Текст книги "Малые Боги. Истории о нежити"

– Вы бы, ваше сиятельство, не ругались. Крепость уж давненько отменили, рабов больше нет.

– Ты что взбредил?! – сонная одурь разом слетела с князя. Сабля с легким звоном, напоминавшим шорох разрыв-травы, покинула ножны. – Порублю мерзавца!

– Вы, ваше сиятельство, сабельку-то спрячьте, потому как вы хоть и князь, но мертвый, а я мужик бесштанный, но живой.

– Ты живой?.. – князь вдруг захохотал, запрокинув голову, так что видно стало горло, распоротое кабаньими клыками. – Да ты хоть знаешь, дурень, куда идешь? Жизни тебе осталось десять саженей. Думаешь, там тебе всякого добра отсыпят с лихвой? Как же, отсыпят, но не добра, а худа, мерою полною, угнетенною. Я туда прежде тебя ходил и все знаю. Все травки соблазнительные и сейчас мне не нужны, а тогда и подавно ненужными были. И деньги, и славу, и силу – все я в кулаке держал! Женщины всех сословий безо всякого Приворота за мной бегали. Князья Засекины от Рюрика род ведут!

– Зачем же было к Сбуденю идти? – тихо спросил Матвей.

– Затем, что сказали, будто не дойду к старому болвану, забоюсь и назад поворочу. А я ничего не боюсь, я дошел и знаешь что у идола спросил? Чтобы охота моя не кончалась и попался мне на травле вепрь, какого никто и никогда не видывал. Как загадал, так и вышло. Одного не рассчитал, что не я кабана, а он меня завалит. Но охота, гонка за неведомым зверем и после смерти не кончилась. Целый год мчусь неведомо куда, безо всякого результата. Только в эту ночь можно посидеть передохнуть, птичек послушать.

«Дались вам всем птички», – подумал Матвей, а вслух сказал:

– Я же не мешаю птичек слушать. Пропустите, и я уйду.

– Молчать! Розог захотел? На колени, холоп!

– В прошлом годе вы девушку пропустили.

– Пропустил… – Князь не то ощерился, не то залыбился плотоядно. – Подумалось мне тогда: вот прищучит Сбудень девку, она тут останется и будет у меня наложницей. Как же, дождешься от Сбуденя чего хорошего… Больше никого не пропущу. Я тут сижу одинешенек, а он пусть там сидит без новых жертв. Вздумаешь еще шаг сделать – в капусту изрублю.

– Наверное, вы правы, ваше сиятельство, – Матвей поклонился, – и людям не нужно ходить к мертвому богу. Но я иду не ради себя, поэтому мне надо пройти.

– Не пройдешь. Вон отсюда, дурак.

Упрашивать было бесполезно. Говорят, горбатого могила исправит, а перед самодуром и смерть бессильна.

Матвей резко шагнул вперед, вырвал саблю из холодной руки и зашвырнул ее в гущу цветущего папоротника.

– Ты что себе позволяешь, хам?! – Князь вскочил, готовый броситься на Матвея с голыми руками.

Матвей так удивился, что даже о вежливости позабыл.

– Ты, ваше сиятельство, совсем сдурел, со мной на кулачках биться? На Масленую мы с заречинскими стенка на стенку ходили, так я не из последних бойцов был. А тебе не мешало бы о кабане помнить. У тебя, небось, от первого же замаха распоротое брюхо рассадится, кишки наружу полезут. Иди лучше папоротникового цвета нарви: он тебе поможет саблю сыскать, а то я ее зафигачил уж и не знаю куда.

Повернулся спиной к сникнувшему князю и пошел по тропе, ни на полшага не отступив в сторону.

Еще минута, и засияло вокруг ярчайшим светом, засверкало таково красиво, что сердце ухнуло в груди, едва не оборвавшись. Прямо посередь тропы рос алый цветок. Вроде и видом прост, не махровый, не садовый, полевой, но краше его нет на белом свете. Сияет огненными лучами, и аромат плывет по всему лесу, как ни в каком цветнике не бывает. Вот он каков, Приворот, что счастье любому составить может. Протяни руку, сорви – и ничего больше не надо.

– Не хочу счастья наколдованного, мне Варенька дороже всех, – вслух сказал Матвей и прошел прямо, сбив алый цвет окровавленной ногой.

