Текст книги "Увечный бог. Том 1"

Мысль была соблазнительной, но она пошла дальше. Не ее судьба, решила она, убивать там и сям, по одному. Нет, если бы могла, убила бы всех. Такую войну искали Волки. Обитель должна возродиться. А я должна быть их вождем? Встать одной во главе громадной армии возмездия?

И тут все волки-призраки окружили ее плотным кольцом – и она побежала вприпрыжку, без усилий; сердце наполнилось силой. Свободу – теперь она ясно понимала – люди потеряли так давно, что даже позабыли, что она такое. Не отрывайся от своих трудов! Хватай монеты! Запирай двери и разжигай огонь, чтобы спастись от теней за спиной! Пусть братья и сестры преклонят перед тобой колени, пусть служат тебе. Ты свободен? Ты не помнишь правду, которая была когда-то, – все, от чего ты так охотно отказался.

Я покажу вам свободу. Клянусь. Покажу, что значит быть свободным.

Со всех сторон завыли призраки-волки.

– Она ушла.

Фейнт открыла глаза и заморгала от яркого утреннего солнца.

– Что? Кто?

– Девочка. Сеток, с волчьими глазами. Ушла.

Уставившись, на Амбу, Фейнт нахмурилась. Потом сказала:

– А…

– И не думаю, что вернется.

– Да, Амба, и я не думаю.

Он отшатнулся, когда она села. Ее грудь болела, шрамы чесались. Вся грязная, а во рту оставался вкус тухлого мяса, которое ели вчера вечером. Амба стоял с видом человека, которому не нужна ничья компания, кроме брата – от одного взгляда на него разрывалось сердце.

Фейнт посмотрела на остальных. Сладкая Маета еще спала, укрыв округлые формы одеялами. Наперсточек сидела перед углями ночного костра и безучастно смотрела на Амбу.

Ей доводилось слышать жуткие рассказы от пайщиков, вышедших из дела и теперь сидящих по тавернам в ожидании смерти. Напившись, они рассказывали о миссиях, закончившихся катастрофой. Погибший маг, сами посреди неведомых земель, домой нет пути. Тем, кому повезло, удавалось нанять транспорт, или их подбирала другая тригалльская экспедиция – подбирала голодающих и полубезумных; и возвращались они сломанные, с пустыми глазами.

Она поглядела в утреннее небо. Та крылатая ящерица все еще там? Смотрит ли насмешливо холодными глазами? Вряд ли. Если мы сумеем выбраться, это будет чудом. Самым небывалым подарком Госпожи Удачи, какой видел мир. И скажем прямо, так не бывает. Никогда.

– Я чуял дым, – сказал Амба.

– Когда?

Он пожал плечами.

– На рассвете. Ветер еще не переменился. Дул со стороны солнца.

С востока. Она встала и посмотрела на измятую Пустошь. Туман? Нет, завеса слишком плотная. Туча.

– Ладно, – сказала она, – примерно туда мы и направлялись.

Хочет нюхать, пусть нюхает. Разницы нет.

– Нам нужна вода, – сказал Амба.

Вздохнув, Фейнт повернулась и пошла к Наперсточку. Молодая ведьма прятала глаза. Фейнт подождала и сказала:

– Можешь добыть воду?

– Я говорила…

– Да, земля почти мертва. И все же. Можешь?

– Нет смысла и пытаться.

– Все равно попытайся.

Ее глаза полыхнули.

– А с какой стати ты командуешь?

– Ты пайщик Тригалльской компании. И я здесь главнее, Наперсточек.

– Но ведь я…

– Пока что, – прервала ее Фейнт, – ты никто. Покажи нам магию, и тогда поднимешься на пару рангов. Найди путь домой – и я собственноручно короную тебя в императрицы. Но до тех пор, Наперсточек, командую я.

– Это больно.

– Что именно? Послушай, люди умирают.

Но она покачала головой.

– Магия. Здесь. Земля… вздрагивает.

– Наперсточек, да по мне пусть хоть воет. Просто добудь нам воды.

– Она не хочет, чтобы мы были здесь. Не желает, чтобы здесь был хоть кто-то.

– Плохо.

Наперсточек поежилась.

– Тут есть что-то… словно дух… или даже призрак. Возможно…

– Приступай. – Фейнт пошла к Сладкой Маете. – Худов дух, просыпайся.

– Я не сплю, корова.

