Текст книги "Публичные признания женщины средних лет"

Третий вариант

Хотите верьте, хотите нет, но это третий вариант одной и той же статьи. Первые два (один написан на природе, другой в кафе «Уимпи») выпрыгнули из моей сумки и сбежали. Возможно, где-нибудь встретились и теперь хохочут, издеваясь над моей орфографией, пунктуацией и грамматикой.

Сейчас 6.15 утра, я работаю в гостинице и намерена оставаться в номере, пока не закончу статью. Дверь заперта, окно плотно закрыто. Статье никуда не деться. Я напишу ее, поймаю в тиски рабочего блокнота и отнесу на факс. Или лучше подстраховаться и нанять охрану, чтобы ее препроводили в офис редактора?

Пишу и чувствую, как статья рвется на свободу. Она хочет, чтобы я написала о чем-нибудь другом. Просит, чтобы я выставила себя в выгодном свете. Не желает, чтобы я распространялась насчет моей глупости или беспечности. Она требует от меня изысканной прозы о Любви и Смерти. Или смешного рассказа о моей собаке. Или, на худой конец, каких-нибудь причитаний по поводу мастера, который так и не явился чинить сломанный телевизор.

Первый вариант был о съемках фильма по моей книге «Годы капуччино». Насколько помню, статья пыталась с юмором поведать о сложностях съемок в ноябре (слякоть, листья, грязь, ливни), в то время как по фильму это май 1997 года (тепло и солнце, вишни в цвету, новые лейбористы, новорожденный оптимизм). Первая статья разглагольствовала о том, как мне работалось в команде из шестидесяти человек, и сравнивала все это с моей обычной работой, когда я сижу в комнате одна, почти весь день, а часто и за полночь. Очень скучная вышла статья. Штамп на штампе. Я нимало не удивлена, что она удрала до того, как я ее дописала.

Вторая статья была на много раз проверенную и надежную тему: ресторанная и гостиничная еда. Собственно говоря, сплошные причитания. Кажется, я нудно распространялась о пище: плохой, холодной, невкусной, жирной, сухой и сырой.

Я писала статью в «Уимпи», потому что здесь по крайней мере умеют приготовить яичницу с тостами. Еще у них тут чистые столы, а персонал находит время для малышни, пожилых людей и сумасшедшего вида женщины, которая марает блокнот ручкой с четкой надписью «Промышленный маркер».

Я познакомилась с «Уимпи», когда мы с мужем проезжали по Теддингтону в один из моих золотых выходных деньков – разумеется, дождливых. Муж остановил машину выглянул в окно и с одобрением констатировал, что «Уимпи» выглядит в точности как тридцать лет назад. Мы и не заметили, как вышли из машины и оказались за столиком. В отличие от большинства кафе фаст-фуда, в воздухе не висел мерзкий запах. Меню явно составлено для удобства посетителей: можно выбирать и комбинировать, и вся пища готовится тут же, поэтому в «Уимпи» вы не получите булочку, еще влажную от разморозки. Среди пудингов есть излюбленные нашим народом, например банановый или леопардовый с кремом; пластиковых вилок и ложек не держат и чай подают в нормальной чашке или кружке.

Из посетителей кафе «Уимпи» в Теддингтоне редко кто выбрасывает недоеденную пишу. Я поразилась чистоте тарелок, оставленных на столах. Определенно, кто-то выяснил, сколько съедает нормальный человек со средним аппетитом, не то что в сетевых ресторанах, которые хвастаются своими «огромными порциями». Словом, статья номер два свернула в эту сторону. Снова. Неудивительно, что и она сбежала.

На данный момент написано 671 слово статьи номер три, и меня так и подмывает бросить писать и сходить позавтракать. Если оденусь, как раз успею в гостиничную столовую, до 9.30, но я должна устоять перед соблазном и сосредоточиться на статье. А вдруг, пока я завтракаю, какая-нибудь горничная, из тех, что не говорят по-английски, проигнорирует табличку «Не беспокоить» на моей двери и войдет в номер? Примерив мою одежду и попользовавшись моей косметикой (да-да, горничные, я знаю, что вы этим занимаетесь: я насмотрелась шпионских фильмов и умею ставить ловушки из волоса), она увидит на тумбочке эту статью и, не умея читать по-английски, примет ее за мусор и выбросит. Вот это будет катастрофа! Какая потеря для английской литературы! Нет, уж лучше продержусь до конца.