Сияние погасло, лишь у края земли мерцала заря, немощная покуда разогнать сумрак.

Что позади, уже не видно в жемчужном ночном свете, а впереди замаячил утоптанный круг, словно кто-то посреди леса вздумал хлеб молотить. По краям лесного тока вкопаны смоленые столбы, на каждом щерится небывалый звериный череп. Зубы и рога страх нагоняют, пришельцу грозят. Никто таких зверей не встречал, костей не видывал. У иных клыки на две пяди изострены, у других рог посередке лба торчит в аршин длиной. А в центре круга камень чернеет. Не идол поганский, не резной курганный болван, а как есть дикий камень. Ни глаз, ни лика, ни рук не обозначено, а глядит камень в самую душу и за сердце берется незримой дланью. Тут не надо гадать, всякому ясно: древний Сбудень перед тобой, а вернее – ты перед ним.

Матвей остановился, собираясь с мыслями и подыскивая слова, которых так и не сумел выбрать за этот длинный день.

– Я за Варей пришел, – первая фраза далась с трудом. Смотреть-то Сбудень смотрит, а слышит ли? Но с каждым вдохом Матвей говорил все громче и яснее. – Варя, невеста моя. Для себя мне ничего не нужно. Освободи Варю, и я уйду. Слышишь? По-хорошему прошу.

Матвей говорил и чувствовал, что зря тратит слова. Слышит ли его бесчувственный камень и захочет ли услышать? И что может сделать Матвей с этим камнем голыми кулаками? Только и остается, что по-хорошему просить. И все же Матвей сделал шаг и второй, намереваясь подойти к Сбуденю вплотную. Воздух загустел прозрачным рыбьим клеем, третий шаг дался уже с невероятным трудом, а Сбудень начал удаляться, исчезать в мутном далеке.

– Бежишь? – закричал Матвей. – Трус! Я ведь в следующий раз с кузнечной кувалдой приду, на щебень тебя переколочу. Варю верни!

Следующего шага не получилось. Перед глазами вдруг оказалась мокрая бесплодная земля, Матвей ткнулся в нее лицом, а затем все погасло, как догоревшая до конца, скрученная в черный уголь лучина.

Трудно сказать, очнулся Матвей, проснулся или просто осознал себя. Последнее – вряд ли, поскольку, даже открыв глаза, долго ничего не понимал. Сквозь ветки светило солнце, но купальское солнышко встает раньше всех, и не можно сказать, утро сейчас или полдень близится. Матвей попытался поднять голову, чтобы увидеть на крайний случай, высоко ли солнце или только что проснулось. С третьего или четвертого раза это получилось, но голова тут же против воли опустилась обратно, а глаза закрылись. В душе даже удивления не родилось: что это вдруг со мной? И не сказать, долго ли так лежал или всего пару минут. Снова очнулся, когда слуха коснулось отчаянное теньканье. Синица! Так вот почему обитатели заколдованной чащобы усаживались вчера слушать птичек! Должно быть, лишь раз в год залетает сюда певучая птаха, и ее «тень-тень» звучит приветом из прошлой жизни.

Птичий голосок пробудил Матвея, он вновь приподнял голову, подтянул непослушные руки и попытался встать. Подняться удалось только на четвереньки. При этом взгляд Матвея непроизвольно упал на руки, которые совершенно не желали слушаться. Не руки увидел, не лапы даже, а кривые конечности, что-то покрытое струпьями, с когтями наподобие изогнутых скорняжьих игл. Согнуть конечность в локте удавалось с большим трудом, при этом раздавался отчетливый скрип.

«Вот, значит, что со мной Сбудень сделал. И не спросил ничего, и сам не сказал, словно я не человек, а пустое место. Варю-то отпустил ли? Или снова какую подлянку устроил… Узнать, а там и помирать можно».

Матвей снова попытался подняться на скорченные ноги и опять упал без сил. В себя пришел оттого, что почуял: кто-то идет по тропе. Разлепил глаза и различил рядом чудище из княжьего ледника, с которым беседовал вечером.

– Что ж ты в сырости лежишь? Сгниешь прежде времени. Ну-ка поднимайся.

– У тебя цепка на ноге была, – проскрипел Матвей. – Куда делась?

