Текст книги "Увечный бог. Том 1"

Книга четвертая
Кулаки этого мира

 
Будь на свете лучшее место,
Искал бы ты его?
Будь покой с тобой рядом,
Протянул бы руку?
Тысячи стоят вдоль дороги,
Плача о том, что прошло.
Путь окончен,
Мы покончили с прошлым,
Но не оно с нами.
В сжатом кулаке
Больше нет воздуха.
Последний вздох сделан,
Осталось лишь выдохнуть
Там, где дети сидят и ждут
В ожидании растраченного наследства,
Зарытого среди того, что мы дарили.
Я видел лучшее место,
Я знал подобный сну покой.
Это было в конце дороги,
Где осела вся взвесь,
Где стоны звучали музыкой,
Но когда я его достиг,
Моя плоть обратилась в камень:
Я сделался неподвижен,
Глаза мои стали незрячи,
Дыханье застыло внутри.
Протянутая рука
Зажала в кулак лишь тьму.
Теперь вы шагаете мимо,
Бросая мне под ноги монеты.
Я пел о поиске места,
О том, как желал покоя,
Но песнь осталась неспетой,
Жизнь не завершена.
 

«Дровосеки», таблички II и III

Хетра из Арена

Глава одиннадцатая

 
В тот день я видел их вставшими в полный рост,
В полноте бытия они взвалили на плечи годы
И словно сделались теми, кем еще предстоит стать.
Ладони их были в поту, а из ярко горящих глаз
Разбегались по сторонам шакалы безумия.
Я видел, как знание просачивается под дверью,
На которую я навалился изнутри, тяжко дыша,
И в ужасе все припирал и припирал спиною.
Они бродили по улице свидетельствами откровения,
Заполнили ее всю, будто квохчущие пророки.
А когда дети удалились, подобно богам,
В тупике страдания осталась лишь неподвижная фигурка.
В тот день я видел, как они встали в полный рост
Злосчастным завтрашним пантеоном вокруг пятен
На мостовой, где хромой пес угодил в западню
Среди леса тощих ног, а палки и камни
Вздымались и опускались, словно здесь возводили
Монументы, где сочатся бронзовые чаши,
А мраморные статуи хлопают крыльями как голуби.
Видели ли вы все эти лица Бога?
Воздетые в полный рост, чтобы показать нам совершенство
Наших собственных священных лиц, но в руках у них нет
Ни камней, ни палок, ведь теперь они выросли.
Найдется ли вера, что сотрет прочь детскую жестокость?
Ведь ни один бог не защитил рыдающего пса
От его малых подобий, окруживших беспомощного
Хромца? Если мы сотворены такими, какие мы есть,
Значит, творцы – это мы. А если существует
Бог, творящий нас по своему образу и подобию,
То мы и есть тот бог, а дети,
Забившие песика за моей дверью,
Есть лишь малые меры его воли, взятые на пробу
И либо с отвращением выплюнутые, либо
Поглощенные в экстазе всемогущества.
 

«Дети словно боги»

Рыбак кель Тат

Строительство наклонных подмостков закончилось, и рабочие с песней впряглись в канаты. Вокруг сверкающего кургана постепенно вырастало кольцо из черных мраморных колонн. У пыли на языке Штыря обнаружился привкус надежды, боль в плечах и спине ощущалась обещанием спасения.

Он видел ее сегодня, и она выглядела… получше. По существу еще совсем дитя, которым жестоко воспользовались, и нужно быть совсем уж уродом, чтобы утверждать, будто иначе было нельзя. Будто веру можно обрести только через тяжкие страдания. Дескать, шрамы – свидетельство мудрости. Просто ребенок, чтоб вас всех, тщательно исцеленный от дурной зависимости, – но взгляд этих глаз, больше подобающий старухе, никуда не делся. Знание того, каков вкус смерти, память о том, как ты была скована цепями бессилия и похоти.

Она была Верховной жрицей Искупителя. Который принял ее в свои объятия, и она стала последней, получившей этот дар.

Земляные работы у подножия потревожили приношения, собирать их приходилось чуть ли не ведрами. В основном – т’лан имасские. Кусочки полированной кости, раковины, янтарные бусы легко соскальзывали вниз вдоль склона. Отныне эти странные, причудливые дары содержались внутри огромных гипсовых фризов, сделанных в Коралле и окружавших сейчас вычурными оградами каждую из Девяти Священных Сцен.