Выходит, всем так же хреново, как и ей.

– Голодный, – произнесла Наперсточек.

Нижние боги. Фейнт снова посмотрела на восток. Туча или дым? Рядом Амба странно застонал. Она повернулась к нему: с его лицом творилось что-то странное… потеки грязи? Слезы. Нет, темнее. Фейнт подошла ближе. Что это, кровь?

Поблизости вьючная лошадь сорвалась с привязи и понеслась прочь, гремя копытами.

Со стороны Сладкой Маеты раздался треск. Фейнт повернулась.

– Сладкая?..

Тело под одеялом трясло.

– Голодный, – повторила Наперсточек.

Судороги сотрясали Сладкую Маету, руки и ноги дергались. Она откинула одеяла, перекатилась на спину. Глаза были распахнуты и налились кровью. Лицо явно распухло. Кожа трескалась.

– Пришел? – спросила Наперсточек.

Фейнт повернулась к ведьме и увидела, как странно у той наклонилась голова, как течет по подбородку слюна. Глаза остекленели. Фейнт бросилась к ней.

– Прекрати! Наперсточек! Гони его!

Сладкая Маета подскочила, теперь кровь капала у нее с кончиков пальцев. Кожу лица прорывали кости, закрывая глаза и рот. Все тело содрогалось, словно кто-то пытался вырваться изнутри. Раздался треск – новые кости прорывали кожу под промокшей одеждой.

Земля под ногами женщины словно лопалась.

Оцепенев от ужаса, Фейнт отступила на шаг. Страх сковал ее волю.

– Наперсточек… пожалуйста…

Амба вдруг завыл, и от его страшного крика Фейнт очнулась. Снова повернувшись, она бросилась к Наперсточку. Ударила ее по лицу, зло, со всей силы. Голова молодой ведьмы дернулась. Амба снова закричал.

Фейнт снова повернулась к Сладкой Маете… но от той уже почти ничего не осталось, а на ее месте из трещины в земле торчала грязная кисть руки толщиной со ствол древнего дерева. Громадные пальцы пронзили тело женщины, словно перчатку не по размеру. Окровавленные ногти царапали воздух.

Земля под ногами Фейнт наклонилась, чуть не повалив ее.

Амба с залитым кровью лицом подошел, шатаясь, к Наперсточку и ударил кулаком в лицо; ее голова откинулась назад, и Наперсточек упала. Амба, зарычав, подхватил ее на руки и побежал.

Рука поднималась все выше, останки тела Сладкой Маеты свисали с пальцев. Текущая кровь, сгорая, чернела, осыпалась хлопьями, открывая конечность из чистого нефрита.

Фейнт отшатнулась. Холм продолжал расти, разрывая твердую землю. Дерево у источника задрожало, и на его давно засохших ветвях внезапно проклюнулись зеленые побеги, извиваясь, словно червяки. Появились грозди нефритовых плодов, от тяжести которых ветви гнулись.

С грохотом от края обрыва в пятидесяти шагах к югу оторвалась скала. Высокая трава колыхалась, как нефритовое пламя. Из земли появился громадный блестящий валун… это лоб… нижние боги, о Худ. Беру… пожалуйста…

Драконус повернулся, его глаза были черны, как озера из чернил.

– Жди здесь, – сказал он.

Ублала открыл было рот, но под ногами затряслась земля – словно волны шли откуда-то с севера, – и он забыл, о чем хотел спросить. И повернулся к своей любимой.

Ралата уже не спала и съежилась на корточках. С искаженным от ужаса лицом она смотрела куда-то мимо Ублалы.

Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Драконус достает меч. Из длинного лезвия сочилась, как потревоженная ветром саваны, тьма, прижимаясь к спине человека, будто сложенные крылья. Драконус пропал в этой тьме, а чернильная туча закручивалась и росла. За мгновения она поднялась над их головами, и тогда черные крылья распахнулись вновь.

Видение взмыло в небо, хлопая громадными крыльями чернильного дыма.

Ублала смотрел вслед. Каким-то образом палица оказалась в его руках, и от ее небесного цвета главы шел пар, будто в кузнице.

Ублала посмотрел на улетающую на север громаду. Не дракон. Крылатая тьма. Именно так. Крылатая тьма.

Он облизал губы.

– Драконус?..

