Текст книги "Брокен-Харбор"

Смотрел Конор невидяще, но брови слегка дернулись: он меня слышал.

– Поэтому – и поскольку я знаю, что никто другой тебе поблажек не даст, – я готов предложить тебе сделку. Докажи, что я в тебе не ошибся, расскажи, что произошло, и я сообщу прокурорам, что ты нам помог, поступил правильно, раскаялся. А когда дойдет до вынесения приговора, это будет иметь значение. Конор, для суда раскаяние значит, что наказание за все преступления ты будешь отбывать одновременно. Однако учти, что я очень не люблю ошибаться в людях. Если окажется, что я в тебе ошибся, если ты продолжишь страдать херней, то я доложу об этом обвинителям – и мы пойдем ва-банк. Мы предъявим тебе все обвинения, которые только сможем придумать, и будем добиваться последовательных сроков. Ты понимаешь, что это значит?

Он покачал головой – то ли пытался собраться с мыслями, то ли отвечал “нет”. Я мало что решаю при выдвижении обвинений и вообще ничего – при вынесении приговора; к тому же судью, который назначает одновременные сроки за убийство детей, нужно одеть в смирительную рубашку и отметелить как следует, но все это было неважно.

– Это означает три пожизненных срока подряд плюс несколько лет за покушение на убийство, ограбление, уничтожение собственности и все остальное, что сможем тебе пришить. Это шестьдесят лет минимум. Конор, тебе сколько сейчас? Какие у тебя шансы прожить шестьдесят лет до освобождения?

– Может и дожить, – возразил Ричи, наклонившись и критически осмотрев Конора. – В тюрьме о тебе позаботятся – тебя не захотят выпускать раньше срока, даже в гробу. Только предупреждаю сразу: компания там хреновая. В общую камеру тебя не посадят, потому что там ты и двух дней не протянешь, так что будешь в блоке особого режима вместе с педофилами. Разговоры, само собой, будут стремные, но зато у тебя будет полно времени, чтобы завести друзей.

Снова это подрагивание бровей: слова Ричи до него дошли.

– Или же ты можешь прямо сейчас избавить себя от многих напастей, – сказал я. – Сколько получится при одновременных сроках? Лет пятнадцать. А это же фигня. Сколько тебе будет через пятнадцать лет?

– С математикой у меня не очень, – Ричи снова окинул Конора заинтересованным взглядом, – но я бы сказал – сорок, сорок пять. Не надо быть Эйнштейном, чтобы сообразить, что выйти на волю в сорок пять и в девяносто – громадная разница.

– Мой напарник – человек-калькулятор – попал в точку. В сорок с чем-то еще можно сделать карьеру, жениться, завести полдюжины детей. Пожить. Не знаю, понимаешь ли ты это, сынок, но я сейчас предлагаю тебе жизнь. Однако предложение разовое, и срок его действия истекает через пять минут. Если твоя жизнь что-то – хоть что-нибудь – для тебя значит, начинай рассказывать.

Конор запрокинул голову; показалась длинная шея и то уязвимое место у ее основания, где под самой кожей пульсирует кровь.

– Моя жизнь, – сказал он, скривив рот то ли в оскале, то ли в жуткой улыбке. – Делайте со мной что хотите. Мне наплевать.

Он положил кулаки на стол, стиснул зубы и уставился прямо перед собой в зеркальное стекло.

Я облажался. Десять лет назад я бы вцепился в него, боясь упустить, и в результате еще сильнее оттолкнул. Но теперь я умею – научился на своих ошибках – обращать ситуацию себе на пользу, сохранять хладнокровие и терпение, позволять делу идти своим чередом. Я откинулся на стуле и стал рассматривать воображаемое пятнышко на рукаве, выдерживая паузу. Последние наши слова рассеялись в воздухе, впитались в изрисованную столешницу из ДСП и рваный линолеум, исчезли. В комнатах для допросов мужчины и женщины теряли разум, ломались, рассказывали о самых невозможных вещах. Эти комнаты могут впитать что угодно, вобрать в себя так, что не останется и следа.

Когда воздух очистился от всего, кроме пыли, я очень тихо сказал:

– Но на Дженни Спейн тебе не наплевать.

Уголок рта Конора дернулся.

– Знаю, ты не ожидал, что я это пойму. Не думал, что хоть кто-то способен тебя понять, да? Но я понимаю: они – все четверо – были тебе дороги.

Снова этот тик.

– Почему? – спросил он, слова вырывались наружу помимо его воли. – Почему вы так думаете?

Я переплел пальцы, положил локти на стол и наклонился к Конору, словно мы закадычные приятели в ночном пабе и сейчас признаемся друг другу в любви и дружбе.

– Потому что я понимаю тебя, – мягко сказал я. – То, что мне известно о Спейнах, то, как ты обустроил ту комнату, то, что ты рассказал сегодня, – все это говорит о том, как много они для тебя значили. Они для тебя важнее всех на свете, да?

Он повернул ко мне голову – серые глаза были ясны, словно озерная вода, все напряжение и смятение прошлой ночи растаяли.

– Да, – сказал он. – Важнее всех.

– Ты любил их, верно?

Кивок.

– Конор, я открою тебе самую главную тайну: на самом деле в жизни важно только одно – делать счастливыми тех, кого мы любим. Без всего остального можно обойтись; тебе будет хорошо даже в картонной коробке под мостом, если, возвращаясь в нее по вечерам, ты будешь видеть сияющее от радости лицо своей женщины. Но если этого нет…

Краем глаза я заметил, что Ричи подался назад и соскользнул со стола, выходя за пределы нашего круга.

– Пэт и Дженни были счастливы, – сказал Конор. – Они были самыми счастливыми людьми на свете.

– Но их счастье ушло, и ты был неспособен его им вернуть. Возможно, кто-то или что-то могло снова сделать их счастливыми – но не ты. Конор, я прекрасно знаю, что такое любовь, ради нее ты готов на все, готов вырвать себе сердце и подать любимой под соусом барбекю, лишь бы ей было хорошо. Однако это нихрена не помогло бы. И что тебе делать, когда ты это осознаешь? Что ты можешь сделать? Что остается?

Его руки лежали на столе раскрытыми ладонями кверху.

– Ждать. Больше ничего не остается, – сказал он так тихо, что я его едва расслышал.

– И чем дольше ты ждешь, тем больше злишься – на себя, на них, на чудовищный, жестокий хаос этого мира – до тех пор, пока мысли в голове совсем не перепутаются, до тех пор, пока не перестанешь соображать, что делаешь.

Ладони сжались в кулаки.

– Конор, – сказал я так мягко, что слова падали сквозь душный воздух, невесомые как пух. – Дженни натерпелась стольких страданий, что хватит на десяток жизней, и я совсем не хочу причинять ей еще больше боли. Но если ты не расскажешь, что произошло, мне придется поехать в больницу и заставить Дженни говорить. Я буду вынужден заставить ее заново пережить каждое мгновение той ночи. Думаешь, она это выдержит?

Он качнул головой из стороны в сторону.

– Я тоже так не думаю. Возможно, такое испытание сведет ее с ума и она никогда уже не оправится, однако у меня нет другого выбора. А у тебя есть. Ты можешь спасти ее хотя бы от этого. Если любишь ее, сейчас самое время это доказать и поступить правильно. Другого шанса у тебя не будет.

Конор исчез, спрятался за маской застывшего угловатого лица. Его рассудок снова превратился в гоночную машину, однако на сей раз он твердо и эффективно управлял ею на бешеной скорости. Я затаил дыхание. Ричи прижался к стене, неподвижный, словно камень.

Наконец Конор быстро вздохнул, провел руками по щекам и повернулся ко мне.

– Я проник в их дом, – сказал он четко и буднично, словно сообщал, где припарковал машину. – Я их убил. По крайней мере, я так думал. Вы это хотели услышать?

Ричи выдохнул, невольно издав еле слышный писк. Жужжание в моем черепе усилилось, словно в него спикировал осиный рой, затем стихло.

Я ожидал продолжения, но Конор просто наблюдал за мной опухшими покрасневшими глазами и тоже ждал. Как правило, признания начинаются с отрицаний: “Все было не так, как вы думаете…” – и тянутся целую вечность. Убийцы заполняют комнату словами, пытаясь притупить острые как бритва лезвия истины; они снова и снова стараются доказать тебе, что все произошло случайно, что жертва сама напросилась, что на их месте так поступил бы каждый. Если дать им волю, они будут убеждать тебя, пока из твоих ушей не хлынет кровь. Конор не доказывал ничего. Он сказал все, что хотел.

– Почему? – спросил я.

Он покачал головой:

– Неважно.

– Это важно для родственников жертв. И для судьи, который будет выносить приговор.

– Не моя проблема.

– В показаниях нужно указать мотив.

– Придумайте его. Я подпишу все, что хотите.

Когда Рубикон перейден, преступники обычно ослабевают – ведь они потратили все силы, пытаясь удержаться на надежном берегу лжи. Теперь же течение сбило их с ног, потащило прочь, оглушенных, задыхающихся, и с зубодробительной мощью выбросило на противоположный берег. И они полагают, что худшее позади. После этого они расклеиваются и обмякают – кого-то неудержимо трясет, кто-то плачет, а некоторые болтают или смеются без умолку. Они пока не замечают, что ландшафт здесь другой, что среда меняется, знакомые лица исчезают, ориентиры тают вдали, что мир никогда уже не будет таким, как раньше. Но Конор по-прежнему был собран и предельно сосредоточен, словно затаившийся в засаде зверь. Очевидно, битва еще не закончилась, хоть я и не мог понять почему.

Если я увязну в пререканиях насчет мотива, Конор победит, а этого допускать нельзя. Поэтому я спросил:

– А как ты попал в дом?

– Ключ.

– От какой двери?

Крошечная пауза.

– От задней.

– Где ты его взял?

Снова пауза, на сей раз более длинная. Он осторожничал.

– Нашел.

– Когда?

– Давно. Несколько месяцев назад, может, больше.

– Где?

– На улице. Пэт его обронил.

Я кожей почувствовал это изменение тона голоса, скользкие нотки, которые говорили: ложь, но не мог понять, где он соврал и зачем.

– Из твоего логова улицу не видно, – сказал Ричи из угла за спиной у Конора. – Как ты узнал, что он уронил ключ?

Конор поразмыслил.

– Вечером увидел, как он возращается с работы. Потом я пошел прогуляться, заметил ключ и решил, что его потерял Пэт.

Ричи подошел к столу и сел напротив Конора.

– Врешь, брат. Улица не освещена. Ты кто, Супермен? Видишь в темноте?

– Было лето. Темнело поздно.

– Ты крутился возле их дома в светлое время? Когда они не спали? Да ладно, приятель. Ты что, хотел, чтобы тебя арестовали?

– Ну, может, это было на рассвете. Я нашел ключ, сделал дубликат, вошел. Конец.

– Сколько раз? – спросил я.

Снова крошечная пауза, словно он мысленно прикидывал варианты ответа.

– Сынок, не трать время зря, – резко сказал я. – Не надо пудрить мне мозги – это уже в прошлом. Сколько раз ты бывал в доме Спейнов?

Конор потер лоб тыльной стороной запястья, пытаясь удержать себя в руках. Хлипкая стена упрямства пошатнулась. Вечно на адреналине не протянешь – Конор мог свалиться от усталости в любую минуту.

– Несколько раз. Может, десять. Какая разница? Говорю же, я был там позапрошлой ночью.

Это было важно, потому что он отлично ориентировался в доме – даже в темноте смог подняться по лестнице, найти комнаты детей, подкрасться к их постелям.

– Прихватывал оттуда что-нибудь? – спросил Ричи.

Конор попытался собраться с силами и ответить нет, но сдался.

– Только мелочи. Я не вор.

– Что именно?

– Кружку. Горстку резинок. Ручку. Ничего ценного.

– И нож, – добавил я. – Не будем забывать про нож. Что ты с ним сделал?

Предполагалось, что это один из сложных вопросов, однако Конор повернулся ко мне с таким видом, словно был благодарен за него.

– Бросил в море. Был прилив.

– Откуда бросил?

– Со скалы. В южном конце пляжа.

Мы никогда его не найдем – сейчас нож на полпути к Корнуоллу; стремительные холодные течения несут его на глубине, среди водорослей и мягких слепых существ.

– А другое оружие? То, которым ты ударил Дженни?

– То же самое.

– Что это было?

Конор запрокинул голову, приоткрыв рот. Горе, сквозившее в его голосе всю ночь, выбралось на поверхность. Именно оно, а не усталость высасывало из него силу воли, лишало концентрации внимания. Оно заживо сожрало его изнутри, и, кроме горя, у Конора ничего не осталось.

– Ваза – металлическая, серебряная, с тяжелым основанием. Простая красивая вещь. Она ставила в нее розы. Эта ваза стояла на столе, когда она готовила изысканные ужины на двоих…

Он издал какой-то тихий звук, то ли сглотнул, то ли резко вдохнул, – словно человек, который тонет.

– Давай-ка отмотаем назад, ладно? – предложил я. – Начнем с момента, когда ты вошел в дом. В котором часу это было?

– Я хочу спать, – сказал Конор.

– Пойдешь, как только все нам объяснишь. Кто-нибудь из Спейнов бодрствовал?

– Я хочу спать.

Нам нужна была полная история, вся последовательность событий, с кучей подробностей, известных только убийце, однако время шло к шести утра, и Конор приближался к тому уровню усталости, к которому мог придраться адвокат.

– Ладно, сынок, ты почти у цели, – мягко сказал я. – Вот что я тебе скажу: сейчас мы быстро запишем то, что ты рассказал, а потом отведем тебя туда, где ты сможешь немного поспать. Договорились?

Он кивнул, резко дернув головой в сторону, словно шея вдруг перестала ее держать.

– Да, я все напишу. Только оставьте меня одного, хорошо?

Его силы были на исходе, и он вряд ли попытался бы намудрить что-то с показаниями.

– Конечно. Если тебе будет так удобнее – без проблем. Однако нам понадобится твое настоящее имя – для протокола.

На секунду мне показалось, что он снова упрется, но его боевой дух уже угас.

– Бреннан, – отрешенно ответил он. – Конор Бреннан.

– Отлично.

Ричи тихо подошел к угловому столу и передал мне бланк для показаний. Я достал ручку и ровными прописными буквами заполнил соответствующее поле: “КОНОР БРЕННАН”.

Затем я объявил ему, что он арестован, предупредил, что его слова могут быть использованы против него, и снова зачитал ему права. Конор даже не поднял взгляд. Я вложил ему в руки бланк и свою ручку, и мы с Ричи вышли.

* * *

– Так-так-так, – сказал я, бросив блокнот на стол в комнате для наблюдений. Каждая клеточка в моем теле искрилась торжеством, словно шампанское. Мне хотелось по примеру Тома Круза прыгнуть на стол и заорать: “Я люблю эту работу!” – Все оказалось намного проще, чем я ожидал. Ричи, друг мой, мы молодцы. Знаешь, кто мы? Отличная команда, черт побери.

Я энергично потряс его руку и хлопнул по плечу. Он ухмыльнулся:

– Да, похоже на то.

– Никаких сомнений. У меня было много напарников, и, положа руку на сердце, скажу – сейчас мы показали класс. Многим за годы не удается настолько сработаться.

– Ага, точно. Было круто.

– Когда придет главный инспектор, на столе его будут ждать подписанные показания. Стоит ли говорить о том, каким образом это повлияет на твою карьеру? Теперь этот урод Квигли к тебе не сунется. Две недели в отделе, а ты уже поучаствовал в раскрытии самого громкого дела года. Ну как ощущения?

Ладонь Ричи выскользнула из моей слишком быстро. Он продолжал улыбаться, но уже как-то неуверенно.

– В чем дело? – спросил я.

Он кивнул в сторону стекла:

– Взгляните на него.

– Не волнуйся, нормально он все напишет. Конечно, у него возникнут задние мысли, эмоциональное похмелье, но это будет только завтра, а к тому времени мы уже подготовим досье для прокурора.

– Я не о том. Кухня была в таком состоянии… Вы же слышали, что сказал Ларри: там шла отчаянная борьба. Почему на нем ни царапины?

– Да потому. Потому что это реальная жизнь, а в жизни не все бывает как по писаному.

– Я просто… – Улыбка исчезла. Ричи сунул руки в карманы и уставился в стекло. – Не могу не спросить. Вы уверены, что это наш парень?

Чувство триумфа начало выдыхаться.

– Ты уже не первый раз меня об этом спрашиваешь.

– Да, я знаю.

– Давай выкладывай. Какая муха тебя укусила?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Просто вы изначально были как-то очень уверены, вот и все.

По всему моему телу прошла судорога гнева.

– Ричи, – сказал я, очень тщательно контролируя свой голос. – Давай произведем ревизию. У нас есть шпионское гнездо, которое Конор Бреннан устроил, чтобы следить за Спейнами. У нас есть его собственные показания, что он несколько раз проникал к ним в дом. А теперь, черт побери, у нас есть чистосердечное признание. Давай, сынок, говори: какого хрена тебе еще нужно? Как тебя убедить?

Ричи покачал головой:

– У нас полно всего, тут я не спорю. Но вы были уверены и раньше, когда мы нашли только логово.

– И что? Я оказался прав. Ты что, забыл? Кипятишься из-за того, что я пришел к этому выводу раньше тебя?

– Меня беспокоит, что вы слишком рано убедили себя. Это опасно.

Судорога снова скрутила меня с такой силой, что свело челюсть.

– А ты предпочел бы остаться непредвзятым?

– Да. Предпочел бы.

– Ясно. Отличная мысль. И на сколько – на месяцы, годы? Пока господь не пришлет хор ангелов, чтобы они на четыре голоса пропели тебе имя убийцы? Хочешь, чтобы через десять лет мы стояли здесь и говорили друг другу: “Что ж, возможно, Спейнов прикончил Конор Бреннан, но, с другой стороны, убить их могла и русская мафия. Давай более тщательно отработаем эту версию и не будем спешить с выводами”?

– Нет. Я просто говорю…

– Ричи, ты должен убедить себя в этом. Должен. Других вариантов нет. Или сри, или с горшка слезай.

– Знаю. Ни про какие десять лет я и не говорил.

Жара была, словно в камере в августе – душная, неподвижная, забивающая легкие, как жидкий цемент.

– Тогда о чем ты, черт возьми, толкуешь? Чего тебе не хватает? Через несколько часов, когда мы найдем машину Конора Бреннана, Ларри с парнями выявят, что она вся в крови Спейнов. Примерно в то же время они сравнят его отпечатки с найденными в логове. А еще через несколько часов, если будет на то божья воля и мы найдем кроссовки и перчатки, ребята докажут, что кровавые следы ног и рук оставлены Конором Бреннаном. Готов спорить на свой месячный оклад. Это тебя убедит?

Ричи потер шею и сморщился.

– Боже святый, – вздохнул я. – Ладно, давай послушаем тебя. Черт побери, я га-ран-ти-рую, что уже к концу дня у нас будут доказательства, что он находился в доме, когда убили семью Спейн. И как ты от этого отмахнешься?

Конор писал, низко склонившись над бланком и загородив его локтем. Ричи следил за ним.

– Парень любил Спейнов. Вы сами так сказали. Допустим, в ту ночь он сидит в своем логове. Дженни за компьютером, он за ней наблюдает. Потом спускается Пэт и бросается на нее. Конор приходит в ужас, бежит их разнимать – карабкается вниз, перелезает через стену, входит через черный ход. Но слишком поздно. Пэт умер или умирает. Конору кажется, что Дженни тоже погибла – возможно, из-за всей этой кровищи он запаниковал и не проверил как следует. Возможно, это он и перенес ее к Пэту, чтобы они были вместе.

– Трогательная история. Но как ты объяснишь стертые данные? Пропавшее оружие?

– Точно так же: он любит Спейнов. Не хочет, чтобы в случившемся винили Пэта. Он удаляет данные: ему кажется – или он знает наверняка, – что Дженни спровоцировала Пэта тем, что делала на компьютере. Потом забирает и выбрасывает оружие, чтобы полиция решила, будто преступление совершило третье лицо.

Я перевел дух, чтобы ненароком не откусить Ричи голову.

– Что ж, красивая сказочка, сынок. Что называется, проникновенная – но не более того. Нет, сама по себе она неплоха, но ты упускаешь один момент: какого черта Конор во всем признался?

– Из-за того, что произошло там, – Ричи кивнул на стекло, – вы же практически пригрозили отправить Дженни Спейн в психушку, если он не скажет то, что вам нужно.

– Детектив, вас не устраивают мои методы? – Мой голос был настолько холоден, что дошло бы и до более тупого человека, чем Ричи.

Он поднял руки:

– Я не ищу дыры в вашей версии, а просто говорю, что признался он поэтому.

– Нет, детектив. Нихрена подобного. Он признался, потому что виновен. Вся пурга, которую я нес про любовь к Дженни, – всего лишь отмычка, она не подбрасывала за дверь то, чего там еще не было. Может, твой опыт подсказывает тебе нечто иное, может, ты лучше меня умеешь вести дело, но лично я и так с трудом убеждаю подозреваемых признаться в том, что они сделали. И могу с уверенностью сказать, что ни разу за всю карьеру не заставлял их признаваться в том, чего они не делали. Если Конор Бреннан говорит, что он тот, кто нам нужен, то только потому, что это правда.

– Но он не похож на других, верно? Вы сами говорили, да мы оба говорили: он другой. Тут что-то странное.

– Ну да, он странный. Но он не Иисус. И он здесь не для того, чтобы отдать жизнь за грехи Пэта Спейна.

– Есть и другие странности. Как насчет радионянь? Их-то не Конор установил. А дыры в стенах? Что-то происходило внутри дома.

Я тяжело привалился к стене и сложил руки на груди. Возможно, все дело в усталости или в пятнах желтовато-серого рассветного солнца в окне, но победная эйфория окончательно исчезла.

– Скажи, сынок, откуда такая ненависть к Пэту Спейну? Может, у тебя комплекс из-за того, что он был столпом общества? Если так, лучше избавься от него, да поскорее. Не в каждом деле найдется славный мальчик из среднего класса, на которого можно все повесить.

Ричи бросился на меня, выставив вперед палец, и на секунду мне показалось, что он ткнет меня в грудь, но ему хватило ума сдержаться.

– Класс тут ни при чем. Вообще. Я коп – такой же, как вы. Я не тупой гопник, которого вы взяли к себе из милости, потому что сегодня день “Приведи на работу быдло”.

Он был слишком зол и стоял слишком близко.

– Тогда и веди себя соответственно, – сказал я. – Сделайте шаг назад, детектив, и успокойтесь.

Ричи попялился на меня еще секунду, потом отошел, прижался к стеклу и сунул руки поглубже в карманы.

– Скажите, а почему вы так категорически уверены, что это не Патрик Спейн? Откуда такая любовь к нему?

Я не обязан объясняться перед каким-то зарвавшимся салагой – но мне хотелось это сделать, хотелось затолкать свои слова поглубже в голову Ричи.

– Потому что Пэт Спейн играл по правилам, – сказал я. – Он делал все, что полагается. Убийцы живут по-другому. Я с самого начала тебе говорил: такие вещи на ровном месте не случаются. То, что родственники рассказывают репортерам: “Ой, я не верю, что он мог это сделать, он же такой паинька, в жизни мухи не обидел, они были самой счастливой парой на свете” – все это брехня. Каждый раз, Ричи, каждый раз оказывается, что у полиции на паиньку досье толщиной в руку, или что он мухи не обидел, только вот держал в ужасе жену, или что они были бы самой счастливой парой на свете, если бы не тот малозначительный факт, что он трахал ее сестру. Но нигде нет ни намека, что что-либо из этого имеет отношение к Пэту. Ты сам говорил: Спейны старались. Пэт делал все, что в его силах. Он был хорошим парнем.

Ричи стоял на своем:

– Хорошие парни ломаются.

– Редко. Очень-очень редко. И на то есть причины. Потому что у хороших парней есть то, что удерживает их в трудные времена, – работа, семья, обязательства. У них есть правила, которым они следовали всю жизнь. Уверен, тебе все это кажется беспонтовым, но факт остается фактом: правила работают. Благодаря им люди не переступают черту.

– Значит, Пэт был славным мальчиком из среднего класса. Столпом общества, – сухо сказал Ричи. – И поэтому убийцей он быть не может.

Я не хотел спорить об этом, только не в душной комнате для наблюдений ни свет ни заря, в потной рубашке, липнущей к спине.

– Ему было чем дорожить. У него был дом – пусть и в полной заднице, но уже с первого взгляда видно, что Пэт и Дженни его обожали. Была женщина, которую он любил с шестнадцати лет. “По-прежнему без ума друг от друга” – так сказал Бреннан. Было двое детей, которым нравилось по нему карабкаться. Вот что удерживает хороших парней, Ричи. У них есть любимый дом и любимые люди, о которых нужно заботиться. Вот что удерживает их на краю пропасти, в то время как другой бы сорвался. А ты пытаешься убедить меня, что в один прекрасный день Пэт взял и все это разрушил – ни с того ни с сего, без всякой причины.

– Не без причины. Вы сами сказали: он мог все потерять. Работы нет, дома скоро не будет, жена тоже, возможно, уже собиралась забрать детей и уйти. Такое бывает. Такое происходит по всей стране. Если их попытки терпят крах, самые ответственные ломаются.

Внезапно я почувствовал, что выдохся, – две бессонные ночи запустили в меня когти и потянули вниз.

– Сломался Конан Бреннан, – сказал я. – Вот человек, которому нечего терять – у него нет ни работы, ни дома, ни семьи, ни даже рассудка. Ставлю любую сумму – порывшись в его жизни, мы не найдем крепкой компании друзей и близких. Бреннана ничто не держит. Кроме Спейнов, ему некого любить. Последний год он жил словно какой-то отшельник или Унабомбер – только для того, чтобы следить за ними. Даже твоя собственная теорийка строится на том факте, что Конор – неадекватный выродок, который, черт побери, шпионил за Спейнами в три часа ночи. Ричи, у парня плохо с головой. И от этого не отмахнешься.

За спиной у Ричи, в резком белом свете комнаты для допросов, Конор положил ручку и стал тереть глаза – в унылом, безостановочном ритме. Я подумал о том, сколько он уже не спал.

– Помнишь, мы говорили о самом простом решении? Оно сидит у тебя за спиной. Если найдешь доказательства того, что Пэт был конченым подонком, избивал жену и детей до полусмерти и готовился уйти от них к модели из Украины, тогда и приходи. А пока что я ставлю на психа.

– Вы же сами говорили, что “псих” – не мотив, – возразил Ричи. – То, что его расстраивали несчастья Спейнов, – это ерунда. Проблемы у них начались много месяцев назад. И вы хотите меня убедить, что позапрошлой ночью он ни с того ни с сего – да так быстро, что даже не хватило времени убраться в логове, – решил: “По телику ничего нет… А, знаю, что делать, пойду-ка я к Спейнам и всех укокошу”? Да ладно. Вы говорите, что у Пэта Спейна не было мотива. Черт побери, а у этого парня какой мотив? Нахрена было их убивать?

Помимо прочего, убийство уникально тем, что только оно заставляет нас задаваться вопросом “почему?”. Ограбления, изнасилования, мошенничество, торговля наркотиками – у каждого преступления из этого грязного списка есть свои грязные, готовые, “встроенные” объяснения. Все, что нужно следователю, – это отнести преступника к одной из стандартных категорий. А вот расследование убийства требует ответов.

Некоторым детективам наплевать. И формально они правы: если можешь доказать кто, закон не обязывает тебя доказывать почему. Однако мне не все равно. Однажды мне досталось дело – человека без всякой причины застрелили из проезжавшего мимо автомобиля. Уже после того, как мы задержали убийцу и добыли улики, с которыми десять раз могли бы его засадить, я потратил несколько недель на обстоятельные беседы со всем ненавидящим копов отребьем из его вонючего района, пока один из них не проболтался, что дядя жертвы работал в магазине и отказался продать двенадцатилетней сестре убийцы пачку сигарет. В тот день, когда мы перестанем задаваться вопросом “почему?”, в тот день, когда мы решим, что “по кочану” – приемлемая причина оборвать жизнь, в тот день мы отойдем от черты перед входом в пещеру и впустим внутрь диких зверей.

– Уж поверь, детектив, я это выясню, – сказал я. – Мы поговорим со знакомыми Бреннана, обыщем его квартиру, залезем в компьютер Спейнов – а возможно, и Бреннана, – скрупулезно проанализируем данные криминалистической экспертизы… Где-то там найдется мотив. Извини, если не собрал все кусочки головоломки за первые сорок восемь часов, но, уверяю тебя, я их найду. А теперь давай заберем эти долбаные показания и пойдем домой.

Я направился к двери, однако Ричи остался на месте.

– Напарники, – сказал он. – Утром вы говорили, что мы напарники.

– Да, так и есть. И что?

– Значит, вы не можете решать за нас обоих. Мы принимаем решения вместе. И я говорю, что нельзя снимать подозрения с Пэта Спейна.

Его поза – ноги широко расставлены, плечи распрямлены – говорила о том, что без боя он не уступит. Мы оба знали, что я могу запихнуть его обратно в коробку и захлопнуть крышку. Один плохой отчет от меня – и Ричи вышвырнут из Убийств и вернут в Транспортные преступления или Наркотики еще на несколько лет, а то и навсегда. Стоило мне на это тонко намекнуть, и он бы заткнулся, дописал бумажки по Конору и оставил Пэта Спейна в покое. И на этом закончилось бы робкое взаимопонимание, установившееся между нами на больничной парковке менее суток назад.

– Ладно. – Я снова закрыл дверь, привалился к стене и попытался расслабить плечи. – Ладно. Вот что я предлагаю. Всю следующую неделю мы будем рыться в подноготной Конора Бреннана, чтобы дело не развалилось, – если, конечно, он тот, кто нам нужен. Параллельно мы можем заниматься Пэтом Спейном. Главному инспектору О’Келли эта идея понравится еще меньше, чем мне, – он скажет, что мы даром тратим время и ресурсы, – так что трубить о своих занятиях мы не будем. Если – то есть когда – все вскроется, мы скажем, что просто хотим быть уверены, что защита Бреннана не представит в суд какой-нибудь компромат на Пэта. Работать придется допоздна, но если ты справишься, то и я тоже.

Ричи, казалось, засыпал стоя, но он был молод, так что пара часов все исправит.

– Я справлюсь.

– Не сомневаюсь. Если найдем веские улики против Пэта, то переосмыслим нашу позицию и выстроим новую версию. Как тебе такой план?

Он кивнул:

– Звучит неплохо.

– Слово недели – “осторожность”. Пока у нас нет неопровержимых улик, я не собираюсь оскорблять память Пэта Спейна, объявляя его близким, что он убийца. И смотреть, как это делаешь ты, тоже не собираюсь. Если ты сболтнешь кому-то из них, что мы считаем Пэта подозреваемым, все кончено. Я ясно выразился?

– Ага. Абсолютно.

Ручка по-прежнему лежала на исписанном бланке; Конор обмяк над ним, прижав основания ладоней к глазам.

– Нам всем нужно поспать, – сказал я. – Передадим его для оформления документов, напечатаем отчет, оставим инструкции для летунов, а потом отправимся по домам и вырубимся на пару часов. Встретимся здесь в полдень. А теперь давай посмотрим, что он для нас приготовил.

Я сгреб со стула свои свитеры и нагнулся, чтобы запихнуть их в рюкзак, но Ричи меня остановил.

– Спасибо. – Он протянул мне руку. Его зеленые глаза твердо глядели прямо на меня.

Мы пожали друг другу руки, и я удивился, с какой силой он стиснул мою ладонь.

– Не стоит благодарности. Мы же напарники.

Слово повисло в воздухе – яркое, дрожащее, будто зажженная спичка.

– Супер, – кивнул Ричи.

Я быстро хлопнул его по плечу и продолжил собираться.

– Шевелись. Не знаю, как тебе, а мне срочно пора в койку.

Мы покидали вещи в рюкзаки, выбросили в мусорную корзину бумажные стаканчики и пластиковые ложечки, выключили свет и заперли комнату. Конор не шелохнулся. В окне в конце коридора все еще брезжил мутный свет усталой городской зари, однако на этот раз ее холод меня не коснулся. Возможно, все дело было в энергичном парне рядом со мной, но в крови снова забурлило победное ликование, и сонливость слетела с меня без остатка. Я распрямил спину, чувствуя себя сильным, крепким как скала и готовым ко всему.