Штырь, с мятой оловянной кружкой в покрытой трещинами и мозолями руке, ожидал сейчас своей очереди, привалившись к борту водовозного фургона.

Когда-то он был морпехом. «Мостожогом». И, как и любой малазанский морпех, получил приличную военно-инженерную подготовку. А теперь, спустя три месяца после возвращения из Даруджистана (вот уж где были разрушения, так разрушения!), его поставили руководить здесь земляными работами. Но он еще с армейских времен не умел сидеть развалясь, пока остальные вкалывают. Нет, так, как сейчас, оно было… правильней. И честней.

И ему уже с месяц никого не хотелось убить. Ну, по крайней мере несколько дней.

Яркое солнце немилосердно палило заливные луга. По западной дороге сновали к каменоломне и обратно огромные фуры. Город же к югу… он обернулся, сощурился. Благословенный свет. Куральд Галейн исчез. Черный Коралл перестал быть черным.

Исчез. Как исчезли и тисте анди вместе со своим красным драконом – а все прочее осталось. Книги, сокровища, вообще все. Исчезли, никому не сказав ни слова, даже не намекнув. Тайны какие-то, чтоб их, вот только чему тут удивляться. Они ж не люди. И мыслят не по-человечески. Если точней…

– Нижние боги!

Над дворцом, над его высокими башнями словно вспыхнуло пламя, черными клубящимися тучами взвихрилась тьма – и рассыпалась на части.

Рабочие закричали. Звуки испуга, тревоги. Ужаса.

И другие крики, отдаленные… льющиеся с небес.

Штырь рухнул на колени, кружка выпала из дрожащих рук и откатилась в сторону. В прошлый раз… боги! Когда он видел такое в прошлый раз…

Небо заполнили Великие Вороны. Их были тысячи, они кружили, поднимаясь все выше, заполняя небо многоголосым ревом. Черная туча на мгновение закрыла солнце.

От его спокойствия не осталось и следа, его колотило, и он чувствовал, как откуда-то из глубины подступают давно забытые слезы. А он-то думал, все это прочно запечатано. Забыто. Неправда.

– Друзья мои, – прошептал он. – Там, в тоннелях… о, мое сердце…

Великие Вороны выплескивались с крыш высоких зданий, бешено хлопали крыльями, облако уплотнялось, поднимаясь вверх и уплывая в сторону бухты.

– Улетают. Они улетают.

Они вились над городом, бурлили тучей над морем к востоку от него, а на Штыря тем временем обрушились тысячи жутких, тяжких воспоминаний и расселись на каждом карнизе его души.

Только урод может сказать, что иначе нельзя. Что путь к вере лежит через страдания. Что шрамы – свидетельство мудрости. Только урод.

Он стоял на коленях.

И плакал – так, как умеют лишь солдаты.

Что-то побудило Банашара подойти к этой кучке солдат. Может статься, любопытство; так это, во всяком случае, должно было выглядеть со стороны, истина же заключалась в том, что любое его движение, любое перемещение с места на место было теперь бегством. От зуда. От воспоминаний о храмовых погребах, обо всем, до чего когда-то было рукой подать. Если б я только знал. Если б догадывался.

Стеклянная пустыня никуда его не пускала. Идеальная роскошь, мечта любого пьяницы, бесконечный запас вина, за которое даже платить не требовалось, – всему этому настал конец. Теперь я обречен. Ровно как я и поклялся Блистигу, как объявил им всем – для несчастного Банашара настала пора трезвости. Ни единой капли у него в венах, ни даже мельчайшего намека в его лихорадочном дыхании. От прежнего Банашара не осталось ничего.

Кроме зуда.

Солдаты – он решил, что это регулярная пехота, – собрались вокруг перевернутого валуна. Они намеревались подкатить его поближе, чтобы прижать угол кухонной палатки. Но под валуном кто-то прятался.

Банашар осторожно приблизился, чтобы взглянуть самому.

Червяк, свернувшийся кольцом и уснувший, – хотя теперь он зашевелился, приподнял безглазую голову. Размером с угря из бухты Малаза, но этим сходство и заканчивалось. Существо было покрыто ртами во всю свою длину.

– Что-то мне его вид не слишком нравится, – произнес тем временем один из солдат.