Над разбитой горной породой поднимались надбровные дуги. Глаза сверкали, как изумрудные маяки. Шагах в тридцати к западу выпросталась вторая рука. Фейнт стояла, как приросшая к дрожащей земле, совсем как странное дерево. Мыслей не осталось. Голова гудела. Фейнт слышала голоса – тысячи, десятки тысяч голосов, говорящих на незнакомом ей языке. Говорили громко, в тревоге, в страхе, в панике. Она зажала уши ладонями – не помогло.

Они хотят выйти.

Они спрашивали. Но ответа не было. Просили. Умоляли. Мир в ответ молчал. Откуда я знаю? Их сердца стучат… я чувствую их. Чувствую, как они разбиваются.

Тоска рвала душу. Она не переживет. Это невозможно, боль слишком огромна.

Ледяной ветер окатил спину. Слева от нее по земле мелькнула громадная тень. Что-то закутанное во тьму спустилось на громадных крыльях туда, где появилась нефритовая голова.

Фейнт увидела, как блеснуло что-то длинное и черное, блестящий клинок, и когда тьма нахлынула приливной волной на голову гиганта, странное оружие рассекло ему лоб.

Прогремел гром. Удар повалил Фейнт с ног. Невероятный хор голосов взвыл – от боли, потрясения и чего-то еще. Сама земля под ногами словно застонала. Фейнт, с трудом поднявшись на ноги, начала откашливать кровь, наполнившую рот.

А что в криках? Облегчение? Наконец. Наконец получен ответ.

Лоб прямо перед ней и ладонь к западу внезапно замерли, нефритовое сияние поблекло, словно усыпанное пылью. Дерево, склоненное набок, больше не дрожало, как безумное; ветви свисали под грузом нефритовых листьев и огромных круглых плодов.

На холме тьма сгустилась, как медленный вдох, и на ее месте образовался высокий широкоплечий воин. В ладонях он сжимал двуручный меч, с лезвия которого в воздух струились черные потоки. Он с трудом потянул клинок из нефритового лба, возвышавшегося каменной стеной. И с кряхтением наконец вытащил лезвие. Меч скользнул в ножны на его левом боку. Воин повернулся и шагнул в сторону Фейнт. Бледная кожа, словно высеченные черты лица, черные волосы и бездонные глаза. Подойдя ближе, он сказал по-даруджийски:

– Там, откуда он явился, каждый бог – Кованый щит. Женщина, ты лишилась разума?

Она уже раскрыла рот, чтобы возразить, гневно запротестовать, но воин прошел мимо. Она, повернувшись, глядела вслед. На юг? Да что там? Куда ты направляешься? Нет, Фейнт, забудь.

Нижние боги, что же я сейчас видела?

Она снова перевела взгляд на разбитый лоб, возвышающийся над холмом. Широкую рану было видно даже с такого расстояния. Череп гиганта был расколот чуть ли не пополам.

Она медленно опустилась на колени. Бог. Это был бог. Они что – оба боги? И один убил другого? Она поняла, что обмочилась. Еще один повод схлестнуться с остальными. Дрожа, она глубоко вдохнула.

– Сладкая Маета, прости меня. Она ведь предупреждала меня. Прости, Сладкая. Пожалуйста, прости.

Надо будет отыскать Амбу и Наперсточка.

Только не сейчас. Не сейчас.

Ублала смотрел, как она сворачивает свое ложе.

– Куда собралась? Надо ждать. Он сказал ждать.

Она оскалилась, даже не глядя на него.

– Он демон. И если не сможет найти дичь, убьет и съест нас.

– Нет, не съест. Он хороший. Драконус хороший, любимая…

– Не называй меня так.

– Но…

– Тихо. Верни мне нож.

– Не могу. Ты меня можешь заколоть.

– Не буду. Я оставлю вас обоих. И отправлюсь домой.

– Домой? А где это? А можно к тебе?

– Только если умеешь плавать, – сказала она. – Отдай хотя бы нож. А если любишь меня, как говоришь, то отдашь и остальное мое оружие.

– Я не должен.

В ее глазах блеснул яд.

– Ты же не спишь. У тебя в руках твоя дубина. Я ничего не смогу тебе сделать. Ты же не трус, Ублала. Я не могу любить трусов – они мне отвратительны.

Он сгорбился.

– То, что ты меня пугаешь, не значит, что я трус. Однажды я бился с пятью теблорскими богами.