Вэйн Вебб

В Сохо лил проливной дождь, и я устала. Даже передвигать ноги было выше моих сил. Увидев ряд пустых стульев под навесом кафе на тротуаре, я села и закурила.

Для нищих в Сохо поживы хватает – в районе множество состоятельных людей с хорошо оплачиваемой работой и либеральными взглядами. И уже скоро чей-то голос вывел меня из ступора:

– Сигареткой не угостите?

Передо мной стоял неопрятный парень с длинными и грязными космами. У него было что-то с лицом: казалось, какой-то шутник красным фломастером намалевал на нем круги. Парень вышел на свет, и я увидела, что его лицо обезображено багровыми язвами.

Я протянула ему две сигареты и извинилась за то, что они ментоловые.

– Сойдет, – сказал он галантно. – Оторву фильтры… Устали?

Я должна была кому-то пожаловаться на то, какой трудный день выпал. Кому-нибудь незнакомому чтобы не слишком переживал. Он сел рядом со мной, ловко оторвал фильтры от сигарет, закурил, а я выложила ему весь расклад за день.

– Вы ведь Сью Таунсенд? – неожиданно спросил парень.

При этом вид у него был довольный. Я признала, что я – Сью Таунсенд, добавив, что сегодня мне от этого мало радости.

Он сказал, что читал мои книги, когда был помоложе.

– Мы с Адрианом ровесники.

И заговорил об Адриане Моуле, о семье Адриана, о его безалаберной жизни.

– А я сейчас коплю на «Годы капуччино», – сказал мой собеседник. – Только деньги почему-то сразу испаряются.

Он сделал беспомощный жест, будто у денег вырастают ноги и они выпрыгивают из кармана и скрываются за углом. Я догадалась, что деньги уходят не на выпивку: признаков злоупотребления алкоголем в парне не было, но других запретных средств он явно не чуждался.

Звали его Вэйн Вебб, и ему было двадцать восемь с половиной лет – эта «половина» меня растрогала. Бродяжничает уже лет десять. Мать умерла, когда он был маленьким, а с мачехой не ужился. Об отце Вэйн говорил с большой любовью. Они встречаются три раза в год.

– Отец за меня переживает, – грустно сказал он. – Хочет, чтобы я взял себя в руки.

Я могла представить, каково отцу Вэйна Вебба, как он не спит по ночам и все думает, как там его сын, жив ли еще.

– Я бы до этого не докатился, если бы пошел в колледж искусств, – сказал Вэйн. – В школе мне советовали туда поступать, только я не знал как.

Много лет он собирал и складывал в папку собственные рисунки лондонских зданий. Архитектура – его страсть.

– Я знаю в Вест-Энде каждый дом, – гордо заявил он.

Однажды Вэйн заночевал в приюте. К утру рюкзак с папкой украли, и с тех пор он уже ничего не рисует. Когда на лице появились язвы, жить стало труднее. Люди его сторонятся, меньше подают. Вэйн боится, что скоро надоест владельцу магазина, который разрешает ему спать ночью на ступеньках, и тот его выгонит.

– Хорошее место для ночлега найти трудно, а где попало спать нельзя, – объяснил он. – Везде чья-то территория, а народ на улицах жесткий.

Я поняла, что Вэйн Вебб не боец. Но советы ему давать не стала – кто я такая, чтобы давать людям советы, как им жить?

Пока мы общались, мимо прошел высокий, хорошо одетый американец, он матерился и лаял, как собака. Вэйн посмотрел ему вслед с состраданием:

– Бедолага, из-за этого лая он все время влипает в истории.

Через два дня, из окна «Пицца-экспресс», я наблюдала, как лающего американца запихивают в полицейский фургон. Американец сопротивлялся, продолжая вовсю лаять.

Мы с Вэйном деликатничали, конечно, но оба знали, что прежде чем он уйдет, я дам ему денег. Он говорил, что хочет найти работу, квартиру, женщину, но я почему-то была уверена, что он уже махнул на все рукой. Поговорили о книгах. Вэйн постоянно отирается у витрин книжных магазинов, иногда даже приходит на встречи с авторами, когда те раздают автографы.