– Вроде не шибко быстрый, – заметил другой.

– Это он просто не проснулся еще. Я так думаю, они только днем ползают. И пасти еще эти голодные… Худов дух, да нам теперь все камни в лагере перевернуть придется. Как подумаю, что вот ляжешь спать, а эта штука выползет на охоту, за чем она там охотится…

Один из солдат поднял взгляд и заметил Банашара.

– Гляньте-ка, тут у нас этот бесполезный жрец Д’рек ошивается. Что, на подружку свою посмотреть решили?

– Обличий у Червя мириады…

– Как-как? Личинка червяка? Миридом зовется, говорите?

– Я таких видел, – сказал Банашар, и все сразу заткнулись. Во сне. Когда зудит уже так сильно, что кусать начинает. Грызет меня и жует, а я его не вижу, найти не могу. Это когда я кричу по ночам. – Но мысль была верная, – добавил он. – Прочешите весь лагерь – и остальным тоже скажите. Найдите этих. И поубивайте.

Последовал тяжелый удар каблуком сапога.

Червяк задергался, потом резко распрямился и поднял голову, словно готовая плюнуть ядом змея.

Солдаты с руганью попятились. Банашара отпихнули в сторону. Блеснула сталь, взмах клинка перерубил червяка пополам. Подняв голову, Банашар обнаружил Фарадан Сорт, сердито взирающую на кружок пехотинцев.

– Солдаты, не тратить время попусту! – скомандовала она. – Дневная жара все сильней. Заканчивайте здесь и найдите себе какую-нибудь тень.

Две половинки червя принялись извиваться, пока не наткнулись друг на дружку, после чего сцепились в смертельной схватке.

Кто-то швырнул на землю монету, подняв облачко пыли.

– Ставлю на короткого мирида!

– Забито! – Рядом с первой монетой плюхнулась вторая.

Меч Фарадан Сорт сверкнул, еще и еще раз, пока в белой пыли не остались валяться, поблескивая, лишь мелкие кусочки червяка.

– Когда я услышу следующую ставку, – объявила она, – не важно на что, болван будет тащить на себе воду отсюда и до самого Восточного океана. Всем все ясно? Отлично. Теперь за работу, все до единого!

Солдаты заторопились прочь, Кулак же повернулась к Банашару и окинула его пристальным взглядом.

– Жрец, вы выглядите хуже обычного. Отыщите себе какую-нибудь тень…

– Солнце, Кулак, мой лучший друг.

– Подобное может сказать лишь тот, у кого иных друзей не осталось, – заметила она, сощурившись. – Вы и так уже весь обгорели. Скоро вам будет очень больно – советую поскорей отыскать целителя.

– Благодарю за добрый совет, Кулак. Понимаю ли я, что будет больно? Безусловно. И пожалуй, даже рад тому.

В ее лице промелькнуло отвращение.

– Нижние боги, я о вас лучше думала.

– В самом деле? Приятно слышать.

Фарадан Сорт поколебалась, словно собираясь что-то добавить, но потом отвернулась.

Он смотрел ей вслед, как она удаляется в глубь лагеря регулярной пехоты, где сейчас суетились солдаты, переворачивая камни с ножами и короткими мечами в руках. Вспыхивали клинки, звучали ругательства.

Безжизненная местность вокруг приводила его в ужас. Осколки кристаллов, рожденные в муках высочайшего давления, надо полагать, глубоко внизу, а потом вытолкнутые наружу и прорезавшие при этом кожу земли. Глядя вокруг, он мог представить себе всю эту боль и стоявшую за подобными силами неумолимую волю. Подняв взгляд, он уставился на восток – где медленно, словно глаз ящерицы, открывалось солнце.

– Здесь что-то умерло, – прошептал он. – Или кто-то…

Шок от этой дикой смерти искалечил здешние земли. А высвобожденная сила нанесла Спящей богине такую рану, что та, должно быть, рыдала во сне. Они убили ее плоть. Мы шагаем сейчас по мертвой плоти. А торчащие повсюду кристаллы – словно рак.

И он снова отправился бродить по лагерю, а зуд плелся за ним по пятам.

Кулак Блистиг протолкался сквозь солдат и наконец оказался внутри палатки. Нижние боги.

– Все – вон отсюда! Квартирмейстеру остаться.