– Ну конечно, конечно. Трусы всегда врут.

– И я бился с Когтями Смерти, и все клыкастые воины меня любили… нет, это был не я. По крайней мере, думаю, это был не я. – Он поглядел на палицу. – Но я убил Дралка. Убил дракона. Это было просто… нет, не было. Это было трудно, наверное. Не могу вспомнить.

– Бесконечная ложь.

– Ты права, – сказал он, неожиданно помрачнев. – Бесконечная.

– Отдай мне оружие.

– Если отдам, ты умрешь.

– Что?

– Ты нас бросишь, а пищи здесь нет, кроме той, что Драконус нам добывает. Будешь голодать. А я не могу.

– Я твоя пленница? Так тебе нравится, Ублала? Хочешь рабыню?

Он взглянул на нее.

– А если будешь рабыней, я могу с тобой заниматься сексом в любое время?

– Это не любовь, – сказала она.

– Уже столько времени прошло, – ответил он, – что я, пожалуй, возьму секс вместо любви. Видишь, что со мной стало?

– Прекрасно. Я лягу с тобой, если потом отдашь мне оружие.

Ублала схватился за голову.

– Ох, ты меня путаешь!

Она наступала.

– Соглашайся, Ублала, и я твоя… – Она внезапно остановилась и отвернулась.

Он смотрел на нее.

– Ну так что? Я согласен! Согласен!

– Поздно, – ответила она. – Твой друг вернулся.

Ублала обернулся и увидел приближающегося Драконуса.

– Он мне не друг, – пробормотал он. – Больше не друг.

– Что-то слишком многолюдна эта Пустошь, – сказала она.

– Так брось нас, – ответил Торант. – Скучать не будем.

В ответ Олар Этил снова ухватила Абси за шкирку.

– Хватит, отдохнули, – сказала она.

– Перестань таскать его так, – сказал Торант. – Пусть едет со мной.

Она повернулась, хрустнув шейными позвонками.

– Попытаешься сбежать, щенок, так я тебя поймаю.

Торант взглянул на близняшек, прижавшихся друг к другу у каменного круга, где вчера пытались развести костер.

– Не сбегу.

– Твоя сентиментальность тебя прикончит, – сказала заклинательница костей. – Подойди. Забери мальчишку.

Торант подошел. Когда он потянулся к мальчику, костяная рука Олар Этил вцепилась в Торанта и подтянула ближе, так что его глаза оказались у ее разбитого лица.

– Не взывай ни к каким богам в этом месте, – прошипела она. – Здесь все слишком близко к поверхности. Ты понял? Даже призрак Тока Младшего не сможет противиться зову – и явится не один. – Она отпихнула Торанта. – Я предупредила – и только один раз. Услышу, как ты шепчешь молитву, Торант из Оул’данов, и убью.

Он отступил на шаг и нахмурился.

– Угроза такая же древняя, как и ты, карга. – Он взял Абси за руку и повел к ожидающему коню. – А еще нам нужна еда – ты хоть помнишь, что это такое, Олар Этил? И вода.

Он огляделся, но ни Телораст, ни Кердлы не было и следа, – когда он видел их в последний раз? И не вспомнить. Вздохнув, он махнул близняшкам. Стави и Стори вскочили на ноги и подошли к нему.

– Немного пройдете пешком? – спросил их Торант. – А потом поедете верхом, подольше, чем вчера. А я с удовольствием пройдусь.

– Ты слышал гром? – спросила Стави.

– Ну, гром и гром.

– Наш отец еще жив? – спросила Стори. – Правда?

– Врать не буду, – сказал Торант. – Если его дух снова ходит по земле, он такой же, как Олар Этил. Т’лан имасс. Боюсь, вам его и не узнать…

– Главное, что внутри, – ответила Стори. – Это не меняется.

Торант отвел взгляд.

– Надеюсь, ты права, ради всех нас. – Он помедлил и добавил: – В конце концов, противостоять этой заклинательнице костей сможет только ваш отец.

– Он заберет нас, – сказала Стави. – Всех троих. Вот увидишь.

Он кивнул.

– Ну что, готовы?

Нет, он не соврал им про их отца. Но кое-какими сомнениями делиться не стал. Он не ждал, что Олар Этил приведет их к Оносу Т’лэнну. Абси, да и близняшки, наверное, стали ее монетой, чтобы управлять рукой Первого Меча, и она не захочет лишиться такого богатства. Нет, она хорошенько припрячет живые монеты.

