрута брат-близнец появился, только еще тупей?

– Я – морпех, а мы, морпехи, именно так и разговариваем. Вот как сержант сейчас – еще раз, что это была за битва? Древняя история. Мы с кем-то дрались? И когда? Примерно так, понял?

– Самые лучшие из морпехов, капрал, – протянул Битум, – вообще ни хрена не разговаривают.

– …

– Капрал Корабб?

– Что, сержант, прошу прощения? Примерно так, да?

– Именно.

В дюжине шагов впереди Флакон мог видеть Бальзама с его взводом. Горлорез. Смрад. Непоседа. И все? Больше никого не осталось?

– Так Путей здесь нет, верно?

– Сержант? А, так точно. Ни одного нету. Скрип это хотел узнать?

– То есть все мертвей мертвого?

– Так точно. Как высосанная кость.

– Значит, – резюмировал Битум, – и найти нас здесь никто не сможет. Верно?

Флакон моргнул и поскреб щетину у себя на подбородке. На ногтях осталась шелуха от обгоревшей кожи и еще что-то, напоминающее соляные кристаллы. Он наморщил лоб.

– Ну, похоже на то. Разве что у них глаза есть. Или крылья, – он кивнул кверху.

Битум шумно, с негромким присвистом выдохнул через нос.

– Для этого им нужно быть здесь, как и нам самим. Вот только подразумевается, что пустыня непроходима. Никто в здравом уме и не подумает ее пересечь. Такова, кажется, точка зрения?

Точка зрения? Это, Битум, вовсе не мнение. Это факт. Никто в здравом уме не подумает ее пересечь.

– Сержант, речь сейчас о ком-то конкретном, кто мог бы попытаться нас найти?

Битум покачал головой:

– Колода, она у капитана, не у меня.

– Но карты здесь тоже должны быть бесчувственны. Мертвы. Значит, речь сейчас о чтении, которое он провел, прежде чем вступить в пустыню. Сержант, за нами кто-то гнался?

– Меня, Флакон, про это без толку спрашивать.

– Слушайте, это просто смешно уже. Если Скрипач хотел меня расспросить, просто подошел бы сюда да так и сделал. Я бы мог уточняющие вопросы задавать.

– Слепы ли они, Флакон – вот что Скрип узнать хотел. Не мы. Они.

Они.

– Так точно. Слепошарые.

– Вот и хорошо, – хмыкнул Битум.

– Сержант… вы случайно не помните, кто придумал это наше название? Охотники за костями?

– Как бы даже не сама адъюнкт. Я это впервые от нее услышал. Кажется.

Но это невозможно. Арэн. Она не могла знать. Тогда – не могла.

– А ты почему спросил, Флакон?

– Да просто любопытно стало. Это все? Мне с капралом опять поменяться?

– Еще один вопрос. Быстрый Бен жив?

– Я ведь уже ответил Скрипу…

– Это, Флакон, не его вопрос. Мой.

– Слушайте, я не знаю – и Скрипу то же самое сказал. Я их вообще не чувствую…

– Кого – их?

– «Мостожогов», вот кого. Мертвый Вал, Быстрый Бен – да и сам Скрипач. Они не такие, как мы. Не как мы с вами, сержант, или там Корабб. Только не просите меня объяснить, в чем разница. Важно здесь, что я их читать не могу, и ясновидеть тоже. Чувство иногда такое, что они… ну, я не знаю… призраки. Ткни пальцем – насквозь пройдет. А иногда – словно могучие утесы, да такие высокие, что солнце заслоняют. Не знаю я, да и весь сказ.

Битум глянул на него, сощурясь.

– Ты что, и капитану то же самое сказал?

– Я не знаю, сержант, жив Быстрый Бен или мертв, но доведись мне биться на этот счет об заклад, я знаю добрую сотню Охотников, что с радостью приняли бы мою ставку, да и не одну сотню, пожалуй. Но если биться об заклад с Валом или Скрипачом… – Флакон покачал головой и прихлопнул какую-то гадость, укусившую его за шею.

