Текст книги "Стена плача"

39

Алексей и сам не мог понять, почему так легко сдался, отказался от борьбы за свое счастье, пообещав Сергею полностью устраниться, исчезнуть.

То ли слишком жалким выглядел Настин муж, несмотря на свой пренебрежительный и заносчивый тон и респектабельный вид, то ли что-то еще неуловимое подействовало – но Алексей вдруг понял, что не может так, напролом добиваться собственной цели, не смеет забирать чужое, запретное, охраняемое столь неистово и трепетно.

Коли уж Настя хочет все забыть, пускай. Значит, ей так спокойнее, легче. Нужно быть последним подонком, чтобы заставлять ее страдать после всего, что она уже вынесла.

Он попробовал отвлечься, переключить мысли, но у него ничего не выходило. Да и не было ничего – ни интересной, любимой работы, ни настоящих друзей, ни даже завалящего хобби.

На трезвую голову жизнь казалась ужасающе пустой, как огромный, порожний котел. Наполнить ее было нечем, разве что водкой, но Алексей оставался непреклонным.

Его отвращение к самому себе усиливалось день ото дня. К тому же Сергей, сам того не желая, нанес ему еще один, очень болезненный удар, заговорив о детях. Алексей чувствовал острую зависть к тому, что Сергею есть ради кого унижаться и просить. Собственные свобода и гордость на фоне этого казались ненужными и постылыми.

Он не видел дочку одиннадцать лет. У него не было ни одной ее фотографии, только совсем старые, младенческие, которые Женя дарила его матери.

Алексей даже не представлял себе, как выглядит Лида. Наверное, совсем взрослая девушка, зимой ей сравнялось шестнадцать.

Он недоумевал, как мог все эти годы совершенно не интересоваться семьей, практически не вспоминать о ней, лелея и пестуя обиду на жену, упиваясь ролью отверженного, непонятого и преданного.

Когда б не собственная глупость и безмерный эгоизм, он мог бы быть сейчас счастливым отцом, таким, как Сергей, как тысяча других мужиков его возраста, и не чувствовать эту разъедающую душу адскую пустоту.

Если бы только можно было взглянуть на Лиду хоть одним глазком, попросить у нее прощенья, повиниться перед Женей – наверное, ему стало бы капельку легче…

Алексей решался на этот шаг долго и мучительно. Он даже не был уверен, что жена и дочь проживают по прежнему адресу: столько воды утекло, мало ли куда их могла забросить судьба.

Однако все же, дождавшись очередного выходного, поехал на метро через весь город.

Двухкомнатная малогабаритка в блочной девятиэтажке досталась Жене от бабушки. Когда-то давно это был сравнительно новый и зеленый район, только начинавший застраиваться панельными башнями. Теперь Алексей не узнавал его: на каждом шагу пестрели витрины магазинов, деревьев почти не осталось, а девятиэтажки полностью потерялись в соседстве с домами-великанами.

Он долго топтался на лестнице, прежде чем решился позвонить в дверь. Открыли сразу же.

Посреди тесноватой прихожей стояла женщина неопределенного возраста. Старый застиранный халат не скрывал, а наоборот, подчеркивал оплывшую талию, под глазами отчетливо обозначились морщинки, у корней крашеных волос проступала седина. Ей можно было дать и тридцать шесть, и все пятьдесят.

Женщина близоруко сощурилась, отчего морщинки под нижними веками стали резче, заметнее, затем лицо ее побледнело и напряглось.

– Господи, – она отступила назад, не отрывая взгляда от неожиданного гостя, – ты?

Если бы Алексей встретил ее на улице, то никогда бы не узнал. Эта толстая, усталая, некрасивая женщина не могла быть его Женей, красавицей Женей, гибкой и стройной, как испанка, с лукавым взором и горячими, влажными губами.

И тем не менее это была она.

– Что тебе надо? – в ее голосе слышалась враждебность, глаза смотрели настороженно и тревожно.

Алексей попытался улыбнуться.

– Женя, здравствуй. Не хочешь меня впустить?