– Нет больше цепки. Отпустил меня Сбудень. Могу хоть в самую деревню идти. Боюсь только, мужики, меня взвидев, тут же кольями побьют. Вот и получается, что жить мне там, где весь год прожила.

Матвей, поворотив скрипучую голову, впервые глянул не на уродский лик, а прямо в глаза чудищу, те, что вспоминал и не мог вспомнить весь прошедший год.

– Варя, ты, что ли?

– Я, Матвеюшка, я. Вот, за тобой пришла. Вставай, мой хороший, пошли домой. Там хоть и нора, а все под крышей.

Матвей встал. Качало его, что засохлую ветлу в бурю, но рядом была Варенька, и Матвей шел, удивляясь лишь, что не признал ее еще вчера.

– Сейчас дойдем, уже недалеко осталось, там отдохнешь.

– Ничего, – сказал Матвей. – На будущий год пойду и все загадаю, как надо.

– Успокойся, Матвеюшка. Ничего ты больше не загадаешь. Один человек один раз может к Сбуденю прийти, желание сказать.

– Все равно пойду.

– Пойдешь, конечно. И дорога перед тобой будет, и цветы по сторонам, но Сбудень тебе больше не покажется. Будь иначе – я бы знала, что сказать. За год у меня много передумано.

Матвей остановился так резко, что чуть не опрокинулся на ровном месте.

– Погоди, – сказал он. – Не все так просто. Ты у Сбуденя была, и я был, а мы – не были. Раз мы друг дружку нашли и узнали и любовь у нас настоящая, безо всяких приворотов, – значит, по всем законам мы муж и жена. А муж и жена – одна сатана.

– В церкви-то нас не венчали.

– Какое Сбуденю дело до церкви? Он стародавний бог, новые законы ему не писаны, а прежние – святы. И не захочет, а покажется и исполнит наше общее желание, то самое, что ты задумала. Главное, ты мне его заранее шепни, чтобы я тоже знал. А пока пойдем год годовать.

Час тянется долго, а время летит – не заметишь как. Только что лето царило, когда даже в гнилой ухоже не так тоскливо, а вот уже отплакали журавли, и бывший ледник, где сберегалась княжья дичина, засыпало снегом. Все мертво, лишь чуть заметно курится над сугробом то ли пар от дыхания, то ли дымок от печурки. Холодно, но вдвоем не замерзнут, согреют друг дружку.

Весна начала снег на припеке подъедать, загорелись огоньки первоцветов. А уж тирлича высыпало на потаенной заимке – зелья можно вдоволь наварить, да всякого: и малых детей от золотухи отпаивать, и себя окроплять от начальственного гнева.

К тому времени стала порой приоткрываться скрипучая дверь на старом погребе, начали показываться наружу его обитатели. Сидели на пороге, сплетясь уродливыми руками, молчали о чем-то, понятном лишь им.

День длиннее, короче ночи. Вот и Иванов канун. Позади погреба заискрила цветами разрыв-трава. Пора в путь.

Когда ничего нет, собираться не долго. Встали да пошли.

– Осторожней! – скрипнул Матвей. – Здесь я впереди пойду, а ты ножки береги, чтобы не порезать.

Увидал бы эти ножки прохожий человек – в падучей бы забился от страху.

Жутковидный муж с дикой женой потоптали воровские цветы, открыли выход на потайную дорогу. Потащились по ней в полшага.

– Не торопись, Матвеюшка. Успеем. Ночь хоть и коротка, а вся наша.

– Ничего, идут покуда ноги, пошагивают.

– Ой, смотри: на дорожке еще что-то шевелится, не совсем пропало. Тут прежде пень-людоед торчал. Ух и страшный! Время пришло – и сгнил. А ведь прежде и он человеком был, ходил к Сбуденю, просил чего-то. Вот и гадай, много ли ему с той просьбы прибыли отвалилось…

– Я, когда тут шел, башку ему развалил. Сила дурная взыграла. А ты-то как мимо прошла?

– Я ему туесок в пасть сунула. Пока он им давился, я и пробежала.

– Ты и сейчас хорошо бегаешь.

Двое, поддерживая друг друга, поволоклись дальше.

– Здравствуй, князенька!

– Куда поперлись, убогие?

– К Сбуденю идем счастья просить.

Князь расхохотался, оценив шутку. Видно, и при жизни был смешлив.

