Текст книги "Брокен-Харбор"

Он уставился на меня с крайним недоверием.

– Это правда, друг мой. Ты знаешь, и мы тоже знаем, что тебе не следовало разбивать лагерь в том доме. Ведь дом же не твой, верно?

Ничего.

– Но, быть может, я ошибаюсь. – Я усмехнулся уголком рта. – Может, если мы свяжемся с застройщиками, они сообщат, что ты внес внушительный задаток? Возможно, я должен перед тобой извиниться, а, дружище? Может, ты взбираешься по имущественной лестнице?

– Нет.

Я поцокал языком и погрозил Конору пальцем:

– Ай-ай-ай, так я и думал. Сынок, если в доме никто не живет, это не значит, что ты можешь туда въехать со всеми вещичками. Это все равно незаконное проникновение, знаешь ли. Закон не берет выходной только потому, что тебе приглянулся загородный дом, который весьма кстати пустовал.

Я поддал в голос как можно больше снисходительности, и она вынудила Конора нарушить молчание.

– Я никуда не проникал. Просто вошел.

– Пусть тебе адвокаты объясняют, что это одно и то же. Если, конечно, дело зайдет настолько далеко, что, – я поднял палец, – совершенно необязательно. Я же говорю, Конор, ты везунчик. Нас с детективом Курраном не особо интересует какое-то вшивое проникновение – только не сегодня. Скажем так: когда двое охотников уходят на всю ночь, они ищут крупную дичь. Если им удастся поймать только кролика, они удовольствуются им, однако если тот наведет их на след медведя гризли, они отпустят кролика домой, а сами пойдут за медведем. Следишь за мыслью?

В ответ я получил взгляд, полный отвращения. Меня часто принимают за напыщенного мерзавца, который наслаждается звуком собственного голоса, и меня это полностью устраивает. Валяйте, списывайте меня со счетов, теряйте бдительность.

– Сынок, я хочу сказать вот что: ты, образно выражаясь, кролик. Если наведешь нас на крупную дичь, скачи себе дальше. В противном случае твоя пушистая головка украсит стену над нашим камином.

– На что я должен вас навести?

Одна лишь эта вспышка агрессии в голосе Конора подсказала бы мне, что он все прекрасно понимает. Я ее проигнорировал.

– Мы ищем информацию, а ты тот самый человек, который нам ее предоставит. Когда ты выбирал, в какой бы дом незаконно проникнуть, тебе необычайно повезло. Наверняка ты заметил, что окна твоего гнездышка смотрят прямо на кухню дома номер девять на подъеме Оушен-Вью. У тебя было собственное реалити-шоу, двадцать четыре часа в сутки.

– Самое скучное реалити-шоу на свете, – сказал Ричи. – Разве ты не предпочел бы найти, например, стрип-клуб? Или компанию девчонок, разгуливающих топлес?

Я погрозил ему пальцем:

– Мы же не знаем, было ли оно скучным, верно? Именно это нам и предстоит выяснить. Конор, дружище, выкладывай: люди в девятом доме скучные?

Конор обдумал вопрос, поискал в нем подвох.

– Там семья, – сказал он наконец. – Мужчина и женщина. Мальчик и девочка.

– Офигеть и не встать, Шерлок. Пардон за мой французский. Это мы и сами выяснили, не зря же нас называют детективами. Какие они? Как проводят время? Ладят между собой или нет? Обнимаются или скандалят?

– Никто не скандалит. Раньше они… – Судя по голосу, внутри у него снова заворочалось темное, глубокое горе. – Раньше они играли в игры.

– В какие? В “Монополию”?

– Теперь я понимаю, почему ты их выбрал. – Ричи закатил глаза. – Захватывающее зрелище, да?

– Однажды они построили на кухне форт из картонных коробок и одеял. Играли в ковбоев и индейцев, все четверо; дети карабкались по отцу, делали боевой раскрас маминой помадой. По вечерам, уложив детей, он и она сидели в саду с бутылкой вина. Она гладила ему спину. Они смеялись.

Такой длинной тирады мы от него еще не слышали. Ему до смерти хотелось поговорить о Спейнах, он буквально искал эту возможность. Я покивал, достал блокнот и начал выводить в нем каракули, притворяясь, что делаю пометки.

– Конор, дружище, это ценные сведения. Именно такие нам и нужны. Продолжай. По-твоему, они счастливы? Это хороший брак?