– Не имею ни малейшего желания. – Она немного успокоилась, но все равно была на взводе, готовая каждую секунду встать в оборону.

Он покачал головой.

– Даже тюремный срок когда-нибудь заканчивается. Я же не прошу ничего, кроме разрешения войти в квартиру.

Женя быстро оглянулась на плотно закрытую дверь комнаты. На лице у нее отразилось сомнение.

– Ты что, не одна? – догадался Алексей. – У тебя мужчина?

– Как ты сказал? – переспросила она и вдруг расхохоталась, неудержимо, весело. Щеки ее порозовели, поза стала более непринужденной.

Алексей глядел на нее с недоумением.

– Ты… чего? Что с тобой?

Женя, продолжая смеяться, отерла ладонью выступившие на глазах слезы.

– Ой, ей-богу, умора. – Она посторонилась, освобождая дорогу. – Ну, проходи. Проходи, раз пришел.

Алексей неуверенно переступил через порог.

– Почему ты смеешься?

– Чтоб не плакать. – Женя перестала хохотать так же резко, как начала. Ее лицо вновь стало серьезным и замкнутым, только глаза слегка поблескивали. – О каком мужчине ты говоришь? Посмотри на меня. Внимательно смотри, если у тебя еще хорошее зрение! – Она повернулась к нему одним боком, потом другим, будто демонстрируя новое платье. – Мне сорок, а выгляжу я на шестьдесят. Жирная, страшная, да… и не в том дело, – она безнадежно махнула рукой. – Внешностью можно заняться, что-то подправить, подмазать. А вот нутро… нутро, Алеша, не омолодишь, как ни старайся. Внутри я давно старуха древняя, не тянет меня на мужиков. Единственный, кто был, – это ты. Насытилась по горло, не хочу больше.

Алексей чувствовал, как его охватывает глубокая тоска, но в то же время понимал, что должен выслушать Женю, все, что она ему скажет, до последнего слова.

– Лида… дома? – спросил он глухо, когда та умолкла.

– Вот оно что. – Женя понимающе кивнула. – Вспомнил, наконец. Поздновато, не находишь?

– Ты сама хотела, чтоб так было, – не выдержал Алексей. – Не пускала меня, бегала, скрывалась.

– А что надо было делать? – запальчиво произнесла она. – Ждать, пока ты нас укокошишь? Я и сейчас тебя боюсь, честное слово, через столько лет. – Женя устало ссутулилась, опустила плечи. Стояла, понурив голову, старая, несчастная, пронзительно одинокая.

У Алексея перехватило дух от жалости и стыда. Надо было что-то сказать, утешить ее, успокоить.

– Женя, – он осторожно дотронулся до ее плеча и тут же почувствовал, как она сжалась, ощетинилась, будто еж. – Давай не будем вспоминать старое. Я хочу увидеть дочь. Пожалуйста, прошу тебя!

– Лида занята, – проговорила Женя, и тон ее больше не показался Алексею враждебным. Просто равнодушный, нейтральный, без особой приветливости, но и без явной неприязни. – У нее сейчас друзья из лицея. Подождешь?

– Если позволишь.

– Чего уж, – она захлопнула дверь у него за спиной, – идем на кухню, что ли, посидим. Только обувь сними, у меня ковры.

Кухня оказалась чистенькой и уютной. Она выглядела довольно просторной, несмотря на малый метраж, в обстановке чувствовался хотя и скромный, но достаток: стены украшали нарядные обои, на полу лежала кафельная плитка, в углу высился новый холодильник. Кухонный гарнитур тоже был модный, с иголочки, в углу у окна стояла замысловато расписанная напольная ваза с колючим камышом на тонком стебле.

– Присаживайся. – Женя пододвинула крепенький сосновый табурет и распахнула дверцу холодильника. – Есть будешь?

– Нет, что ты, я сыт.

Она подняла голову, и в ее взгляде проскользнула беззлобная насмешка.

