Текст книги "Империя хлопка. Всемирная история"

Самым древним источником хлопкового импорта в Европу была Османская империя, особенно Западная Анатолия и Македония. На протяжении XVII века хлопок из Измира и Салоник преобладал на местных рынках, прибывая в Лондон и Марсель помимо прочих восточных товаров, таких как шелк и мохеровая пряжа. Поскольку в XVIII веке европейский спрос на хлопок-сырец рос медленно, хлопок из Османской империи продолжал занимать значительную долю рынка: с 1700 по 1745 год он составлял четверть всего британского импорта и такую же долю от привезенного в Марсель[91]91
  Обзор этой торговли см.: Elena Frangakis-Syrett, “Trade Between the Ottoman Empire and Western Europe: The Case of Izmir in the Eighteenth Century,” New Perspectives on Turkey 2 (1988): 1–18; Baines, History of the Cotton Manufacture, 304; Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 23. Эллисон ошибочно утверждает, что «приблизительно за двадцать лет до окончания прошлого века ввозимый в Великобританию хлопок почти полностью поступал из Средиземноморья, в основном из Смирны»; см.: Thomas Ellison, The Cotton Trade of Great Britain: Including a History of the Liverpool Cotton Market (London and Liverpool: Effingham Wilson, 1886), 81. О Салониках см.: Nicolas Svoronos, Le commerce de Salonique au XVIIIe siecle (Paris: Presses Universitaires de France, 1956); Manchester Cotton Supply Association, Cotton Culture in New or Partially Developed Sources of Supply: Report ofProceedings (Manchester: Cotton Supply Association, 1862), 30, Цит. по: Oran Kurmus, “The Cotton Famine and Its Effects on the Ottoman Empire,” in Huri Islamoglu-Inan, ed., The Ottoman Empire and the World-Economy (Cambridge: Cambridge University Press, 1987), 161; Resat Kasaba, The Ottoman Empire and the World Economy: The Nineteenth Century (Albany: State University of New York Press, 1988), 21. По поводу общего фона см. также: Bruce McGowan, Economic Life in Ottoman Europe: Taxation, Trade and the Strugglefor Land, 1600–1800 (Cambridge: Cambridge University Press, 1981).


[Закрыть].

Небольшие количества хлопка-сырца прибывали из других регионов мира, например, это был индийский хлопок, который благодаря Ост-Индской компании начал поставляться в Лондон в 1690-х годах. Таким же образом в 1720-х годах Королевская африканская компания отчиталась о продаже «в их доме на Лиден-Холл-Стрит у Кэндла в четверг, в 12-й день сентября 1723 года в десять часов до полудня… хлопка из Гамбии». Годом позже они предлагали «бочки тонкого шелкового хлопка… из Уайдэй» и на следующий год «мешки гвинейского хлопка». Но эти незначительные объемы бледнели в сравнении с такими более важными предметами торговли, как слоновьи бивни[92]92
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 183; Treasury Department, T 70/1515, “Allotment of goods to be sold by the Royal African Company of England,” National Archives of the UK, Kew.


[Закрыть].

Однако более важным был новый источник хлопка – Вест-Индия. Хотя хлопок оставался незначительной культурой по сравнению с сахаром, ряд мелких фермеров, обладавших меньшими ресурсами для инвестирования, чем сахарные бароны, выращивали «белое золото». Производство этих petits blancs, как их звали на французских островах, до 1780 года оставалось довольно статичным. Но даже такие небольшие количества вест-индского хлопка обеспечивали заметную долю потребностей британской и французской хлопковых отраслей. Однако важнее было то, что способ производства этого хлопка, как мы увидим, был ориентирован на будущее[93]93
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 186; Lowell Joseph Ragatz, Statistics for the Study of British Caribbean Economic History, 1763–1833 (London: Bryan Edwards Press, 1927), 22; Lowell Joseph Ragatz, The Fall of the Planter Class in the British Caribbean (New York: Century Co., 1928), 39.


[Закрыть].

Импорт хлопка в Великобританию (1702–1780-е гг.), по месту происхождения, в миллионах фунтов, скользящие пятилетние средние значения

Таким образом, до 1770 года европейские торговцы получали ценное волокно с помощью прочно установившихся сетей из самых разнообразных мест. За исключением Вест-Индии их влияние не простиралось дальше самих портовых городов, и у них не было ни достаточного влияния, чтобы вникать в процесс выращивания хлопка в глубине страны, ни желания выделять капитал на дополнительное выращивание хлопка. Хлопок поступал к ним потому, что они были готовы платить запрошенную за него цену, но при этом они не могли влиять на то, как этот хлопок появлялся. Местные хлопководы и торговцы оставались влиятельными участниками глобального круговорота хлопка-сырца не в последнюю очередь потому, что они не специализировались на производстве хлопка ни на экспорт в целом, ни на экспорт в Северную Европу[94]94
  Этот вопрос также подробно разбирается в отношении Османской империи в Elena Frangakis-Syrett, The Commerce of Smyrna in the Eighteenth Century (1700–1820) (Athens: Centre for Asia Minor Studies, 1992), 14; Svoronos, Le commerce de Salonique au XVIIIe siecle, 246.


[Закрыть].