– Это был прекрасный брак. Прекрасный, – тихо сказал Конор.

Был.

– Он ни разу не делал ей ничего плохого?

Конор резко повернул голову в мою сторону. Покрасневшие опухшие глаза, серые и холодные, словно вода.

– Что, например?

– Это ты мне скажи.

– Раньше он все время приносил ей маленькие подарки: дорогой шоколад, книги, свечи – ей нравились свечи. Столкнувшись на кухне, они целовались. После стольких лет они по-прежнему были без ума друг от друга. Он бы скорее умер, чем причинил ей боль. Ясно?

– Ладно-ладно, – я поднял руки, – должен же я был спросить.

– И вот вам ответ. – Конор даже не моргнул. Кожа под щетиной казалась грубой, обветренной, словно он провел слишком много времени у холодного моря.

– Благодарю. Для этого мы здесь и собрались – чтобы установить факты. – Я аккуратно сделал пометку в блокноте. – Дети. Какие они?

– Она… словно куколка, словно девочка из книжки. – Горе в голосе Конора, казалось, вот-вот выплеснется на поверхность. – Всегда в розовом. У нее были крылышки феи, она их носила…

– Она? Кто “она”?

– Девочка.

– Брось, дружище, хватит играть. Ты отлично знаешь, как их зовут. Что, они никогда не кричали друг другу в саду? Мама ни разу не звала детей ужинать? Бога ради, называй их по именам. Я слишком стар, чтобы разбираться во всех этих “он, она, его, ее”.

– Эмма, – тихо сказал Конор, словно оберегая имя.

– Точно. Давай дальше про Эмму.

– Эмма обожала хлопотать по дому: надевала фартучек, лепила булочки из рисовых хлопьев. У нее была игрушечная школьная доска, Эмма сажала перед ней кукол и играла в учительницу, учила их азбуке. Брата тоже пыталась учить, но он не мог усидеть на месте – раскидывал кукол и убегал. Она была смирной. Веселой.

Снова была.

– А ее брат? Он какой?

– Шумный. Всегда смеется, кричит – даже без слов, лишь бы пошуметь, он от этого со смеху помирал. Он…

– Его имя?

– Джек. Так вот, он то и дело опрокидывал кукол Эммы, но потом помогал снова их усадить и целовал, чтобы утешить. Давал им попить сока. Однажды Эмма простудилась и не пошла в школу, и он весь день ей что-нибудь таскал – свои игрушки, одеяло. Милые дети, оба. Хорошие. Замечательные.

Ричи пошевелил ногами под столом – он едва сдерживался, чтобы не реагировать на рассказ о детях. Я постучал ручкой по зубам и сверился с пометками в блокноте.

– Конор, я заметил один любопытный нюанс: ты все время говоришь в прошедшем времени – они играли, Пэт приносил Дженни подарки… Что-то изменилось?

Конор оценивающе уставился на свое отражение в зеркале, словно разглядывая непредсказуемого и опасного незнакомца.

– Он – Пэт – потерял работу.

– Откуда ты знаешь?

– Днем он сидел дома.

Значит, Конор в то время был в логове – следовательно, его и самого нельзя назвать трудолюбивой рабочей пчелкой.

– И ковбои с индейцами закончились? Объятия в саду – тоже?

Снова эта серая холодная вспышка.

– Увольнение кому угодно вдарит по мозгам. Он такой не один.

Как быстро он бросился на защиту Пэта. Я не мог понять, делал ли это Конор ради Пэта или ради себя самого.

– По-твоему, у него помутилось в голове? – спросил я, глубокомысленно кивая.

– Возможно. – Он снова насторожился, напряг спину.

– Почему тебе так кажется? Приведи пару примеров.

Конор неопределенно дернул плечом.

– Не помню, – ответил он категоричным тоном, давая понять, что эту тему он больше обсуждать не намерен.

Я откинулся на стуле и стал неторопливо черкать что-то в блокноте, давая Конору время успокоиться. Воздух в комнате нагревался, казался плотным и колючим, словно шерсть. Ричи шумно выдохнул и начал обмахиваться воротом футболки, однако Конор как ни в чем не бывало сидел в пальто.

– Пэт потерял работу несколько месяцев назад, – сказал я. – Когда ты начал проводить время на Оушен-Вью?

Секундная пауза.

– Давно.

– Год назад? Два?

– Может, год. А может, и меньше. Я не считал дни.

– И как часто ты туда приезжал?

Снова молчание, на этот раз более долгое. Им все сильнее овладевала настороженность.

– Смотря по обстоятельствам.

– По каким же?

Конор пожал плечами.

– Друг, я ведь не прошу предоставить расписание с печатью. Скажи хоть навскидку. Каждый день? Раз в неделю? Раз в месяц?

– Пару раз в неделю. Или даже реже.

Что означало – по крайней мере, через день.

– А в какое время – днем или ночью?

– В основном ночью. Иногда днем.

– А позавчера ты тоже отправился в свой загородный домик?

Конор откинулся на стуле, сложил руки на груди и уставился в потолок.

– Не помню.

Конец разговора.

– Ладно, – кивнул я. – Если не хочешь пока об этом говорить, не страшно. Тему можно и сменить. Давай-ка поговорим о тебе. Чем ты занимаешься, когда не дрыхнешь в заброшенных домах? Работа есть?

Нет ответа.

– Ах ты господи. – Ричи закатил глаза. – Да из тебя клещами слова не вытянешь. Думаешь, мы арестуем тебя за то, что ты айтишник?

– Не айтишник. Веб-дизайнер.

А веб-дизайнеры знают о компьютерах достаточно, чтобы удалить с них данные, – как в случае Спейнов.

– Вот видишь, Конор. Не так уж сложно, правда? В веб-дизайне нет ничего постыдного. Таким, как ты, платят хорошие деньги.

Конор мрачно хмыкнул, по-прежнему глядя в потолок:

– Вы так думаете?

– Кризис, да? – Ричи щелкнул пальцами и указал на Конора. – Все было в ажуре, ты на всех парах шел к успеху, рисовал сайты, и вдруг – бах! – кризис, и ты уже на пособии.

Снова этот горький смешок.

– Если бы. Я фрилансер, мне пособие не положено; когда кончилась работа, кончились и деньги.

– Вот лажа! – Ричи распахнул глаза. – Брат, тебе жить негде? Так мы тебе поможем, сейчас я сделаю пару звоночков…

– Черт возьми, я вам не бродяга подзаборный. У меня все супер.

– Да ты не стыдись. В наше время куча народу…

– Только не я.

Ричи глянул с недоверием:

– Правда? Ты живешь в отдельном доме или в квартире?

– В квартире.

– Где?

– Киллестер.

Север Дублина, весьма удобно для регулярных поездок в Оушен-Вью.

– С кем делишь – с девушкой, с приятелями?

– Ни с кем. Я живу один, понятно?

Ричи поднял руки:

– Просто пытаюсь помочь.

– Не нужна мне ваша помощь.

– Конор, у меня вопрос, – сказал я, с интересом разглядывая ручку, которую крутил в пальцах. – У тебя водопровод в квартире есть?

– А вам-то что?

– Я полицейский. Люблю везде совать нос. Водопровод?

– Да. И горячая, и холодная вода.

– Электричество?

– Что за хе… – буркнул Конор, закатив глаза в потолок.

– Не выражайся, сынок. Электричество есть?

– Да. Электричество. Отопление. Плита. Даже микроволновка. Вы кто, моя мамочка?

– Отнюдь, дружище. Потому что меня интересует следующее: если у тебя уютная холостяцкая берлога со всеми удобствами и даже с микроволновкой, то какого черта ты по ночам ссышь из окна в ледяной крысиной норе в Брайанстауне?

Повисло молчание.

– Конор, мне нужен ответ.

Он упрямо выдвинул подбородок.

– Потому что мне это нравится.

Ричи встал, потянулся и закружил по комнате развязной подпрыгивающей походочкой, которая – в любой подворотне – не предвещает ничего хорошего.

– Приятель, так не пойдет, – сказал я. – Потому что – останови меня, если для тебя это не новость, – две ночи назад, когда ты не помнишь, что делал, кто-то забрался в дом Спейнов и убил всех.

Конор не пытался притворяться потрясенным. Губы его сжались, словно его скрутило резкой судорогой, однако больше на лице не дрогнул ни один мускул.

– Поэтому нас, естественно, интересуют все, кто связан со Спейнами, – продолжал я, – особенно люди, у которых отношения со Спейнами, скажем так, необычные. И мне кажется, что твой домик для игр соответствует нашим критериям. Можно даже сказать, что мы очень заинтересованы. Я прав, детектив Курран?

