Текст книги "Увечный бог. Том 1"

– Говорил.

– Так спроси ее.

– Спрашивали, так она знает меньше нашего.

Тавор наклонила голову набок.

– Уверен?

– Ну, она почти не спит. Каждую ночь кошмары. – Он запустил пальцы в бороду. – Ох, Худ меня побери…

– Она видит судьбу, ожидающую всех нас, если мы проиграем, Кованый щит.

Он молчал, вспоминая, преодолевая тысячи лиг памяти и времени. Дни в Арэне, мельтешащие солдаты, угрюмые лица, отчаянная нужда в сплоченности. Армия – непокорный зверь. Ты взяла нас, превратила нас во что-то, а мы не знали – во что и даже зачем. И вот она стоит здесь, худая, простая женщина. Невысокая. Ничем не выдающаяся. Кроме холодного железа в костях.

– Зачем вы за все это взялись, адъюнкт?

Она надела шлем и застегнула пряжки.

– Это мое дело.

– И вот этот ваш путь, – упрямо спросил Ураган, – когда он начался? Когда был сделан первый шаг? Хотя бы об этом вы можете сказать.

Она посмотрела на него.

– Могу?

– Я сейчас поеду обратно к Геслеру, адъюнкт. И должен отчитаться. Должен рассказать, что думаю обо всем этом. Так… дайте хоть что-нибудь.

Она посмотрела в сторону, где построилась ее армия.

– Мой первый шаг? Ладно.

Ураган ждал.

Тавор стояла, словно изваяние, высеченное из грубого мрамора, плачущее пылью… нет, эти чувства всплыли из глубин его собственной души, как будто Ураган увидел в зеркале отражение стоящей перед ним обычной женщины и в этом отражении – тысячу скрытых истин.

Она снова повернулась к нему лицом; глаза скрывались в тени от края шлема.

– В тот день, когда семья Паран потеряла единственного сына.

Ответ был таким неожиданным и потрясающим, что Ураган не знал, что ответить. Нижние боги, Тавор… Он пытался найти хоть какие-то слова.

– Я… не знал, что ваш брат умер, адъюнкт…

– Он не умер, – отрезала она и отвернулась.

Ураган негромко выругался. Он сказал что-то не то. Показал собственную тупость, полное непонимание. Прекрасно! Ну и пусть я не Геслер! Пусть я не врубился… Словно ледяное дыхание окатило его.

– Адъюнкт! – Крик заставил ее обернуться.

– Что такое?

Он глубоко вздохнул и сказал:

– Когда мы присоединимся к изморцам и остальным, кто примет общее командование?

Она быстро взглянула на него и ответила:

– Там будет летерийский принц, Смертный меч Серых шлемов и королева Болкандо.

– Худов дух! Да я не…

– Кто примет командование, Кованый щит? Ты и Геслер.

Он пораженно уставился на него, а потом проревел:

– А вы не думаете, что у нее голова и без того распухла? Вам-то не приходилось жить с ним!

Она ответила холодно и спокойно:

– Помни, что я сказала об уязвимости, Кованый щит, и прикрывай свою спину.

– Прикрывать… что?

– И последнее, Ураган. Передай мои соболезнования Свищу. И скажи, если сочтешь нужным, что Кулак Кенеб погиб… смертью храбрых.

Ему показалось, что она очень тщательно подбирала слова. Не важно. Может помочь со всем этим дерьмом. Наверное, стоит попробовать.

– Адъюнкт?

Она подобрала поводья коня и поставила ногу в стремя.

– Да?

– Мы еще встретимся?

Тавор Паран помедлила, и что-то вроде легкой улыбки появилось на ее губах. Адъюнкт запрыгнула в седло.

– Счастливого пути, Кованый щит. – И потом добавила: – Ураган, если вдруг встретишь моего брата… нет, не важно.

С этим она повернула коня и направилась к голове колонны.

Блистиг поехал за ней, следом Рутан Гудд и бывший жрец – впрочем, скорее, его конь сам отправился за остальными. Осталась только Лостара Йил.

– Ураган.

– Лостара.

– Быстрый Бен был уверен, что вы с Геслером живы.

– А теперь?

– А теперь его с нами нет.

Он подумал и улыбнулся.