– Идите, а я погляжу, что выходите. – Князь сдвинул с тропы ноги.

– Ты, ваше сиятельство, саблю-то нашел? – спросил Матвей.

– Еще поспрашивай, так я тебе этой саблей спину пообстругаю.

– Затупится о мою спину. Ты бы еще розгой попугал.

– Идем, Матвеюшка, пора скоро наступит.

– Погодите. Вы что, впрямь думаете, что Сбудень вам покажется?

– Думаем, князенька. Я там была, Матвей был, а теперь мы семьей идем. Для старых богов род важней человека.

– Да какой у вас род, мужичье?

– Не обессудь, князенька, уж какой есть.

– Вот чернь упрямая! И здесь поперек дворянства норовит. Только ничего вы у Сбуденя не выпросите, он вас по-любому облапошит.

– Это уж как получится.

– Смерти просите, скорой и настоящей! – крикнул вслед князь. – Чтобы не маяться вам в посмертии.

– Ничо, у нас еще живые дела не переделаны.

Остался за спиной мертвый князь, впереди заревом засиял алый цветок, какого краше в мире нет.

– Варенька, хочешь, я для тебя цветок сорву? А то за весь год ты от меня подарочка не видела.

– Погодь. Назад доведется идти – сорвешь. А сейчас – не время.

Прошлись, держась за руки, один – справа, другая – слева, цветка не стоптавши. А там мертвым болотным светом заголубела поляна, ощерились небывалые кости, и встал посередь круга черный Сбудень-бог.

Что можно у него просить такого, чтобы не взял он в промен стократ больше, навеки обездолив просителя?

Не разняв рук, Варенька и Матвей шагнули вперед, в один голос сказали заветное:

– Семьей нашей крепкой, любовью вечной заклинаем: сгинь, пропади, проклятый Сбудень, чтобы нигде тебя не было и никого ты не мог прельстить во веки веков. А для себя нам ничего не надо.

Смирный Жак

И рыцарь Ноэль, сеньор де Брезак, вышел против чудовища и сразил его.

И Господь взял де Брезака.

Хроника луанского рыцарства

Ночью то и дело принимался хлестать дождь, ветер налетал порывами, но, не сумев набрать силы, гас. Однако к утру непогода стихла, лишь косматые клочья облаков проносились по измученному небосклону. Главное же – града не было, а дождь не повредит ни хлебу, ни виноградникам, разве что вино в этом году получится чуть кислей и водянистей обычного.

Но о вине пусть печалится господин барон, Жаку до него дела нет, а капусте, которой у Жака много, дождь пойдет даже на пользу.

Как обычно, Жак поднялся до света и вышел посмотреть на небо. Ночное буйство еще давало себя знать, но уже было видно, что день окажется погожим. Среди разбегающихся туч глаз уловил мелькнувшую серую молнию. Верно, то Ивонна, деревенская ведьма, пролетела верхом на черном коте и, разъяренная неудавшимся колдовством, канула в дымоход своей лачуги. Можно понять злость колдуньи: всю ночь накликать бурю и в результате всего лишь полить мужицкие огороды.

Первым делом Жак пошел проверить поле. Тропка через заросли крапивы и лопухов вывела его к посевам.

Хлеб в этом году родился на диво богатый. Колосья высоко несли тяжелый груз, и дождевая влага, запавшая между щетинками усов, казалась каплями живого серебра.

Жак быстро прошел чужие полосы. Его клин был крайним, ближним к лесу и потому особенно часто страдал от нашествия непрошеных гостей. Вот и сейчас Жак издали увидел, что его худшие опасения сбылись. Край пашни был смят, истоптан, изрыт.

Жак подбежал к посевам и опустился на корточки, разглядывая землю. Уже достаточно рассвело, и на потемневшей от дождя почве были отчетливо видны следы кабанов. Значит, не помогло верное средство, купленное у прохожего монаха, зря он целый день разбрасывал вдоль межи цветы и корни майорана, повторяя, как учил продавец: «Прочь, свинья, не для тебя мое благоухание!» Кабаны с легкостью перешагнули эфемерную преграду, и теперь с ними ничего не поделаешь: повадившись, они будут являться каждую ночь, пока не стравят весь урожай. И гнать их нельзя – мужик не смеет тревожить благородную дичь господина барона.