– Мы заворожены, – ответил Ричи из-за плеча Конора. – Подходящее слово, да?

Он намеренно действовал Конору на нервы. Угрожающая походка не напугала Конора, но мешала ему сосредоточиться, не давала замкнуться в молчании. Я почувствовал, что мне все больше нравится работать с Ричи.

– Пожалуй, “заворожены” сойдет. Я бы даже сказал, что мы зациклились. Двое детей погибли. Лично я – и, думаю, не я один – готов на все, чтобы упечь за решетку отмороженного пидора, который их убил. И мне хочется думать, что любой добропорядочный гражданин желал бы того же.

– Стопудово, – одобрительно заметил Ричи. Круги сужались, становились быстрее. – Конор, ты с нами, да? Ты же добропорядочный гражданин, верно?

– Понятия не имею.

– Ну так давай выясним, – любезно предложил я. – Начнем вот с чего: за последний год, когда ты баловался незаконным проникновением, – дни ты, конечно, не считал, тебе просто нравилось там бывать, – ты не замечал каких-нибудь сомнительных персонажей, которые ошивались в Оушен-Вью?

Конор пожал плечами.

– Это означает нет?

Молчание. Ричи шумно вздохнул и, жутко скрипя подошвами, заскользил по покрытому линолеумом полу. Конор поморщился.

– Да. То есть нет. Я никого не видел.

– А позапрошлой ночью? Конор, кончай заливать, ты ведь там был. Видел кого-нибудь интересного?

– Мне нечего вам сказать.

Я поднял брови:

– А вот я в этом сильно сомневаюсь. По-моему, вариантов всего два: либо ты видел, кто это сделал, либо ты сам это сделал. Если выбираешь первую дверь, то лучше начинай рассказывать прямо сейчас. Если вторую… ну, это ведь единственная причина играть в молчанку, да?

Обычно, когда обвиняешь человека в убийстве, он на такое реагирует. Конор поцыкал зубом, уставился на ноготь большого пальца.

– Сынок, если я упустил какой-то вариант, то, сделай одолжение, просвети нас. Все пожертвования будут приняты с благодарностью.

Ботинок Ричи пронзительно пискнул прямо за спиной у Конора, и тот вздрогнул.

– Говорю же, мне нечего вам сказать, – ответил он звенящим голосом. – Сами выбирайте варианты, меня это не касается.

Я смел в сторону ручку и блокнот и наклонился через стол, чтобы Конор мог смотреть только на меня.

– Ошибаешься, сынок, касается. Еще как, черт побери. Потому что я, детектив Курран и вся полиция страны, все мы до единого вкалываем, чтобы взять подонка, который убил эту семью. И прямо сейчас ты у нас под прицелом. Ты человек, оказавшийся на месте преступления без достаточной причины, ты целый год шпионил за Спейнами, ты кормишь нас брехней, когда любой невиновный стал бы нам помогать… Как думаешь, о чем это говорит?

Конор пожал плечами.

– О том, что ты мразь и убийца. И, по-моему, это очень даже тебя касается.

Конор сжал зубы.

– Если вы хотите так думать, мне вас не переубедить.

– Боже! – Ричи закатил глаза. – Купаешься в жалости к себе?

– Называйте как хотите.

– Да ну брось, ты еще как можешь нас переубедить. Для начала ты мог бы рассказать, что видел в доме Спейнов, – в надежде, что нам это поможет. А ты сидишь и дуешься, словно пацан, которого поймали на курении гашика. Пора взрослеть, приятель. Я серьезно.

Конор метнул на Ричи злобный взгляд, но на удочку не клюнул и продолжал помалкивать.

Я поудобнее устроился на стуле, поправил узел галстука и заговорил мягче, почти с любопытством:

– Конор, а может, мы заблуждаемся? Все вовсе не так, как кажется? Нас же с детективом Курраном там не было – возможно, мы многого не понимаем. Возможно, убийство было непредумышленным. Я даже могу себе представить, что все началось как самооборона, а потом ситуация вышла из-под контроля. Я готов это допустить. Однако мы ничего не сможем поделать – если ты не изложишь нам свою версию событий.

– Вашу мать, да не было никаких событий! – воскликнул Конор, глядя куда-то поверх моей головы.