По мере того как небольшие количества хлопка-сырца поступали в Европу для удовлетворения потребностей растущей, но в глобальных масштабах слабой европейской хлопковой отрасли, спрос на хлопковую ткань рос в Европе, а также в Африке и на рабовладельческих плантациях в Америке. Но европейское производство было недостаточным для его удовлетворения. В результате английские, французские, голландские, датские и португальские купцы, все с одинаково лихорадочной энергией, старались получить больше хлопкового текстиля из Индии на все более выгодных условиях. Если в 1614 году британские торговцы экспортировали 12 500 штук хлопковой материи, то с 1699 по 1701 год это число возросло до 877 789 штук в год. Экспорт тканей британцами увеличился в 70 раз в течение менее чем ста лет[95]95
  Joseph E. Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England: A Study in International Trade and Economic Development (New York: Cambridge University Press, 2002), 429–31.


[Закрыть].

Чтобы обеспечить поставки этого баснословного количества текстиля из Индии по выгодным ценам, представители европейских Ост-Индских компаний начали глубже встраиваться в производственный процесс внутри самой Индии. Десятилетиями представители учрежденных государственными хартиями европейских Ост-Индских компаний сетовали на то, что индийские ткачи могли продавать свою продукцию конкурирующим европейским компаниям, конкурирующим индийским banias, купцам из других регионов мира или даже частным европейским купцам, которые действовали независимо от компаний, создавая конкуренцию и поднимая цены. Прибыльность могла возрасти только в том случае, если бы европейцам удалось заставить ткачей работать лишь на одну их компанию. Монополизация рынка позволила снизить доходы ткачей и повысить цены на некоторые товары[96]96
  Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 100; K. N. Chaudhuri, The Trading World of Asia and the English East India Company, 1660–1760 (Cambridge: Cambridge University Press, 1978), 259; Debendra Bijoy Mitra, The Cotton Weavers of Bengal, 1757–1833 (Calcutta: Firma KLM Private Limited, 1978), 5; Prasannan Parthasarathi, “Merchants and the Rise of Colonialism,” in Burton Stein and Sanjay Subrahmanyam, eds., Institutions and Economic Change in South Asia (Delhi: Oxford University Press, 1996), 89.


[Закрыть].

Получить хлопковые ткани в требуемом количестве и качестве и по желаемым ценам европейским купцам помогло то, что их деловая активность была подкреплена политическим контролем над все более обширными индийскими территориями. Они выступали не только как купцы, но все больше как правители. Например, к 1730-м годам в фактории Дакки размещался контингент военных и оружие для защиты интересов компании. За поразительно краткий период к 1765 году Британская Ост-Индская компания – группа торговцев – стала править Бенгалией, а в последующие десятилетия распространила свой контроль и на другие территории Южной Азии. Такие территориальные притязания реализовывались с помощью выросших к концу XVIII века инвестиций в торговлю хлопком-сырцом между Индией и Китаем, что давало им также надежду на присоединение хлопковых участков западной Индии к территориям Ост-Индской компании. Установление частной политической власти учрежденной государством компании над дальними территориями было революционной концепцией экономической власти. Государства разделяли власть над территориями и людьми с частными предпринимателями[97]97
  Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 85; Diary, Consultation, 18 January 1796, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai; важность экономической и политической власти также подчеркивает Mitra, The Cotton Weavers ofBengal, 4; B. C. Allen, Eastern Bengal District Gazetteers: Dacca (Allahabad: Pioneer Press, 1912), 38–39; Subramanian, Indigenous Capital, 202–3, 332.


[Закрыть].

Среди всего прочего это новое сочетание экономической и политической власти позволяло европейским торговцам получить большее влияние на производство текстиля, особенно увеличивая контроль над ткачами[98]98
  K. N. Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” in Roy, Cloth and Commerce, 59.


[Закрыть]. Уже в XVII веке вдоль берега Коромандела влиятельных индийских торговцев, которые действовали в качестве брокеров между индийскими ткачами и европейскими экспортерами, все чаще сменяли агенты, которые гораздо сильнее зависели от европейских компаний. В Сурате, который, как и Бенгалия, оказался под управлением компании в 1765 году, Торговая палата генерал-губернатора в 1795 году выражала неудовольствие

практиковавшейся до настоящего времени системой использования подрядчика, который сам не имеет непосредственной связи с производителями или ткачами, а участвует в контрактах с большим числом местных торговцев, имеющих мало собственности и честности и потому недостаточно ответственных, неспособных платить штрафы в случае утраты товара, и тем, что в реальности товары никогда не переходят в их собственность, и предполагаем, что существующие сейчас трудности не исчезнут без ликвидации или самого существенного преобразования этой системы[99]99
  Commercial Board Minute laid before the Board, Surat, 12 September 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai.


[Закрыть].