В иные дни Жак скрепя сердце пошел бы на псарню и передал бы доезжачим, что появились кабаны. Разумеется, барон не усидел бы дома, и, хотя охотничья кавалькада выбила бы хлеб ничуть не хуже, чем град, дикие свиньи после побоища зареклись бы выходить на поле, принадлежащее Жаку.

Но теперь охотников распугали слухи об огромном змее, облюбовавшем скалы Монфоре. Сам барон сидел в четырех стенах и держал мост поднятым.

Значит, с кабанами придется бороться самому, хотя это и грозит виселицей. И даже не виселицей – браконьеров вешают на дереве в лесу. Страшно, конечно, но отдавать хлеб на разграбление – страшнее. Жак готовился к войне с кабанами с того самого дня, как впервые увидел следы, хотя и надеялся, что майоран отпугнет разбойников.

Вернувшись с поля, Жак прошел за дом, где дымилась на утреннем солнце приберегаемая к осенней пахоте навозная куча. Из самой ее середины Жак вытащил длинную, чуть изогнутую палку. Палка как палка, с двумя зарубками по краям. С ней можно пройти через всю деревню, и никто не заподозрит дурного. Поди определи сквозь слой грязи, что она вытесана из сердцевины старого клена, и попробуй узнай, для чего нужны две зарубки. Просто идет человек с палкой, а закона, запрещающего крестьянам иметь оружие, – никто не нарушает.

Дома Жак обмыл распаренный в навозе стержень, осторожно согнул его и привязал жилу, обмотав ее по зарубкам. Готовый лук он оставил сохнуть на чердаке неподалеку от теплой печной трубы.

За день кленовая древесина высохла и распрямилась, туго натянув тетиву. Такой лук не всякому под силу согнуть, зато выстрелом из него можно пробить закованного в сталь латника. Секрет лука вместе с легендой о латнике Жак получил от отца, участвовавшего в Большом бунте. Теперь секрет пригодился.

Стрелы Жак хранил дома под мучным ларем. Их всего две, зато это настоящие кипарисовые стрелы со стальным четырехгранным наконечником и густым оперением. Стрелы Жак нашел в лесу после одной из осенних облав, на которые съезжалось дворянство всей округи.

Жак завернул оружие в мешковину и, когда стемнело, отправился на поле.

На самой опушке леса рос огромный бук. Жак устроился на развилке толстых ветвей и принялся ждать. Ночь была безветренной и теплой. У края земли порой вспыхивали зарницы, но здесь было тихо. Ивонна, утомившись прошлой ночью, верно, спала, и вместе с ней на время уснули беды и несчастья.

Деревни Жаку не было видно, зато замок черной громадой темнел на берегу озера. В одном из окон горел свет, казалось, что замок смотрит красным глазом на затаившегося преступника. Птичий хор, переполнявший лес вечером, постепенно затих, зато в полную силу вступили цикады и кузнечики. Особенно цикады – серебряные бубенчики их голосов будоражили кровь, навевали мысли о чем-то давнем, молодом, ушедшем навсегда.

Над мохнатыми от леса горами медленно поднялась желто-оранжевая луна. Этой ночью она была безупречно кругла и чиста. Луна поднималась, блеск ее усилился, свет залил долину, звезды отлетели ввысь, а красный луч в окне башни побледнел и уже не всматривался так пристально.

Колокол на деревенской церкви пробил час. Над застывшим полем пронеслась в исступленной пляске распластанная летучая мышь. Потом, не тревожа колосьев и не приминая травы, поле пересекла полупрозрачная неоформившаяся фигура.

Даже не разглядеть, зверь это или человек. Видение прошло, не оставив следа, и уже через секунду вжавшийся в дерево Жак не мог определить, был ли здесь призрак или все только померещилось усталым глазам в обманчивом лунном свете.

Жак хотел перекреститься, но замер, не донеся руку до лба. Его слуха коснулся отчетливый и давно ожидаемый звук. Зашуршали кусты, раздалось тихое повизгивание и хрипловатое хрюканье вожака. На поле показалось стадо кабанов. Их было не меньше дюжины – свиней, окруженных полосатыми тощими поросятами, шумливых подсвинков всех возрастов, молодых кабанов, которых вожак терпел, поскольку они еще не вошли в силу. Вел стадо огромный секач, возвышавшийся среди всех, словно глыба черного камня. Изогнутые ножи клыков белели в свете луны.

