Текст книги "Империя хлопка. Всемирная история"

Глава 2
Образование военного капитализма

Захват мировых торговых сетей хлопка: фактория Британской Ост-Индской компании в Коссимбазаре, Западная Бенгалия, 1795 г.

Хотя появление хлопкового производства в XII веке в Северной Италии и позднее в XV веке в Южной Германии и было впечатляющим, мир от этого не изменился. В каждом случае за взлетом следовало падение. И хлопковая отрасль в целом, к тому времени уже прочно обосновавшаяся на трех континентах, продолжала работать так, как это происходило веками. Мировое производство, как и прежде, концентрировалось в Индии и Китае, и в торговле между континентами продолжала преобладать продукция индийских ткачей. В европейской промышленности не было заметных технологических и организационных достижений: на переднем крае текстильных технологий по-прежнему оставались азиатские производители. Безусловно, новые европейские промышленные предприятия производили беспрецедентные объемы хлопковой материи для континента, воспитывали вкус к хлопковым тканям и способствовали широкому распространению знаний о принципах хлопкового производства – и все эти факторы со временем стали исключительно важны. Но в то время эти небольшие сдвиги не имели значения для глобальной хлопковой промышленности, потому что европейцы были лишены способности конкурировать на заокеанских рынках, не в последнюю очередь потому, что качество их продукции было намного ниже индийского. Более того, в отличие от индийских и китайских производителей, европейцы зависели от импорта хлопка-сырца из отдаленных регионов мира, над которыми у них было мало власти. И в 1600 году большинство европейцев продолжало одеваться в льняные и шерстяные ткани.

Однако в следующие две сотни лет положение дел изменилось. Изменения были медленными, поначалу едва заметными, но процесс шел все быстрее и быстрее, пока не начался экспоненциальный рост. Окончательным результатом стала радикальная реорганизация ведущей мировой отрасли: полный переворот в способах и географии выращивания хлопка и в его производстве, а также поразительное объединение целого мира, причиной которого был хлопок. Эта хлопковая перестройка поначалу определялась не техническими новшествами и не организационными преимуществами, а, напротив, гораздо более простыми причинами: существованием возможности и желанием распространить действие капитала и власти на далекие заокеанские территории. Все чаще европейцы проникали, часто насильственно, в глобальные сети хлопковой торговли – в самой Азии, между Азией и остальным миром – еще до того, как, опять же с помощью силы, создали новые сети между Африкой, Америкой и Европой[70]70
  Я употребляю здесь термин «сеть» вместо «система» или «мировая система», так как хочу подчеркнуть неослабевающее значение локального распределения общественных, экономических и политических сил в формировании характера связей между различными частями мира. Эта идея возникла у меня под влиянием Gil J. Stein, Rethinking World-Systems: Diasporas, Colonies, and Interaction in Uruk Mesopotamia (Tucson: University of Arizona Press, 1999), 171.


[Закрыть]. Первое европейское вторжение в мир хлопка захлебнулось перед лицом превосходящей силы. Следующие же поколения европейских капиталистов и политиков были предусмотрительнее и создали сравнительное преимущество, имея желание и возможность использовать силу для продвижения своих интересов. Европа заняла важное положение в мире хлопка не за счет изобретений или более совершенных технологий, а благодаря своей способности перестроить глобальные хлопковые сети и занять в них господствующее положение.

Европейские капиталисты и правители изменяли глобальные сети множеством способов. Благодаря крепким мускулам вооруженной торговли возможно было построить сложную морскую торговую сеть с центром в Европе. Создание военно-финансового государства позволяло употреблять власть в самых отдаленных уголках мира. Изобретение финансовых инструментов – от морского страхования до коносамента – позволяло перемещать капитал и товары на дальние расстояния. Развитие правовой системы сообщило некоторую безопасность инвестициям в дальние страны. Создание альянсов с капиталистами и правителями далеких стран обеспечивало доступ к местным ткачам и хлопководам. Путем экспроприации земли и депортации африканцев были созданы процветающие плантации. Все эти изменения незаметно для современников были первыми шагами к промышленной революции. За века до «великого расхождения» в объеме производства на душу населения между Европой и Восточной Азией небольшая группа европейцев захватила контроль над прежде эпизодическим и постепенным процессом усиления глобальных экономических связей, с колоссальными последствиями не только для хлопковой отрасли, но для человеческих обществ по всему миру. «Великое расхождение» сначала было расхождением в государственной власти. При этом из множественных хлопковых миров возникла евроцентричная империя хлопка.