Устранение индийских посредников обещало иностранным торговцам лучший контроль над производством и способность обеспечить большие количества штучного товара. С этой целью Ост-Индская компания пыталась обойти независимых индийских banias, через которых исторически происходила ее связь с ткачами, передавая эту ответственность индийским «агентам», которым они поручали расплачиваться с работниками. Торговая палата в Лондоне во всех подробностях инструктировала генерал-губернатора, как следует изменить систему приобретения хлопковых тканей, надеясь посредством этого «вернуть компании ее естественное понимание бизнеса» и таким образом получить больше тканей по более низким ценам, применяя «великие фундаментальные принципы агентской системы». Компания теперь через своих индийских агентов непосредственно выдавала авансы ткачам – чего британцы не делали в прежние годы и чему весьма содействовал контроль над территориями и соответствующее политическое руководство. Так как ткачи всегда зависели от кредита, внедрение европейцев в эту кредитную сеть вместе с усилиями европейских торговцев, направленными на монополизацию экономического контроля в некоторых частях Индии, делало их все более зависимыми от компании. Уже к середине XVIII века европейские компании посылали агентов вглубь центров производства в сельской местности вблизи Дакки, агентов, которые все в большей степени определяли условия производства и таким образом могли снижать цены. В 1790-х годах Ост-Индская компания даже побуждала ткачей переселяться в Бомбей и делать ткани там – все с целью ведения лучшего надзора за ними, «не подвергаясь вымогательству со стороны слуг раджи Траванкора»[100]100
  Копия письма Gamut Farmer, President, Surat, to Mr. John Griffith, Esq., Governor in Council Bombay, 12 December 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 86; Board of Trade, Report of Commercial Occurrences, 12 September 1787, in Reports to the Governor General from the Board of Trade, RG 172, Box 393, Home Miscellaneous, India Office Records, British Library, London; Letter from John Griffith, Bombay Castle to William [illegible], Esq., Chief President, 27 October 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive; Hossain, “The Alienation of Weavers,” 121, 125; Mitra, The Cotton Weavers of Bengal, 9; Dispatch, London, 29 May 1799, in Bombay Dispatches, E/4, 1014, Oriental and India Office Collections, British Library, London.


[Закрыть].

Вторжение британской власти на субконтинент означало, что ткачи все больше теряли свою способность устанавливать цены на ткани. По мнению историка Синнаппаха Арасаратнама, «они не могли работать на любого клиента по собственному выбору; они должны были принимать часть платы в виде хлопковой пряжи; их производственный процесс подвергался строгому надзору со стороны служащих компании, размещавшихся в деревне». Ткачи теперь часто бывали вынуждены брать авансы у конкретных торговцев. Конечной целью, которая никогда не была полностью реализована, было превратить ткачей в наемных работников – аналогично тому, что торговцы того времени с успехом осуществили в деревнях самой Англии[101]101
  Parthasarathi, “Merchants and the Rise of Colonialism,” 99–100; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 107, 109; Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” 58–59; Chaudhuri, The Trading World ofAsia and the English East India Company, 261.


[Закрыть].

Чтобы добиться своих целей, компания теперь также применяла свою силу принуждения непосредственно к ткачам. Компания нанимала большое число индийцев для надзора и применения новых правил и требований, таким образом бюрократизируя рынок тканей. Новые обширные требования юридически прикрепляли ткачей к компании, делая невозможной продажу их материй на свободном рынке. Агенты компании теперь инспектировали материю на ткацких станках, стараясь добиться, чтобы ткань была согласно обещанию продана компании. Новая налоговая система наказывала тех ткачей, которые работали на других[102]102
  Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 102, 107; Mitra, The Cotton Weavers of Bengal, 48; Hossain, “The Alienation of Weavers,” 124–25.


[Закрыть].

Компания также все активнее прибегала к насилию, включая телесные наказания. Когда агент компании пожаловался, что ткач нелегально работал на частного торговца, [sic] «служащий компании Гумашта схватил его вместе с сыном, жестоко высек его, раскрасил ему лицо черным и белым, связал руки за спиной и провел по городу под конвоем сипаев [нанятых англичанами индийских солдат], провозглашавших: „каждый ткач, замеченный в работе на частного торговца, будет наказан таким же образом“». Такие методы давали желаемый результат: доход индийских ткачей упал. В конце XVII века ткачу могло доставаться до трети цены ткани. По мнению историка Ома Пракаша, к концу XVIII века доля производителя упала до 6 %. Доход и уровень жизни снизился, и колыбельная ткачей Салии с тоской рассказывала о сказочных временах, когда у их ткацких станков были серебряные планки. К 1795 году сама компания отметила «беспрецедентную смертность среди ткачей»[103]103
  Bowanny Sankar Mukherjee цит. по: Hossain, “The Alienation of Weavers,” 129; по этому пункту см.: Om Prakah, “Textile Manufacturing and Trade Without and with Coercion: The Indian Experience in the Eighteenth Century” (unpublished paper, Global Economic History Network Conference Osaka, December 2004), 26, http://www.lse.ac.uk/economicHistory/Rese-arch/GEHN/GEHNPDF/PrakashGEHN5.pdf; Hossain, The Company Weavers of Bengal, 52; Vijaya Ramaswamy, Textiles and Weavers in South India (New York: Oxford University Press, 2006), xiii, 170; Copy of Letter from Board of Directors, London, 20 April, 1795, to our President in Council at Bombay, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, in Maharashtra State Archive, Mumbai.


[Закрыть].

Неудивительно, что ткачи сопротивлялись принудительному проникновению европейского капитала в производственный процесс. Некоторые собирали вещи и уходили с территорий, подконтрольных европейцам. Другие тайно работали и на конкурентов, но необходимость скрываться делала их беззащитными перед низкими ценами. Временами группы ткачей коллективно обращались к Ост-Индской компании с жалобами на препятствия, которые компания чинила свободной торговле[104]104
  Важность сопротивления также подчеркивал Mitra, The Cotton Weavers ofBengal, 7; важность мобильности подчеркивал Chaudhuri, The Trading World ofAsia and the English East India Company, 252; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 103; см.: Details Regarding Weaving in Bengal, Home Miscellaneous Series, 795, pp. 18–22, India Office Library, British Library, London.


[Закрыть].