– Ты бы ставил на то, что он мертв?

– Нет, на то, что жив. И даже более того. Я бы ставил на то, что он все еще во всем этом участвует.

Сержант вдруг улыбнулся.

– Добро пожаловать обратно, маг.

– Обожди, Битум… то есть, я хотел сказать, сержант. Не забывай, я ведь не видел, чем там для него все закончилось. Говорят, выглядело очень хреново.

– Хреновей не бывает.

– Ну… вот я и не бьюсь ни с кем об заклад.

– Худ знает, солдат, что только Скрип в тебе нашел. Давай уже, проваливай с глаз моих.

Когда он снова поменялся местами с Кораббом, слева от него вдруг обнаружился Спрут.

– Слушай…

– Да кто я вам такой теперь, именем Худа, Рыбак собственной персоной, что ли?

– Что? А, нет. Это насчет того, что Корик сказал…

– Что он такое сказал? Про Хлебателя Ссак? Скрип сам себе карты не рисует, Спрут. У него с Колодой другие отношения. Так что…

– Насчет добычи, солдат. Он про добычу говорил.

– Сдается мне, это был сарказм.

Улыбка, теперь по правую руку от него, хмыкнула, но ничего не сказала.

– Вот именно, – согласился Спрут. – Всерьез бороться с грабежами начал еще Дассем Ультор…

– Мы были завоевателями, а не налетчиками. Когда занимаешь город, грабить и насиловать горожан – идея так себе. Это их здорово злит, оглянуться не успеешь, как солдаты оккупационного гарнизона начинают гибнуть в ночных патрулях.

– Короче говоря, подобной привычки у нас как бы и не было, но шансы разбогатеть все равно оставались. В любой роте велся учет, и каждый получал свою долю дохода. От подобранных на поле боя оружия и доспехов, от лошадей и прочего в том же духе. Выигранная битва подразумевала и соответствующее вознаграждение.

– Все так, Спрут, – кивнул Флакон. – Но теперь у нас есть целая храмовая сокровищница. Нам продолжают начислять жалованье. Вообще-то каждый из нас, сапер, уже сейчас сущий богатей.

– Если только получится дожить до расчета.

– Но это оно всегда так было. Не пойму, к чему ты клонишь.

Маленькие глазки сапера нехорошо блеснули.

– А вот скажи-ка мне, – произнес тот хрипло, – для тебя эти деньги что-то значат или так, дерьмо нахтово? А, Флакон?

Он призадумался. На четыре шага, пять, семь.

– Нет, – признал он наконец, – но ведь они меня никогда особо не волновали. Я в армии не ради золота.

– Потому что молодой еще. Тебя больше приключения влекут. Только вот, знаешь ли, когда доживешь до определенного возраста и на все это хорошенько наглядишься, то начинаешь думать о той жизни, что потом будет. Насчет того, чтобы домик себе прикупить или хотя бы комнатку поприличней над таверной, тоже поприличней. Ну да, догадываешься, конечно, что всему этому, скорей всего, никогда и не бывать, но мечтать-то не вредно. Тут-то и про денежки вспоминаешь.

– И?

Голос сапера сделался совсем тихим.

– Флакон, я теперь больше чем на неделю вперед не загадываю. А про жалованье уже который месяц не вспоминал. Ты слышишь? Никаких домиков, никаких таверн. Ни тебе рыбацкой лодки, ни даже, упаси боги, садика. Вообще ничего.

– Это оттого, что мы сейчас к смерти приговоренные, верно?

– Я тоже так было решил после того, что Скрип той ночью сказал, но теперь уже не думаю.

Флакон, заинтересовавшись, поднял глаза на сапера.

– Продолжай.

Спрут пожал плечами, словно от внезапной неловкости.