Вепрь остановился на краю нивы, несколько раз мотнул головой, принюхиваясь, и разрешающе хрюкнул. Свиньи высыпали на поле, давя колосья, взрывая землю, громко чавкая. Вожак несколько времени постоял у кустов, но, успокоенный тишиной, тоже двинулся на кормежку.

…А строже того возбраняется пугать дичь на корме криками и огнем и метанием камня и дерева…

Жак наложил стрелу, прицелился. Коротко свистнув, стрела вонзилась под левую лопатку зверя. Ноги его подломились, и он, не хрюкнув, не взвизгнув, ткнулся опущенной мордой в чернозем.

Кабаны, встревоженные непонятным звуком, сгрудились вокруг неподвижного секача, ожидая распоряжений и переговариваясь короткими нутряными повизгиваниями.

Жак выбрал кабанчика покрупнее и наложил вторую стрелу. Она вошла ему в бок, погрузившись до основания перьев. Кабан упал на спину, дрыгнул ногами, но вдруг вскочил и, дико вереща, метнулся к лесу. Стадо ринулось за ним, оглашая воздух нестройными воплями, круша кусты и частый подлесок. На поле осталась лишь туша убитого секача.

Жак спрыгнул с дерева и, держа нож наготове, подошел к вепрю. Ткнул ножом в ноздрю, проверяя. Тот был мертв.

Стрелу Жак трогать не стал; если вепря найдут, то пусть думают, что просто ему удалось уйти во время недавней охоты. А вот убрать тушу с поля нужно.

Зверь весил не меньше десяти пудов. Утащить его в кусты и спрятать там в случайно найденной яме было делом нелегким. Луна клонилась к закату, свет бледнел, но все же Жак вытащил припасенную заранее мотыгу и перекопал то место, куда пролилась кровь вепря и раненого кабана.

Стояла глубокая предутренняя тишина. Кабанов уже не было слышно, и даже цикады, притомившись, не гремели хором, а лишь иногда пускали мелодичную, затихающую трель.

Все спало, только красный глаз замка все еще мерцал. Жак вспомнил, что в том крыле здания находится молельня. О чем может просить бога господин барон?

Издалека над вершинами деревьев пронесся тонкий, жалобный, волной нарастающий звук: «У-у-у!..» – словно невиданной величины волк выл на исчезающую луну. Вой оборвался неожиданно на самой высокой ноте резким перхающим звуком. Жак торопливо закрестился. Значит, рассказы о страшном змее не бабий брех, а настоящая жуткая правда. А вдруг змей сейчас появится здесь? Куда бежать посреди поля? Хотя, судя по вою, он там, у себя в скалах. Жак хорошо знал скалы посреди леса и мрачную расщелину, где, по слухам, поселился дракон. Если чудовище действительно так велико, как это рассказывают, то оно станет настоящим бедствием для всего края. Тогда неудивительно, что в замке всю ночь служат молебен.

Жак вернулся домой, поел сухого хлеба. В доме было пусто и неуютно. Собравшись бить кабанов, Жак, во избежание лишней болтовни, отправил семью до конца недели к родителям жены в соседнюю деревню.

На сон времени не оставалось: среда – барский день. Зато четверг целиком принадлежит ему. Это потом, когда созреет хлеб и начнется страда, крестьян будут собирать на барщину шесть раз в неделю. А сейчас он почти свободный человек.

Жаку выпало трудиться в винограднике, подрезать молодые побеги, чтобы они не слишком тянулись вперед и закладывали больше плодовых почек. Он проходил с кривым садовым ножом вдоль шпалер, увитых виноградными лозами. Подрезал где надо, двигался дальше, а сам то и дело косил глазом на ворота замка, хорошо видимые с пологого мелового склона, на котором раскинулся виноградник.

Все время ему мерещилось, что вепря нашли в кустах, все поняли и сейчас за ним придут.

В замке затрубил рог, ворота распахнулись, и показалась странная процессия. Впереди церковный служка нес хоругвь со Святым Георгием, следом на статном боевом коне ехал рыцарь, с ног до головы одетый в железо. Два оруженосца несли за ним длинное копье с кедровым древком и тяжелый двуручный меч. Позади всех семенили священник и несколько монахов, которых всегда и повсюду много.