Такое сопротивление иногда ослабляло власть европейских капиталистов. Так, несмотря на свое желание уничтожить индийских посредников, Ост-Индская компания поняла, что «невозможно обойтись без подчиненных поставщиков, работавших по контракту», чью намного более плотную социальную сеть в деревнях ткачей никогда нельзя будет полностью заменить агентами компании. Интересы независимых европейских торговцев также часто работали против компании, так как они предлагали ткачам больше денег за их продукцию, таким образом давая ткачам стимул препятствовать политике компании[105]105
  Commercial Board Minute laid before the Board, Surat, 12 September 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai; Homes Miscellaneous Series, 795, pp. 18–22, Oriental and India Office Collections, British Library, London. См. также: Parthasarathi, “Merchants and the Rise of Colonialism,” 94.


[Закрыть].

Несмотря на такие ограничения, агрессивная политика обеспечила поступление еще большего количества материи на склады европейских купцов. Европейский экспорт тканей из Индии в 1727 году составил, по оценкам, 30 млн ярдов и к 1790 году вырос до 80 млн ярдов в год. Прежде всего британские купцы, но и их французские конкуренты контролировали получение и экспорт гигантского количества хлопка, сотканного на экспорт: в 1776 году один только район Дакки насчитывал примерно восемьдесят тысяч ткачей, а в 1795 году, по оценкам Ост-Индской компании, один город Сурат имел пятьдесят тысяч ткацких станков. И требовалось еще больше. Депеша 1765 года из лондонской конторы Ост-Индской компании корреспондентам в Бомбее о тех возможностях, которые сулил воцарившийся после Семилетней войны мир, превосходно обобщает суть революционных изменений в концепции мировой экономики[106]106
  Amalendu Guha, “The Decline of India’s Cotton Handicrafts, 1800–1905: A Quantitative Macro-study,” Calcutta Historical Journal 17 (1989): 41–42; Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” 60; Количество работающих ткачей в 1786–87 годах в Дакке и вокруг нее оценивалось в 16 403 человек. Homes Miscellaneous Series, 795, pp. 18–22, Oriental and India Office Collections, British Library, London; Diary, Consultation, 18 January 1796, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai.


[Закрыть].

После заключения мира работорговля на африканском побережье значительно выросла, вследствие чего спрос на подходящие для этого рынка товары стал очень велик; и так как мы стремимся внести вклад по мере наших сил в поощрение торговли, от которой так сильно зависит процветание британских плантаций в Вест-Индии, и, следовательно, считая это национальным интересом, мы ожидаем от вас и явно поручаем вам как можно точнее придерживаться общих условий поставки не только нескольких товаров, заказанных в вышеупомянутом списке инвестиций (т. е. ткани), но и тех товаров, которые отмечены литерой «А» и которые более необходимы для этой торговли[107]107
  Dispatch from East India Company, London to Bombay, 22 March 1765, in Dispatches to Bombay, E/4, 997, Oriental and India Office Collections, British Library, London, p. 611.


[Закрыть].

Как ясно из этого послания, хлопок из Индии, рабы из Африки и сахар с Карибских островов перемещались по планете в сложном коммерческом танце. Огромный спрос на рабов в Америке делал необходимым получение большего количества хлопковой ткани из Индии. Неудивительно, что Френсис Бэринг из Ост-Индской компании заключил в 1793 году, что из Бенгалии «в руки Великобритании… утекли невероятные потоки сокровищ»[108]108
  Report of the Select Committee of the Court of Directors of the East India Company, Upon the Subject of the Cotton Manufacture of this Country, 1793, Home Miscellaneous Series, 401, p. 1, Oriental and India Office Collections, British Library, London.


[Закрыть].

Могло бы показаться, что растущий контроль европейских торговцев над процессом производства в Индии угрожал не особенно солидному и динамичному, только зарождавшемуся европейскому хлопковому производству. Как реально могли конкурировать английские, французские, голландские и прочие производители с индийскими тканями, которые были и качественнее, и дешевле? Но, видимо, европейское производство развивалось даже тогда, когда Индия экспортировала больше тканей. Парадоксально, но импорт из Индии помог европейскому хлопковому текстильному производству тем, что создал новые рынки для хлопковых тканей и позволил европейцам перенимать соответствующие технологии из Азии. Более того, в долгосрочной перспективе импорт из Индии существенно повлиял на европейские политические приоритеты. Как мы увидим, Великобритания, Франция и другие страны стали новыми мощными государствами с влиятельной группой капиталистов; и для государств, и для отдельных людей замена индийского импорта тканями, произведенными в родной стране, стала важным, хотя и труднореализуемым приоритетом.

Протекционизм играл ключевую роль в этом процессе, вновь подтверждая огромное значение государства в «великом расхождении». К концу XVII века под влиянием и хлопкового импорта, и расширения собственного хлопкового производства европейские производители шерстяных и льняных тканей оказывали давление на свои правительства, чтобы получить защиту от появившихся производителей хлопковых тканей в целом и от индийских в особенности. Текстиль был важнейшей отраслью производства в Европе: дезорганизация сектора за счет импорта и производства хлопка могла угрожать доходам и социальной стабильности[109]109
  Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 430; Inalcik, “The Ottoman State,” 355.


[Закрыть].