Осаждавшая сидевшего за раскладным столиком Пореса толпа быстро рассосалась, награждая того ядовитыми взглядами. Порес, чисто выбритый, откинулся назад на стульчике и, вопросительно приподняв брови, уставился на Блистига.

Кулак развернулся и опустил за собой полог палатки. Потом, в свою очередь, перевел взгляд на Пореса.

– Лейтенант. Мастер-сержант. Квартирмейстер. Тебе что, должностей и званий не хватает?

– Я, Кулак, всегда там, где без меня не обойтись. А вам, сэр, чем могу служить?

– Сколько воды ушло у нас прошлой ночью?

– Больше чем хотелось бы, сэр. Одним только волам и лошадям…

– Как, по-твоему, на сколько дней нам ее еще хватит?

– Вот тут, сэр, так сразу и не ответить.

Блистиг нахмурился.

– А все эти солдаты, Порес, – что они здесь делали?

– Осаждали меня своими требованиями. Которые мне, само собой, приходилось отклонять. Становится все очевиднее, что вода для нас стремительно делается ценней любого золота и алмазов. Можно сказать, превращается в валюту выживания. В связи с этим, Кулак Блистиг, я рад видеть вас здесь. Поскольку предвижу, что наступит – и довольно скоро – время, когда мольбы сменятся гневом, а гнев – насилием. Я хотел бы попросить дополнительной охраны для фургонов с водой.

– Она выдается по суточной норме?

– Разумеется, сэр. Вот только с нормированием нелегко, поскольку мы не знаем, сколько именно дней нужно, чтобы пересечь пустыню. Вернее сказать, ночей. – Поколебавшись, Порес наклонился вперед. – Сэр, не могли бы вы поговорить с адъюнктом? По слухам, у нее есть карта. Она знает размеры треклятой пустыни – но никому не говорит! Но почему? Да потому…

– Потому что она слишком большая, – прорычал Блистиг.

Порес воздел руки в жесте, выражающем полное согласие, и снова откинулся назад.

– Мои безмятежные дни далеко в прошлом. Все сделалось смертельно серьезным.

– У тебя есть все основания думать именно так.

– Кулак, вас ведь адъюнкт сюда прислала? Чтобы получить доклад о наших запасах? У меня вот здесь все расчеты…

– Через сколько дней у нас кончится вода? – резко спросил Блистиг.

– При самом жестком нормировании и с учетом тягловых животных – примерно через пять.

– А если без них?

– Если избавиться хотя бы от волов, фургоны придется тащить самим – а это тяжкий труд, лишь усиливающий жажду. Полной уверенности у меня нет, но подозреваю, что весь выигрыш уйдет на то, чтобы покрыть потребности тягловых команд…

– Но со временем они начнут снижаться? По мере того, как воды в бочонках станет меньше?

– Это верно. Кулак, это приказ адъюнкта? Мы забиваем волов? И лошадей?

– Когда такой приказ будет отдан, солдат, с этим разберутся без тебя. Но я, Порес, готов выделить для фургонов дополнительную охрану.

– Вот и замечательно!..

– Причем самую надежную, – оборвал Пореса Блистиг, сверля его пристальным взглядом.

– Разумеется, сэр. Когда я могу…

– Тебе надлежит отделить от прочего запас воды на одну роту. Бочонки следует пометить моими инициалами. Вскрывать их разрешается только по моему личному разрешению, а воду из них выдавать только согласно списку, который я тебе дам. И больше никому.

Порес сощурился.

– На одну роту, сэр?

– Именно.

– Могу ли я умозаключить, что дополнительная охрана будет дополнительно охранять именно эти бочонки?

– Тебе, квартирмейстер, что-то неясно в моем приказе?

– Никак нет, Кулак, все предельно ясно. Перейдем к подробностям. Сколько дополнительных охранников вы назначаете?

– Думаю, десятерых должно хватить.

– Десятерых? При посменной охране их едва хватит на пять фургонов, а речь идет не об одном десятке…

– В таком случае отдай соответствующие распоряжения основной охране.

– Понял, сэр. Слушаюсь, сэр.

– Я рассчитываю на твою компетентность, Порес, как и на умение держать язык за зубами. Мы друг друга поняли?

– Так точно, Кулак Блистиг.

