Текст книги "Увечный бог. Том 1"

Перед брешью оставалось свободное пространство. Сквозь саму рану не было видно ничего, кроме наваленных трупов, казавшихся сквозь беспрерывное кровотечение Светопада неясными и эфемерными. Увидев тела, Апарал нахмурился, и глубоко внутри него вспыхнул гнев. Лиосанский. Драконов.

Шагнув на открытое пространство, он развернулся к сородичам.

– Братья! Сестры! Вы видите, что сделали эти люди с нашими павшими. Они решили, что как противник мы не заслуживаем почестей. Вообразили, что отвратительное зрелище станет для нас ударом. Но Сын Света смотрит сейчас на нас с вершины Белой Стены. Сын Света сказал, что сегодня нам суждено завоевать Край Тьмы. Мы захватим Харканас! Мы знаем, что они нас ждут. Выйдем ли мы им навстречу? Братья! Сестры! Выйдем ли мы?

Ответивший ему рев оглушил, словно удар кулака, но он на такое и надеялся. Их гнев неизмерим. Их праведность незапятнана. Кадагар прав. Мы победим.

Он обернулся к разрушенным вратам, окинул взглядом брешь. Обнажил меч и воздел его над головой.

– Седьмой легион – построиться «стрелой»! Кто поведет вас?

Из-за его спины отозвался грубый голос:

– Я поведу, Апалар Форж! Я, Гаэлар Тро!

Гаэлар. Разумеется.

– Гаэлар. У людей есть командир. Отыщи его. И убей.

– Клянусь, Апалар Форж, я убью его! Клянусь!

От того, какая сила собралась сейчас у него за спиной, Апарала бросило в дрожь. Атака отшвырнет людей прочь. Вверх по берегу, потом в лес. И до самого города. Залитый кровью дворец. На Троне – торжествующий Сын Света, в руке у него – Скипетр.

А если в храме обитает Мать Тьма, они убьют ее.

Нас не остановить. Не в этот раз.

Тени над головой. Он поднял взгляд. Три дракона, и следом – четвертый. Такой целеустремленный. Ипарт Эрул. Думается, ты желал бы этого трона для себя. Думается, ты намерен его занять.

– Лиосан! Седьмой легион – копья к бою!

Он повернулся, отошел правей. Гаэлар готов. Они все готовы. Ощетинились копьями, в нетерпении ждут сигнала, готовые ринуться вперед. Прорваться сквозь стену трупов, хлынуть на Берег.

И начать резню.

Не говоря ни слова, Апарал Форж резко опустил занесенный над головой меч.

Сандалат Друкорлат, королева Высокого Дома Тьмы, правительница Харканаса, шла по дворцу, удивляясь – где же призраки? Им следовало бы толпиться в древних палатах, шелестеть вдоль коридоров и проходов, прятаться в нишах и за дверьми. С трудом вспоминая, что от них требуется, взывая к своим любимым слабыми, отдающимися эхом голосами. Шагая вперед, она не отрывала ладони от стены, ощущая под пальцами гладко отполированный камень. Так называемая прислуга, что с недавних пор поселилась во дворце, столь далеко никогда не забредала.

Охочусь за призраками. Камень – словно кожа, но давно остывшая.

Она помнила, что раньше здесь все было по-другому. Бурлило жизнью. Стражники и гости, просители и слуги, жрицы и повитухи, данники и ученые. Заложники. Каждый и все до единого кружатся, подхваченные им одним принадлежащими потоками, словно пульсирующая в сердце кровь.

Теперь она шла вдоль узкого коридора, стук сбитых каблуков ее сапог отдавался эхом меж стен. Проход куда более тесный, чем прочие, а ступени спиральной лестницы, уходящей вверх в самом его конце, низенькие и сильно истертые. Она застыла на месте, негромко вздохнув, – оттуда, сверху, на нее подуло легким сквозняком. Я это помню. Сквозняк сверху. Я помню его. На своем лице, на шее. И ниже, вокруг голых лодыжек – я здесь на бег переходила, – но когда? Наверное, еще ребенком. Да, ребенком. Только когда? Она поднималась по лестнице, раз за разом шаркая о стену правым плечом. Наклонная поверхность камня над головой тоже казалась давяще близкой.

Почему я бежала?

Возможно, предчувствовала то, чему предстоит наступить. Вот только укрыться тому ребенку все равно было негде. А как иначе? Теперь она снова здесь, а прошедшие столетия сделались такими же твердыми, как окружающий камень. Не надо больше бежать, дитя мое. Все уже случилось. Не надо бежать, даже сама память об этом мучительна.

Сандалат оказалась на самом верху. Небольшая мощеная камнем площадка и дверь из черного дерева, врезанная в арку. Железная ручка – три звена цепи, переплетенные так плотно, что образовалось кольцо. Она уставилась на нее, вспоминая, как поначалу ей приходилось тянуться, чтобы достать до ручки, а потом дергать изо всех сил, чтобы дверь распахнулась. Комната Заложницы. Где ты рождена, где заключена до той самой поры, пока тебя не отошлют. Пока кто-то не явится, чтобы тебя забрать. Комната Заложницы, дитя мое. Ты даже не понимала тогда, что это означает. Нет, это был просто твой дом.

Она протянула руку и взялась за кольцо. Дернула один лишь раз – с другой стороны что-то отломилось и со звоном упало на пол. Ох… нет, нет, нет…

Она открыла дверь.

Кровать наполовину просела. Насекомые изгрызли покрывала, пока те не рассыпались в труху. Многие тысячи поколений тех же насекомых гнездились в матрасе, так что и от него мало что осталось. Сожрали они и восковые свечи в серебряных канделябрах, все еще стоявших на массивном туалетном столике из черного дерева. Полированное зеркало над столиком покрылось полуночного цвета пятнами. Ставни на широких окнах были некогда плотно закрыты, о чем теперь напоминала разве что груда крепежа на полу.

Сандалат ступила внутрь. Еще не видя, но уже зная, что` найдет.

Дверь была на засове изнутри.

В проходе, ведущем к Кабинету Занятий, она обнаружила мелкие, хрупкие кости последней заложницы. Почти все, что осталось от ребенка, съели мыши, о положении тела – распростертого между двух комнат – можно было судить разве что по еле заметным серым пятнам на полу. Зубы рассыпались, словно бусины лопнувшего ожерелья.

Я знаю, что ты чувствовала. Знаю. Резня в цитадели, доносящиеся снизу вопли, запах дыма. Всему миру наступал конец. Мать Тьма отвернулась. Грезы Аномандра об объединении пылью протекли у него прямо между пальцев. Население бежало – бежало прочь от самого Куральд Галейна. Миру конец.

Она опустилась на корточки, вглядываясь в останки. Дитя? Ты – это я? Но нет. К тому времени меня здесь уже давно не было. Меня отправили исполнять собственную миссию – которую я провалила. Я шла Галлановой Дорогой, в толпе беженцев. Слепой Галлан выведет нас к свободе. Надо лишь следовать за незрячим провидцем. Надо только верить его видениям. О да, дитя, безумие всей затеи было, если можно так выразиться, очевидным. Однако Тьма в тот день была холодной как никогда.

И все мы в тот день были слепцами.

Маленькая заложница никогда бы не покинула своей комнаты. В самую первую очередь ее научили послушанию. Раз уж ей велели быть здесь, она просто задвинула хлипкую защелку, уверенная, что дверь уже никто не откроет – мы все в это верили, каждая по очереди. Она служила нам защитой. Символом независимости. Защелка, которую взрослый анди легко сломал бы одной рукой.

Вот только никто не пришел развеять твою иллюзию безопасности.

Защелка защищала тебя от всего происходящего за дверью. И оказалась самым прочным из всех возможных барьеров.

Она осела еще ниже, привалившись плечом к стене коридорчика.

Я одновременно и королева, и заложница. Никто не может забрать меня отсюда. Пока не решат, что пора. Никто не может сломать защелку. Пока в том не возникнет необходимости. А до тех пор смотрите, как царственно я восседаю на троне. Застывшая, словно изображение на рельефе. Вот только заплакать она не могла, во всяком случае по себе. Как она ни бежала, все же оказалась именно здесь и именно сейчас. Как ни бежала.