Уже в 1621 году, лишь чуть больше чем через два десятилетия после создания Ост-Индской компании, лондонские торговцы шерстью протестовали против растущего импорта хлопковой материи. Спустя два года, в 1623 году, парламент, обсуждая импорт текстиля из Индии, назвал его «вредящим национальным интересам». Агитация против хлопкового импорта стала постоянной чертой политического ландшафта в XVII и XVIII веках. Памфлет 1678 года «Разрушение и восстановление старинных промыслов» предупреждал, что шерстяной отрасли «очень вредят наши собственные люди, которые носят много иностранных изделий вместо наших собственных». В 1708 году журнал Defoe’s Review напечатал горькую редакционную статью, в которой рассматривался «реальный упадок наших производителей» и которая приписывала ухудшение растущему импорту «ситцев и расписных коленкоров» Ост-Индской компании. Результатом было то, что «у [людей] вынули хлеб изо рта, и ост-индская торговля унесла прочь все рабочие места». Против индийского импорта обычно выступали производители шерстяных и льняных тканей, но иногда начинали протестовать также и производители хлопковых тканей: в 1779 году печатники коленкора, опасаясь, что Ост-Индская компания разрушит их бизнес, написали в казначейство, что «если не будет наложен запрет на Ост-Индскую компанию, продолжавшую печатное производство в Ост-Индии, еще очень многие должны будут оставить этот род деятельности»[110]110
  M. D. C. Crawford, The Heritage of Cotton: The Fibre of Two Worlds and Many Ages (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1924), xvii; парламентские дебаты цит. по: Cassels, Cotton, 1; памфлет процитирован в Baines, History of the Cotton Manufacture, 75; Defoe and McVeagh, A Review of the State of the British Nation, vol. 4, 605–6; Copy of Memorial of the Callicoe Printers to the Lords of the Treasury, Received, May 4, 1779, Treasury Department, T 1, 552, National Archives of the UK, Kew. См.: на ту же тему “The Memorial of the Several Persons whose Names are herunto subscribed on behalf of themselves and other Callico Printers of Great Britain,” received July 1, 1780, at the Lords Commissioners of His Majesty’s Treasury, Treasury Department, T1, 563/72–78, National Archives of the UK, Kew.


[Закрыть].

Такая агитация вела к протекционистским мерам. В 1685 году Англия установила пошлину в 10 % на «все коленкоры и другое индийское полотно и все отделанные шелка, которые произведены в Индии». В 1690 году эта пошлина была удвоена. В 1701 году парламент запретил импорт печатных коленкоров, что привело к импорту простых коленкоров для последующей обработки в Англии и гигантскому росту британской печати на коленкоре. Закон 1721 года дошел до того, что запретил людям носить печатные коленкоры, если сам белый коленкор происходил из Индии, – эта мера придала ускорение производству коленкора в Британии. Продажа индийского хлопка в конце концов была полностью объявлена вне закона: в 1772 году Робент Гардинер из Лондона сдал квартиру некоему У. Блэру, который «принес незаконные товары в свой дом», а именно индийский муслин. Его отправили в тюрьму. В 1774 году парламент постановил, что хлопковая ткань для продажи в Англии должна быть сделана исключительно из хлопка, спряденного и сотканного в Англии. Из Ост-Индии допускались только товары, предназначенные для дальнейшей перепродажи на экспорт. Не подпадавшие под этот запрет такие индийские хлопковые товары, как простой ситец и муслины, облагались высокими налогами. В конечном счете все эти протекционистские меры не помогли отечественной шерстяной и льняной отраслям, но стимулировали отечественное хлопковое производство[111]111
  Цит. по: S. V. Puntambekar and N. S. Varadachari, Hand-Spinning and Hand-Weaving: An Essay (Ahmedabad: All India Spinners’ Association, 1926), 49, 51ff., 58; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 431–32; Crawford, The Heritage of Cotton, xvii; Baines, History of the Cotton Manufacture, 79; Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 132; Crawford, The Heritage of Cotton, xvii; Lemire, Fashion’s Favourite, 42; Petition to the Treasury by Robert Gardiner, in Treasury Department, T1, 517/ 100–101, Public Records Office, London; Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 128; Letter of Vincent Mathias to the Treasury, 24 July 1767, Treasury Department, T 1, 457, National Archives of the UK, London.


[Закрыть].

Франция, как и Британия, также позаботилась о запрете импорта индийского хлопка. В 1686 году в ответ на давление со стороны промышленников, производящих товары из шелка и шерсти, она сделала незаконным производство, использование и продажу хлопка.

На протяжении следующих семидесяти лет не менее двух королевских эдиктов и восьмидесяти постановлений королевского совета пытались сдержать распространение хлопка. Наказания были даже еще более суровыми, с заключением в тюрьму, а с 1726 года нарушителей ждала смертная казнь. В 1755 году Франция снова сделала незаконным импорт индийского печатного текстиля для потребления во Франции, а в 1785 году король вновь подтвердил эти запреты для защиты «национальной промышленности». Двадцать тысяч стражников обеспечивали исполнение этих законов, отправив не менее 50 000 нарушителей на каторгу. Однако из длинного списка запрещенного индийского текстиля был исключен тот, который предназначался для Гвинеи, то есть использовался для целей работорговли. В конце концов, рабы могли быть получены только в обмен на хлопок из Индии[112]112
  Cousquer, Nantes, 12, 23, 43; Arret du conseil d’etat du roi, 10 Juillet 1785 (Paris: L’Im-primerie Royale, 1785), Andre Zysberg, Les Galeriens: Vies et destiny de 60,000 porcats sur les galeres de France, 1680–1748 (Paris: Sevid, 1987); Marc Vigie, Les Galeriens du Roi, 1661–1715 (Paris: Fayard, 1985).


[Закрыть].