Торант поднял Абси; сердце дрогнуло, когда ручки мальчика обхватили его шею. Дети быстро приспосабливаются, но бывают раны, которые незаметны на поверхности, но проникают глубоко. И много лет спустя определяют всю жизнь. Брось ребенка – и взрослый мужчина не сумеет налаживать прочные связи. Отними у ребенка любовь – и женщина будет мотаться как лист на ветру. Так говорят старшие. И значительно добавляют, что жизнь – коварное путешествие. Вступив на путь, с него не свернешь, не пройдешь заново.

С улыбкой Абси примостился в седле и ухватился ручками за луку; Торант подобрал поводья. Он направил коня следом за Олар Этил, близняшки шли рядом.

Гром прекратился так же внезапно, как и начался, и небо оставалось безоблачным. Ужасные силы, играющие на Пустоши, могли потрясти даже бессмертную ведьму, так упорно шагающую впереди. «Не взывай к богам в этом месте». Любопытное предупреждение. А что – кто-то пробовал? Торант фыркнул. Это когда же молитва приносила что-то, кроме молчания? Кроме жалкого ничто в воздухе, кроме растущего в душе пузыря пустоты? С каких пор молитва оставляет хоть что-то, кроме грызущей тоски там, где пылали желания, где страсти кинжалом пронзали грудь?

Не взывай к богам в этом месте. Не призывай Тока Анастера, моего одноглазого стража, который может прорваться через завесу, который может говорить голосом самой смерти. Почему ты так его боишься, Олар Этил? Что он может с тобой сделать?

А ведь я знаю ответ, верно?

Впереди заклинательница костей остановилась и повернулась к Торанту.

Когда он улыбнулся, она отвернулась и пошла дальше.

Да, Олар Этил. На этой Пустоши и впрямь многолюдно. Шагай легко, карга, вряд ли тебе это поможет.

Абси странно хрюкнул и запел:

– Толлаллаллаллалла! Толлаллаллаллалла!

Каждое слово ребенка – само по себе молитва. Благословение. Посмеем ли мы ответить? Берегись маленького Абси, Олар Этил. Есть раны, уходящие вглубь. Ты убила его собачку.

Ты убила его собачку.

Ткань между путями разрывалась. Со всех сторон зияли дыры. Как и подобало его обращенной форме, Остряк передвигался в тени – скрытное существо; мышцы перекатываются под полосатой шкурой, глаза сияют, как угольки в ночи. Но опора под мягкими лапами была ненадежной. И перед глазами мелькали странные видения. Только отчаяние – да и безумие, пожалуй, – погнало его по этим тропам.

Вот он скользит по обледенелому склону из покрытых мхом валунов, а вот движется привидением по густому лесу, окутанному зловонным сумраком. Вот в ядовитом воздухе переплывает реку – густая вода покрыта коричневой пеной. Наверх по берегу – в деревню из тесаного камня, полную телег, едущих через кладбище; лиса завизжала страшным криком, учуяв его запах.

Он наткнулся на две фигуры – от внезапности пробудились инстинкты – рычание, вспышка, когти и клыки. Крики разорвали ночной воздух. Его челюсти перекусили шею человека. Удар когтистой лапы распорол бок собаке и отбросил животное в кусты – подыхать. А потом – прочь из этого мира, в сырые джунгли, освещенные вспышками молний; воздух пропитан запахом серы.

По грязному берегу, до ямы гниющих трупов, раздутых тел людей и лошадей; кто-то жалобно поет вдали.

Горящий лес.

Коридор то ли во дворце, то ли в храме – десятки людей в мантиях с криками спасаются бегством, – и он снова прорывается через них. Рот наполнила человеческая кровь, отвратительно сладкая. Прыгал на людей сзади, прокусывал черепа… слабые кулаки били его по бокам…

Где-то в глубине души он всхлипнул, освобождаясь… и мир снова изменился; теперь – голая тундра, кто-то стоит на коленях рядом с валуном, поднимает голову и встречается взглядом с ним.

«Прекрати. Сейчас же. Дитя Трича, ты сдался звериной крови».

Это женщина, черные густые волосы похожи на шерсть пантеры, лицо широкое, скулы острые и высокие, янтарные глаза наполнены пониманием. Из одежды – всего несколько обрывков оленьей кожи, несмотря на холодный воздух.