Прибытие Христофора Колумба в Америку в 1492 году ознаменовало собой первое судьбоносное событие в преобразовании мировых связей. С этого путешествия начался самый грандиозный в мире захват земли, когда Эрнан Кортес напал на империю ацтеков в 1518 году и заявил широкие территориальные притязания Испании в Америке, устремлявшиеся в Южную Америку, а также на север. К середине XVI века португальцы последовали этому примеру и завладели территорией, где сегодня находится Бразилия. Французы высадились в Америке в 1605 году и захватили Квебек, части нынешних среднего запада и юга США, которые были объединены во французскую административную единицу Луизиана, а также ряд Карибских островов, включавший в 1664 году Сан-Доминго – западную треть острова Испаньолы. Англия основала первое успешное американское поселение в Джеймстауне, который стал частью колонии в Вирджинии в 1607 году, вскоре расширенной за счет других колоний в Северной Америке и на Карибских островах. Как мы увидим, в конечном счете контроль над огромными территориями в Америке сделал возможным, в числе прочего, монокультурное возделывание хлопка в гигантских объемах.

Второе судьбоносное событие в истории хлопка произошло пять лет спустя, в 1497 году, когда Васко да Гама с триумфом вошел в порт Каликут, проложив морской путь из Европы в Индию вокруг мыса Доброй Надежды. Теперь европейцы впервые смогли получить доступ к продукции индийских ткачей – лидеров мирового производства – без необходимости полагаться на многочисленных посредников, которые везли индийские материи на кораблях через Индийский океан, на верблюдах через Аравию, а затем снова на кораблях в европейские порты. Европейцы начали устанавливать формальные торговые связи на индийском субконтиненте, когда да Гама получил разрешение от местных правителей торговать в Каликуте в 1498 году. В начале XVI века португальцы основали ряд торговых постов на западном побережье Индии, наиболее стабильным из которых был пост в Гоа. В конце XVI века Нидерланды и Великобритания начали оспаривать португальскую монополию торговли с Азией, учреждая акционерные компании в надежде захватить долю высокодоходной торговли пряностями. После нескольких англо-голландских войн голландцы и англичане договорились о разделе своих интересов в Азии, и индийский текстиль оказался в основном в руках британцев.

Экспансия в Южную Азию была самым значимым вторжением европейских торговцев и политиков в сети глобальной хлопковой отрасли. Европейцы стали играть определенную роль в заокеанской торговле индийским текстилем, и это были прежде всего португальцы, которые привозили в Европу большое количество тканей. Они также пытались установить свое господство в важной торговле Гуджарата с Аравийским полуостровом и Восточной Африкой – сначала насильственно ограничивая доступ гуджаратских торговцев к этим традиционным рынкам (с переменным успехом), а во второй половине XVI века с помощью регулирования торговли. Позднее к ним присоединились прочие европейцы: в 1600 году торговцы основали British East India Company (Британскую Ост-Индскую компанию), в 1602 году – Vereenigde Oost-Indische Compagnie (Голландскую Ост-Индскую компанию), а в 1616 году – Dansk Ostindiske Kompagni (Датскую Ост-Индскую компанию). К началу XVII века голландцы и англичане сменили португальцев в насильственном регулировании торговли гуджаратским текстилем, захватах гуджаратских кораблей и ограничении доступа местных торговцев к рынкам в Аравии и все больше – в Юго-Восточной Азии, которые снабжались продукцией фабрик в южной Индии вдоль Коромандельского берега, в центре которого находился Мадрас[71]71
  Om Prakash, The New Cambridge History ofIndia vol. 2, European Commercial Enterprise in Pre-Colonial India, (Cambridge: Cambridge University Press, 1998), 23; Surendra Gopal, Commerce and Crafts in Gujarat, 16th and 17th Centuries: A Study in the Impact ofEuropean Expansion on Precapitalist Economy (New Delhi: People’s Publishing House, 1975), 10–11, 18, 26, 28, 58.


[Закрыть]. Франция последней из великих европейских держав начала торговать с дальними восточными странами. В 1664 году французские торговцы основали Compagnie des Indes Française и впервые привезли во Францию то, что французы называют indiennes – хлопковую ткань яркой расцветки. Эти компании старались установить монопольные права в определенных областях, но, борясь друг с другом, а также с конкурирующими независимыми торговцами, никогда не достигали полного успеха[72]72
  Celine Cousquer, Nantes: Une capitalefrançaise des Indiennes au XVIIIe siècle (Nantes: Coiffard Editions, 2002), 17.


[Закрыть].

Общим для всех этих европейских торговых компаний было то, что они покупали хлопковый текстиль в Индии для обмена на пряности в Юго-Восточной Азии, а также для того, чтобы привезти их в Европу, – там они могли быть употреблены внутри страны или отправлены в Африку в качестве платы за рабов для работы на плантациях, только начинающих укореняться в Новом Свете. Хлопковый текстиль впервые связал единой торговой системой три континента. Последствия судьбоносных путешествий Колумба и да Гамы взаимно питали друг друга. Европейские потребители и африканские торговцы жаждали прекрасных набивных коленкоров, муслинов, ситцев или менее изысканных, но полезных простых тканей, которые были спрядены и сотканы ремесленниками и надомниками в Южной Азии.