Из кафе вышла девушка и начала заносить внутрь стулья и столики. Вэйн вежливо смотрел в сторону, пока я выуживала из сумочки кошелек. Я дала ему двадцать фунтов. Он наклонился и поцеловал меня. По-моему, деньги потрачены не зря.

Поезда

Я не веду дневников. Зачем рисковать? Вдруг однажды мои сокровенные мысли и чувства кто-нибудь прочтет? Но меня так и подмывает вести путевые заметки о моих поездках из Лестера до лондонского вокзала Сент-Панкрас и обратно.

В вагон входишь, как в театр на абсолютно незнакомую пьесу. Появление мобильных телефонов добавило красок этой драме. Я сажусь в вагон «А» в самом хвосте поезда, куда теперь сгоняют презренных курильщиков. В купе корчится от боли и держится за ухо девочка. Мать пытается ее успокоить. У обеих испуганный вид, обе худые, бледные, одеты не по сезону, а на улице температура ниже нуля и поля в серебристом инее.

Появляется кондуктор, и мать девочки спрашивает, нет ли у него болеутоляющего – у дочери болит ухо. Кондуктор сочувствует, но выдавать пассажирам медикаменты, оказывается, запрещено. После его ухода мать вынимает мобильный телефон и звонит какой-то Розе. Перекрикивая плач дочери, она сообщает Розе, что едет в Лондон, и просит Розу сходить к ней домой и забрать ее одежду и мебель – «пока он на работе». Объясняет Розе, что уже четыре месяца не платила за квартиру в муниципальном доме и что когда Дэйв узнает, он ее убьет. Потом начинает плакать.

Из дальнейшего разговора я понимаю, что Дэйв – это брат Розы и что обе женщины его боятся. У меня не выдерживают нервы, я готова встать и пересесть к ним, но на место рядом с ними садится другая женщина и протягивает девочке таблетки, а матери дает салфетку.

Мы прибываем на вокзал Сент-Панкрас, я с ужасом вижу, что у девочки нет перчаток и шарфа, а ноги совсем голые. Мать волочит по платформе тяжеленный чемодан и гору сумок. Я пытаюсь взять у нее пару сумок, но она отказывается. Они уходят с вокзала в город, и я боюсь за них обеих. Эти двое не идут у меня из головы целый день, пока я пытаюсь шутить на бумаге.

В тот же вечер, в 20.25, сажусь на лестерский поезд и, счастливая, располагаюсь в кресле с чашкой капуччино. Наискосок от меня, через проход, сидит мужчина средних лет с плохой стрижкой и крайне неудачными очками. В руках у него газета «Ивнинг стандард». Как только поезд трогается, у мужчины звонит телефон. Через несколько секунд мужчина восклицает в трубку:

– Боже мой!

Я смотрю на него, но из-за плохого зрения не вижу выражения его лица. Тут он говорит:

– Там сказано: «Здравствуй, солнышко, это я. Люблю и скучаю».

Таков, оказывается, текст сообщения, которое он сегодня послал на мобильный телефон своей любовнице. Ее муж обнаружил послание и требует объяснений.

На выезде из Лондона три туннеля подряд, поэтому связь между любовниками прерывается. Я жду не дождусь продолжения. Наконец связь восстановлена, и мы с моим спутником узнаем, что любовница с пригоршней монет сбежала к уличному телефону-автомату, а муж остался у семейного очага с детьми, мобильным телефоном и компрометирующим сообщением.

На месте изобретается версия. Плохая Прическа призывает любовницу к спокойствию:

– Скажи, что ошиблись номером. Гни свою линию… И ради бога, ни слова обо мне.

Когда мы проезжали Лутон, у любовницы закончились монеты. В Бедфорде телефон Плохой Прически снова зазвонил.

– Слушай-ка, а можно ли отследить, кто прислал эсэмэс? – поинтересовался мой спутник.

Вопрос обсудили, но ответа ни один из них не знал. Паника нарастала.

Плохая Прическа напрочь забыл, что находится в вагоне поезда, где как минимум тридцать пассажиров (включая меня) захвачены его беседой. Он с головой ушел в драму своей жизни.

В какой-то момент мужчина прервал разговор с любовницей и позвонил жене. Номер был занят. А вдруг его жене сообщили об измене? В Кеттеринге Плохая Прическа сказал в мобильник:

– Конечно, я тебя люблю, не будь дурой.

Я в бешенстве. Так ведь и не узнала, кому это он – жене или любовнице.