– С нами что-то случилось, вот и все. С Охотниками за костями. Может, во время вторжения в Летер. Может, еще в Малазе или даже в И’гхатане. Сам не знаю. Но ты только взгляни на нас. Мы – армия, которая про добычу вообще не думает. Как, по-твоему, почему Корик стал Улыбку подначивать насчет торговли мочой?

– Потому что упал духом, – ответил Флакон, – и ревнует тоже.

– Потому что всем наплевать на серебро с золотом, на идею купить себе какое-нибудь сраное поместье, или лошадей разводить, или в морскую торговлю вложиться. Да такая армия, как мы, на всем свете одна-единственная.

– Обожди, сапер, – фыркнула Улыбка. – По-твоему, вот посечем мы сейчас кого-нибудь, останемся одни на поле битвы – и не начнем у трупов пальцы и все остальное отрубать? Колечки себе прибирать, торквесы, мечи поприличней и все остальное?

– Нет, Улыбка. Я так думаю, что не начнем.

– Тут я, кажется, со Спрутом соглашусь, – добавил Флакон. – Ну, то есть, ты-то, может, и начнешь…

– А чего сразу я? – возмутилась она. – Я и не про себя вовсе говорю…

– Пусть кто-нибудь другой начинает, – пробормотал Флакон.

– Нет, тела-то я обязательно проверю, – кивнула Улыбка. – Глядишь, кто-то еще дышит, так я его быстренько чик по горлу. А кольца и прочая хрень – да ну их.

– А я о чем? – проговорил Спрут и уставился на Флакона диким взглядом. – Ровно так все, Флакон, и есть. Армия рехнулась.

– Скрип теперь капитан, – рыкнул Бальзам, – чего вам еще-то нужно? Он нас не подведет. Все ж-таки «Мостожогом» был как-никак. Вы, парни, на его прежний взвод гляньте – ни одного человечка ни хрена не потерял. Если это не значит, что они все под божественным присмотром, то что тогда?

Непоседа подтянулся поближе к Горлорезу, Смраду и сержанту.

– Кто-нибудь слышал, что Флакон там сзади сейчас сказал? Насчет названия нашего?

– Что еще такое? – нахмурился Горлорез.

– Он интересуется, кто дал нашей армии ее название.

– И что?

– Ну, я подумал, что это… ну… правда важно. Флакон что-то такое знает, вот только наружу не выпускает…

– Закупорился? – уточнил Смрад.

Горлорез визгливо расхохотался, вызвав этим отборную ругань по всей колонне, впереди и сзади. Убийца негромко зашипел.

– Извиняюсь, не сдержался.

– Так ты, Непоседа, давай, потряси его хорошенько, пока не польется, – не унимался Смрад. – Где-то там у него должна пробка быть.

Горлорез фыркнул и сразу закашлялся, пытаясь подавить очередной взвизг.

– Смрад, прекращай! – приказал Бальзам. – Я серьезно.

– Сержант, я еще лишь поверхностно коснулся отдельных возможностей…

– Видел, что Спрут с Кориком сделал? Вот и я тебя до полусмерти изобью…

– Разве так можно – вы ж наш сержант?

– Вот потому-то мне и можно, идиот!

– Флакон – маг, как и я сам, – сказал Непоседа. – Между нами есть определенное сродство. Наверное, я все-таки попробую с ним потолковать. Чего-то он не договаривает, я уверен.

– Ну, – призадумался Смрад, – кухню на’руков он как-то исхитрился пережить, это впечатляет.

– А вернулся вместе с капитаном Рутаном Гуддом. Он вхож во внутренний круг, я это давно заподозрил.

– Вот тут ты, Непоседа, кажется, и впрямь в точку попал, – согласился Смрад. – Круг тех, кто знает. Что-то… такое.

– Знает больше, чем мы, это точно.

– У них, наверное, и планы на все готовы. Даже как мы эту треклятую пустыню собираемся пересечь, а потом на другой стороне обрушить очередную империю, как раньше Летер.