«Когда ты найдешь меня, – продолжала она, – будет не так, как ты представляешь. Мы встретимся не как любовники. Мы будем хотеть разного. Может, мы с тобой будем сражаться».

Он припал к земле, тяжело дыша; мышцы болели, но слепая ярость уже таяла.

Женщина сделала странный жест.

«Кот прыгает и отнимает жизнь у птицы. Другой нападает на ребенка, играющего в саду. Так поступает кот, разве нет? Было ли тут преступление? Возможно. Для птицы – беззаботность, неосторожность. А с ребенком? Невнимательные родители? Неправильный выбор места для жилья?

Птенцы в гнезде кричат – зовут мать, которая уже не вернется. Ее смерть означает их смерть. Мать горюет о потере, но у нее, возможно, будет другой ребенок, новая жизнь взамен утерянной. Скажи, Остряк, как измерить подобное? Как решить, чья жизнь ценнее? Раздают ли чувства в соответствии с умом и сознанием? Горе мелкого создания не так глубоко, как более… крупного?

А разве не естественно жаждать мести, расплаты? Не мечтает ли супруг мертвой птицы об убийстве?

Дитя Трича, ты убил не просто детей на своем жестоком пути. За твоей спиной кружится много горя. Твое появление было необъяснимо для их чувств, но его доказательством остались озера крови.

Будь орудием случая, если должен. Будь невероятной силой, которая наносит удар без причины, без цели. Будь похитителем жизней.

Я буду ждать тебя в конце пути. Поговорим об отмщении? О клыках и когтях?»

При этой угрозе тихий рык раздался в его груди.

Женщина печально улыбнулась. И снова махнула рукой…

Остряк заморгал, оказавшись на четвереньках на каменистой почве. Он откашлялся и сплюнул сгустки свернувшейся крови, вытер губы… на тыльной стороне ладони остались красные полосы и пряди человеческих волос.

– Нижние боги, – пробормотал он. – Это была ошибка.

Пути распадались. Куда я шел? От чего бежал? Но он помнил. Предательства. Слабости. Слабость человеческой натуры… он пытался ускользнуть. Нырнуть в бездумность, скрыться от любых угрызений совести и взаимных обвинений. Сбежать.

– Но зачем? – спросил он чуть слышно. Ведь забыть – значит потерять себя. Забыть, кто я и почему не должен сдаваться. И тогда от меня не останется ничего.

Но тогда… я буду невинен. Как кот над трупиком птицы. Над трупиком ребенка.

Невинен.

Но преследующим меня ублюдкам все равно. Ребенок умер. Матери скорчились в ужасном горе. Рука хватает оружие. Мир – опасное место, и они хотят это исправить. Им хочется умирать старыми и дряхлыми, на соломенных тюфяках, в конце долгой жизни, под картиной на стене, рассказывающей об их храбрости.

Ну что ж, приходите ко мне, если должны. В ваших глазах я чудовищный тигр. Но как по мне, у меня есть человеческая хитрость. И еще: о мщении я знаю все.

Теперь он понимал, куда ведет его тропа. Смертельный дар Трейка в его руках обретал новую, ужасную форму. «Хотите отстраниться? Не животные. Нечто другое. Хорошо же, значит, будет война».

Протерев глаза, он медленно поднялся на ноги. Восхищайтесь зверем. Он храбр. Даже если бьет твоим копьем. И стоя потом над моим трупом, хвали свое мужество, но в моих безжизненных глазах прочти правду: то, чем мы мерились в схватке, не имеет отношения к разуму, к мудрости. Умения и удача могут торжествовать, но они даны природой.

И не путай одно с другим.

– Послушай меня, Трич. Я вступлю в эту войну. Вижу, что она… неизбежна. Я ударю копьем. – Он оскалился. – Только пусть моя смерть не будет бессмысленна.

Где-то впереди его ждет она. И он так и не понимает, что это означает.

Завеса между человеком и зверем разорвана, и теперь он смотрел с двух сторон. Отчаяние и безумие. Ох, Скалла, я не смогу сдержать обещание. Прости. Мне бы только хоть раз еще взглянуть на твое лицо.

Он вздохнул.

– Да, женщина, по поводу твоего жестокого вопроса: супруг птицы мечтает об убийстве.