– Ну конечно, были. Тут и спорить не о чем, верно? Версия может быть такой: “Той ночью я не был в Брайанстауне, и вот мое алиби”. Или: “Я там был, видел какого-то стремного хмыря, и вот его описание”. Или: “Спейны застукали меня, когда я влез в дом, накинулись, и мне пришлось защищаться”. Или: “Я обдолбался у себя в логове, потом все почернело, а потом я очнулся в своей ванне весь в крови”. Любая из этих версий подойдет, но мы должны ее услышать, в противном случае будем предполагать худшее. Уверен, ты все понимаешь.

Упрямое, почти физически давящее молчание. Даже в наши дни есть детективы, которые уладили бы проблему с помощью пары тычков по почкам – либо во время похода в туалет, либо в момент, когда камера таинственным образом вышла из строя. В молодости я пару раз испытывал подобное искушение, но удерживался и полагал, что справился с ним навсегда: пусть затрещины раздают болваны вроде Квигли, у которых нет других приемов в арсенале. Однако в той напряженной, раскаленной тишине я впервые понял, насколько тонкая эта грань и как легко ее переступить. Руки Конора вцепились в край стола – сильные, с длинными пальцами, большие умелые руки с выпирающими сухожилиями и обгрызенными до крови кутикулами. Я подумал о том, что сделали эти руки, вспомнил Эммину подушку с котятами, дырку на месте переднего зуба, вспомнил мягкие светлые локоны Джека – и мне захотелось схватить кувалду и превратить эти руки в кашу из крови и осколков костей. От этой мысли пульс застучал у меня в горле. Меня напугало то, что в глубине души меня так и подмывало это сделать; напугало, каким простым и естественным казалось это желание.

Я с трудом поборол его и подождал, пока успокоится сердце. Потом вздохнул и покачал головой – скорее с сожалением, чем от злости.

– Конор, Конор, Конор. Чего ты надеешься этим добиться? Хотя бы это скажи мне. Неужели ты всерьез рассчитываешь настолько впечатлить нас своим запирательством, что мы отправим тебя домой и обо всем забудем? “Сынок, я уважаю стойких мужиков, не беспокойся насчет этих зверских убийств”?

Прищурившись, он сосредоточенно уставился в пространство. Молчание затянулось. Я замурлыкал себе под нос, барабаня в такт по столешнице. Ричи примостился на краю стола, качая ногой и самозабвенно хрустя костяшками пальцев, однако Конору это уже не досаждало. Он нас едва замечал.

Наконец Ричи наигранно потянулся, со стоном зевнул и взглянул на часы.

– Эй, приятель, мы тут всю ночь будем торчать? – осведомился он. – Если да, то мне нужен кофе, чтобы выдерживать такие волнующие темпы.

– Детектив, он тебе не ответит. Он наказывает нас молчанием.

– А можно он накажет нас, пока мы в столовке пошуруем? Клянусь, без кофе я засну на месте.

– Почему бы и нет? Все равно меня уже тошнит от этого мелкого говнюка. – Я щелкнул кнопкой ручки. – Конор, если тебе непременно надо подуться, прежде чем поговорить с нами по-взрослому, ради бога, но сидеть и ждать мы не намерены. Веришь ли, ты не центр вселенной, и у нас полно более насущных дел, чем смотреть, как здоровый мужик ведет себя словно капризный ребенок.

Конор даже не моргнул. Я прицепил ручку к блокноту, спрятал их в карман и похлопал по нему ладонью.

– Вернемся, как будет свободная минутка. Если захочешь в туалет, стучи в дверь – авось повезет и кто-то услышит. Еще увидимся.

По пути к выходу Ричи смахнул стаканчик Конора со стола и ловко поймал его двумя пальцами.

– Наше любимое: отпечатки пальцев и ДНК. – Я кивнул Конору на стаканчик. – Спасибо, дружище, ты сэкономил нам кучу времени и сил. – Подмигнув Конору и показав большой палец, я захлопнул дверь.

* * *

Когда мы оказались в комнате для наблюдений, Ричи встревоженно спросил, потирая лодыжку:

– Ничего, что я нас оттуда вытащил? Я просто подумал… Ну, мы вроде как зашли в тупик – и я решил, что лучше вовремя свалить, не потеряв лицо, верно?

Я достал из шкафа пакет для вещдоков и бросил ему.

– Все нормально. Ты прав: пора перегруппироваться. Идеи есть?

Он уронил стаканчик в пакет и поискал взглядом ручку. Я дал ему свою.