– Не больно заметно. Вид у тебя, как у пса бездомного. Так и хлещешь водочку, точно компот? Вот уж верно, наградил бог здоровьем – другой от такой жизни давно бы копыта отбросил, а ему хоть бы хны. У меня рассольник и котлеты, твои любимые, куриные.

Алексей ничего не отвечал, глядя, как Женя не спеша достает вместительную кастрюлю и сковородку, ставит их на плиту, щелкает зажигалкой.

Она слегка убавила огонь и уселась за стол напротив него. По-бабьи подперла щеку ладонью, знакомым движением откинула со лба челку.

– Как живешь-то, рассказывай?

– Нечего рассказывать, – мрачно произнес Алексей, – плохо живу. Оттого и пришел.

– Сам виноват, – спокойно проговорила Женя. – Захотел бы, все могло иначе быть.

Алексей моментально почувствовал, как закипает в нем давнишняя обида.

– Не могло быть иначе! Не могло! Ты первая начала. Если бы тогда, в восемьдесят девятом, не уперлась, поехала бы со мной… А! Да что говорить! – он с досадой махнул рукой.

– Вот здорово. – Женя резко выпрямилась на табурете, и ее глаза зажглись злым азартом. – По-твоему, выходит, я крайняя? Бросила тебя, бедненького, на произвол судьбы, а сама умыла руки? А что было до твоей вшивой Песчанки – ты забыл? Скажешь, я мало ждала? – Она принялась с ожесточением загибать пальцы. – Сначала четыре года до свадьбы, потом в Наро-Фоминске в общаге торчала, вместо того чтобы нормально учиться. А те два года, что ты в Афгане был, до сих пор по дням помню. Да что там по дням – по часам. Ребенок крошечный, орет, а у меня молока нет, врачи сказали – на нервной почве. Похудела, как скелет, с утра до вечера только одна мысль в голове: живой ты там или нет…

– Но ты ведь знала, за кого выходишь замуж. Придется ждать, скитаться. Все это знают, кто связывают судьбу с военным.

– Да, знала! Но не представляла, что терпеть придется так много. И потом, если бы я была одна, одно дело. А тащить Лидочку с ее непрекращающимися ангинами из Москвы в какую-то тмутаракань – на такое никто бы не решился, ни одна мать, уверяю тебя!

Послышалось угрожающее шипение, из-под крышки кастрюли выбежала на плиту золотистая жидкость.

– Вот черт! – Женя вскочила и повернула конфорку. Достала с полки тарелку, плеснула в нее полный половник, поставила на стол перед Алексеем.

– Ешь!

Тот невесело усмехнулся.

– Спасибо, что-то не хочется.

– Ешь, говорю! – Женя тяжело опустилась на табурет. Глаза ее потухли, у губ залегли две горькие складки.

Алексей покорно взял в руку ложку.

– Ты мог бы остаться с нами, ради ребенка. Однако не захотел. – Женя сосредоточенно рассматривала яркую клеенку на столе, ее руки нервно теребили край халата. – Мне все советовали подать на развод – мать, друзья, коллеги. Теперь я понимаю, что они были правы и желали мне добра. А тогда… я не послушалась их. Продолжала ждать, как последняя дура, надеялась, что ты опомнишься, вернешься к нам. И дождалась. – Голос ее задрожал. Она шмыгнула носом, достала из кармана платок, звучно высморкалась. – Знаешь, что мне захотелось сделать, когда я увидела тебя на вокзале? Плюнуть в твою пьяную рожу, развернуться и уйти. И больше никогда не вспоминать о том, что между нами было. Ты и на ногах-то не стоял, тебя волокли под руки. А эта наглая стерва, проводница, еще ухмылялась, глядя на меня, и махала тебе вслед ручкой. Я потом дома открыла твой чемодан – а там шаром покати. Славно погуляли!

– Зачем ты сейчас мне все это говоришь? – Алексей поморщился. – Будто можно что-то изменить. – Он подул на обжигающе горячую жидкость в тарелке.

– Ты прав. Изменить ничего нельзя. И тогда было нельзя – я хочу, чтобы ты понял это и перестал меня упрекать.

– Я не упрекаю.