Хотя забрало у рыцаря было опущено, Жак признал его по коню и доспехам. Это был сеньор Ноэль, племянник старого барона де Брезака. Возле леса шествие остановилось, сеньор Ноэль опоясался мечом, принял от оруженосца копье и скрылся за деревьями. Пешие слуги и священнослужители заспешили обратно к замку.

Значит, господин баронет решил стяжать славу и сразиться со змеем? В добрый час! Жак немного поглядел на опустевшую дорогу и вернулся к лозам.

Жак работал без обеда и кончил урок засветло. Управляющий на винограднике не появился, и Жак отправился к дому. Еще издали он заметил толпу крестьян, собравшуюся посреди улицы. Из толпы доносились крики и плач. Там, окруженная односельчанами, прямо на земле сидела Ивонна. Она раскачивалась и драла седые космы на непокрытой голове. Ее прерывистый плач разносился между домами.

Соседи объяснили Жаку, что сегодня около полудня змей выполз из ущелья на луг, где паслось стадо, и сожрал разом четырех овец. Две из них принадлежали Ивонне. Теперь у ведьмы из всего хозяйства оставались только черный кот да поросенок, которого она держала в закутке хлева.

«Божье наказание, – первым делом подумал Жак, и сразу же вслед за тем мелькнула ужасная мысль: – Две другие овцы чьи?..»

У самого Жака было пять овец и корова, надзор за которыми на время отсутствия жены был поручен соседке.

– Будь ты проклят! – завопила Ивонна, ударив сжатыми кулаками в землю. – Узнаешь у меня, как обижать старуху! Добрый сеньор де Брезак убьет тебя сегодня! Убьет!..

И в это самое мгновение раздался лошадиный топот, и из-за поворота вылетел конь сеньора Ноэля. Он был в мыле, боевая попона из множества стальных цепочек сбилась набок и волочилась по земле, поднимая страшную пыль. Конь промчался мимо остолбеневших крестьян и скрылся из глаз.

Наступило тяжелое молчание. Крестьяне не больно жаловали молодого баронета: он чаще всех прочих скакал, бывало, по колосящейся ниве, спеша настигнуть убегающую косулю, – но теперь всем вспомнилось другое.

Когда Гастон Нуарье, рыцарь-разбойник, напал на деревню и угнал весь скот, то сеньор Ноэль пустился за похитителем, настиг его и убил, а скот вернул крестьянам, хотя по закону мог забрать себе половину добычи. Да и сейчас молодой рыцарь вышел против дракона, который похищал мужицких овец. И крестьяне жалели Ноэля де Брезака.

– Ай-я-яй!.. – запричитала Ивонна. Она поднялась с земли и, продолжая стонать, заковыляла к своей избушке. Жак тоже поспешил к дому.

На этот раз беда обошла его стороной: все пять овец были целы и испуганно жались друг к другу, запертые в специальном загончике. Корова, привязанная рядом, тревожно косила глазом, а когда Жак входил, шарахнулась от заскрипевшей двери.

Жак протянул ей пучок свежей травы, но корова только вздохнула и не притронулась к зелени.

«Как бы молоко не пропало», – мрачно подумал Жак.

Положение складывалось невеселое. Держать скот дома не хватит кормов, ходить за травой на луг – страшно. Жак думал целый вечер, но не видел иного выхода, кроме того, который сразу пришел ему в голову.

Едва стемнело, Жак постучал в дверь лачуги Ивонны. Ведьма открыла ему и отступила вглубь, разглядывая гостя и щуря воспаленные, лишенные ресниц глаза.

– Заходи, – сказала она. – Зачем пришел?

Жак плотно затворил дверь и сказал в затхлую темноту:

– Мне нужен волчий яд. Много.

– Ай-ай! – Старуха появилась откуда-то сбоку, держа в согнутой руке пучок горящей лучины. Подпалила фитиль в плошке с виноградным маслом, коротко взглянула на Жака.

– Кто же травит волков среди лета?

– Не твое дело! – оборвал Жак. – Я плачу, ты продаешь.

– Дорого обойдется, – проскрипела колдунья. – Сначала яд, потом молчание, коли вдруг в замке или в деревне кто-нибудь скончается скоропостижно.