Слезы не унимались. Затуманивали взор, струились по щекам, покрытым шрамами. Но Маппо упрямо шел вперед, шаг за шагом. В нем боролись два желания: найти друга и сбежать от позора. И эта борьба приносила боль; а ведь давным-давно он не стыдился самоуважения и при всех обманах, что поджидали его в жизни, видел ясно и отчетливо свое предназначение.

Он стоял между миром и Икарием. Почему? Потому что мир заслуживал, чтобы его спасли. Потому что в нем есть любовь и мгновения покоя. Потому что существует сострадание, как цветок в трещине скалы, как яркая истина, как захватывающее дух чудо. А Икарий – разрушительное оружие, бесчувственное, слепое. Маппо отдал всю жизнь, чтобы это оружие не покидало ножен, было надежно заперто, позабыто.

Во имя сострадания и любви.

И все это он только что бросил. Повернулся спиной к детям, как будто не желая видеть в их глазах боль, ожесточенное равнодушие от нового предательства в их краткой жизни. Потому что, повторял он себе, их будущее не определено и все же полно возможностей. А вот если Икарий проснется и рядом никого не будет, никаких возможностей у них не останется. Разве в этом нет смысла? Ну да, в этом есть смысл.

И все равно неправильно. Я понимаю. И никуда не спрячешься. Если я отвернусь от сострадания, то что же я пытаюсь спасти?

И он плакал. По себе. Перед лицом позора горе выгорело. Перед лицом позора он начал терять себя, такого, каким всегда себя считал. Долг, гордая клятва, его жертва – все рушилось. Он пытался представить, как найдет Икария, своего самого старого друга. Пытался представить возвращение в прежние дни, к словам обмана во имя любви, к нежным играм с хитростями и уловками, призванными скрыть ужасную правду. Все это было когда-то, и главным была готовность Маппо отдать жизнь, только бы не видеть, как загорятся огнем глаза Похитителя Жизни.

Он не знал, как быть дальше. Сердце должно быть чистым для такой задачи, свободным от всех сомнений, готовым на смерть ради дела. Но твердые убеждения прошлых лет теперь рушились.

Он словно съежился внутри себя, словно закрывал старую рану, от которой кости стали хрупкими, готовыми рассыпаться от малейшего нажима.

Он почти не замечал Пустошь, окружавшую его. Дневной зной не мог сравниться с жаром в его голове.

Маппо заставлял себя идти вперед. Теперь необходимо найти Икария во что бы то ни стало. И молить о прощении. Молить прекратить все.

Мой друг. Я больше не гожусь. Я не тот воин, которого ты знал. Не та стена, о которую можно устало опереться. Я предал детей, Икарий. Посмотри в мои глаза и увидишь правду.

Прошу, отпусти меня.

– Прекрати, Икарий. Пожалуйста, прекрати.

Урагану казалось, что он различает на юго-востоке пыльную завесу. Как далеко – не понять: горизонт здесь шутил шутки. Ящерица, на которой он ехал, пожирала лигу за лигой, не зная устали. Обернувшись, Ураган посмотрел на личинок, плетущихся следом. Справа и слева передвигались охотники К’елль, то и дело пропадая в коварных складках местности.

Я еду на проклятом Ве’гате. Жутчайшее из оружий войны, что я знаю. Мне не нужен проклятый эскорт. Ладно, так их же надо вечером кормить. Надо подумать. Но я же человек. И ненавижу думать хоть о чем-то. И это тоже не проблема. Как правило.

Он хотел бы быть просто капралом. А от всей этой суеты с Кованым щитом во рту остался кисловатый привкус. Ага, есть во мне сентиментальная жилка. Что ж спорить, и Гес, может, прав, что жилка шириной с океан. Но мне этого не надо. Я плакал однажды над умирающей мышкой… а умирала она, потому что я хотел ее поймать, но неуклюжими руками сломал что-то у нее внутри.

Я стоял на коленях на камне и смотрел, как она умирает. У меня в руке. Боги, я готов разрыдаться заново, как вспомню. Сколько мне было? Двадцать?

Он нагнулся вбок и сморканулся – одной ноздрей и другой. Прочистил усы пальцами и вытер руку о штаны. Пыльная туча стала ближе, что ли? Непонятно.

Преодолев подъем, он выругался и остановил Ве’гата. Низина тянулась тысячи на три шагов, и примерно на середине с дюжину фигур стояли и сидели кружком. Когда он оказался в поле их зрения, стоящие повернулись к нему; сидящие поднялись и тоже смотрели на него.