Удовлетворенный, он вышел из палатки, задержавшись у полога, чтобы окинуть уничтожающим взглядом все еще чего-то ожидающую кучку солдат числом около дюжины.

– Первый же боец, что попытается купить воду, будет предан полевому суду за измену с немедленным исполнением приговора. Кому-то все еще нужно видеть квартирмейстера? Я так не думаю.

Блистиг зашагал к собственной палатке. Делалось все жарче. Она меня не получит. Я здесь не затем, чтобы подохнуть ради нее или какой-нибудь засранной славы. «Без свидетелей» – это про тех, кто выживет, кто выберется из пустыни, когда загнется последний из героев. Про тех, кто сделает все, чтобы не умереть.

Порес это понимает. Мы с ним из одного теста сделаны. Худ свидетель, этот жулик где-то и для себя отдельный запасец припрятал. Только сукин сын не один такой умный.

Ты не получишь меня, Тавор. Не получишь.

Порес поднялся на ноги и принялся, нахмурившись, расхаживать по палатке, наматывая петли вокруг складного столика и трехногого стульчика. На четвертом круге он остановился, хмыкнул и громко позвал:

– Химбл Фруп, ты здесь?

Внутрь палатки скользнул невысокий и круглолицый, но при этом поразительно худой солдат.

– Ждал ваших приказаний, сэр.

– Из тебя, Химбл, просто замечательный клерк вышел. Список готов?

– Так точно, сэр! А господин Кривоногий от вас чего хотел?

– Об этом мы еще поговорим. А сейчас давай-ка взглянем на твое творение – обожди, дай разверну. Вообще-то удивительно, что ты все еще писать способен.

Химбл ухмыльнулся и вытянул перед собой руки. Пальцы на обеих были срублены по самую ладонь.

– Это мне легче легкого, сэр. У меня даже почерк лучше прежнего сделался.

– Потому что большие-то пальцы остались.

– Именно, сэр, в самую точку угодили!

Порес быстро просмотрел пергамент, потом бросил взгляд на своего клерка.

– Ты уверен?

– Вполне, сэр. Хреново все. Если сильно экономить, то восемь дней. Если совсем уж до крайности, то десять. Какой вариант выбираем?

– Это адъюнкту решать. – Сложив пергамент, он вернул его Химблу. – Обожди, отнесешь ей чуть позже. Кулак пришлет нам десяток отборных головорезов, чтобы те охраняли его личный запас – на одну роту, – и, предупреждая твои расспросы, я сомневаюсь, что он намерен им хоть с кем-то поделиться, даже с собственной прислугой.

– Все, сэр, именно так, как вы и предсказывали. Что попрошайками из регуляров дело не ограничится. Он пока что первый?

– Думается, что и единственный, во всяком случае подобного уровня. Вот лейтенантов мы тут еще увидим. Может статься, даже капитан-другой зайдет – попросить за своих солдат. Как там дела с флягами для мочи?

– Прямо сейчас раздаем, сэр. Можно было подумать, все рожи начнут корчить – однако вот нет.

– Потому что, Химбл, они не идиоты. Идиоты в земле давно. Остались одни лишь сообразительные.

– Так точно, сэр, вроде нас с вами.

– Именно. Теперь садись сюда и приготовься записывать. Как будешь готов, скажешь. – Порес снова зашагал по палатке.

Химбл вытащил свою походную коробку, в которой содержались стило, вощеные дощечки и масляная лампа. Он высек огонь, поджег фитиль лампы и разогрел на нем кончик стила. Покончив со всем этим, он объявил:

– Готово, сэр.

– Записывай. «Личное сообщение от лейтенанта мастер-сержанта фельд-квартирмейстера Пореса Кулаку Добряку. Пламенно приветствую вас, сэр, и поздравляю с новым званием. Из вашего, да и из моего тоже, продвижения по службе вполне можно умозаключить, что сливки рано или поздно поднимутся вверх и т. п. Впрочем, как бы я ни был рад обсудить с вами во взаимной корреспонденции различные тонкости всевозможных идиом, причина для моего письма, увы, куда более официальная. Если быть кратким, назревает серьезнейший кризис. Как следствие, я хотел бы попросить вашего мудрого совета и предложил бы организовать между нами как можно более приватную встречу, когда вам только будет удобно. Искренне ваш, Порес». Все записал, Химбл?

– Так точно, сэр.

– Прочитай-ка вслух.

Химбл прокашлялся и сощурился на дощечку.

– «Порес Добряку нужно незаметно встретиться – когда?»

– Замечательно. И доставь как можно скорее.

– До того, как адъюнкту, или после?

– Хм, я так полагаю, что до. Разве я не упомянул «серьезнейший кризис»?

Химбл снова сощурился на дощечку и кивнул.

– Упомянули, сэр.

– Вот и хорошо. Действуй, капрал.

Химбл принялся упаковывать коробку, что-то негромко напевая себе под нос. Порес искоса взглянул на него.

– Доволен, Химбл, что тебя из тяжелой пехоты вышибли?

Тот прервал свое занятие, склонил голову набок и призадумался.

– Доволен, сэр? Да нет, не сказать, чтоб доволен, но вот что от меня там толку-то без пальцев?

– Я слыхал, один из твоих товарищей попросил, чтобы ему особые кожаные ремни приладили…

– Так он-то, сэр, одну лишь ладонь потерял. А мне в первой же атаке на одной руке все срубили вместе со щитом, а в четвертой контратаке и на той, где меч.

– И теперь ты клерк.

– Так точно, сэр.

Порес еще на мгновение задержал на нем взгляд, потом скомандовал:

– Вперед, Химбл.

Оставшись один, Порес возобновил свое кружение по палатке.

– На заметку, – пробормотал он себе под нос, – поговорить с кожевенником и оружейником. Глядишь, что-нибудь и придумаем. А то, сдается, прежние таланты Химбла нам еще пригодятся, и очень скоро. С целью обеспечить здоровье и саму жизнь некоему Поресу, самому скромному и исполнительному офицеру в рядах Охотников за костями.

Он нахмурился. Восемь, если сильно экономить. Десять, если совсем уж до крайности. Помоги нам вышние боги.

Кулак Добряк провел ладонью по черепу, словно бы приглаживая волосы. На какое-то мгновение этот жест показался Лостаре Йил трогательным. Потом она вспомнила про его репутацию, и чувство улетучилось. В любом случае озабоченное выражение его лица не могло не беспокоить, да и в глазах Добряка тоже читалась затаенная тревога.

Фарадан Сорт сняла и отложила перчатки.

– Адъюнкт, переход нелегко нам дается. Земля очень неровная, фургонам это на пользу не идет, тягловым животным и лошадям – тоже. Семь волов захромали, их пришлось забить. Также и лошадей – двух у хундрилов и одну из наших командирских.

– А дальше только хуже будет, – пробормотал Добряк. – Стеклянная пустыня недаром так называется. Адъюнкт, – он бросил взгляд на Фарадан Сорт, потом на Рутана Гудда, – мы пришли обсудить с вами свои сомнения. Избранный путь грозит нанести нам непоправимый урон. Даже если мы сумеем преодолеть эту бесплодную местность, наши возможности как боевой единицы серьезно пострадают.

– Маги, – добавила Фарадан Сорт, – в один голос утверждают, что воды здесь нет, разве что мы остановимся на несколько дней, чтобы отрыть глубокие колодцы. Очень глубокие, адъюнкт. Но и в этом варианте загвоздка в том, что самим магам будет нечем воспользоваться. Они полностью лишены силы. Здесь нет доступа ни к одному из Путей, а это означает, что они не будут знать, есть ли вообще под нами вода. – Помолчав, она вздохнула. – А вот хороших новостей у меня нет, хотя они не помешали бы.

Адъюнкт стояла рядом со столом и, похоже, изучала карту Коланса, нарисованную на промасленной коже болкандским купцом полсотни лет назад. Карта была испещрена словесными пометками, но языка никто из них не знал.

– Прежде чем мы попадем в долину, где расположена провинция Эстобанс, нам нужно будет пересечь вот эту, – она указала пальцем, – гряду гор или холмов. Я, однако, подозреваю, что соприкосновение с противником произойдет еще до того. Он подойдет либо через перевалы, либо с востока. Или с обоих направлений сразу. Само собой, я предпочла бы не сражаться на два фронта. Ключ к вопросу – перевалы. Из двух угроз более серьезная исходит из Эстобанса. Кулак Добряк, забейте всех командирских лошадей, кроме одной. Прикажите хундрилам, чтобы и они сократили численность табуна, оставив по одному коню на воина и десяток запасных на всех. Кулак Сорт, начинайте отбирать команды, которые потянут фургоны, – волов надолго не хватит.

Добряк вновь провел рукой по голове.

– Адъюнкт, похоже, время сейчас работает против нас. Я про пустыню. Может быть, мы сможем удлинить ночные марши? Заканчивать через два колокола после восхода, а выходить за колокол до того, как солнце сядет? Само собой, нас это измотает – но этого не избежать в любом случае.

– В фургоны, которые успели опустеть, – продолжила Фарадан Сорт, – можно загрузить доспехи и часть оружия, это отчасти облегчит солдатам их ношу. Мы могли бы также постепенно избавляться от предметов не первой необходимости. В частности, от оборудования оружейников и кузнецов. Вся наша экипировка в приличном состоянии – солдаты не теряют даром время, если что-то нуждается в починке или замене. Если избавиться от семидесяти процентов железных чушек, а также большей части наковален и угля, запасы воды и провизии получится распределить по большему числу фургонов, во всяком случае поначалу. Это облегчит нагрузку на волов и тягловые команды, не говоря уже про то, что фургоны, сделавшись легче, будут реже ломаться.

– Солдат во взводных палатках тоже можно втрое больше разместить, – добавил Добряк.

– Никакие палатки и ткань не выбрасываем, – сказала адъюнкт, не поднимая глаз от карты. – Что касается ваших предложений, Фарадан, займитесь этим. Кулак Добряк, марши удлиняются начиная с сегодняшнего вечера.

– Адъюнкт, – сказал Добряк, – все может обернуться… не лучшим образом. При нынешнем состоянии духа войск нас ждут неприятности, и очень скоро.

– Новости о разгроме на’руков пошли на пользу, – сказала Сорт, – но половина дня и целая ночь на марше успели подточить энтузиазм. Адъюнкт, солдаты нуждаются в чем-то, что укрепило бы их дух. В чем-то. Хоть в чем-нибудь.

Тавор наконец подняла голову. И вперила в Фарадан Сорт неподвижный взгляд красных от утомления глаз.

– И что же именно, Кулак, – произнесла она бесцветным голосом, – я должна им, по вашему мнению, дать?

– Не знаю, адъюнкт. Но нас грызут слухи, и скоро совсем догрызут…

– Какие же именно слухи?

Фарадан Сорт заколебалась и отвела глаза.

– Добряк, – сказала Тавор, – ваша коллега, похоже, лишилась голоса.

– Адъюнкт, – кивнул Добряк. – Да. Слухи. Среди них есть совершенно безумные. Но есть и такие, что бьют по самому больному.

Заговорил Рутан Гудд.

– Вы вступили в сговор со Старшими богами и намерены пролить кровь своих солдат – всех до единого – в одном величественном жертвоприношении, чтобы взойти самой. Есть и другой – что вы заключили секретный пакт с Высокими домами и младшими богами. Вы намерены использовать Увечного бога, чтобы укрепить свою позицию в переговорах, – поэтому мы и намерены его похитить, отобрать то, что от него осталось, у форкрул ассейлов. И еще множество, адъюнкт.

– Вы обладаете тайным знанием, – сказал Добряк, – полученным неизвестно от кого. И поскольку никто не знает, от кого именно, каждый выдумывает свое собственное объяснение.

– Однако в каждом из них, – продолжил Рутан Гудд, глядя теперь прямо на Тавор, – вы преклоняете колени перед кем-то из богов. А это, скажем так, мало у кого из малазанских солдат вызывает радостные чувства. Кто из них не знает историю Дассема Ультора? Когда командир присягает богу, присяга всякий раз скрепляется кровью тех, кем он или она командует. Оглянитесь вокруг, адъюнкт. Мы ведь уже не Малазанской империи служим. Мы служим вам.

– Вы все здесь мне служите? – тихо, почти что шепотом произнесла адъюнкт. Вы все здесь готовы рискнуть жизнью – ради меня? А теперь, прошу вас, ответьте мне, хоть кто-нибудь, что я сделала, чтобы заслужить такое?

Тон этого вопроса заставил всех потрясенно умолкнуть.

Тавор Паран переводила свой взгляд на каждого по очереди, и в глазах ее не было ни ярости, ни гнева, ни раздражения. Скорее уж Лостара Йил разглядела в них что-то беспомощное. Неуверенное.

После долгой, напряженной паузы Добряк сказал:

– Адъюнкт, мы идем спасать Увечного бога. Проблема здесь в том, что среди богов он не самый популярный. Среди Охотников ему вообще никто не поклоняется.

– В самом деле? – Голос ее вдруг сделался резким. – И что же, ни один солдат в этой армии – и даже в этой самой палатке – никогда не страдал? Никто из вас не бывал в отчаянии, ни единого раза? Не плакал? Не горевал?

– Но мы всему этому не поклоняемся! – возразил Добряк. – На колени перед таким не встаем!

– Рада слышать, – ответила она, словно бы пламя у нее внутри потухло так же быстро, как перед тем вспыхнуло. Она глядела сейчас на карту, словно пытаясь отыскать там дорогу. – Тогда посмотрите же через эту пропасть, которая вас разделяет. Посмотрите, Кулак Добряк, в глаза этому богу и сделайте так, чтобы мысли ваши были жесткими. Холодными. Бесчувственными. Сделайте их всем тем, что вам только потребуется, чтобы не ощутить ни малейшего укола боли, чтобы ни разу не вздрогнуть. Посмотрите ему в глаза, Добряк, прежде чем отвернуться. Сумеете?

– Я не смогу, – ответил ей пораженный Добряк, – поскольку его сейчас передо мной нет.

И тогда Тавор снова встретилась с ним глазами.

– Неужели?

Удар пульса, еще один – и Добряк отшатнулся от нее. Чтобы потом отвернуться.

У Лостары Йил перехватило дыхание. Все именно так, как сказано.

Тавор, однако, с ним еще не закончила.

– Вам, Добряк, что, нужен храм? Резные изображения? Вам жрецы нужны? Священные тексты? Вам нужно глаза закрыть, чтобы бога узреть? На величественном троне, с благородством во взгляде, и да, не забудем про милосердие, которым вечно осеняет его рука. Вам все это требуется, Добряк? И вам, остальным, тоже? Иначе благословение истины вам недоступно?

Полог палатки резко распахнулся, и внутрь ступил Банашар.

– А меня что, не позвали? – И он одарил всех жуткой ухмылкой, словно раной, сквозь которую зияла вся его внутренняя сумятица, та пытка, которой была для него жизнь. – Я там кое-что снаружи успел расслышать. Даже, пожалуй что, многовато. – Он посмотрел на адъюнкта. – «Благословение истины». Милая моя адъюнкт, вы ведь должны бы уже понять. Истина никого не благословляет. Истина способна лишь проклясть.

Из адъюнкта словно воздух выпустили. Вновь уронив взгляд на расстеленную поверх стола карту, она проговорила:

– В таком случае, септарх, прошу вас, прокляните нас хотя бы несколькими словами истины.

– Не думаю, что в этом есть потребность, – возразил он. – Мы и так всю ночь шли ее путем, и сегодня пойдем снова – под сиянием Нефритовых Странников. – Он умолк и обвел взглядом собравшихся. – Адъюнкт, вас тут что, в осаду взяли? А я вас по чудесной случайности вызволил?

Добряк потянулся за шлемом.

– Я должен собрать своих офицеров, – объявил он. И застыл в ожидании, пока Тавор, так и не подняв глаз от карты, махнула рукой в знак того, что он может идти.

Фарадан Сорт вышла следом.

Лостара Йил поймала взгляд Рутана Гудда и сделала ему знак тоже выйти вместе с ней.

– Адъюнкт, мы будем снаружи.

– Отправляйтесь отдыхать, оба, – сказала Тавор.

– Слушаюсь, адъюнкт, а вы сами?

Некрасивое лицо тронула слабая улыбка.

– И я тоже вскорости. Идите.

Лостара увидела, как Банашар взгромождается в кожаное седло табурета. Боги, учитывая, с кем она водит компанию, неудивительно, что она такая, какая есть.

Верховный жрец ткнул пальцем в сторону шагнувшего мимо него Рутана Гудда и сделал странный жест, словно что-то написал прямо в воздухе. Рутан Гудд мгновение поколебался, потом на лице у него изобразилась усмешка, он провел пальцами сквозь бороду и вышел из палатки. Лостара последовала за ним.