Хлопковый текстиль стал ключевой составляющей европейской экспансии в Азии. Уже в начале XVII века европейские торговцы и купцы играли важную роль в торговле в бенгальском порту Дакке, который веками был источником одних из самых высококачественных хлопчатобумажных тканей в мире. Импорт Ост-Индской компании в Британию уже в 1621 году оценивался в 50 тысяч хлопковых отрезов. Через сорок лет это число увеличилось впятеро. Хлопковые материи в действительности стали важнейшим предметом торговли Ост-Индской компании: к 1766 году эти материи составляли более 75 % общего объема ее экспорта. В результате, по свидетельству английского писателя Даниеля Дефо, который не одобрял этого импорта, хлопок «пробрался в наши дома, наши кабинеты и спальни, занавески, подушки, стулья, и, наконец, сами постели уже состоят исключительно из коленкоров и индийских материй»[73]73
  Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company:” The Handloom Industry in Southeastern India, 1750–90,” in Tirthankar Roy, ed., Cloth and Commerce: Textiles in Colonial India (Walnut Creek, CA: AltaMira Press, 1996), 90; James Mann, The Cotton Trade of Great Britain (London: Simpkin, Marshall & Cº, 1860), 2; Walter R. Cassels, Cotton: An Account of Its Culture in the Bombay Presidency (Bombay: Bombay Education Society’s Press, 1862), 77; Beverly Lemire, Fashion’s Favourite: The Cotton Trade and the Consumer in Britain, 1660–1800 (Oxford: Pasold Research Fund, 1991), 15; Hameeda Hossain, The Company Weavers of Bengal: The East India Company and the Organization of Textile Production in Bengal, 1750–1813 (Delhi: Oxford University Press, 1988), 65; Proceeding, Bombay Castle, November 10, 1776, in Bombay Commercial Proceedings, P/414, 47, Oriental and India Office Collections, British Library, London; Stephen Broadberry and Bishnupriya Gupta, “Cotton Textiles and the Great Divergence: Lancashire, India and Shifting Competitive Advantage, 1600–1850,” CEPR Discussion Paper No. 5183, London, Centre for Economic Policy Research, August 2005, Table 3, p. 32; Daniel Defoe and John McVeagh, A Review of the State of the British Nation, vol. 4, 1707–08 (London: Pickering & Chatto, 2006), 606.


[Закрыть].

Вооруженные европейские торговцы успешно внедрились в заокеанскую торговлю индийским хлопковым текстилем. Однако в самой Индии европейская власть была ограниченной. Обычно она кончалась за пределами портовых городов или стен фортов, все больше возводимых солдатами-торговцами вдоль побережья. Чтобы обеспечить поставки огромного количества экспортировавшегося индийского текстиля, европейские торговцы полагались на местных купцов, banias, бдительно охранявших свои важнейшие связи с фермерами и ткачами во внутренних районах страны, которые выращивали, пряли и ткали постоянно дорожавший товар. Вдоль побережья Индии, в таких городах, как Мадрас, Сурат, Дакка, Коссимбазар и Каликут, европейцы устраивали склады, так называемые фактории, где их агенты делали заказы на ткани banias и получали готовый к отправке товар. В сотнях переплетенных в кожу книг, многие из которых еще существуют, фиксировалась каждая из этих операций[74]74
  См., например: Factory Records, Dacca, 1779, Record Group G 15, col. 21 (1779), in Oriental and India Office Collections, British Library, London; John Irwin and P. R. Schwartz, Studies in Indo-European Textile History (Ahmedabad, 1966).


[Закрыть].

В 1676 году фактория Британской Ост-Индской компании в Дакке подробно описала механизм покупки тканей, свидетельствующий о ее зависимости от туземных купцов. Английские торговцы поручали обеспечение поставок ткани нескольким banias за восемь или десять месяцев до прибытия торговых судов, определяя желаемое качество, орнамент, цены и сроки поставки. Африканские и европейские потребители хлопкового текстиля требовали весьма определенные товары по определенным ценам. Banias затем выдавали наличные различным посредникам, которые путешествовали от деревни к деревне, выплачивая авансы и заказывая готовые ткани отдельным ткачам[75]75
  K. N. Chaudhuri, “European Trade with India,” in The Cambridge Economic History of India, vol. 1, c. 1200–c. 1750 (Cambridge: Cambridge University Press, 1982), 405–6; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 92, 94; см., например: Copy of the Petition of Dadabo Monackjee, Contractor for the Investment anno 1779, in Factory Records, G 36 (Surat), 58, Oriental and India Office Collections, British Library, London; Cousquer, Nantes, 31.


[Закрыть]. В конце концов ткани перемещались по той же цепочке обратно в английскую факторию в Дакке, где они сортировались и готовились к отправке.

При такой системе производства ткачи сами определяли ритм и организацию своей работы, владели своими инструментами, как это было на протяжении веков, и даже сохраняли право самим решать, кому продавать свою продукцию. Когда спрос со стороны европейцев вырос, оказалось, что ткачи способны увеличить производство и поднять цены, что было им безусловно выгодно. Фактически появление европейских купцов в гуджаратском городе Броч, а также в Ориссе и Дакке дало новый стимул развитию хлопковой отрасли этого региона. Ткачи были по-прежнему бедны, хотя могли извлечь преимущества из конкуренции в отношении своих тканей, как это делали banias и даже индийские правители, которые быстро установили налоги и пошлины на производство и экспорт хлопковых тканей[76]76
  Hameeda Hossain, “The Alienation of Weavers: Impact of the Conflict Between the Revenue and Commercial Interests of the East India Company, 1750–1800,” in Roy, ed., Cloth and Commerce, 119, 117; Atul Chandra Pradhan, “British Trade in Cotton Goods and the Decline of the Cotton Industry in Orissa,” in Nihar Ranjan Patnaik, ed., Economic History of Orissa (New Delhi: Indus Publishing Co., 1997), 244; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 90; Shantha Hariharan, Cotton Textiles and Corporate Buyers in Cottonopolis: A Study of Purchases and Prices in Gujarat, 1600–1800 (Delhi: Manak Publications, 2002), 49.


[Закрыть].

Власть европейских торговцев в Индии была значительной, но далеко не всеобъемлющей. Англичане жаловались, что система часто нарушалась из-за торговой деятельности «арабов и моголов, которые торговали в Дакке тканями, ежегодно увозя очень большие их количества, иногда до великих турецких владений», а также из-за «соперничества, неприятностей и расходов», связанных с ткачами и местными banias[77]77
  Memorandum of the Method of Providing Cloth at Dacca, 1676, in in Factory Records, Miscellaneous, vol. 26, Oriental and India Office Collections, British Library, London.


[Закрыть].

Эта система факторий с ее непрерывной зависимостью от местных купцов и местного капитала сохранялась на протяжении примерно двух столетий. И только в 1800 году Британская Ост-Индская компания согласилась купить отрезы ткани у Пестонджи Джемсатджи и Сорабджа Джеванджи, двух торговцев из Бомбея, более чем на один миллион рупий, а суратский bania Дабадо Монакджи заключил договор с ткачами к северу от города на доставку материи для британцев. Разумеется, португальские, английские, голландские и французские купцы были всего-навсего последними прибывшими на старый и оживленный рынок, находя свое место рядом с сотнями торговцев со всей Южной Азии и Аравийского полуострова. В Дакке еще в 1700-х годах европейские купцы получали только около трети всех продававшихся тканей. А торговые возможности европейцев в Индии оставались зависимыми от банкиров и торговцев из Южной Азии, финансировавших выращивание и обработку хлопка[78]78
  Minutes of the Commercial Proceedings at Bombay Castle, April 15, 1800, in Minutes of Commercial Proceedings at Bombay Castle from April 15, 1800 to 31st December 1800, in Bombay Commercial Proceedings, P/414, Box 66, India Office Library, British Library, London; Copy of the Petition of Dadabo Monackjee, 1779, Factory Records Surat, 1780, Box 58, record G 36 (Surat), Oriental and India Office Collections, British Library, London; Report of John Taylor on the Cotton Textiles of Dacca, Home Miscellaneous Series, 456, p. 91, India Office Library, British Library, London; Lakshmi Subramanian, Indigenous Capital and Imperial Expansion: Bombay, Surat and the West Coast (Delhi: Oxford University Press, 1996), 15.


[Закрыть].

Однако проникновение вооруженных европейских торговцев в азиатскую торговлю постепенно вытесняло эти старые сети на обочину по мере того, как они вытесняли прежде доминировавших индийских и арабских купцов с многих рынков межконтинентальной торговли. В 1670 году один британский наблюдатель по-прежнему отмечал, что торговцы Среднего Востока «увозили в пять раз больше ситца, чем англичане и голландцы». Но с более крупными, быстрыми и надежными судами и с более разрушительной огневой мощью, как заключил один историк, «старая схема индийско-левантийской торговли в качестве основной артерии мирового обмена претерпела полное структурное изменение», при котором «Османская империя… оказалась главным проигравшим». Гуджаратские купцы, торговавшие с Восточной Африкой, также начали сталкиваться с конкуренцией со стороны европейцев. Как только европейские купцы начали становиться все более обычным явлением в Индии, они также закрепились на рынках Восточной Африки. В результате доминирование европейцев росло по обе стороны Индийского океана. С упадком Сурата и возвышением британского Бомбея в XVIII веке торговцы в западной Индии стали даже еще более зависимы от британской власти[79]79
  John Styles, “What Were Cottons for in the Early Industrial Revolution?” in Giorgio Riello and Prasannan Parthasarathi, eds., The Spinning World: A Global History of Cotton Textiles, 1200–1850 (New York: Oxford University Press, 2009), 307–26. Halil Inalcik, “The Ottoman State: Economy and Society, 1300–1600,” in Halil Inalcik and Donald Quataert, eds., An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914 (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 354; Pedro Machado, “Awash in a Sea of Cloth: Gujarat, Africa and the Western Indian Ocean Trade, 1300–1800,” in Riello and Parthasarasi, The Spinning World, 169; Subramanian, Indigenous Capital, 4.


[Закрыть].

Растущая мощь европейских торговцев и их финансовая поддержка властителей в Индии в конечном итоге имели важные последствия в самой Европе. По мере того как все больше индийского хлопка прибывало в Европу, появлялись новые рынки и новые моды. Прекрасные коленкоры и муслины привлекали внимание растущего класса европейцев, имевших деньги для их приобретения и желание демонстрировать свой социальный статус, одеваясь в них. Индийский хлопок стал еще более модным в XVIII веке, и желание заменить этот импорт было мощным стимулом для наращивания производства хлопка в Англии и в итоге для революции в этом производстве[80]80
  Maureen Fennell Mazzaoui, The Italian Cotton Industry in the Later Middle Ages, 1100–1600 (Cambridge: Cambridge University Press, 1981), 157.


[Закрыть].

Более того, господство в Азии сопровождалось экспансией в Америке. Когда Испания, Португалия, Франция, Англия и Голландия захватывали гигантские территории в Америке, они увозили движимые богатства континента – золото и серебро. Несомненно, часть этих украденных драгоценных металлов и была средством покупки хлопковых тканей в Индии.

Однако со временем европейским поселенцам в Северной и Южной Америке не хватило золота и серебра, и они изобрели новый путь к богатству: плантации, на которых выращивались тропические и субтропические растения, особенно сахарный тростник, а также рис, табак и индиго. Такие плантации нуждались в больших количествах работников, и, чтобы раздобыть их, европейцы депортировали первые тысячи, а затем и миллионы африканцев в Америку. Европейские торговцы строили укрепленные торговые посты вдоль западного побережья Африки: Горе в сегодняшнем Сенегале, Элмина в сегодняшней Гане, Уида в сегодняшнем Бенине. Они оплачивали африканским правителям охоту на рабочую силу и обменивали пленников на продукцию индийских ткачей. Сначала испанские и португальские, а потом присоединившиеся к ним британские, французские, голландские, датские и прочие купцы в течение трех веков с 1500 года перевезли более 8 млн рабов из Африки в Северную и Южную Америку. В течение одного XVIII века они депортировали более 5 млн человек, в основном из западной части Центральной Африки, Бенинского залива, Золотого берега, залива Биафра[81]81
  “Assessing the Slave Trade,” The Trans-Atlantic Slave Trade Database, доступ 5 апреля 2013 г., http://www.slavevoyages.org/tast/assessment/estimates.faces.


[Закрыть]. Рабы отправлялись почти ежедневно на Карибские острова, а также вдоль побережья обеих Америк.

В результате этой торговли рос спрос на хлопковые ткани, так как африканские правители и торговцы почти всегда требовали хлопковые материи в обмен на рабов. Хотя часто считается, что работорговля приводилась в движение простым обменом ружей и безделушек на человеческий товар, рабы чаще обменивались на гораздо более банальную вещь – на хлопковый текстиль. В исследовании британского торговца Ричарда Майлза о 1308 операциях бартерного обмена на 2218 рабов Золотого берега с 1772 по 1780 год показывает, что текстиль составлял более половины стоимости всех обмененных товаров. Португальский импорт в Луанду в конце XVIII – начале XIX века говорит о том же: ткани составляли около 60 % импорта[82]82
  David Richardson, “West African Consumption Patterns and Their Influence on the Eighteenth-Century English Slave Trade,” in Henry A. Gemery and Jan S. Hogendorn, eds. The Uncommon Market: Essays in the Economic History of the Atlantic Slave Trade (New York: Academic Press, 1979), 304; Joseph C. Miller, “Imports at Luanda, Angola 1785–1823,” in G. Liesegang, H. Pasch, and A.Jones, eds. Figuring African Trade: Proceedings of the Symposium on the Quantification and Structure of the Import and Export and Long– Distance Trade in Africa 1800–1913 (Berlin, 1986), 164, 192; George Metcalf, “A Microcosm of Why Africans Sold Slaves: Akan Consumption Patterns in the 1770s,” Journal ofAfrican History 28, no. 3 (January 1, 1987): 378–80.


[Закрыть].

Африканские потребители имели дурную репутацию из-за своей привередливости и быстро менявшихся предпочтений, приводивших в отчаяние европейских торговцев. Один европейский путешественник отметил, что вкусы африканских потребителей были «самыми непостоянными и капризными», и что «две деревни редко бывали согласны в своих канонах вкуса». Когда корабль работорговцев «Дилижан» приплыл из своего французского порта в 1731 году, в трюмах был тщательно подобранный ассортимент индийского текстиля для обслуживания конкретных потребностей побережья Гвинеи. С той же целью Ричард Майлз посылал своему британскому поставщику очень специфические инструкции в отношении цветов и типов текстиля, которые в то время были востребованы на Золотом Берегу, вплоть до конкретных производителей, которых следовало нанимать. «(Мануфактуры) мистера Кершоу ни в коей мере не сравнятся с мануфактурами Найпа, – сообщал он своему британскому корреспонденту в одном из писем 1779 года, – по крайней мере, не в глазах черных торговцев здесь, а ведь именно им необходимо угодить»[83]83
  Harry Hamilton Johnston, The Kilima-Njaro Expedition: A Record of Scientific Exploration in Eastern Equatorial Africa (London, 1886), 45; цит. по: Jeremy Prestholdt, “On the Global Repercussions of East African Consumerism,” American Historical Review 109, no. 3 (June 1, 2004): 761, 765; Robert Harms, The Diligent: A Voyage Through the Worlds of the Slave Trade (New York: Basic Books, 2002), 81; Miles to Shoolbred, 25 July 1779, T70/1483, Public Records Office, London, цит. по: Metcalf, “A Microcosm of Why Africans Sold Slaves,” 388.


[Закрыть]. Европейская торговля хлопковым текстилем связывала Азию, Америку и Европу в единую сложную коммерческую сеть. Еще никогда на протяжении четырех тысячелетий истории хлопка не была создана подобная система, охватывавшая весь мир. Никогда прежде изделиями индийских ткачей не платили в Африке за рабов, покупавшихся для работы на плантациях в Америке, где выращивались сельскохозяйственная продукция для европейских потребителей. Это была внушительная система, которая ясно говорила о преобразовательной мощи союза капитала и государственной власти. Наиболее радикальными были не отдельные характеристики этих торговых механизмов, а сама система, в которую они входили, и то, каким образом различные части этой системы подпитывали друг друга: европейцы изобрели новый способ организации экономической деятельности.

Экспансия европейских торговых сетей в Азии, Африке и Америке строилась не на предложении лучших товаров по хорошим ценам, а на подчинении конкурентов войной и на принудительном европейском торговом присутствии во многих регионах мира. В зависимости от относительного баланса общественных сил в конкретных местах этот центральный принцип реализовывался по-разному. В Азии и Африке европейцы селились в прибрежных анклавах и доминировали в заокеанской торговле, поначалу не занимаясь выращиванием и производством хлопка. В других частях мира, прежде всего в Америке, местное население эксплуатировалось, а часто вытеснялось с мест своего обитания или уничтожалось. Европейцы создали новый мир, начав разворачивать плантаторское земледелие в массовом масштабе. Когда европейцы занялись производством, они сделали экономическую ставку на рабство. Эти три движущие силы – имперская экспансия, экспроприация и рабство – стали основой возникновения капитализма.

Они сочетались еще с одной чертой нового мира: с государственной поддержкой этих предприятий торговли и поселений, однако это было слабым фактором в установлении власти над далекими территориями и народами. Вместо этого частные капиталисты, нередко организованные в учрежденные государственными хартиями компании (как, например, Британская Ост-Индская компания) устанавливали власть над землей и людьми и структурировали связи с местными правителями. Мощно вооруженные капиталисты-захватчики стали символом этого нового мира европейского господства, так как их начиненные пушками корабли, купцы-солдаты, вооруженная частная милиция и поселенцы захватывали земли и рабочую силу и подрывали, вполне буквально, позиции конкурентов. Приватизированное насилие было одним из их основных навыков. Хотя европейские государства предусматривали, поощряли и поддерживали создание огромных колониальных империй, они оставались слабы и беспомощны, предоставляя простор для частной инициативы и возможность создания новых форм торговли и производства. Этот момент в истории капитализма характеризовался не надежными правами собственности, а волной экспроприации труда и земли, что свидетельствует о нелиберальной природе истоков капитализма.

Сердцем этой новой системы было рабство. Депортация многих миллионов африканцев в Северную и Южную Америку сделала более интенсивными связи с Индией ввиду увеличения потребности в поставках хлопковых тканей. Именно благодаря этой торговле установилось более весомое коммерческое присутствие европейцев в Африке. Именно благодаря этой торговле появилась возможность наделить экономической ценностью обширные территории, захваченные в Америке, и таким образом преодолеть ресурсные ограничения Европы. Эта многогранная система безусловно существовала в разных вариантах и с течением времени изменялась, но она настолько отличалась от прежнего мира и от того мира, который возникнет из нее в XIX столетии, что заслуживает своего собственного названия – военный капитализм.

Военный капитализм опирался на способность богатых и могущественных европейцев делить мир на «внутренний» и «внешний». «Внутренний» мир включал в себя законы, институты и обычаи отечества, в котором царил поддерживаемый государством порядок. Напротив, чертами «внешнего» мира были имперское господство, экспроприация огромных территорий, уничтожение туземного населения, кража их ресурсов, порабощение людей и господство частных капиталистов на обширных землях при незначительном реальном надзоре со стороны далеких европейских государств.

К этим имперским владениям правила «внутреннего» мира были неприменимы. Здесь хозяева были важнее государств, насилие игнорировало закон, а бесцеремонное физическое принуждение со стороны частных лиц перекраивало рынки. Хотя, как утверждал Адам Смит, такие территории продвигались «быстрее к благосостоянию и величию, чем любое другое человеческое общество», это происходило посредством социальной tabula rasa, что, пожалуй, парадоксальным образом обеспечило фундамент для появления очень различных воплощений «внутреннего» мира военного капитализма[84]84
  См. также: Carl Wennerlind, Casualties of Credit: The English Financial Revolution, 1620–1720 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2011); Adam Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth ofNations, bk. IV, ch. VII, pt. II, vol. II, Edwin Cannan, ed. (Chicago: University of Chicago Press, 1976), 75.


[Закрыть].

Военный капитализм имел беспрецедентный преобразовательный потенциал. Будучи в основании зародившегося нового мира, характеризующегося устойчивым экономическим ростом, он стал причиной неизмеримых страданий, но при этом источником последующего преобразования организации экономического пространства: многополярный мир все больше приближался к однополярности. Власть, далеко распространявшаяся по многим континентам, с помощью множества сетей все больше концентрировалась вокруг центрального узла, где доминировали европейские капиталисты и европейские государства. Основой этих изменений был хлопок, а многочисленные и разнообразные миры производства и распределения этого товара все более подчинялись иерархической империи, организованной в глобальном масштабе.

Внутри самой Европы эта глобальная реорганизация экономического пространства имела последствия, затронувшие весь континент. «Атлантические» державы, такие как Нидерланды, Великобритания и Франция, вытеснили прежние экономические центры влияния, такие как Венеция и подвластные ей территории, расположенные на севере Италии. Когда атлантическая торговля вытеснила средиземноморскую, а Новый Свет стал серьезным производителем сырья, значимость в производстве хлопкового текстиля имевших связь с Атлантическим океаном городов также выросла. Ведь уже в XVI веке расширявшееся производство хлопка в Европе зависело от быстрорастущих рынков по всему атлантическому миру – от рынков материи в Африке до недавно возникших источников хлопка-сырца в Северной и Южной Америке. После того как Антверпен приобрел значительную роль в торговле хлопком-сырцом, а заморская экспансия открыла доступ к гигантским новым рынкам, в таких фламандских городах, как Брюгге (начиная с 1513 года) и Лейден (начиная с 1574 года), стало быстро развиваться производство хлопковых тканей. По тем же причинам в конце XVI века начали организовывать хлопковые прядильные и ткацкие предприятия и французские производители[85]85
  Mazzaoui, The Italian Cotton Industry, 162; Alfred P. Wadsworth and Julia De Lacy Mann, The Cotton Trade and Industrial Lancashire, 1600–1780 (Manchester: Manchester University Press, 1931), 116; Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 5; Wolfgang von Stromer, Die Grundung der Baumwollindustrie in Mitteleuropa (Stuttgart: Hiersemann, 1978), 28; H. Wescher, “Die Baumwolle im Altertum,” in Ciba-Rundschau 45 (June 1940): 1644–45.


[Закрыть].

Среди этих тектонических сдвигов в географии отрасли наиболее важным в долгосрочной перспективе стало появление хлопкового производства в Англии. К 1600 году фламандские религиозные беженцы начали ткать хлопковые материи в английских городах. Самое раннее упоминание хлопка относится к 1601 году, «когда имя Джорджа Арнольда, ткача фустианов из Болтона, появилось в записях суда квартальных сессий». К 1610 году с хлопком работали уже довольно многие. Отрасль расширялась, и к 1620 году британские производители хлопка уже вывозили свои товары во Францию, Испанию, Голландию и Германию. Производители хлопка особенно процветали в северном английском графстве Ланкашир, где и отсутствие цехового контроля, и близость к Ливерпулю, важному для работорговли порту, стали решающими обстоятельствами для производителей, снабжавших торговлю рабами в Африке и плантации в Америке[86]86
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 11, 15, 19, 21, 72.


[Закрыть].

Эта медленно возникавшая английская хлопковая промышленность использовала более ранний опыт производства льняных и шерстяных тканей. Как и на континенте, сначала хлопок производился в сельской местности. Торговцы, многие из них пуритане и другие диссентеры, раздавали авансом хлопок-сырец крестьянам, которые, используя семейную рабочую силу по сезонному графику, пряли и ткали этот хлопок, а затем возвращали свою продукцию торговцам для продажи. Когда спрос на хлопковые ткани резко вырос, прядение и ткачество стали играть еще более важную роль для крестьян с небольшими наделами, и некоторые из них в конечном итоге оставили традиционное занятие земледелием и попали в полную зависимость от хлопковой отрасли. Некоторые из торговцев, организовывавших надомное хлопковое производство, превратились в солидных дельцов. По мере накопления капитала они расширяли производство, обеспечивая еще больше кредита для еще большего количества прядильщиц и ткачей, поддерживая «экстенсификацию» производства – его географическое рассеяние по еще более обширным пространствам сельской местности. Это была классическая мануфактурная надомная система, очень близкая к своим воплощениям во всей Азии за века до этого или в британской шерстяной отрасли. Сельская местность становилась все более индустриальной, а ее обитатели – все более зависимыми от мануфактурной работы на удаленных торговцев[87]87
  18. Ibid., 4, 5, 27, 29, 42, 55, 73. Эта тенденция в европейской сельской местности сначала появилась в обработке шерсти. См.: Herman van der Wee, “The Western European Woolen Industries, 1500–1750,” in David Jenkins, The Cambridge History of Western Textiles (Cambridge: Cambridge University Press, 2003), 399.


[Закрыть].

В отличие от индийских прядильщиков и ткачей, растущий класс английских работников хлопковой отрасли не имел независимого доступа к сырью или к рынкам. Они были полностью подчинены торговцам – и поэтому естественно, что они пользовались меньшей независимостью и влиянием, чем их индийские коллеги[88]88
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 36.


[Закрыть]. В результате британские торговцы-мануфактурщики имели больше власти, чем индийские banias. Занятые в хлопковой индустрии британцы были частью восходящей мировой державы, чей военный флот все увереннее доминировал в морях всего мира, чьи территориальные владения в Америке и Азии – и среди них прежде всего Индия – быстро развивались и чьи рабовладельцы создавали систему плантаций, которая во многих отношениях опиралась на возможности прядильщиков и ткачей в тысячах миль от них на далеких плоскогорьях Ланкашира и равнинах Бенгалии.

Несмотря на эти начинания, их значение стало заметно только в ретроспективе. На протяжении XVII и XVIII веков европейская хлопковая отрасль не была особенно выдающейся. В Англии, да и по всей Европе, «производство хлопка оставалось почти неподвижным». Даже после 1697 года оно росло медленно. Например, для удвоения количества переработанного в пряжу и ткань хлопка-сырца до 3,67 млн фунтов потребовалось шестьдесят семь лет. Это количество хлопка использовалось в течение целого года. Для сравнения, в 1858 году США могли экспортировать такое количество примерно за один день. Во Франции ситуация была такой же, а вне Британии и Франции спрос на хлопок был еще меньше[89]89
  Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 6; Edward Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain (London: Fisher, Fisher and Jackson, 1835), 109; Bernard Lepetit, “Frankreich, 1750–1850,” in Wolfram Fischer et al., eds, Handbuch der Europaeischen Wirtschafts-und Sozialgeschichte, vol. 4 (Stuttgart: Klett-Verling fur Wissen und Bildung, 1993), 487.


[Закрыть].

Так как хлопок не выращивался в самой Европе, необходимое для отрасли сырье должно было доставляться из отдаленных мест. Скромный спрос на хлопок-сырец со стороны европейских производителей XVII и XVIII веков – в период, предшествовавший расцвету новых машин, которые к 1780 году принесли революцию в хлопковое производство, – в основном удовлетворялся с помощью устоявшихся и диверсифицированных торговых каналов, по которым хлопок передавался все еще в числе множества других товаров. В 1753 году двадцать шесть судов с хлопком прибыли в порт Ливерпуля с Ямайки, причем на борту двадцати четырех из них было менее пятидесяти тюков волокна[90]90
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 187.


[Закрыть]. Не существовало ни торговцев, ни портов, ни таких регионов мира, которые специализировались бы на производстве хлопка на экспорт.