– Ага. Знаете что? У него знакомое лицо.

– Ты долго на него смотрел, сейчас поздно, и ты разбит. Уверен, что память не шалит?

Ричи присел на корточки возле стола, чтобы надписать пакет.

– Уверен. Я его уже видел – может, когда работал в отделе по борьбе с наркотиками.

Температура в допросной и в комнате для наблюдений регулируется с помощью одного и того же термостата. Я ослабил галстук.

– В системе его нет.

– Знаю, своих арестованных я не забываю. Но вы же знаете, как бывает: какой-то парень попадает в поле зрения и ты понимаешь, что он что-то затевает, но повесить на него нечего, поэтому просто запоминаешь лицо и ждешь, когда оно снова покажется. Я вот думаю… – Ричи с досадой покачал головой.

– Не заморачивайся, потом вспомнишь – и тогда сразу сообщи мне, нам надо как можно скорее установить его личность. Что еще?

Ричи поставил инициалы на ярлычке, чтобы потом сдать пакет в хранилище вещдоков, и вернул мне ручку.

– Этого парня не раскрутишь. Да, мы его взбесили, но чем он злее, тем больше уходит в себя. Нужен другой подход.

– Да, – согласился я. – С отвлечением внимания ты здорово придумал, но этот прием себя исчерпал. И запугивание тоже не прокатит. В одном я ошибался: он нас не боится.

Ричи кивнул:

– Точно. Он постоянно начеку, но не испуган, хотя должен бы. Наших порядков он не знает и, похоже, ни разу не имел дела с полицией. Так почему он до сих пор не наложил в штаны?

Конор неподвижно и напряженно сидел, положив ладони на стол. Он не мог нас услышать, но я все равно понизил голос:

– Излишняя самоуверенность. Думает, что замел следы, что нам нечего ему предъявить, если он сам не заговорит.

– Возможно. Но не может же он не понимать, что сейчас целая команда прочесывает дом сверху донизу в поисках любого следа, который он оставил. Это должно его беспокоить.

– Большинство преступников – высокомерные ублюдки. Считают себя умнее нас. Не волнуйся, в конечном счете это сработает на нас. Такие, как он, ломаются, стоит выложить перед ними то, от чего невозможно отмахнуться.

– А что, если… – неуверенно начал Ричи и умолк. Он смотрел не на меня, а на пакет, раскачивая его из стороны в сторону. – Неважно.

– Что “если”?

– Я только хотел сказать: если у него железное алиби, то он знает, что рано или поздно мы это выясним…

– То есть он чувствует себя в безопасности, потому что невиновен.

– В общем, да.

– Исключено. Если у него алиби, почему просто не сказать об этом и не поехать домой? Думаешь, ему по кайфу над нами издеваться?

– Возможно. Теплых чувств он к нам не испытывает.

– Даже если он невинен как младенец – а это не так, – все равно он не должен быть таким невозмутимым. Невиновные пугаются не меньше виновных, а зачастую даже больше, потому что они не такие заносчивые уроды. Разумеется, им нечего опасаться, но они же в этом не уверены.

Ричи взглянул на меня и с сомнением поднял бровь.

– Если они не сделали ничего дурного, – добавил я, – факт остается фактом: бояться им нечего. Однако суть не всегда только в фактах.

– Ну да, наверное. – Ричи потер щеку, которой полагалось бы уже зарасти щетиной. – Но вот еще что. Почему он не пытается бросить тень на Пэта? Мы дали ему десяток возможностей, так что свалить все на Спейна было бы проще простого. “Да, детектив, теперь припоминаю – потеряв работу, ваш Пэт спятил, стал поколачивать жену, лупить детей до полусмерти, а на прошлой неделе я видел, как он пригрозил им ножом…” Конор не тупой, должен был чуять свой шанс. Так почему он за него не ухватился?

– А как по-твоему, почему я несколько раз давал ему такую лазейку?

Ричи смущенно пожал плечами:

– Не знаю.

– Ты думал, я действую небрежно и мне просто повезло, что парень ею не воспользовался. Ошибаешься, сынок. Я и раньше тебе говорил: наш Конор считает, что его связывают со Спейнами особенные отношения, и нам предстоит выяснить – какие именно. Может, Пэт Спейн подрезал его на шоссе и Конор стал винить его во всех бедах и вообразил, что если от него избавиться, то удача снова улыбнется? Или он перекинулся парой слов с Дженни на вечеринке и решил, что звезды велят им быть вместе?