– Что ты!.. – испугался Жак. – Никто не скончается! – Он немного подумал и признался: – Для змея яд.

– А!.. – закричала ведьма. – Для змея? Хорошо. Я ждала тебя, только не думала, что это будешь именно ты, смирный Жак! Что же, тем лучше…

Она выбежала из каморки и тут же вернулась с небольшим мешком.

– Смотри, – зашептала она, – здесь все что надо. Я научу. Денег мне не давай – даром даю. Ты только барашка возьми пожирнее, а еще лучше – поросенка. В жире отрава хорошо расходится. Своего бы отдала, да не могу: подохну я без него с голоду. Ты слушай, слушай!..

Глубокой ночью Жак вышел за околицу.

В деревне все спали, только из домика Ивонны сквозь пузырь, вставленный в окно, просачивался свет. Колдунья не ложилась, ожидая результатов мести.

Луна, как и вчера, поднялась над лесом. Полнолуние уже миновало, но все равно света хватало с лихвой. Жаку даже приходилось держаться поближе к изгороди из колючих кустов терновника, чтобы с башни случайно не заметили одинокого человека, катящего тележку по ночной дороге.

Вепрь лежал в кустах, где оставил его Жак. Первым делом Жак вырезал стрелу – она еще пригодится. Потом острым ножом во многих местах надрезал толстую шкуру зверя. Он нашпиговал тушу резаным аконитом, сыпал в раны белену и волчий корень, пудрил шкуру порошком мертвого гриба, напихал в оскаленную пасть боронца, цикуты и жабьего глаза.

Жак трудился, пока мешок не опустел. Тогда он взвалил истерзанную тушу на тележку и повез ее вглубь леса к скалам.

Дорога медленно поднималась в гору. Хорошо смазанные колеса не скрипели, только мелкие камешки похрустывали под ободами да иногда слышался легкий стук – это тележка наезжала на камень покрупнее. Исчерченная ножом туша кабана громоздилась над бортами. Теперь Жак чувствовал к бывшему врагу почти нежность. Это была удачная мысль: скормить вепря дракону и так разом избавиться от обоих. Если, конечно, змей не сожрет заодно и Жака.

Тропинка раздвоилась, Жак свернул на ту, что поуже. Она зигзагами поднималась к вершине утеса, возвышавшегося над ущельем дракона. Когда, задыхаясь от усталости, Жак вышел к обрыву, уже почти рассвело. С неба неприметно опустилась обильная роса, туман собирался в низины. Лес, окружавший скалу, стоял по пояс в тумане, а круглые башни замка, маячившие вдали, казались отсюда ничтожно маленькими.

Жак подошел к краю расщелины, осторожно глянул вниз. Густой белый туман наполнял ущелье, не позволяя видеть. Вздохнув, Жак отошел от края и прилег неподалеку от тележки. Он был согласен рисковать собой, но не делом.

Придется немного обождать.

Жак, не спавший две ночи подряд, незаметно задремал и проснулся, когда солнце, поднявшееся над кронами деревьев, заглянуло в ущелье и разогнало туман. В ярком свете обрыв уже не казался ни слишком крутым, ни чрезмерно высоким. Если дракон захочет, он в два счета заберется сюда. А в том, что чудовище живет именно здесь, сомнений больше не оставалось. Кусты, раньше покрывавшие дно расщелины, были выломаны и вытоптаны огромными лапами. Особенно пострадали они там, где ущелье сжималось настолько, что вершины нависающих деревьев совершенно скрывали его, образуя подобие пещеры с живым зеленым сводом.

А на голой каменистой площадке перед самым логовом лежало искалеченное тело Ноэля де Брезака. Стальные доспехи были смяты, руки и ноги неестественно вывернуты, сквозь прорези шлема натекла лужа крови. Переломленное копье и двуручный меч валялись неподалеку.

Жак взялся за ручки тележки. Даже если чудища нет в норе, оно скоро вернется и не пройдет мимо отравленной приманки.

Тележка с грохотом покатилась по крутому склону, несколько раз подпрыгнула, перевернулась, одно колесо отлетело в сторону, и наконец тележка и истерзанный кабан порознь шлепнулись на площадку внизу. И сразу же в ответ на раздавшийся шум из тьмы переплетшихся стволов донесся жуткий шипящий звук: