Текст книги "Империя хлопка. Всемирная история"

Европейские – и особенно британские – торговцы, при активном содействии британского государства, уникальными путями внедрились в глобальные сети производства хлопка – между хлопководами и прядильщиками, прядильщиками и ткачами, производителями и потребителями. Задолго до появления новых технологий производства хлопка они фактически перестроили глобальную хлопковую отрасль и глобальные хлопковые сети. В этих сетях доминировал союз частного капитала и укреплявшихся государств. В результате совокупного действия их вооруженной торговли, промышленного шпионажа, запретов, ограничительных торговых норм, господства на территориях, захвата рабочей силы, устранения коренного населения и спонсируемого государством создания территорий, которые затем были предоставлены в распоряжение широко распространившим свое влияние капиталистам, возник новый экономический порядок[124]124
  Цит. по: Peter Spencer, Samuel Greg, 1758–1834 (Styal, Cheshire, UK: Quarry Bank Mill, 1989).


[Закрыть].

Благодаря этим грандиозным усилиям торговцев, производителей и правительственных чиновников Европа к XVIII веку получила принципиально новое положение в мировых сетях хлопка. Большая часть его мирового производства по-прежнему размещалась в Азии, оживленные очаги хлопковой отрасли оставались в Африке и Америке, но европейцы теперь решительно доминировали в заокеанской торговле. В Новом Свете они создали основанный на рабском труде режим производства сельскохозяйственных товаров – систему производства, которая в конце концов превращала все больше и больше европейцев в хлопководов, даже несмотря на то, что на европейской почве хлопчатник не рос. Сильные европейские государства одновременно воздвигли барьеры для импорта иностранного текстиля, как только создали систему заимствования иностранных технологий. Организовав экономический процесс в Азии, Африке и Америке, а также в Европе, европейцы получили парадоксальную возможность управлять мировой торговлей индийским текстилем, при этом все в большей степени удерживая азиатские ткани от проникновения в Европу и вместо этого торгуя ими в Африке и всюду, кроме европейских берегов. Возникла всемирная текстильная отрасль, и европейцы впервые захватили обширную сферу глобального спроса на товары из хлопка.

Европейских политиков и капиталистов на фоне их коллег из других частей света выделяла способность господствовать в этих глобальных сетях. В то время как торговля в Африке, Азии и Америке характеризовалась наличием сетей, которые функционировали благодаря взаимовыгодному обмену товарами, европейцы построили трансконтинентальную систему производства, подорвавшую имевшиеся общественные связи и на их собственном континенте, и где бы то ни было еще. Значение этой ранней истории глобального взаимодействия состоит не в мировой торговле как таковой (значение которой в количественном отношении для экономики всех стран оставалось небольшим), а в перестройке подхода к производству и во времени, и в пространстве, и в отношении социальных и политических последствий этого производства[125]125
  См., например: Kevin H. O’Rourke and Jeffrey G. Williamson, “After Columbus: Explaining Europe’s Overseas Trade Boom, 1500–1800,” Journal of Economic History 62 (2002): 417–56; Dennis O. Flynn and Arturo Giraldez, “Path Dependence, Time Lags and the Birth of Globalization: A Critique of O’Rourke and Williamson,” European Review of Economic History 8 (2004): 81–108; Janet Abu-Lughod, The World System in the Thirteenth Century: Dead-End or Precursor? (Washington, DC: American Historical Association, 1993); Andre Gunder Frank, ReOrient: Global Economy in the Asian Age (Berkeley: University of California Press, 1988). Я согласен с Joseph E. Inikori, который рассуждает о важности «интегрированного производства товаров по всему земному шару» для истории глобализации. См.: Joseph E. Inikori, “Africa and the Globalization Process: Western Africa, 1450–1850,” Journal of Global History (2007): 63–86.


[Закрыть]. Индия и Китай, империи инков и ацтеков не подошли даже близко к такому глобальному господству и тем более к изменению производственных процессов в дальних уголках мира. Европейские же капиталисты и богатые капиталом европейские государства, начав лишь в шестнадцатом веке, реорганизовали мировую хлопковую отрасль. Это раннее проявление военного капитализма было предпосылкой для промышленной революции, которая в конечном счете дала мощнейший импульс глобальной экономической интеграции и до сих пор продолжает формировать и изменять наш мир.

Произошедшее представляло собой переход от старого мира хлопка – дискретного, многоцентричного, горизонтального – к интегрированной, централизованной и иерархической империи хлопка. Еще в середине XVIII века современникам казалось невероятным, что Европа, особенно Британия, очень скоро превратится в самого значимого мирового производителя хлопка. Действительно, в 1860 году Джеймс А. Манн, член Статистического общества Лондона и Королевского Азиатского общества, еще мог припомнить:

Наше собственное состояние в весьма недавние времена было значительно хуже по сравнению с тогдашними обитателями Нового Света или Индии; наше моральное состояние со всеми преимуществами климата было неизмеримо ниже, чем у последних, а положение дел с искусством производства в Америке во время ее открытия или в Индии превосходило даже наше шерстяное производство; и до нынешнего дня, со всеми нашими приспособлениями, мы не можем превзойти в тонкости муслины Востока, а в солидности и элегантности – Hamaca, которые традиционно ткут жители Бразилии и Карибских островов. Когда наши люди находились в первозданном мраке, Восток и Запад были относительно просвещены.

Индия… является источником, из которого мы опосредованно получили наши представления о торговле; ремесленники этой страны, а также Китая, вдохновили наших предков жаждой роскоши в соответствии с принятыми в то время представлениями. Период, когда производство велось в Индии, образовал в переносном смысле зарю наших дней; солнце тогда двигалось из другой, прошлой эры к мировой коммерции. Индийское производство было предвестником этого света, который, усиливаясь по мере приближения, становился теплым настолько, чтобы рассеять утренний туман и развить зачаток государства; и, усиленный европейской энергией, он вызвал к жизни новую эру невиданного прежде коммерческого великолепия[126]126
  Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 20.


[Закрыть].

Когда солнце заставили взойти над малой частью Европы, а предприимчивые европейцы медленно притягивали на свою орбиту дискретный, многоцентричный и горизонтальный мир хлопка, они изобрели инструменты и методы, позволившие им мобилизовать землю, труд и рынки, поставив их на службу по-новому и дерзко задуманной империи. Создавая эту обширную сферу военного капитализма, следовавшую правилам, столь отличным от правил в самой Европе, они создали не просто условия для «великого расхождения» и промышленной революции, но и для будущего существенного усиления собственных государств, что, в свою очередь, будет критически важно для создания империи хлопка. К 1780 году Европа в целом и Британия в особенности стали центром мировых сетей хлопка.

Глава 3
Плоды военного капитализма

Мюль-машина, Ланкашир, 1835 год

Революция началась в таких местах, где ее меньше всего можно было ожидать: например, в тихой долине среди холмов, окружающих Манчестер.

Сегодня фабрика Quarry Bank Mill, находящаяся на расстоянии небольшой автобусной поездки от шумного городского международного аэропорта, привлекает туристов в равной мере как своими ухоженными садами, так и промышленной историей. Посетители прогуливаются по берегам реки Боллин, чьи воды за тысячелетие проточили в окружающих полях долину глубиной порядка ста футов.

Двести лет назад эта река вдохновила одного британского торговца на один из самых важных экспериментов в истории человечества. В 1784 году Сэмюэл Грег собрал вместе на ее берегу, составив таким образом небольшую фабрику, несколько прядильных машин нового образца, так называемых ватермашин – многоверетенных рам с водяным приводом, группу детей-сирот, надомных работников из близлежащих деревень и запас карибского хлопка. Вместо той энергии, которую прядильщики использовали в течение сотен лет – энергии человека – Грег запустил свои прядильные машины, используя вес падающей воды. Фабрика Грега, несмотря на свои скромные размеры, отличалась от всего, что существовало в мире до этого. К 1784 году здесь и на нескольких речных берегах неподалеку машины, приводимые в действие неодушевленной энергией, впервые в истории человечества производили пряжу. Грег и современные ему производители после десятилетий тщетных попыток внезапно повысили производительность одной из старейших отраслей человеческой деятельности, положив начало не имевшему аналогов в истории великому перемещению машин и людей.

Предприятие Сэмюэла Грега было сугубо местным событием. Грег родился в 1758 году в Белфасте, но вырос в Манчестере и переехал в близлежащий Стайел после того, как осознал, какая мощь таится в его неторопливой реке. Его работники приходили из долин, с холмов и из приютов Чешира и близлежащего Ланкашира. Даже его машины были недавно изобретены в окрестных городах. Так же как Кремниевая долина сыграла роль инкубатора компьютерной революции конца двадцатого века, идиллические холмы вокруг Манчестера стали в конце XVIII века инкубатором ведущей технологии того времени – изготовления хлопчатобумажного текстиля. Сельская местность, огибавшая Манчестер дугой примерно в тридцать пять миль, наполнилась фабриками, при этом мелкие городки выросли в города, а десятки тысяч людей переместились с ферм на фабричное производство.

Однако это событие, на первый взгляд местного и даже провинциального масштаба, не могло бы произойти в отсутствие идей, материалов и рынков, возникших в результате преобразования мира хлопка в ходе предшествующих трех веков. Фабрика Грега была частью охвативших весь мир сетей – и в конечном итоге послужила импульсом к изменениям во всем мире, гораздо более масштабным, чем Грег мог себе представить. Необходимый для производства материал Грегу поставляли его родственники из Ливерпуля, занимавшиеся торговлей, которые, в свою очередь, покупали его с кораблей, прибывавших из таких мест, как Ямайка и Бразилия. Сама по себе идея хлопковых тканей и технологий их отделки, как мы знаем, пришла из Азии, в частности из Индии, и желание Грега их производить в значительной степени было мотивировано его надеждой вытеснить продукцию индийских прядильщиков и ткачей с отечественного, а также и с международного рынка. И, что не менее важно, существенная часть производства Грега покинула Соединенное Королевство, переместившись в другие места, – подогревая торговлю рабами на западном побережье Африки, одевая собственных рабов Грега на острове Доминика и обслуживая потребителей в континентальной Европе. Сэмюэл Грег смог опереться на все эти сети главным образом благодаря тому, что долгое время британские торговцы занимали в них господствующее положение.

Изменения в мировой пространственной организации хлопководов, производителей и потребителей хлопка, 2000 год до н. э. – 1860 год н. э.

Фаза I: Несколько полюсов, связи отсутствуют.

Фаза II: После 1600 года сети все больше концентрировались в Европе, но производство оставалось рассредоточенным.

Фаза I II: После промышленной революции производственные сети сосредоточились в Европе, многоцентричная отрасль стала однополярной

Несмотря на существенный вклад Грега и его коллег, сделанный в период расцвета промышленной революции с 1780 по 1815 год, промышленность все еще не могла приблизиться к объемам и качеству производства прядильщиков и ткачей из Азии, Латинской Америки и Африки. И все же их фабрики заключали в себе будущее. Их машины, приводимые в движение водой (а вскоре и паром) и обслуживаемые наемными рабочими, созданные неустанным новаторством благодаря серьезному накоплению капитала и активному поощрению со стороны государства нового типа, казались волшебными и стали центральной опорой империи хлопка. Эта маленькая искра привела в движение процесс, в результате которого Англия заняла господствующее положение в многосторонней мировой экономике, сделав своей одну из важнейших отраслей человеческой деятельности. Эта маленькая искра вызвала к жизни промышленный капитализм, который распростер свои крылья на весь земной шар. Эта маленькая искра породила тот мир, который знаком большинству из нас.

Сэмюэл Грег играл важную роль в этой истории: он и его современники формировали будущее. Но при этом, как и большинство успешных революционеров, они опирались на прошлое: на сети, созданные британскими торговцами, плантаторами и государством в ходе двух предыдущих веков. Иными словами, они смогли обуздать энергию воды лишь благодаря той энергии, которую обуздал военный капитализм. Рабство, колониальное господство, военизированная торговля и экспроприация земель подготовили плодородную почву, из которой появились ростки нового капитализма. Гений Грега заключался в осознании того, что готовые к риску английские капиталисты с помощью этого материального и институционального наследия могли создать невиданное богатство и власть, опершись на мир производства, который до этого момента не считался средой, подобающей джентльмену.

«Земля высоких труб»: промышленная революция в Соединенном Королевстве, 1780–1815 годы

Дело Грега глубоко уходило корнями в военный капитализм с его насильственным присвоением территорий и рабской рабочей силы и с его опорой на имперское государство в получении новых технологий и новых рынков. Он вложил свою часть семейного состояния в Хиллсборо Эстейт – прибыльную сахарную плантацию на острове Доминика в Карибском море, где держал сотни африканских рабов до окончательной отмены рабства на британских территориях в 1834 году. Дяди Грега, Роберт и Натаниэл Хайд, которые воспитывали его с девяти лет и вложили солидную долю необходимого капитала в строительство Quarry Bank Mill, были также текстильными промышленниками, владельцами плантаций на западе Индии и торговцами. Жена Грега, Ханна Лайтбоди, родилась в семье работорговцев, а семья ее сестры перешла от работорговли к экспорту тканей в Африку[127]127
  Anthony Howe, The Cotton Masters, 1830–1860 (Oxford: Clarendon Press, 1984), 41; Michael James, From Smuggling to Cotton Kings: The Greg Story (Cirencester, UK: Memoirs, 2010), 4, 8–9, 37–40; Mary B. Rose, The Gregs of Quarry Bank Mill: The Rise and Decline of a Family Firm, 1750–1914 (Cambridge: Cambridge University Press, 1986), 5.


[Закрыть].

Большинство коллег Грега по производству хлопка происходили из значительно менее процветающего окружения и не имели плантаций в Карибском море с трудившимися на них рабами. Они скопили лишь скромный капитал, но их богатством был дух экспериментаторства, техническая одаренность, а кроме этого – жажда огромных прибылей, которых можно было добиться в производстве. Но даже они получали необходимый им материал – хлопок – благодаря рабскому труду. Даже они работали на те рынки, которые вначале открылись благодаря торговле индийскими хлопковыми тканями – тканями, которые не допускались на многие европейские рынки из соображений защиты неконкурентоспособных европейских производителей. Даже они опирались на индийские технологии, захваченные путем имперской экспансии Британии на этом континенте. Многие, более того, опирались на капитал, накопленный в результате атлантической торговли, и поставляли продукцию на атлантические рынки – особенно в Африку и Америку, два региона, чья экономика существовала почти исключительно за счет рабского труда. Военный капитализм представил им, кроме того, массу возможностей научиться – умению организовать дальнюю торговлю, управлению отечественными отраслями экономики или же механизмам перемещения капитала для целей заокеанской торговли, которые легли в основу развития отечественных финансовых инструментов. Даже современный учет расходов на оплату труда зародился в мире рабских плантаций и затем мигрировал в современную промышленность. А стимулы и способность британских предпринимателей радикально перевоплощать производство хлопковых тканей находились под защитой могущественного имперского государства, которое в свою очередь было продуктом военного капитализма[128]128
  Caitlin C. Rosenthal, “Slavery’s Scientific Management: Accounting for Mastery,” in Sven Beckert and Seth Rockman, eds., Slavery’s Capitalism: A New History of American Economic Development (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, forthcoming, 2015). Хорошее рассуждение о важности рабства для индустриализации можно найти также в Robin Blackburn, The American Crucible: Slavery, Emancipation and Human Rights (London: Verso, 2011), 104–107.


[Закрыть].

Внедрение военного капитализма у себя дома: Ханна Лайтбоди, жена Сэмюэла Грега, родившаяся в семье ливерпульских торговцев

Важнее всего было то, что это наследие позволило британским торговцам ко второй половине XVIII века занять определяющие позиции во многих ключевых узлах мировой хлопковой отрасли – даже притом, что британские рабочие производили всего лишь малую толику суммарного мирового выпуска, а фермеры вовсе не выращивали хлопчатника. Господство англичан в этих мировых сетях, как мы увидим, сыграло важнейшую роль в их способности преобразовать производство и стать неожиданным источником промышленной революции, которую привел в движение хлопок. Будучи не менее революционным, промышленный капитализм произошел от военного капитализма, великого новшества прошлых веков[129]129
  Важность атлантической торговли для «великого расхождения» также подчеркивал Daron Acemoglu, Simon Johnson, and James Robinson, “The Rise of Europe: Atlantic Trade, Institutional Change and Economic Growth,” National Bureau of Economic Research Working Paper No. 9378, December 2002, esp. 4; Глубина вовлеченности британского общества в рабовладение и значение извлекаемых из него материальных выгод показаны в Nicholas Draper, The Price ofEmancipation: Slave-Ownership, Compensation and British Society at the End of Slavery (Cambridge: Cambridge University Press, 2010).


[Закрыть].

Сэмюэл Грег и подобные ему новаторы знали, что всемирный охват и могущество Британской империи давало им колоссальное преимущество над торговцами и ремесленниками из Франкфурта, Калькутты или Рио-де-Жанейро. Начав свой путь торговцем, работавшим на своих дядей, Грег уже организовал крупную сеть надомных хлопковых прядильщиков и ткачей в деревнях Ланкашира и Чешира перед тем, как инвестировать в свои новые машины. Кроме прибылей и рабочей силы, обеспечиваемых его надомными сетями, Грегу был легко доступен обильный капитал из состояния его жены. Семья Рэтбоунов, которой предстояло стать одним из главных игроков хлопковой торговли XIX века, также была готова поставлять хлопок-сырец Грегу в 1780 году.

Из первых рук он получил знание о том, что рынок хлопковых тканей – в континентальной Европе, на побережье Африки и в Америке – быстро расширялся[130]130
  Rose, The Gregs of Quarry Bank Mill, 15–16, 20. Он в самом деле был ответственным, как утверждала его биограф Мэри Б. Роуз, за растущий спрос на ткани – спрос, который он знал непосредственно. См.: Mary B. Rose, “The Role of the Family in Providing Capital and Managerial Talent in Samuel Greg and Company, 1784–1840,” Business History 19, no. 1 (1977): 37–53.


[Закрыть].

Хотя потенциал роста был колоссален, риски этих первых предприятий были невелики. В 1780-х годах Грег вложил в свою фабрику Quarry Bank Mill поначалу небольшой капитал: 3000 фунтов стерлингов, что сегодня соответствует полумиллиону долларов США. Затем он нанял девятнадцать детей возрастом от десяти до двенадцати лет в близлежащих работных домах, прикрепив их на семилетний срок в качестве «приходских подмастерьев» к своей фабрике. К 1800 году он добавил к этим детям 110 взрослых наемных рабочих. Сначала Грег продавал свои ткани в основном в Европе и Вест-Индии, а после 1790-х годов все большие ее объемы направлялись в Россию и США. Благодаря этим расширявшимся рынкам новая фабрика, как и другие, с самого начала была замечательно прибыльной, принося в год по 18 % первоначальных инвестиций – вчетверо больше, чем государственные облигации Соединенного Королевства[131]131
  James, From Smuggling to Cotton Kings, 21. Для преобразования: Eric Nye, “Pounds Sterling to Dollars: Historical Conversion of Currency,” University of Wyoming, http://uwacadweb.uwyo.edu/numimage/currency.htm. Действительно, между 1801 и 1804 годами 59 % производства Грега шло в США; см.: Rose, The Gregs ofQuarry Bank Mill, 24, 28, 30 33. По поводу процентов по облигациям см.: David Stasavage, Public Debt and the Birth of the Democratic State: France and Great Britain, 1688–1789 (Cambridge: Cambridge University Press, 2003), 96.


[Закрыть].

Наблюдатели-современники, как и сегодняшние историки, видели множество причин тому, что предприятие Грега, а с ним и намного более широкая промышленная революция «разразились» именно в этом месте, на севере Англии, и именно в это время – в 1780-е годы. В этой связи говорилось и о гении британских изобретателей, и о размере британского рынка и его необыкновенно глубокой интеграции, и о британском ландшафте, с легкостью позволявшем пользоваться водным транспортом, и о важности религиозного диссидентства для нестандартного мышления, и о создании государства, благоприятствовавшего деловой инициативе[132]132
  См.: David Landes, The Unbound Prometheus: Technical Change and Industrial Development in Western Europe from 1750 to the Present, 2nd ed. (New York: Cambridge University Press, 2003); David Landes, The Wealth and Poverty ofNations: Why Some Are So Rich and Some So Poor (New York: Norton, 1998); Niall Ferguson, Civilization: The West and the Rest (New York: Penguin Press, 2011); Ниал Фергюсон, Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира (Москва: АСТ, 2014); Jared Diamond, Guns, Germs, and Steel: The Fates of Human Societies (New York: Norton, 1998); Джаред Даймонд, Ружья, микробы и сталь. Судьбы человеческих обществ (Москва: АСТ, 2009). Обзор см. также: Joseph E. Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England: A Study in International Trade and Economic Development (New York: Cambridge University Press, 2002), chapter 2.


[Закрыть]. Хотя ни один из этих аргументов нельзя считать неважным, все они упускают главную часть сюжета промышленной революции: ее зависимость от охватившей весь мир системы военного капитализма.

В результате действия всех этих факторов впервые в истории на сцену вышел новый персонаж – фабрикант; это был человек, который использовал капитал не для порабощения или завоевания территорий, хотя это по-прежнему было крайне важно, а для организации рабочих в огромные оркестры машинного производства. Их деятельность по реорганизации производства зиждилась на новых способах мобилизации земли, труда и ресурсов – и требовала, кроме прочего, новой связи между капиталистами и государством. Именно это сочетание социальной и политической власти оживило промышленный капитализм – преобразующее изобретение промышленной революции. Именно это новшество, как мы увидим, в конечном итоге поднимется на крыло и весьма замысловатым путем отправится в другие части света.