Другие европейские страны последовали этому примеру: Венеция запретила импорт индийских хлопковых тканей в 1700 году, так же поступила Фландрия. В Пруссии в 1721 году эдикт короля Фридриха-Вильгельма сделал незаконным ношение индийских печатных или раскрашенных ситцев и других хлопковых тканей. Испания сделала незаконным импорт индийского текстиля в 1717 году. А в конце XVIII века султан Абдул-Хамид I запретил подданным Османской империи носить определенные индийские ткани[113]113
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 118–19; Examen des effets que doivent produire dans le commerce de France, l’usage et lafabrication des toiles peintes (Paris: Chez la Veuve Delaguette, 1759); Friedrich Wilhelm, King of Prussia, Edict dass von Dato an zu rechnen nach Ablaufacht Monathen in der Chur-Marck Magdeburgischen, Halberstadtschem und Pommern niemand einigen gedruckten oder gemahlten Zitz oder Cattun weiter tragen soll (Berlin: G. Schlechtiger, 1721); Yuksel Duman, Notables, Textiles and Copper in Ottoman Tokat, 1750–1840 (PhD dissertation, State University of New York at Binghamton, 1998), 144–45.


[Закрыть].

То, что началось в качестве политики защиты производителей отечественных шерсти, льна и шелка, превратилось в целенаправленную программу стимулирования отечественного производства хлопкового текстиля. «Запреты, наложенные промышленными странами на печатный текстиль с целью стимулирования собственного национального производства», говорил французский путешественник Франсуа-Ксавьер Легу де Флекс в 1807 году, обеспечивал европейских производителей, которые еще не могли свободно конкурировать с индийскими ткачами, пониманием того, насколько перспективным может быть рынок хлопка. Отечественный, а также экспортный рынки были гигантскими и исключительно эластичными. И как только протекционистские меры ограничили приток на европейский рынок текстиля индийских производителей, европейские государства и торговцы стали все больше доминировать в глобальных сетях, что позволило им захватить рынки хлопкового текстиля в других частях мира. Эти рынки на деле обеспечивали сбыт для хлопковых тканей, полученных из Индии, а также от отечественных производителей. Таким образом, европейцы смогли и увеличить приобретение тканей в Индии, и защитить свои собственные неконкурентоспособные отечественные отрасли – чудесное достижение, ставшее возможным только потому, что военный капитализм позволил европейцам господствовать в глобальных сетях хлопка, одновременно создавая новые типы еще более мощных государств, чьи постоянные военные действия требовали еще более грандиозных ресурсов и таким образом поддерживали отечественную промышленность[114]114
  Legoux de Flaix, Essai historique, geographique et politique sur l’Indoustan, avec le tableau de son commerce, vol. 2 (Paris: Pougin, 1807), 326; Lemire, Fashion’s Favourite, 3–42.


[Закрыть].

Более того, имперская экспансия и все большее доминирование европейцев в мировой хлопковой торговле способствовали возрастающему проникновению знаний из Азии в Европу. Производители в Европе ощущали все большую потребность в применении этих технологий для того, чтобы иметь возможность конкурировать и по цене, и по качеству с индийскими производителями. В основе приближения европейцев к производству хлопкового текстиля на самом деле лежало то, что может рассматриваться как один из самых впечатляющих примеров промышленного шпионажа в истории.

Одной из причин того, почему индийский текстиль был так популярен среди европейских и африканских потребителей, был их превосходный рисунок и прекрасные цвета. Для того чтобы соответствовать сказочному качеству индийских конкурентов, европейские производители при поддержке правительств своих стран собирали знания об индийских производственных технологиях и делились ими. Например, французские производители хлопка приложили огромные усилия к копированию индийских технологий, непосредственно изучая индийское производство. В 1678 году Жорж Рокес, который работал на французскую Ост-Индскую компанию, на основе наблюдений в Ахмедабаде составил описание технологии индийской ксилографии, которое вскоре стало бесценным. Через сорок лет отец Тюрпен последовал этому примеру, а в 1731 году второй лейтенант на корабле французской Ост-Индской компании Жорж де Болье добрался до Пондишери, чтобы исследовать, как индийские ремесленники изготавливали ситец. В результате этих и других усилий к 1743 году французские производители были способны копировать весь индийский текстиль, за исключением самого тонкого. Но несмотря на столь быстрое заимствование индийских технологий, даже в конце XVIII века ткани с субконтинента оставались эталоном качества. Легу де Флекс в 1807 году восхищался качеством индийской пряжи и тканей («уровень совершенства далеко превосходит то, к чему мы привыкли в Европе») и вновь в мельчайших подробностях описывал индийские производственные технологии в надежде дать возможность французским ремесленникам скопировать их: «Все бёрда во Франции должны быть сделаны в соответствии с образцом, используемым в Бенгалии, – кроме всего прочего советовал он. – Тогда нам удастся сравняться с индийцами в производстве их муслина»[115]115
  См. также: George Bryan Souza, “Convergence Before Divergence: Global Maritime Economic History and Material Culture,” International Journal of Maritime History 17, 1 (2005): 17–27; Georges Roques, “La maniere de negocier dans les Indes Orientales,” Bibliotheque National, Paris, Fonds Francais 14 614; Paul R. Schwartz, “L’impression sur coton a Ahmedabad (Inde) en 1678,” Bulletin de la Societe Industrielle de Mulhouse, no. 1 (1967): 9–25; Cousquer, Nantes, 18–20; Jean Ryhiner, Traite sur lafabrication et le commerce des toiles peintes, commences en 1766, Archive du Musee de l’Impression sur Etoffes, Mulhouse, France. См. также: 1758 Reflexions sur les avantages de la librefabrication et de l’usage des toiles peintes en France (Geneva: n. p., 1758), Archive du Musee de l’Impression sur Etoffes, Mulhouse, France; M. Delormois, L’art defaire l’indienne a l’instar d’Angleterre, et de composer toutes les couleurs, bon teint, propres a l’indienne (Paris: Charles-Antoine Jambert, 1770); Legoux de Flaix, Essai historique, vol. 2, 165, 331, цит. по: Florence d’Souza, “Legoux de Flaix’s Observations on Indian Technologies Unknown in Europe,” in K. S. Mathew, ed., French in India and Indian Nationalism, vol. 1 (Delhi: B.R. Publishing Corporation, 1999), 323–24.


[Закрыть].

Другие европейские производители следовали этому примеру. В конце XVIII века датские путешественники отправились в Индию, чтобы разобраться в индийских технологиях и перенять их. А на протяжении XVII и XVIII веков английские печатники на хлопке собирали и затем копировали индийские рисунки, используя индийские навыки печати. Такие публикации, как «Отчет о мануфактурах, работающих в Бангалоре, и о процессах, используемых местными жителями при окраске шелка и хлопка» или аналогичный по тематике «Оригинальный восточный процесс придания хлопковой пряже или материи прочного, или глубоко проникающего, цвета, известного под именем турецкого или адрианопольского красного» дают примеры устойчивого интереса к освоению технологий. Как и в случае с прядильным колесом и горизонтальным педальным ткацким станком в прошлые века, Азия с XVI по XVIII век оставалась самым важным источником технологий хлопкового производства вообще и печати в частности. По мере того как ускорялось доминирование европейцев в глобальной сети хлопка, ускорялся и темп ассимиляции европейцами индийских технологий[116]116
  Dorte Raaschou, “Un document Danois sur la fabrication des toiles Peintes a Tranquebar, aux Indes, a la fin du XVIII siecle,” in Bulletin de la Societe Industrielle de Mulhouse, no. 4 (1967): 9–21; Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 119; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 432; цит. по: Philosophical Magazine 30 (1808): 259; цит. по: Philosophical Magazine 1 (1798): 4. См. также: S. D. Chapman, The Cotton Industry in the Industrial Revolution (London: Macmillan, 1972), 12; Philosophical Magazine 1 (1798): 126.


[Закрыть].

Замена индийских тканей отечественными для экспортного рынка и для внутреннего потребления стала основной задачей. Производители хлопка из Глазго в 1780 году оказывали давление на правительство с тем, чтобы оно помогло им получить доступ к экспортным рынкам, так как с тех пор, как возник «излишек товаров, который внутреннее потребление не может исчерпать, и поэтому заграничные продажи в гораздо большей степени стали совершенно необходимыми для того, чтобы занять машины (которые в противном случае будут утрачены), а также для того, чтобы поддержать отрасль для людей, которые были подготовлены для этой работы»[117]117
  Cotton Goods Manufacturers, Petition to the Lords Commissioner of His Majesty’s Treasury, Treasury Department, T 1, 676/30, Public Record Office, London; Dispatch, November 21, 1787, Bombay Dispatches, E/4, 1004, Oriental and India Office Collections, British Library, London.


[Закрыть]. Более того, имперская экспансия познакомила европейских, и особенно английских, торговцев с глобальными рынками хлопка. К 1770 году стало ясно, что рынки хлопкового текстиля в Европе и даже в еще большей степени в Африке, Америке и, разумеется, в Азии были гигантскими, а возможности для получения дохода для каждого, кто способен работать на эти рынки на конкурентной основе, практически безграничны. Понимание эластичности и доходности этих рынков происходило непосредственно из опыта торговцев, приобретенного в мировой сети дальней торговли хлопком[118]118
  Chapman, The Cotton Industry in the Industrial Revolution, 16.


[Закрыть].

Определенно экспортные рынки в результате стали самыми важными для европейских производителей хлопкового текстиля – рынки, которые сначала были захвачены с помощью экспорта тканей из Индии. «Величайшую важность для наших инвестиций представляет то, – писало лондонское управление коммерции своему корреспонденту в Бомбее, – что мы будем способны регулярно выставлять на продажу в значительных количествах товары из Сурата, в особенности для обеспечения африканской торговли». Западная Африка превратилась в важнейшего потребителя хлопковой ткани, получаемой французами из Пондишери не в последнюю очередь потому, что импорт в саму Францию был незаконным. Как замечал Легу де Флекс в конце XVIII века, «именно основание колоний (в Вест-Индии) и работорговля породили эту отрасль торговли с Индостаном… Но если колонии на Антильских островах перестанут покупать рабов, можно без сомнения сказать, что это направление будет все больше клониться к упадку»[119]119
  Marion Johnson, “Technology, Competition, and African Crafts,” in Clive Dewey and A. G. Hopkins, eds., The Imperial Impact: Studies in the Economic History of Africa and India (London: Athlone Press, 1978), 262; Irwin and Schwartz, Studies in Indo-European Textile History, 12. Мы знаем, что на протяжении XVIII столетия рабы были самым важным «экспортом» из Африки, составляя от 80 до 90 % от всей торговли. J. S. Hogendorn and H. A. Gemery, “The ‘Hidden Half ’ of the Anglo-African Trade in the Eighteenth Century: The Significance of Marion Johnson’s Statistical Research,” in David Henige and T. C. McCaskie, eds., West African Economic and Social History: Studies in Memory of Marion Johnson (Madison: African Studies Program, University of Wisconsin Press, 1990), 90; Extract Letter, East India Company, Commercial Department, London, to Bombay, May 4, 1791, in Home Miss. 374, India Office, Oriental and India Office Records, British Library, London; Cousquer, Nantes, 32; de Flain is quoted in Richard Roberts, “West Africa and the Pondicherry Textile Industry,” in Roy, ed., Cloth and Commerce, 142.