Все высокие, худые и укрытые черной броней, черными кольчугами и черной кожей.

Охотники К’елль внезапно появились справа и слева от Урагана и приближались быстрыми прыжками, расставив клинки в стороны.

Ураган почувствовал на языке горький масляный привкус.

– Спокойно, ящерки, – произнес он еле слышно и послал Ве’гата вперед. – Они же не нападают.

Темные узкие лица под украшенными шлемами были обращены к приближающемуся Урагану. Высохшие лица. Ну и клыки у этих ублюдков. Яггуты? Должно быть – у старого бюста Готоса в Сером Храме Арэна были такие же клыки. Но выглядят ребята неважно. Т’ланы? А у яггутов бывают т’ланы? Да не забивай голову, идиот. У них и спросишь. Или нет.

В десяти шагах от воинов Ураган придержал скакуна. Охотники остановились у него за спиной, уперев острия клинков в твердую землю.

Ураган изучал стоящих воинов.

– Уроды, – пробормотал он.

Один из воинов заговорил, хотя Ураган не сразу понял, от которого исходит голос:

– Ты видишь, Болирий?

– Вижу, – ответил другой.

– Человек… более-менее. За всеми этими волосами точно сказать затруднительно. Но не будем придираться. Человек и к’чейны вместо домашних питомцев. А ведь только что, Болирий, ты храбро предположил, что этот мир стал лучше, чем был, когда мы его покинули в прошлый раз.

– Предположил, – признал Болирий и добавил: – Дурак был.

Раздался тихий смех.

Заговорил третий яггут:

– К’чейны как термиты, Гедоран. Одного найдешь…

– И знай, что в мебели еще сотня тысяч. Ты права, Варандас.

– И еще другой запах…

– Именно, – сказал Гедоран – Ураган узнал его, потому что тот кивнул головой. – Пыль.

– Грезы и кошмары, Гедоран, прячутся в одной яме. Сунь руку – и не знаешь, что вытащишь.

Они все говорили по-фаларски – просто смех. Ураган фыркнул и сказал:

– Слушайте. Вы загораживаете мне дорогу.

Вперед вышел Гедоран.

– А ты разве не нас искал?

– У меня такой тупой вид? Нет, конечно, зачем мне?

– А он грубиян.

– Дарифт, человек верхом на Ве’гате может грубить сколько ему угодно, – сказал Болирий.

Они засмеялись, запрокинув головы.

Ураган сказал:

– Вы посреди непонятно чего. Что вы затеяли?

– Ага, – сказал Гедоран, – наконец-то правильный вопрос. Мы отправили командира на поиск и ждем его возвращения.

– Вы отдаете приказы командиру?

– Именно, разве не замечательно?

Яггуты снова засмеялись. «От этой привычки, – подумал Ураган, слушая непрекращающийся смех, – можно свихнуться».

– Ладно, поеду себе.

Четырнадцать яггутов поклонились, и Гедоран сказал:

– До новой встречи, Кованый щит.

– Я не собираюсь возвращаться по этой дороге.

– Мудрость еще жива, – сказал Болирий. – Я ли не говорил вам?

– Может, и говорил – посреди потока идиотских заявлений.

– Варандас, в мире должно сохраняться равновесие. Кусочек солидной мудрости против рвотной лавины безмозглой тупости. Разве не так?

– Однако, Болирий, капелька духов не победит кучу дерьма.

– Все зависит от того, Варандас, куда сунуть нос, – возразил Гедоран. – И обязательно сообщи, Варандас, когда учуешь что-то сладкое.

– Не сдерживай дыхание, Гедоран.

Под хриплый смех Ураган послал Ве’гата вперед, обогнув слева кружок яггутов. Миновав их, он пустил скакуна размашистой рысью. Вскоре охотники К’елль догнали их.

Ураган чувствовал запах их беспокойства.

– Да уж, – пробормотал он.

Интересно, и кто же у них командир. Видимо, полный идиот. Ничего, лишь бы избавиться от этого смеха. Да, теперь ясно. Я бы, наверное, ускакал прямо Худу в задницу, лишь бы прочь от них.

А как только учую что-то сладкое, мальчики и девочки, так мигом прискачу обратно и расскажу.

А пыльная туча как будто приблизилась. Возможно.