Конор не сдвинулся с места. Пот на его лице блестел в белом свете флуоресцентных ламп, из-за чего Конор казался странным, будто восковым – пришельцем с невообразимо далекой планеты, чей корабль потерпел крушение на Земле.

– И ответ мы получили: по-своему, по-мудацки, Конор любит Спейнов. Всех четверых. Он не стал наговаривать на Пэта, потому что не хочет топить его в дерьме – даже чтобы спасти себя. Он верит, что любил их. Вот на этом мы его и поймаем.

* * *

Мы оставили его там на час. Ричи отнес стаканчик в хранилище и на обратном пути захватил из столовой жиденького кофе, который действует главным образом за счет самовнушения, – однако даже такой кофе лучше, чем ничего. Я проверил, как дела у летунов в патруле: двигаясь к выезду из поселка, они насчитали с десяток машин, и у всех были законные основания там находиться. Судя по голосам, летуны уже начали уставать. Я велел им продолжать поиски. Мы с Ричи, закатав рукава и оставив дверь нараспашку, из комнаты для наблюдений следили за Конором.

Было уже почти пять часов. В коридоре двое ночных дежурных, чтобы не заснуть, перебрасывались баскетбольным мячом и обзывали друг друга мазилами. Конор все так же неподвижно сидел, разве что руки переместил на колени. Какое-то время его губы двигались в размеренном ритме, словно он бормотал что-то про себя.

– Молится? – тихо спросил Ричи.

– Будем надеяться, что нет. Если Господь велит ему держать рот на замке, нам придется туго.

В отделе мяч с грохотом сшиб что-то со стола, один из парней отпустил какую-то шуточку, и второй засмеялся. Через все тело Конора волной прокатился глубокий вздох; парень перестал шептать и, казалось, начал погружаться в своего рода транс.

– Пора, – сказал я.

Мы вошли в комнату, обмахиваясь бланками для показаний, весело жалуясь на жару. Конору мы дали стаканчик с еле теплым кофе, предупредив, что на вкус он как моча, – мол, старые обиды забыты, мы снова друзья. Мы вернулись на безопасную почву и какое-то время мусолили сведения, которые он нам уже дал: видел ли он, как Пэт и Дженни ссорились, кричали ли они друг на друга, шлепали ли детей… Возможность поговорить о Спейнах заставила Конора нарушить молчание, однако, по его мнению, в сравнении с ними семейка Брейди[17]17
  “Семейка Брейди” – американский комедийный телесериал о крепкой, порядочной семье.


[Закрыть] выглядела как персонажи “Шоу Джерри Спрингера”[18]18
  Скандальное американское ток-шоу.


[Закрыть]. Когда мы перешли к его расписанию – во сколько он обычно приезжает в Брайанстаун, во сколько ложится спать, – его память снова забарахлила. Он почувствовал себя в безопасности, вообразил, что разобрался в правилах игры. Настало время перейти к следующему этапу.

– Когда ты в последний раз точно был в Оушен-Вью? – спросил я.

– Не помню. Возможно, в последний…

– Так, стоп. – Я резко выпрямился на стуле и поднял руку, обрывая Конора. – Погоди.

Нащупав телефон, я нажал кнопку, чтобы экран засветился, вытащил телефон из кармана и присвистнул.

– Из больницы, – вполголоса бросил я Ричи и краем глаза заметил, как Конор вскинул голову, словно его пнули в спину. – Возможно, это именно то, чего мы ждем. Притормози допрос, пока я не вернусь… Алло, доктор? – Последние слова я произносил уже на пути к двери.

Поглядывая одним глазом на часы, я следил за тем, что происходило в комнате для допросов. Пять минут никогда еще не тянулись так долго – впрочем, Конору они казались еще длиннее. Его самообладание лопнуло по швам: парень ерзал на стуле, словно сиденье стало нагреваться, постукивал ногами, обгрызал ногти до крови. Ричи с интересом наблюдал за ним, не говоря ни слова.

– Кто это был? – наконец выпалил Конор.

Ричи пожал плечами:

– Откуда я знаю?

– Он сказал – это то, чего вы ждете.

– Мы много чего ждем.

– Звонили из больницы. Из какой?

Ричи потер шею.