[Закрыть].

Английские производители и торговцы достаточно рано начали полагаться на экспорт отечественных и индийских тканей в Африку. Эта опора на заморские рынки стала особенно заметной после 1750 года. Как показал историк Джозеф И. Иникори, в 1760 году Британия экспортировала около трети произведенной в Англии хлопковой материи. К концу XVIII века доля ткани, отправлявшаяся за границу, увеличилась до двух третей. Африка и Америка были самыми важными рынками. К середине века туда отправлялось 94 % всего экспорта хлопковых тканей. Сам масштаб этого рынка означал, что те, кто был способен конкурировать на нем, могли заработать состояние. Адам Смит ясно видел это, когда в 1776 году писал о Новом Свете, что «открыв новый неисчерпаемый рынок для всех товаров Европы, оно дало возможность развития новым отраслям труда и усовершенствованиям мастерства, которые в узком круге старой торговли никогда не смогли бы появиться из-за отсутствия рынка, который забирал бы бóльшую часть их продукции»[120]120
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 116, 127, 147; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 434–35; 448; Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth ofNations, bk. IV, ch. I, vol. I, 470.


[Закрыть].

Высокая оценка этого хлопка африканцами была обусловлена существованием у них собственной хлопковой отрасли, а также намного более ранним приобщением к индийскому текстилю. Европейские работорговцы прежде всего старались привезти именно тот тип ткани, на который уже существовал спрос в Африке, особенно на хлопок цветов индиго и белого. Около 1730 года Ост-Индская компания отметила, что недостаток индийского хлопка «заставил людей заняться его имитацией здесь», в Англии, и европейские купцы даже экспортировали ткани под их индийскими названиями, потому что африканцы обычно предпочитали ткани, «сделанные в Индии». В меморандуме для Торговой палаты Элиас Барнс выражал надежду на то, что британские ткачи могут успешно копировать индийский хлопок. Он считал, что потенциальный рынок таких тканей был огромным: «Помимо того что они потребляются в наших собственных доминионах, весь мир будет нашим клиентом». Уже в 1791 году коммерческий департамент Ост-Индской компании принуждал Бомбей регулярно поставлять хлопок в Англию «для обеспечения в особенности африканской торговли»[121]121
  Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 131; цитируется там же, 122, 151, 154; Extract Letter to Bombay, Commercial Department, May 4th, 1791, in Home Miscellaneous 374, Oriental and India Office Collections, British Library, London.


[Закрыть].

Имперская экспансия, рабство, экспроприация земли – военный капитализм – заложил основы для все еще малой и технологически отсталой хлопковой отрасли в самих европейских странах. Он обеспечил динамичные рынки, а также доступ к технологиям и необходимому сырью. Он также стал важным двигателем формирования капитала. Такие торговые города, как Ливерпуль, которые добывали свое богатство в значительной степени благодаря рабству, стали важными источниками капитала для зарождавшейся хлопковой отрасли, и торговцы хлопком в Ливерпуле обеспечивали все больше кредита для производителей, чтобы позволить им обрабатывать хлопок. В свою очередь лондонские торговцы, которые продавали пряжу и ткани, поступавшие от британских производителей, давали кредиты ланкаширским производителям. Фактически они обеспечивали очень важный и очень значительный оборотный капитал, так как доход от торговли перенаправлялся в производство, представляя собой «вливание торгового капитала». Более того, по мере того как эти торговцы богатели на дальней торговле, они могли требовать политической протекции от правительства, все более зависимого от дохода, источником которого они являлись[122]122
  Maurice Dobb, Studies in the Development of Capitalism (New York: International Publishers, 1947), 277; George Unwin, в предисловии к George W. Daniels, The Early English Cotton Industry (Manchester: Manchester University Press, 1920), xxx. Это блестяще изображено в Daron Acemoglu, Simon Johnson, and James Robinson, “The Rise of Europe: Atlantic Trade, Institutional Change and Economic Growth,” National Bureau of Economic Research Working Paper No. 9378, December 2002. Однако в их описании отсутствует упоминание о сохраняющейся важности институтов военного капитализма в других частях света, за пределами европейского ядра.


[Закрыть].

Наконец, военный капитализм также поддерживал зарождение таких вторичных секторов экономики, как страхование, финансы и транспорт, – секторов, которые будут становиться исключительно важными для возникновения не только британской хлопковой отрасли, но и таких государственных институтов, как государственный кредит, собственно деньги и оборона страны. Эти институты возникли в мире военного капитализма «в качестве передовых производственных технологий и методов торговли», мигрировавших из экспортной торговли в отечественную экономику[123]123
  См.: важную работу Wennerlind, Casualties of Credit, esp. 223–25; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 478–79; P. K. O’Brien and S. L. Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy from the Glorious Revolution to the Peace of Amiens,” in Barbara Solow, ed., Slavery and the Rise of the Atlantic System (New York: Cambridge University Press, 1991), 191.


[Закрыть].