За счет последствий военного капитализма Грег и его современники, как заметил один наблюдатель в 1920-е годы, «вырвал империю хлопка у Востока за одно поколение бурного изобретательства», перекроив всю географию мирового производства хлопка. Их работа была революционной, поскольку вводила новую институционную форму организации экономической деятельности, а также всемирную экономику, в которой быстрый рост и непрерывная перестройка производства стали нормой, а не исключением. Разумеется, важные изобретения создавались и в прошлом, и в различных регионах мира бывали моменты ускоренного экономического роста и до промышленной революции. И все же ни одно из них не создало такого мира, в котором сама по себе революция стала бы неотъемлемой частью жизни, мира, в котором экономический рост, несмотря на периодические падения, питал бы свое собственное расширение. За тысячу лет до 1800 года ни в Европе, ни где-либо еще не случалось радикального ускорения экономического роста, а если такое ускорение и возникало, то вскоре шло ко дну, разбившись о ресурсные ограничения, голод или болезни. Теперь промышленный капитализм создавал вечно меняющийся мир, и хлопок, важнейшая мировая отрасль, был ходовой пружиной этого беспрецедентного ускорения роста человеческой производительности[133]133
  M. D. C. Crawford, The Heritage of Cotton: The Fibre of Two Worlds and Many Ages (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1924), v; Angus Maddison, The World Economy: A Millennial Perspective (Paris: Development Centre of the Organisation for Economic Cooperation and Development, 2001), 27. Даже те, кто, как Николас Крафт, подчеркивает медленность ускорения экономического роста в промышленной революции, по-прежнему рассматривают ее как водораздел для быстрого роста общей производительности факторов. See Nicholas Crafts, “The First Industrial Revolution: Resolving the Slow Growth/Rapid Industrialization Paradox,” Journal of the European Economic Association 3, no. 2/3, May 2005, pp. 525–539, here 533. Но см.: Peter Temin, “Two Views of the Industrial Revolution,” Journal of Economic History 57 (March 1997): 63–82, по поводу перерасчета влияния промышленной революции на британскую экономику в целом. Объяснений промышленной революции почти столько же, сколько книг о ней. Хороший обзор см.: Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, chapter 3. Но долгосрочные и медленные культурные и институциональные изменения не могут объяснить достаточно быстрое отклонение Британии от других стран.


[Закрыть].

Оглядываясь назад, можно сказать, что Англия конца XVIII века созрела для перестройки хлопкового производства. За плечами британских капиталистов были два столетия производства хлопкового текстиля, у них был доступ к капиталу для инвестиций, и на них работало все больше крестьян, которые пряли и ткали в своих домах. Кроме того, опиравшиеся на надомный труд британские текстильщики десятилетиями выдерживали давление индийского импорта – и благодаря этому опыту они осознали важность умения конкурировать с индийскими производителями и захватывать их рынки. И, что не менее важно, для работы на новых фабриках имелись рабочие, которые не могли противостоять процессу своего превращения из сельских тружеников или ремесленников в промышленных наемных рабочих. Эти факторы обеспечили необходимые условия для радикального преобразования производства и институтов, частью которых оно было. Такие условия, однако, едва ли были уникальны и существовали, если не во всех, то по меньшей мере во многих своих аспектах в большом множестве стран, от Китая и Индии до континентальной Европы и Африки. Сами по себе они не могут объяснить, почему промышленная революция началась на небольшой части Британских островов в конце XVIII века[134]134
  Peter Spencer, Samuel Greg, 1758–1834 (Styal: Quarry Bank Mill, 1989), 6


[Закрыть].

Однако, в отличие от своих коллег где бы то ни было еще, британские капиталисты контролировали множество мировых сетей производства и сбыта хлопка. У них был доступ к неповторимо динамичным рынкам, они господствовали в трансокеанской хлопковой торговле, они владели полученным из первых рук знанием о баснословном богатстве, которое можно было добыть продажей ткани. Таким образом, главной проблемой британских производителей хлопка, в двух словах, была трудная конкуренция с индийской продукцией – высокого качества, но при этом дешевой. Как мы уже видели, в XVIII веке британские производители в основном (хотя и не полностью) решили проблему качества, присвоив индийские технологии. Увеличение объемов выработки и снижение затрат представлялось более сложной задачей: сети надомных работников, выстроенные британскими торговцами в сельской местности, оказались в значительной степени невосприимчивыми к повышению объемов производства. Работа была нерегулярной, дополнительных работников в случае необходимости сложно было быстро найти, а транспортные расходы росли вместе с объемами работы. Кроме того, было сложно выдерживать единообразное качество продукции, которая прялась и ткалась на отдаленных фермах. При имеющихся технологиях и социальной организации производства британские надомные работники едва ли могли состязаться с хлопковыми производителями в других частях света. Главным образом им это удавалось на защищенных рынках – отечественном и колониальных[135]135
  Maurice Dobb, Studies in the Development of Capitalism (New York: International Publishers, 1964), 294; Eric Hobsbawm, The Age of Revolution, 1789–1848 (London: Abacus, 1977), 49; Эрик Хобсбаум, Век революций (Ростов-на-Дону: Феникс, 1999), 77; Rose, The Gregs of Quarry Bank Mill, 7; Stephen Broadberry and Bishnupriya Gupta, “Cotton Textiles and the Great Divergence: Lancashire, India and Shifting Competitive Advantage, 1600–1850,” CEPR Discussion Paper No. 5183, London, Centre for Economic Policy Research, August 2005, 7.


[Закрыть].

Главной причиной этой неспособности к конкуренции, однако, были затраты на рабочую силу. В Соединенном Королевстве зарплаты были намного выше, чем в других местах; действительно, в 1770 году зарплаты в Ланкашире примерно вшестеро превышали индийские. Даже при том, что в тот момент благодаря усовершенствованному оборудованию производительность на одного работника хлопковой отрасли в Британии уже вдвое-втрое превышала производительность индийского работника, этого коэффициента все еще было недостаточно для создания равных условий игры. Военный капитализм создал фундаментально новый набор возможностей для британских хлопковых капиталистов, но в нем не было ответа на вопрос о выходе на мировые рынки хлопковой ткани глобально ощутимым образом. Протекционизм до определенного момента был реально действующим решением и применялся с большим успехом, но заманчивая перспектива мирового экспорта не могла быть реализована подобными запретами. Британским капиталистам было необходимо динамичное сочетание новых технологий для снижения затрат, продолжения роста эластичных рынков, которые уже начали расширяться по следам британской экспансии, и государства, готового оказать поддержку и способного не только защищать глобальную империю, но и преобразовать общество в самой Британии[136]136
  Broadberry and Gupta, “Cotton Textiles and the Great Divergence,” 27. Роберт Аллен справедливо подчеркивал важность спроса для более эффективной механизации в качестве основной движущей силы промышленной революции. Однако спрос на машины в конечном счете происходил от существования обширных рынков товаров из хлопка и способности британских капиталистов обслуживать их. См.: Robert C. Allen, The British Industrial Revolution in Global Perspective (New York: Cambridge University Press, 2009), 137; Роберт Аллен, Британская промышленная революция в глобальной картине мира (Москва: Издательство Института Гайдара, 2014), 198.


[Закрыть].

Поскольку трудовые издержки были главным препятствием к реализации заманчивых возможностей, британские торговцы, изобретатели и начинающие фабриканты – будучи все практичными людьми – сосредоточились на методах повышения производительности своих дорогостоящих работников. В процессе они совершили поворотное изменение в истории хлопка. Их первым заметным новшеством было изобретение Джоном Кеем самолетного челнока в 1733 году. Этот маленький деревянный инструмент, имеющий форму корабельного корпуса, позволил ткачам закреплять на нем нить утка и затем толкать его, заставляя «лететь» от одной стороны ткацкого станка к другой через нити основы. Благодаря этому челноку производительность ткачей удвоилась. Поначалу он распространялся медленно, но сдержать его распространение было невозможно: после 1745 года, несмотря на сопротивление ткачей, боявшихся потерять источник пропитания, челнок широко использовался[137]137
  Лучшее изложение этой мысли можно найти в Allen, The British Industrial Revolution; Аллен, Британская промышленная революция; см. также: Broadberry and Gupta, “Cotton Textiles and the Great Divergence”; K. N. Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” in Tirthankar Roy, ed., Cloth and Commerce: Textiles in Colonial India (Walnut Creek, CA: AltaMira Press, 1996), 74; Friedrich Hassler, Vom Spinnen und Weben (Munich: R. Oldenbourg, 1952), 7.


[Закрыть].

Этот крохотный кусочек дерева, который двигался по-новому, вызвал каскад новых усовершенствований, которые медленно, но бесповоротно изменяли производство хлопка. Распространение более производительных ткацких технологий стало причиной сильнейшего напряжения в сфере производства пряжи, поскольку требовалось все больше прядильщиков для того, чтобы обеспечить пряжей одного ткача и не дать простаивать станкам. Несмотря на растущее число женщин, все дольше трудившихся за прялками во все большем количестве домов, пряжи было недостаточно. После изобретения Кея для обеспечения пряжей одного ткача требовалось четыре пряхи. Многие ремесленники пытались найти способ обойти это узкое место, и к 1760-м годам повышение производительности стало возможно, после того как Джеймс Харгривз изобрел прядильную машину «дженни». Она состояла из вращавшегося вручную колеса, которое поворачивало ряд веретен в рамке, пока прядильщик другой рукой двигал вперед и назад брусок с тем, чтобы вытянуть нить и затем намотать ее на веретена. Сначала эта машина могла вращать восемь отдельных веретен, затем шестнадцать, а потом и еще больше, и уже в 1767 году она утроила скорость работы прядильщика. Она быстро распространилась, и к 1786 году в Британии работало порядка двадцати тысяч таких машин[138]138
  Almut Bohnsack, Spinnen und Weben: Entwicklung von Technik und Arbeit im Textilge-werbe (Reinbeck: Rowohlt, 1981), 25, 201.


[Закрыть].

Уже в 1769 году, однако, в прядении произошли новые усовершенствования благодаря ватермашине Ричарда Аркрайта – машине, приблизившей появление фабрики Грега благодаря использованию энергии падающей воды. Она состояла из четырех валиков, которые вытягивали хлопковое волокно перед тем, как веретено скручивало его в нить. Это позволило прясть непрерывно, без остановок, и, в отличие от «дженни», которая поначалу использовалась в основном в домашней работе, ватермашина требовала большего количества энергии, таким образом концентрируя производство на фабриках. Десять лет спустя, в 1779 году, мюль-машина Сэмюэла Кромптона стала кульминацией этих изобретений, объединив элементы «дженни» и ватермашины (отсюда ее название). Мюль-машина представляла собой длинный агрегат с двумя параллельными каретками: с одной стороны стояли катушки с ровницей, а веретена, готовые принять скрученную нить, – с другой. Внешняя каретка, поставленная на колеса, вытягивалась примерно на пять футов, одновременно вытягивая несколько шнуров ровницы. Число шнуров ровницы для прядения зависело от количества установленных на мюль-машине веретен: хотя в 1790-е годы нормой было две сотни, в последующие сто лет это число превысило тысячу триста. Вытянутая ровница затем скручивалась в пряжу и наматывалась на веретена, когда каретка толкалась обратно. В отличие от ватермашины, работавшей непрерывно, пряжа изготавливалась пятифутовыми рывками, но была при этом прочнее и тоньше. Сначала машина приводилась в движение водой (которая оставалась преобладающим источником энергии до 1820-х годов), а позже в основном паровым двигателем (который был запатентован Джеймсом Уаттом в 1769 году)[139]139
  Mike Williams and D. A. Farnie, Cotton Mills in Greater Manchester (Preston, UK: Carnegie, 1992), 9.


[Закрыть].

С исчезновением дефицита пряжи узким местом снова стало ткачество. Сначала произошло колоссальное расширение надомного ткачества. С новыми машинами и обилием пряжи это был золотой век для ткачей по всему сельскому Ланкаширу и Чеширу, когда десятки тысяч деревенских жителей проводили бесконечные часы за своими станками, пуская в дело быстро росшую в объемах выработку британских прядильных фабрик. Хотя уже в 1785 году Эдмунд Картрайт запатентовал механический ткацкий станок, повышение производительности в ткачестве поначалу шло медленно, а технических проблем с механическими станками было множество[140]140
  S. & W. Salte to Samuel Oldknow, November 5, 1787, Record Group SO/1,265, Old-know Papers, Rylands Library, Manchester.


[Закрыть].

Растущий класс британских фабрикантов четко понимал, что эти новые машины позволяли им приобретать все больший вес в том самом узловом сегменте всемирного хлопкового комплекса, контроль над которым долгое время ускользал от них: в производстве. В Индии XVIII века прядильщикам требовалось 50 000 часов, чтобы спрясть сто фунтов хлопка-сырца; когорты прядильщиков в Британии 1790 года с использованием мюль-машины на сто веретен могли спрясть тот же объем всего за 1000 часов. К 1795 году им нужно было всего 300 часов с использованием ватермашины или всего 135 часов с автоматической прядильной машиной Робертса после 1825 года. Всего за тридцать лет производительность выросла в 370 раз. Трудовые издержки теперь были значительно ниже, чем в Индии[141]141
  S. D. Chapman, The Cotton Industry in the Industrial Revolution (London: Macmillan, 1972), 20; Broadberry and Gupta, “Cotton Textiles and the Great Divergence,” 23.


[Закрыть].

Цены на британскую пряжу, соответственно, упали, и вскоре она стала дешевле индийской. В 1830 году британский торговец хлопком Эдвард Бейнс выставил цену на один фунт пряжи номер 40 (это число характеризует качество пряжи – чем оно выше, тем тоньше нить) в Англии 1 шиллинг и 2,5 пенса, в то время как индийская пряжа того же качества и в том же количестве стоила 3 шиллинга 7 пенсов. Манчестерская прядильная фабрика McConnel & Kennedy доложила, что цена на их высококачественную пряжу номер 100 упала с 1795 по 1811 год на 50 %, и, несмотря на многочисленные моменты роста и снижения, продолжала падать на протяжении XIX века. В период наибольшего падения цен на пряжу, особенно тонкую, снизилась и стоимость готовой ткани. Отрез муслина в начале 1780-х годов стоил (с учетом инфляции) 116 шиллингов; через пятьдесят лет такой же отрез уже стоил бы 28 шиллингов[142]142
  Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain, 353; Price of Mule Yarn from 1796 to 1843 sold by McConnel & Kennedy, Manchester, in McConnel & Kennedy Papers, record group MCK, file 3/3/8, John Rylands Library, Manchester; C. Knick Harley, “Cotton Textile Prices and the Industrial Revolution,” Economic History Review, New Series, 51, no. 1 (February 1998): 59.


[Закрыть].