Какое-то время спустя она все же поднялась на ноги, вышла обратно в комнату. И стала вглядываться в то, что от нее осталось, в покрытом пятнами зеркале. Какие-то фрагменты, кусочки, незаконченная карта. Только посмотри на меня. Ты же смотришь сейчас на меня – наконец-то смотришь. Я чувствую, как у тебя в сознании что-то шевельнулось. Нетерпение, желание поскорей уйти куда-нибудь прочь – прочь из этого черепа, от этих глаз. Отчего твое сердце сделалось столь холодным, что ты так поспешно отказываешься от очередной боли, очередной потери?

Тогда беги. Продолжай свой путь. Беги отсюда, забудь про этот коридор, найди другие места, которые жалят больней – так, чтобы хоть что-нибудь почувствовать.

Сандалат развернулась и пошла. Через дверь, вниз по спиральной лестнице. Можно и без призраков обойтись, решила она. Ни малейшей необходимости замечать их, пусть даже краешком глаза. Пустые коридоры и гулкие палаты – уже сами по себе призраки, пробуждающиеся при ее появлении, медленно тающие, стоит ей уйти. Словно комнаты в твоей памяти. Заходишь внутрь, вызываешь перед собой изображения, заново переживаешь чувства, потом уходишь. Но что-то все же забираешь с собой. Всякий раз забираешь. Твои движения заставляют виться пыль. Ей хотелось выть.

– Мать Тьма, теперь я понимаю. Я снова заложница.

Она умерла – утонула? – в прибое на далеком берегу. Конец долгого мучительного пути – жалкий, позорный конец. Бултыхание во мраке, легкие заполняет жгучий холод – так все и было? Наверное.

Там, на дороге, нас нагнал Силкас Руин. Раненый, подавленный – но он сказал, что заключил альянс. С князем эдур – или уже королем? Если и так, недолго ему оставалось править. Эмурланн был разрушен, разодран на части. Ему тоже пришлось бежать.

Альянс потерпевших поражение, альянс беженцев. Они собирались открыть врата в другой мир. Чтобы найти там покой, исцеление. Мир, где нет трона, за который нужно драться, скипетра, которым надо размахивать, режущей лоб короны. Они должны были забрать нас туда.

К спасению.

Похоже, осознала она, это уже вошло в привычку – ее раз за разом выносит на берег, чтобы потом снова утянуть на глубину. Где можно утонуть, найти покой и больше никуда не бежать. Неужели настает очередной раз? Тогда умоляю тебя, Мать Тьма, сделай его последним. Даруй мне блаженство забвения, место, где нет войны.

Посыльные обнаружили ее в главном коридоре и стали умолять вернуться в тронный зал. Пришли новости о пробитой бреши, ее дожидался Вифал. Она двигалась, словно одурманенная д’баянгом, по обе стороны проплывали изображения на стенных панелях, такие же мутные, как и зеркало, в которое она смотрелась совсем недавно. Сотни лет тому назад. Драконья кровь оказалась мрачной гробницей, верно? Видишь, как путаются мысли? Видишь, как не отступают воспоминания? Ты и в самом деле мечтаешь возродиться? Увы, я бы не советовала.

Муж всмотрелся в ее лицо:

– Санд…

– Просто изучала дворец, – бросила она, направившись прямиком к трону, чтобы усесться. – Насколько все плохо?

– Первая атака отбита, – ответил он. – Строй летерийцев Йедана выдержал, а потом и отбросил лиосан обратно за рану. Дозорный же…

– Ну да, Дозорный.

Теперь я вспоминаю. Все уже было внутри меня. Росло. Хотело любви. Только разве я могу любить?

– Шайхи выдержали, владыка. Дозорный лично принял командование. Они отбросили лиосан за рану. Жрицы полагают, владыка, что нашли способ зарастить разрыв…

– Тогда, Келларас, именно этим им и следует сейчас заняться, поскольку очень скоро лиосан предпримут еще одну атаку. Потом – еще и еще. И станут продолжать, пока не прорвутся или пока не полягут все до единого.

– Владыка, неужели Оссерик настолько на вас разгневан?..

– Командующий Келларас, Оссерик тут ни при чем. Как и сам Отец Свет. Эти дети желают все устроить по-своему. И, если рану не излечить, не оставят усилий. – Тут взгляд Аномандра упал на нее. – Заложница, – пробормотал он и сделал остальным знак удалиться. Потом поднялся с трона. – Там я тебя не видел. Значит, он освободил тебя – никогда бы не подумал…

– Нет, владыка, – ответила она, – он меня не освобождал. Просто… бросил.