– Приятель, – сказал он весело и чуть смущенно, – может, ты все пропустил, но мы тут над делом работаем, да? И не болтаем о нем кому попало.

Конор тут же забыл о существовании Ричи: уперев локти в стол, он сложил пальцы домиком у рта и уставился на дверь.

Я дал ему еще минуту, потом влетел в комнату и захлопнул за собой дверь.

– Все в ажуре, – сообщил я.

Ричи приподнял брови:

– Да? Чудесно.

Я перетащил стул на сторону Конора и сел так, что наши колени почти соприкасались.

– Конор, – сказал я, бросив на стол телефон, – кто, по-твоему, звонил?

Он покачал головой, вперившись взглядом в телефон. Я чувствовал, как ускоряются его мысли, как они разлетаются во все стороны, словно гоночные болиды, потерявшие управление.

– Приятель, слушай внимательно: тебе больше некогда маяться херней. Может, ты еще не понял, но внезапно тебе очень, очень нужно спешить. Так что скажи мне: кто, по-твоему, звонил?

– Из больницы, – после секундного промедления пробубнил Конор в свои пальцы.

– Откуда?

Вдох. Конор заставил себя выпрямиться.

– Вы же сами сказали. Из больницы.

– Так-то лучше. А как ты думаешь, по какому поводу мне звонили из больницы?

Он снова покачал головой.

Я хлопнул ладонью по столу с такой силой, что Конор вздрогнул.

– Что я тебе сказал про твои выкрутасы? Проснись и напряги внимание. Сейчас, черт побери, пять утра, в моем мире не существует ничего, кроме дела Спейнов, и мне только что позвонили из больницы. Итак, Конор: какого хрена они это сделали?

– Один из них. Один из них в больнице.

– Точно. Сынок, ты облажался. Оставил одного из Спейнов в живых.

Мышцы в горле Конора настолько напряглись, что у него охрип голос.

– Кого?

– Это ты мне скажи, приятель. Кого бы ты предпочел? Давай говори. Если бы надо было выбирать, кого бы ты оставил?

Он готов был ответить что угодно, лишь бы я продолжал.

– Эмму, – сказал он наконец.

Я откинулся на стуле и расхохотался.

– Как это мило, честное слово. Значит, по-твоему, прелестная девочка заслужила право на жизнь? Слишком поздно, Конор, об этом надо было думать две ночи назад. А сейчас Эмма в ячейке для трупов. Ее мозг положили в банку.

– Тогда кто…

– Ты был в Брайанстауне позапрошлой ночью?

Он с обезумевшим взглядом вцепился в край стола и едва не вскочил.

– Кто…

– Я задал тебе вопрос. Конор, ты был там позапрошлой ночью?

– Да, да, был. Кто… кого…

– Скажи “пожалуйста”, приятель.

– Пожалуйста.

– Так-то лучше. Ты пропустил Дженни. Дженни жива.

Конор, разинув рот, уставился на меня, но сумел лишь резко выдохнуть, словно его ударили в живот.

– Она жива-здорова, и сейчас мне звонил ее врач – сообщил, что она очнулась и хочет поговорить с нами. И все мы знаем, что она скажет, да?

Конор едва меня слышал. Он хватал ртом воздух, снова и снова.

Я толкнул его обратно на стул, и он рухнул, словно его колени превратились в желе.

– Конор, послушай меня. Я говорил, что тебе нельзя терять время, и это не шутка. Всего через пару минут мы отправимся в больницу, чтобы побеседовать с Дженни Спейн, – и после этого мне уже будет глубоко насрать на то, что ты скажешь. Вот он, твой последний шанс.

Это его проняло. Его челюсть отвисла, и он дико уставился на меня.

Я подтащил стул еще ближе и пригнулся к нему, так что мы едва не касались головами. Ричи развернулся и уселся на стол, прижавшись бедром к его руке.

– Позволь тебе кое-что объяснить, – тихим ровным голосом сказал я Конору на ухо, и на меня пахнуло его потом, к которому примешивался какой-то дикий резкий аромат, похожий на запах древесины. – Лично я верю в то, что в глубине души ты славный малый. Все остальные, кого тебе доведется повстречать с этого момента, будут считать, что ты извращенец, садист и психопат, с которого надо содрать шкуру заживо. Возможно, я рехнулся и еще об этом пожалею, однако я с ними не согласен. Мне кажется, что ты хороший парень, который по воле случая вляпался в дерьмо.