– Прими все как есть, Лостара Йил. Он считал, что мы живы-здоровы. И был прав. А теперь у меня возникло чувство, что он не так потерян, как кажется. Он же просто змей. Всегда был и всегда будет.

Она одарила его такой улыбкой, что Ураган почти заколебался, но прежде чем успел придумать что-нибудь соблазнительное и, возможно, неприличное, она уже скакала за остальными.

Проклятье! Такие улыбки мне посылают не каждый день.

Нахмурившись, он приказал Ве’гату развернуться и направил в обратный путь.

Охотники и личинки двинулись следом.

Маленькая птичка попыталась усесться на бороду Урагана. Но от его ругательства она с писком прыснула прочь.

Книга третья
На острие копья

 
И тогда отважный историк
Берет в свои руки ту самую
Жгуче-драгоценную рукопись,
Где монахи строгие тщатся
Уклониться от взмахов бич,
Где через высокие окна
Пепел прежних еретиков
Очистительным ливнем падает.
Так узри же правду, что вышита
Позолоченной тонкой нитью:
По коже этих несчастных
Я, судия лжи, умываю
Руки в бронзовой чаше,
Наполненной белым песком.
Но от губ его летят брызги,
И войска ждет новая притча.
Никогда я не был столь слеп,
Чтоб не чуять глубинной дрожи
Тайных рек в бурлящем потоке
И колючей слезы пера.
Я поведаю вам порядок
Вещей, непоколебимый,
Что каменная стена.
О, избавьте меня от веснушчатых
Кулаков вашего деспота
И гордыни его чистоты.
Я живу в тумане, средь марева,
Где дыханье незримых дарует
Теплоту и уют, чтобы скрасить
Грядущие мрачные дни.
Не отдам свою неуверенность,
Ей укроюсь, под ней так покойно,
Как вам никогда и не снилось.
 

«Жизнь в тумане»

Готос (?)

Глава восьмая

 
Того, что нам оставлено,
хватит, только если в порядке
вещей найдется место всему
и ничто не отбросится в сторону,
когда мы шагаем прочь
за пределы дыма и горя
в мир, где нежданно родимся,
открыв глаза внезапному свету.
И затем обернемся с первым вдохом,
чтобы узреть все, нами содеянное,
взглянуть на могилы вдоль дороги,
подобные сокровищницам памяти,
а белый снег впереди не манит
ни единым человеческим следом,
но касание ветерка все же сладко.
Времена года выползают из земли,
путаясь в складках покрова.
Краем глаза я приметил
некую пылающую тайну,
неясные формы в жидком сиянии.
Они отберут у нас все то,
что мы прижимаем к себе;
руки мои, освободившись от тяжести,
сделаются легкими, словно перышко,
нам останутся лишь голоса,
медленно плывущие вниз,
но их нам хватит вовеки.
 

«Возьми мои дни»

Рыбак кель Тат

Проскользнуть под кулаками этого мира.

Девочку звали Торл. Тихая, с печальным внимательным взглядом. Но сейчас ее вырывающиеся из тучи осколков вопли походили на хохот. Жадные насекомые гроздьями облепили ее глазницы, ныряли прямо в распахнутый рот, а хлещущая из разодранных губ кровь лишь привлекала сотни новых.

Сэддик испустил крик ужаса и отшатнулся, готовый ринуться прочь, но Бадаль выбросила руку и покрепче в него вцепилась. Осколки больше всего обожали панику, в первую очередь на нее и рассчитывали – вот и Торл сперва поддалась панике, а теперь сделалась добычей осколков.

Ослепшая девочка все еще пыталась бежать, спотыкаясь об острые кристаллы, резавшие ее босые ноги. Остальные дети потихоньку двинулись в ту же сторону, Бадаль вгляделась в их бесстрастные лица – и все поняла.

Пусть кулаки молотят, мы ускользнем от них, мы увернемся. Нас нельзя убить, и нашу память – тоже. Мы останемся, чтобы напоминать вам о том будущем, на которое вы нас обрекли. Мы останемся, ведь мы – свидетельство вашего преступления.

Когда пожиратели облепят ваши глазницы, радуйтесь слепоте, будто милосердному дару. А эти звуки – чем не смех? Ты хохочешь, дитя, и это – голос памяти. Даже, пожалуй, истории. В твоем смехе – вся несправедливость этого мира. В нем – все доказательства вашей вины.

Дети умирают. Все еще умирают. Вечно.

Торл рухнула наземь, вопли ее стихли, превратились в удушливый кашель – осколки уже заползали ей в горло. Она принялась извиваться, потом просто дергаться, а насыщающийся рой на глазах делался толще и медлительней.

Бадаль смотрела, как дети подбираются поближе, как хватают руками кишащих насекомых и жадно запихивают в рот. Все по кругу – так устроен мир. Только не нужно от нас отворачиваться. От этого мгновения, от этой сцены. Она может показаться отвратительной – но не путайте это чувство с негодующим отрицанием того, чего вы не желаете видеть. Ужас ваш я пойму и прощения ждать не стану. Но если вы отвернетесь, я буду считать это трусостью.

А трусостью я уже и так сыта по горло.

Она сдула с губ мошкару и перевела взгляд на Рутта. Тот сейчас плакал без слез, судорожно прижав к себе Ношу. А за спиной его простиралась жуткая плоскость Стеклянной пустыни. Бадаль снова обернулась к Змейке и сощурилась. Та теперь еле ползла, и это совершенно не соответствовало ни жаре, ни сияющим небесам. Медлительность обессилевших. Ваши кулаки излупили нас до беспамятства. Они обрушивались на нас безо всякой причины. И выбили из нас весь страх. Все отвращение к самим себе. Вы нас лупили, потому что это приятно – делать вид, что все в порядке, и ни о чем не помнить. Каждый удар словно вышибает прочь еще немного вины.

Там, где все мы когда-то жили, бить детей считалось позором. А теперь взгляните, до чего вы довели этот мир.

Все вы – истязатели детей.

– Бадаль, – произнес Рутт.

– Да, Рутт. – Она не стала к нему оборачиваться. Еще не готова.

– Нам осталось всего несколько дней. Источники больше не попадаются. Даже если мы повернем обратно, то уже не дойдем. Бадаль, кажется, я сдаюсь… я… я готов сдаться.

Сдаться.

– А Ношу ты что – осколкам отдашь? Опалам?

Она услышала, как Рутт резко вдохнул.

– Ношу они не получат, – прошептал он.

Не получат, это верно.

– Прежде чем Ноша стала Ношей, – сказала она, – ее звали по-другому, и имя это было – Младенец. Младенец явилась в мир между ног женщины, своей матери. У Младенца были голубые глаза, голубые словно небо – были и остаются. Нам нужно идти дальше, Рутт. Мы должны дожить до того дня, когда в глазах Ноши засияет новая голубизна, когда она опять сделается Младенцем.

– Бадаль, – прошептал Рутт у нее за спиной.

– Понимать не обязательно, – сказала она ему. – Мы не знаем, кто была ее мать. И кто станет ей новой матерью.

– Как-то ночью я видел… – Он осекся. – Бадаль…

– Да, старших, – отозвалась она. – Наших собственных матерей и отцов, как они ложились вместе, чтобы делать детей. Вернуться можно лишь к тому, что мы сами знаем, что запомнили из прежних времен. И мы все это повторим – даже понимая, что в прошлый раз оно не сработало, поскольку другого все равно не умеем.

– Бадаль, ты все еще летаешь во сне?

– Нам нужно идти дальше, Рутт, пока Ноша не перестанет быть Ношей и не превратится в Младенца.

– Я слышу, как она плачет по ночам.

Она. И в этом вся ее история: Младенец делается Ношей, Ноша – Матерью, у Матери рождается Младенец, он делается Ношей… А те мальчики, что уже сделались отцами, все пытаются вернуться обратно, пробиться внутрь, ночь за ночью.

Мы все плачем по ночам, Рутт.

– Пора в путь, – сказала она и наконец обернулась к нему.

Он показался ей словно скомканным – существо с обвисшей кожей, с мешками под глазами. Потрескавшиеся губы, лоб – как у священника, усомнившегося в собственной вере. У него начали выпадать волосы, а ладони казались несоразмерно большими.

– Ноша говорит – на запад, Рутт. На запад.

– Там ничего нет.

Там – большая семья, у них всего в изобилии. Еда. Вода. И они нас ждут – чтобы благословить, чтобы показать, что будущее не умерло. Они заповедают нам это будущее. Я их видела, видела их всех. А ведет их мать, и держит всех своих детей в объятиях, пусть младенца у нее никогда и не было. Там есть мать, Рутт, – такая же, как ты. И дитя у нее на руках скоро откроет глаза.

– Прошлой ночью, Рутт, мне снилась Ноша.

– Правда?

– Да. У нее выросли крылья, и она улетела. Я слышала, как ее голос разносится по ветру.

– Ее голос, Бадаль? И что же она сказала? Что сказала Ноша?

– Ничего, Рутт. Она просто смеялась.

Наваленные вдоль береговой полосы кучи плавника разукрасил иней, а льдины в неглубокой бухте хрустели и терлись друг о дружку всякий раз, как набегала очередная волна. Справившись с последним на сегодня приступом утреннего кашля, Фелаш поглубже запахнулась в плащ с меховым подбоем, выпрямилась и направилась туда, где сейчас разжигала костер камеристка.

– Мой завтрак готов?

Старшая из женщин сделала знак рукой в сторону служившего им столом деревянного диска, отпиленного от цельного ствола, – на нем стояла чашка травяного чая и дымился кальян.

– Замечательно. Должна признаться, что у меня раскалывается голова. Послания от матушки так грубы и неуклюжи. Или это сам Омтоз Феллак меня мучает – подобно этим вот треклятым морозу и льду. – Бросив взгляд в сторону другого лагеря, в тридцати шагах от них вдоль берега, она нахмурилась. – Да еще суеверия! По-моему, они давно уже перешли всяческие границы приличий и скатились в откровенное хамство.

– Магия, ваше высочество, их пугает.

– Да ну? Эта магия им жизнь спасла! Казалось бы, благодарность могла и взять верх над испугом и прочими воображаемыми страшилками. Хуже, чем куры безмозглые, право слово. – Она присела на бревно, стараясь не зацепиться об торчащие из него непонятные железные стержни. Отхлебнула чая, потом протянула руку к резному костяному мундштуку кальяна. С удовольствием затянулась и выгнула шею, чтобы окинуть взглядом застывший посреди бухты корабль.

– Подумать только. Все еще на плаву лишь оттого, что вмерз в айсберг.

– Увы, ваше высочество, в этом, вероятно, и заключается причина их нынешнего недовольства. Моряки, застрявшие на берегу. Даже капитан с первым помощником проявляют признаки упадка духа.

– Что ж, – Фелаш втянула носом воздух, – придется нам обходиться тем, что есть. В любом случае помочь этому кораблю уже вряд ли можно, как я понимаю? Судну конец. Дальше придется передвигаться по суше, и как мои ноги это выдержат, я даже подумать боюсь.

Она снова развернулась, поскольку обнаружила, что к ним приближаются Шурк Элаль и Скорген Кабан – первый помощник через шаг увязал в песке, изрыгая ругательства.

– Капитан, не желаете выпить чаю вместе со мной? И вы, Скорген, тоже, будьте любезны. – Она обратилась к камеристке: – Еще парочку чашек, пожалуйста. Благодарю.

– Упаси нас Беру, – прошипел Скорген в ответ. – Мы стоим в десяти шагах и от жары плавимся, а у вас тут…

– Со временем должно рассосаться, – пожала плечами Фелаш. – Магия вчера потребовалась, скажем так, весьма интенсивная. И, предупреждая дальнейшие жалобы, хотела бы отметить, что и нам с камеристкой от этого промозглого холода радости мало. Может статься, яггутам подобный климат и нравился, но, как вы уже могли заметить, мы отнюдь не яггутки.

– Ваше высочество, – обратилась к ней Шурк Элаль, – насчет моего корабля…

Фелаш затянулась поглубже.

– Да, – вздохнула она. – Это. По-моему, я уже извинилась, разве не так? Вероятно, дело в недостатке образования, но я и правда понятия не имела, что любой корабль несет в трюме некоторое количество воды и что для мореплавания это вполне приемлемо. Соответственно, я не подозревала, что замерзание той воды будет иметь катастрофические последствия – лопнувшие доски и все такое. Кроме того, разве команда ее не откачивала?

– Откачивала, – согласилась Шурк. – Однако всю воду из трюма было не откачать и доброй сотне матросов, особенно учитывая скорость замерзания. Но я не об этом хотела поговорить – как вы справедливо заметили, то дело прошлое. Просто не повезло, как мы уже решили. Я собиралась обсудить с вами дальнейший ремонт.

Фелаш смерила бледнокожую женщину взглядом и легонько постучала мундштуком себе по зубам.

– Из той сцены, что вы, капитан, закатили мне двое суток назад, я умозаключила, что с «Бессмертной благодарностью» покончено. Вы переменили свою точку зрения?

– Да. Или нет. Точнее сказать, мы прошли вдоль берега. От плавника никакого толку, а те несколько бревен, что нам удалось найти, тяжелые, словно из гранита. Маэль знает, на что эта треклятая древесина вообще годится, но плавать она точно не будет. Вернее сказать, плавучесть у нее нулевая…

– Прошу прощения, какая именно?

– На какую глубину это бревно ни запихни, там оно и останется. Никогда такого раньше не видела. У нас в команде есть бывший плотник, так он говорит, дело тут в минералах, содержащихся в древесине, и в почве, на которой дерево росло. В любом случае в глубине материка никаких лесов не видно, да и отдельных деревьев тоже.

– Иными словами, материала для ремонтных работ у нас нет. По-моему, капитан, вы именно это два дня назад и предсказывали?

– Именно так, и предсказание мое сбылось, ваше высочество. Поскольку команде моей на замороженном судне не выжить, на первый взгляд мы и впрямь застряли на суше.

Скорген топнул по песку здоровой ногой:

– А еще хуже того, ваше высочество, что на всем побережье и ракушки-то самой захудалой не сыскать. Бьюсь об заклад, всю живность тут давно уже повыбрали без остатка. Так что нам и вдоль берега далеко не уйти, куда вы так хотели попасть.

– Весьма прискорбно, – пробормотала Фелаш, не отводя взгляда от Шурк Элаль. – И однако у вас, капитан, похоже, есть идея?

– Не исключено.

– Продолжайте же, будьте любезны. По своей натуре я ничего не имею против экспериментов и приключений.

– Да, ваше высочество. – Женщина все еще не была уверена, говорить ли дальше.

Фелаш выпустила извилистую струю дыма.

– Давайте же, капитан, а то ваш помощник уже синий совсем.

– Хорошо. Ваше высочество, этот Омтоз Феллак – истинная Обитель?

– Я не совсем уверена, в чем смысл вашего вопроса.

– Обитель. Другой мир, место, отличающееся от этого…

– Где мы, – добавил Скорген, – могли бы найти, ну, деревья. Или вроде того. Если там, конечно, не сплошной снег и лед или что похуже.

– Ага, понимаю. – Она снова постучала мундштуком и призадумалась. – Если быть совсем точной, речь об Обители Льда. И магия там, как мы и сами могли убедиться… холодная. Причем невыносимо. Но, пусть даже я и недостаточно образована в вопросах кораблестроения и им подобных, в том, что касается Обителей, я несравненно более сведуща. – Она улыбнулась. – Само собой.

– Само собой, – поспешно согласилась Шурк Элаль, обнаружив, что Скорген тоже собрался что-то выпалить.

– Самое распространенное из проявлений Омтоз Феллака – именно то, что мы сами на себе испытали. Лед. Жгучий мороз, который иссушает и лишает сил. Но следует иметь в виду, что магия эта была создана в качестве, если угодно, оборонительного оружия. Яггуты вели войну с неумолимым врагом – и терпели в ней поражение. И поэтому попытались окружить себя огромными ледяными полями, которые послужили бы противнику непроходимым препятствием. Что имело определенный успех… до поры. Разумеется, как рада повторять моя матушка, война способствует изобретательству, и стоит одной из сторон обрести тактическое преимущество, другая быстро подстраивается, чтобы выравнять положение – если только у нее есть на это время. Любопытно отметить, что в данном случае в своей окончательной неудаче сами же яггуты и повинны. Ведь используй они лед в качестве не оборонительного, но наступательного вооружения – сделай они его истинным оружием, силой, пригодной для атаки, – вполне может статься, что они уничтожили бы противника прежде, чем тот успеет подстроиться. Пусть подробности того, кто именно был тем противником, и не вполне ясны…

– Прошу меня простить, ваше высочество, – перебила ее капитан. – Как вы справедливо заметили чуть раньше, мой первый помощник страдает от холода. Если я правильно вас поняла, холод и лед Омтоз Феллака – всего лишь аспект, или, можно сказать, результат, применения магической силы. И в подобном случае сила ими не исчерпывается.

– Отлично сказано, капитан! – хлопнула в ладоши Фелаш. – Просто замечательно!

– Я очень рада, ваше высочество. Просто гора с плеч. Ну а что же вы можете мне рассказать о прочих аспектах Обители?

Фелаш изумленно заморгала.

– Как что? Ничего.

– Ничего?

– Совершенно ничего, капитан. Единственной манифестацией Омтоз Феллака, с которой этот мир сталкивался, был его ледяной аспект.

– Но тогда отчего вы решили, что есть и другие?

– Это совершенно естественно предположить, капитан.

– То есть идея, что там имеется что-то еще, сугубо… теоретическая?

– Дорогая моя, в этом термине, невзирая на избранный вами тон, нет ничего оскорбительного.

– Ну и какого рожна я тогда тут торчу? – вопросил, клацая зубами, Скорген. – Все равно вы ничего не знаете, плюнь Маэль да разотри.

– Вот тут, первый помощник, вы вряд ли правы, – возразила Фелаш. – Ответь я вам: «Ничего не знаю», пользы в том действительно никому из нас не было бы ни малейшей. Я, однако, ответила: «Точно не знаю, но полагаю, что тут есть над чем поработать».

– И что же вам помешало? – возмутился он.

– А я работаю!

Шурк Элаль обернулась к Скоргену.

– Так, Красавчик, достаточно. Возвращайся к остальным.

– И что я им скажу?

– Что мы… исследуем возможности.

Фелаш взмахнула пухлой ручкой:

– Обождите, будьте добры. Я бы рекомендовала вам обоим вернуться к товарищам. Исследованиями, которым я намерена посвятить сегодняшний день, лучше заниматься в одиночку, поскольку безопасности находящихся поблизости я гарантировать не могу. Более того, я бы советовала вам перенести лагерь по крайней мере вдвое дальше от нас.

– Прекрасно, ваше высочество, – откликнулась Шурк Элаль, – мы именно так и поступим.

Когда они зашагали прочь, Фелаш обернулась к камеристке.

– Дорогая моя, – негромко протянула она, – тебя ждет путешествие.

– Да, ваше высочество.

– Подготовься как следует, – посоветовала ей Фелаш. – Надень доспехи, захвати метательные топоры. А перед тем нужно будет сплавать к кораблю, тебе понадобится щепка. Но первым делом я хочу еще чаю и чтобы ты добавила растабаку в кальян.

– Слушаюсь, ваше высочество.

– Нижние боги, – пробормотала Шурк Элаль, когда они приблизились к лагерю, – но вот сиськи у нее и вправду выдающиеся. Редкостная разновидность, никак поражаться не перестану – считай, на нас благословение снизошло. – Она покосилась на первого помощника. – Ну или проклятие, может статься.

– Мне, капитан, так больше всего ее ножиком пырнуть хотелось.

– Ты эти мысли брось, а еще лучше – засунь куда подальше и поглубже. Если тебя кто-нибудь из команды услышит, мне подобные неприятности совсем ни к чему.

– Само собой, капитан. Это у меня импульсивное такое желание приключилось, вроде тика. Я вот только не понял, как вы ее сиськи-то разглядели под мехами и всем остальным.

– Трудно было не разглядеть, – откликнулась Шурк. – Для того, Красавчик, людям воображение и дано.

– Вот бы и мне его хоть самую малость перепало.

– Тем временем у нас есть задача – как-то успокоить все страхи и тревоги. Я так думаю, перенос лагеря подальше вдоль берега в этом отношении сразу же пойдет на пользу.

– Это уж точно. – Красавчик поскреб избороздившие шею шрамы. – Я еще вот что, капитан, нутром чую – эта ее камеристка вовсе не такая бесполезная, как пытается казаться.

– То есть ты, Красавчик, вижу, заваривание чая и разжигание кальяна ни во что не ставишь? А я вот уже подумываю, чтобы по возвращении домой тоже камеристку себе завести. Само собой, – добавила она задумчиво, – нет ведь такого закона, чтобы она обязательно была женщиной?

Изуродованная физиономия первого помощника залилась краской. Шурк хлопнула его по плечу.

– Но насчет этой, Красавчик, ты прав. Я так думаю, она волшебница под стать самой принцессе, да и одним этим дело вряд ли ограничивается. Прикидывается неплохо, но стоит только глянуть ей на запястья… Разве что она тюки с сеном швыряет, когда рядом никого нет, а если еще и шрамы на руках принять во внимание, из тюков-то тех кинжалы торчат – короче, да, она куда круче, чем кажется.

– Как ее, к слову, зовут-то?

– Понятия не имею. – Шурк кашлянула. Моряки в лагере внимательно наблюдали сейчас за их приближением. – Давай-ка, Красавчик, говорить буду я.

– Верно, капитан, лучше уж вы, чем я сам.

– А если у меня не получится, тогда можешь кое-кому и по башке настучать.

– Вроде как чтобы образумить?

– Именно так.

Фелаш, укрывшаяся от жары под зонтиком, смотрела, как ее камеристка выбирается из воды.

– Надо бы тебе, дорогая моя, хоть немного жирка отрастить, – заметила она. – Хотя на солнышке ты сейчас быстро отогреешься, ну вот как я сама. Ну и в любом случае, – она указала направление мундштуком, – проход готов и ждет тебя.

Старшая из женщин, тяжело дыша, с трудом и медленно отковыляла подальше от кромки прибоя. В посиневшей правой ладони она сжимала черную на фоне кожи щепку. За ее спиной на мелководье таяли льдины – это иссякали последние остатки Омтоз Феллака. На внешней границе бухты, там, где шельф сменялся глубиной, «Бессмертная благодарность» в своем сверкающем, источающем влагу гнездышке проседала все ниже.

Как только к камеристке вернулась способность двигаться, она облачилась в стеганое нижнее одеяние, а поверх него надела извлеченные из свертков вощеной холстины тяжелые чешуйчатые доспехи. Вооружившись парой топоров, коротким мечом в кожаных ножнах, перевязью с четырьмя метательными кинжалами и взяв шлем, она завершила процесс обмундирования тем, что заткнула за пояс щепку.

– Я готова, ваше высочество.

– Весьма кстати. Темпы, с которыми истощается мое терпение, даже меня саму беспокоят. – Фелаш вздохнула, отложила мундштук и поднялась. – А остатки сладостей ты куда засунула?

– Они рядом с брикетом растабака, ваше высочество.

– Вот оно как. Ну, замечательно. Ты только взгляни, как я исхудала. Просто безобразие! Ты, дорогая моя, вспоминаешь свое детство – когда грудь плоская и кости во все стороны торчат?

– Нет, ваше высочество, мальчишеским сложением я никогда, хвала Страннику, не отличалась.

– Как и я. И мне всегда подозрительно, когда взрослых мужчин на худых женщин тянет. Если тебя бледность да костлявость привлекает, тут и до мальчиков недалеко.

– Вероятно, ваше высочество, они инстинктивно выбирают себе объект для защиты.

– Защищать – это одно дело, а трахать – уже совсем другое. Так, что это я собиралась сейчас сделать? Ах да, верно, зашвырнуть тебя в Обитель Льда. Ты бы, дорогая, хоть какое-то оружие обнажила. Кто знает, где ты сейчас окажешься.

Камеристка взяла в руки топоры.

– Я готова.

– …разве эта высокомерно-снисходительная коровища вообще заслужила подобные сиськи, не говоря уже про безупречную шелковую кожу и роскошные волосы? Бедрами качает так, что на каждом шагу только и ждешь, когда у нее хребет переломится, а ротик будто прямо сейчас готов принять… боги, это еще что?

Громоподобный удар взбудоражил воду в бухте, а потревоженный песок пляжа будто подернулся мутью. Обернувшись, Шурк Элаль увидела, что из лагеря Фелаш распространяется по сторонам и вверх огромная белая туча. Матросы у нее за спиной – на таком расстоянии, что их и слышно-то до сих пор не было, – повскакивали на ноги и принялись панически орать.

– Оставайся здесь, Скорген. И успокой этих идиотов!

Она пустилась бегом.

Лагерь оказался в полном беспорядке, все разбросано, словно его накрыло смерчем. Из наметенной кучи песка медленно выбиралась принцесса Фелаш. Прическу ее сбило набок, одежду растрепало. Лицо принцессы было красным, словно ей как следует надавали пощечин.

– С вами все в порядке, ваше высочество?

Девушка закашлялась.

– Кажется, капитан, теория оказалась верной. Похоже, несколькими глыбами льда Омтоз Феллак вовсе не исчерпывается. Пусть даже и трудно сказать, куда именно ведет обнаруженный мной проход…

– А где ваша камеристка?

– Будем надеяться, наслаждается сейчас открывшимся ей зрелищем.

– Вы ее туда отправили?

Прекрасные глаза гневно сверкнули.

– Само собой, отправила! Разве вы сами не настаивали на подобной необходимости, учитывая то прискорбное положение, в котором мы оказались? Вы хоть осознаете всю глубину моей жертвы, ту ужасную крайность, на которую мы ради вас решились?

Шурк Элаль уставилась на пухленькую девицу.

– А что, если она не вернется?

– Я буду крайне разочарована. Вместе с тем у нас появятся аргументы в пользу некоторых иных теорий относительно Омтоз Феллака.

– Каких именно теорий, прошу прощения?

– Ну, тех, в которых фигурируют вопящие демоны, облака безумия, плотоядные растения, агрессивные хомячки и сотни других гадостей в подобном духе. Не будете ли столь любезны снова разжечь мой костер?

Потянувшись за последним из метательных кинжалов, камеристка обнаружила, что ножны пусты. Она выругалась, присела, уклоняясь от разрезавшего воздух удара мечом, сразу же прыгнула влево и, перекатившись через плечо, врезалась в тушу первого из убитых ею демонов. Зашарила руками по его бугристой колючей шкуре, нащупала один из топоров. Крякнув, выдернула его, перевалилась через тушу – которая содрогнулась, когда в место, где она только что находилась, ударило сразу шесть клинков, – и успела вскочить на ноги, чтобы швырнуть топор.

Который ударил демона точно в лоб, так что его голова мотнулась назад.

Нырнув навстречу, она вырвала меч из ближайшей ладони – зверюга медленно оседал на колени, его ручища чуть дрожала. Клинок зазвенел, отбивая беспорядочные удары мечей в оставшихся пяти лапах, потом она рубанула демона по жирной шее, один раз, два, три, пока голова наконец не слетела с плеч.

Она закружилась на месте, готовая отразить очередную атаку. Обнаружила вокруг себя лишь пять трупов. Тишину полянки нарушало лишь ее собственное хриплое дыхание.

Что называется, из огня да в полымя – поскольку ее выбросило прямо посреди бивуака. На ее счастье, она была полностью готова к бою, чем самым очевидным образом отличалась от своих противников. Тут и там, куда разлетелись самые жаркие угольки, уже занималось пламя. Если об этом не позаботиться, кончится тем, что она спалит весь лес – вместе с древесиной, которой так недостает капитану и ее команде.

Собрав оружие, камеристка затоптала тлеющие огоньки. И выругалась – что-то укусило ее сзади в шею. Пошарив рукой, она ухватила нечто мелкое и пушистое, поднесла сжатый кулак к лицу, чтобы разглядеть поближе. Хомячок – а в зубах добрый кусок ее мяса. Она фыркнула и отшвырнула злобное создание подальше.

– Что ж, ваше высочество, деревья я, похоже, отыскала.

Неподалеку взвизгнул какой-то зверь, ему вторили с полдюжины других – окруживших поляну и подбиравшихся все ближе.

– Клянусь жопой Странника, звучит малоприятно.

«Торчать здесь особого смысла нет», – решила она. Наугад выбрала направление и метнулась в лес.

Где оказалось до абсурда темно, воздух же был сырым и холодным. Она ринулась вперед, держа наготове оба топора. Прямо за спиной раздался визг, она резко развернулась. Какое-то движение у самой земли. Еще один хомячок, чтоб его. Животное застыло на месте, запрокинуло голову и испустило очередной захлебывающийся взвизг.

Некоторое время спустя ей все же удалось оторваться от голодных тварей. Гигантские стволы деревьев поредели, но стало больше подлеска, мешавшего двигаться. В просветах показалось небо – в россыпях звезд, но безлунное. В дюжине шагов впереди местность резко уходила вниз. Оказавшись у края, она заглянула в расщелину, забитую упавшими деревьями с серыми, точно кости, стволами.