– Заложница Друкорлат…

– Я больше не заложница, владыка. Просто никто.

– Что он с тобой сделал?

Она не хотела отвечать ему. Не могла. У него ведь и без того достаточно забот? Повсюду войны, на Харканас надвигаются армии. Все умирает, все вокруг. Умирает, и в его взгляде она читала, что и он это понимает.

– Сандалат Друкорлат, – назвал он ее по имени, и с этими словами протянул руку, коснулся ее лба прохладной ладонью. И взял у нее ответ на заданный вопрос.

– Нет, – прошептал он. – Невозможно.

Она отступила на шаг, не в силах взглянуть ему в глаза, не желая быть свидетельницей исходящего сейчас от него гнева.

– Я за тебя отомщу.

Слова эти ее словно копьем ударили. Она отшатнулась, обожженная пылающей болью. Затрясла головой и неуверенно шагнула прочь. Отомстишь за меня? Я сама отомщу. Клянусь.

Он снова позвал ее, но она выбежала из тронного зала и кинулась прочь.

Низенькие ступени… Деревянная дверь. Защелка.

– Сандалат?

– Жрицы могут зарастить рану.

– Какие жрицы?

– Лиосан не остановятся, их невозможно остановить. Дозорный это знает – как и все шайхи. Они это приняли. И умрут ради нас. Все до единого. Но этого нельзя допустить. Где Галлан? Где Силкас? Где мой брат…

Руки Вифала обхватили ее, подняли с трона, крепко сжали в объятиях. Она чувствовала себя слабой, словно ребенок, а вот он оказался сильным – куда сильней, чем она могла ожидать от смертного мужчины. Ей показалось, что внутри нее что-то рассыпалось в прах, и она чуть вздохнула.

– Я искала призраков, – сказала она ему. – И… кажется, нашла. Мать Тьма, помоги мне. Спаси меня… я не выдержу…

– Санд. – Скорее всхлип, чем слово.

– Нам нужно бежать отсюда, – сказала она. – Все, что от нас требуется, любовь моя, – бежать отсюда. Передай Сумрак, пусть она поднимет флаг для переговоров – я готова сдать Харканас лиосанам. Пусть забирают и пусть сожгут его на хрен до последней головешки!

– Санд – теперь это битва Йедана, а он с лиосан разговаривать не станет. Он князь шайхов, а в руках у него Хустов клинок – ведьмы мне объяснили, что это означает…

– Хуст? Хустов меч?

Я знала? Наверное. В самом деле знала?

– Их выковали, чтобы убивать элейнтов – иначе анди никогда не смогли бы перебить столько драконов во время Разрыва. Вообще не смогли бы им противостоять. Меч Йедана знает, что должно произойти…

– Прекрати!

– Уже слишком поздно…

– Но Йедан…

– Он знает, Санд. Конечно же, он все понимает. Ведьмы в отчаянии – Йан Товис обо всем этом и слушать не хочет…

– Потому что не дура! – Сандалат оттолкнула Вифала он себя. – Нам нужно бежать!

Он лишь покачал головой.

Она обвела вокруг яростным взглядом. Стражники потупили глаза. Слуги втянули головы в плечи. Она оскалилась:

– Ты меня, наверное, за сумасшедшую сейчас держишь? Верно? Так вот, напрасно. Я все вижу не хуже, чем Йан Товис. Что, шайхи для нас ничем иным никогда и не станут? Только расходным материалом, обреченным на поражение? Да как мы вообще смеем заставлять их сражаться? – Она резко развернулась и уставилась в купол потолка. – Мать Тьма! Как ты смеешь?

Единственным ответом ее воплю было гулкое эхо.

– Шайхи будут сражаться, – произнес Вифал в наступившей за тем тишине. – Не за тебя, Санд. Не за королеву Высокого Дома Тьмы. Даже не за Харканас. Они будут сражаться за собственное право жить. Наконец-то наставшее – после многих поколений изгнания и рабства. Санд – это их битва.

– Ты хочешь сказать – за право на смерть? Так? Их собственную смерть?

– Это их выбор, Санд, где им жить и где умереть. Не мой. И не твой.

Что нас заставляет идти на все это? Отказаться от радостей мирной жизни?

– Санд, – негромко произнес Вифал, – это их свобода. Только и всего. Их собственная свобода.

– Тогда возвращайся к ним, – прохрипела она, отворачиваясь. – Будь им свидетелем, Вифал. Уж этого-то они заслуживают. Запомни все то, что увидишь, и помни до тех пор, пока остаешься жив.

– Любовь моя…

– Нет. – Она покачала головой и направилась к выходу из тронного зала.

Заложники. Мы все – заложники.

Йедан Дерриг положил меч себе на плечо и принялся, прищурив глаза и ритмично работая челюстью, изучать брешь.

– Подать сигнал передовым шеренгам. Они на подходе.

За вуалью Светопада скользили туда-сюда, словно клочья изодранных ветром облаков, неясные тени драконов. Он успел насчитать пять, но подозревал, что это еще не все.

– В этот раз, – сказал он, – удар будет в полную силу. Они попытаются продвинуться шагов на десять, чтобы выстроиться полумесяцем, пока сзади появляются и расходятся по сторонам все новые воины. Наши фланги должны этому помешать. Нужно ударить вдоль Светопада, чтобы отрезать авангард.

– Задачка не из легких, – пробормотала стоявшая рядом Коротышка.

Йедан кивнул.

– Может, и вовсе невыполнимая, – продолжила та. – Мы ж никто воинскому делу не обучались. Толком и не знаем, что делать-то.

– Лиосаны, капитан, от вас ничем не отличаются. Оружие и броня еще не делает их солдатами. Это рекруты – я еще в первой схватке понял. – Он подвигал челюстями, размышляя, потом добавил: – Слабаки.

– Хотите сказать, им это все не нужно?

– Как и у нас, – ответил он, – у них нет иного выбора. Мы, капитан, сейчас на войне, которая началась давным-давно и с тех пор не прекращалась.

– Умница говорит, они совсем как тисте анди, только кожа снежно-белая.

Он пожал плечами.

– При чем тут это? Все упирается в разницу взглядов на желаемый порядок вещей.

– Но мы ведь не сможем их победить?

Он бросил на нее косой взгляд.

– Для смертных любая победа – дело временное. В конце концов поражение ждет каждого.

Она сплюнула на белый песок.

– Не сказать, сэр, чтоб вы меня здорово ободрили. Если победить их нам не светит, зачем вообще все это?

– Капитан, вы хоть раз одолели кого-нибудь в смертельной схватке? Стояли над трупами поверженных врагов? Нет? Ну вот когда одолеете, тогда и поговорим. Обсудим, что такое сладость победы. – Он поднял меч и указал клинком в сторону бреши. – Победить можно, даже проиграв. Потому что даже и в поражении иногда удается настоять на своем. Показав врагу, что отказываешься принять его порядки.

– О, благодарю, утешили.

– Я, капитан, воодушевляющих речей говорить не умею.

– Я заметила.

– Подобные слова кажутся пустыми, все до единого. Точнее сказать, не думаю, что хоть раз слышал от командиров или правителей хоть что-то, заставившее меня расправить плечи. Или сделать то, что они от меня хотят. Таким образом, – сказал он дружелюбно, – раз уж я сам ни за кого умирать не стану, могу ли я требовать этого от других?

– Тогда чего ради мы здесь вообще собираемся умирать?

– Ради себя, капитан. Каждый из нас – ради себя самого. Что может быть честней?

Она помолчала, потом хмыкнула:

– Я-то думала, нужно сражаться за тех солдат, кто рядом с тобой, и все такое. Чтобы их вроде как не подвести.

– Вы, капитан, не хотите подвести собственное представление о себе самой. То, какой вы себя видите – пусть даже глядя глазами окружающих. – Он покачал головой. – Спорить с этим я не стал бы. В конце концов, к гордости очень многое сводится.

– Значит, мы собираемся обороняться от лиосан – удерживать Первый Берег – из чего-то навроде чувства гордости?

– Хотел бы я услышать хотя бы одну истинно воодушевляющую речь, – задумчиво произнес Йедан. – Хоть разок. – Потом вздохнул. – Ну, не важно. Нет в жизни совершенства, верно?

– Я их вижу – вон они!

Йедан зашагал вниз по склону.

– Капитан, не давайте летерийцам лезть в схватку до тех пор, пока я не прикажу.

– Слушаюсь, сэр!

Из бреши с ревом ринулся лиосанский авангард.

Когда Коротышка увидела, как над головами лиосан по спирали снижаются тени, ее передернуло. Драконы. Нечестно. Так нечестно. Она развернулась и двинулась к летерийскому легиону.

Они все теперь были как Умница. Что-то такое в глазах – для чего Коротышка никак не могла подобрать слова. Им довелось сражаться за собственную жизнь, но не в смысле повседневной борьбы за кусок хлеба или в постели, когда на тело навалилась болезнь. Нет, в глазах у них было нечто резкое, дикое. Она не знала, что именно видит.

Но хотела и себе хоть немного такого.

Во имя Странника, я, кажется, рехнулась.

Шарл всегда была старшей сестрой, той, кто все может. Когда мать куда-нибудь убредала, как это случается с пьянчужками, и дети оставались предоставлены самим себе, Шарл старалась приглядывать за обоими младшими братьями.

Шайхи понимали, что у Берега две стороны. Прилив, отлив. Эти две стороны жили в их крови, и в любом гетто, где оказывались остатки ее народа, судьбы так и мотались взад и вперед, а иногда другого выбора, чтобы выжить, попросту и не было.

Она уберегла обоих братьев, помогла им вырасти. И не только – она постаралась уберечь их и от чего-то куда более мрачного. От чувства обреченности, что плотным облаком окутывало их квартал, обреченности того сорта, что скользила по переулкам, обнажив нож, что переступала через валяющиеся в кучах мусора тела. Обреченности, которая с ненавистью обрушивалась на тех, кто искал лучшей жизни, тех, кто осмеливался подняться над окружающей нищетой.

Одного смышленого мальчугана забили до смерти прямо у ее хижины. Его же собственные двоюродные братья.

Летерийские миссионеры пытались расселить шайхов по общинам. Надеясь дать им выход, вывести из жалкого состояния. Все напрасно, как раз за разом убеждалась Шарл. Чужаки просто не понимали, насколько ее сородичи способны пожирать себя изнутри.

Размышляя обо всем этом, она переступила сапогами по песку и поудобней перехватила в ладонях тяжелую пику. По бокам от нее – братья, а вокруг – все остальные шайхи, выстроившиеся для отпора чужакам. Они стояли на Первом Берегу, купаясь в жутковатом сиянии Светопада, а она не могла отделаться от мысли, что ей и братьям настал конец. Сколько еще осталось, прежде чем вся ее семья покинет мир живых? Кто падет первым? И кто – последним?

Мне страшно. Клянусь глубиной, мне так страшно.

Шарл, такая надежная Шарл, видишь, как ярко сияет сегодня эта ложь? Но я постараюсь защитить их от смерти. Сделаю все, что смогу.

Матушка, говорят, твое тело нашли в канаве за городской стеной. Куда ты направлялась? Какой выход искала?

– Касел, Орут, я вас обоих люблю.

Она почувствовала на себе их взгляды, но ее собственный оставался прикован к бреши.

– Вот они! – прокричал кто-то. Но крик был ни к чему – рана словно распахнулась от первых копейных наконечников, оттуда с жутким воем хлынули лиосан. Вел их рослый воин с перекошенным лицом, пылающими пламенем глазами, широко распахнутым ртом. Воин воздел копье.

И, глядя на оказавшуюся прямо напротив Шарл, ринулся вперед.

Она побежала бы, если было куда. Упала бы на колени, если могла надеяться на милосердие. Закричала бы, умоляя, чтобы эта ужасная потребность драться и убивать поскорей исчезла. Она сделала бы что угодно, лишь бы все это кончилось.

Братья завопили, и в воплях этих было столько ужаса, что само мгновение полной, чудовищной уязвимости словно ударило Шарл, чуть не сбило с ног…

Матушка, шатаясь, бредет куда-то вдоль дороги. От одежды воняет, дыхание вырывается изо рта влажным хрипом.

От себя шайху не убежать.

– Шарл!

Она успела поднять пику в самое последнее мгновение. Воин не заметил ни самого ее оружия, ни его убийственной длины. Он как раз заносил для удара копье – и плоский железный наконечник пришелся ему прямо в солнечное сплетение.

От удара она отшатнулась назад, он громом отдался в каждой косточке.

Увидев на лице воина изумление – такое детское, беззащитное, – она чуть не расплакалась.

Оседая, он потянул пику вниз своим весом. Она выдернула оружие, дыша так часто, что закружилась голова. Он не заметил пику. Как ее можно было не заметить?

Вдоль всей шеренги, распространяясь от центра по сторонам, уже кипела схватка. Лиосан пытались оттеснить их назад. От их ярости она чуть не оглохла. Они сражались, точно бешеные псы. Она делала выпад за выпадом своей пикой. Наконечник отскакивал от щитов, его отбивали в сторону окованные бронзой древки. Под ним проскакивали лиосан – их встречали удары мечей ее братьев.

Левое бедро изнутри намокло от мочи – стыдоба-то какая!

Они – вся шеренга – отступили на шаг, словно по команде. Только она не слышала ничего, кроме окутывавшего все рева, звона оружия, хрипа и звучного хэканья. Их гнало прочь приливом, и шайхи начали подаваться, словно песок у них под ногами.

Длинное древко пики блестело от крови. На наконечнике висели кишки.

Превозмогая горящие огнем мускулы рук, она вновь подняла пику, обнаружила напротив лицо – и ударила. Острие скребнуло по зубам и впилось в глотку, а расходящиеся края лезвия рассекли щеки. Из носа лиосана хлынула кровь, затуманив ему глаза. Он с давящимся звуком откинул голову назад, выронил собственное оружие и осел на колени. Прижал руки к искалеченному рту, пытаясь вернуть на место болтающуюся нижнюю челюсть, собрать лоскутья языка.

Касел пригнулся и вонзил острие меча лиосану в шею.

И упал. Из глотки брата вырвался звериный вопль, он изогнулся – выросшая над ним женщина-лиосан с хрустом пронзила его копьем. Касел забился, словно угорь под острогой.

Шарл завопила и взмахнула пикой – острие чиркнуло лиосанку прямо под подбородком, перерезав трахею.

Чьи-то руки ухватили Касела за лодыжки, оттащили назад. Место брата занял кто-то чужой.

Хотя нет… не чужой…

Взмах покрытого мраморными прожилками клинка перехватил надвигающегося на нее лиосана. И рассек его от плеча до пояса. Обратный взмах – прочь отлетела половинка головы вместе со шлемом. Третий удар отсек обе руки, сжимающие копье. Три лиосана рухнули, среди наступающих открылась дыра.

– За мной, – проговорил Йедан Дерриг, ступая туда.

Вокруг Шарл и Орута вырос Дозор – огромные солдаты в тяжелой броне, сплошная стена из почерненных щитов, из-за которой раз за разом били длинные мечи.

Дозор двинулся вперед, увлекая за собой Шарл и ее брата.

Прямо на лиосан.

Умница наконец добралась до Коротышки. Она раскраснелась, лицо ее блестело от пота, а на мече была кровь.

– Две роты летерийцев, сестра, – тяжело выдохнула она. – Усилить центр шайхской шеренги. Им там здорово досталось.

– Он ведь прямо к ране рвется? – уточнила Коротышка. – Верно? Это же Йедан Дерриг там? Вместе с половиной Дозора – боги, да лиосан перед ними словно тают.

– Две роты, Кор! Мы хотим рассечь те силы, что прорвались на нашу сторону, но это значит, что пробиваться придется до самой раны, чтоб ее! А потом еще продержаться там все то время, какое потребуется, пока не выкосим тех, что на флангах.

Коротышка облизала пересохшие губы и кивнула:

– Я их поведу.

– Да, радость моя, а я тебя пока здесь подменю – а то уже с ног валюсь. Ну, чего ждешь? Вперед!

Умница смотрела в спину Коротышке, уводящей сотню летерийцев к валу. Сердце наконец-то перестало плясать в груди, словно обезумевший заяц. Она воткнула острие меча в песок и повернулась к оставшимся с ней летерийцам.

Ее встретили кивками. Они были готовы. Попробовали битву на вкус и желали продолжить. Да, я знаю. Нам страшно. У нас сосет под ложечкой. Но мир вокруг все равно что в золоте и алмазах.

Рев у бреши, дикий, словно бьющие в утес штормовые волны, все не прекращался.

Значит, милый океан, призови опять мою душу. Я хочу вновь окунуться в воду. Позволь мне окунуться.