– Неправда. Ты считаешь меня предательницей, но это не так. Не так! Я делала что могла. Я привезла тебя домой в бессознательном состоянии, пыталась лечить, заставить жить по-людски – все без толку. А что ты вытворял с нами, какие закатывал скандалы! Помнишь, как соседи, уставшие слушать крики за стеной, написали жалобу в милицию, к нам приходил участковый, и я врала ему, что упала с лестницы? Я понимаю: нервы, ранения, контузия, но Владик Сидоренко тоже служил в Афганистане, и ничего, нормальный мужик, вернулся, занялся бизнесом, сейчас имеет две квартиры и дом за городом.

– Твой Владик Сидоренко не воевал, а сидел в ставке главного военного советника. В бане спину тер руководящему составу и сам себе выписывал представление к орденам.

– Ну не знаю. – Женя тяжело вздохнула и снова поправила волосы. – Действительно, зря я заново ворошу все это. Если б ты знал, Алеша, как горько тогда мне было, как страшно, как обидно! Когда выгнала тебя, жить не хотела. Спасибо, добрые люди помогли, вывезли в другой город, устроили в больницу, Лидочку к себе взяли. Я полгода в себя приходила, ни есть, ни пить не могла, почти не разговаривала ни с кем.

Потом оклемалась потихоньку, начала работать. Сначала в больнице, потом в кооперативе. Деньги появились. В девяносто четвертом мы вернулись в Москву, у меня уже имелся кой-какой опыт работы в коммерческих структурах. Нашла бывших сослуживцев, организовали частную поликлинику, небольшую, правда. Но дела, тьфу, тьфу, идут помаленьку, не жалуюсь. Вот, отремонтировалась, обставилась, – она обвела рукой кухню, – Лидочку в хорошую школу пристроила. Сейчас она в десятом, на будущий год в университет пойдет, на экономику. Так вот и живем, Алеша, не пропали. – Женя вдруг замолчала и прислушалась.

Из коридора послышался шум, веселые голоса. Бодро протопали многоногие шаги, кто-то громко, басисто хохотнул, ему ответил заливистый девчачий смех.

– Кажется, уходят, – вполголоса сказала Женя.

Алексей поспешно отодвинул тарелку. Громко лязгнул замок.

– Мама! – позвал из прихожей звонкий голосок, тот самый, что смеялся минуту назад, – Мам! Ты где?

– Я тут, – отозвалась Женя.

Дверь распахнулась.

– Ой, здрасте. А я смотрю, куртка чья-то висит. Думала, может, кто из мальчишек забыл, хотела догонять. – Она смотрела на Алексея с удивлением и любопытством, улыбалась приветливо, но немного сдержанно.

Ничего в ней не было от Жени: ни хрупкости, ни ярких, южных красок, ни грации. Светлые прямые волосы, светлые брови, в сложении чувствуется крепкая кость. Лицо широкоскулое, подбородок упрямо выдается.

Только глаза были материнские, синие, как море в полный штиль, в окружении пушистых ресниц.

– Лида, это отец пришел, – будничным тоном проговорила Женя. – Помнишь его?

Лида покачала головой, улыбка сбежала с ее губ.

– Ты ведь говорила… – начала она, растерянно глядя на мать.

– Я говорила, что он уехал в Германию, – спокойно подтвердила та. – Это неправда. Никуда он не уезжал, жил все это время в Москве, только далеко от нас, в другом районе.

На лице Лиды отразилось недоумение.

– Я… не совсем понимаю…

– Садись, – перебила ее Женя, – поешь вместе с нами. Суп тебе налить?

– Налей. – Девушка послушно подошла к столу, уселась поближе к матери. Воцарилась напряженная тишина.

Алексей не мог поверить своим глазам: как же она похожа на него, отражение в зеркале, да и только!

– Так и будем молчать? – поинтересовалась Женя, хлопоча у плиты.

– А что я? – Лида невозмутимо пожала плечами. – Пусть он говорит. – От ее приветливости и улыбчивости не осталось ни следа, лицо стало холодным и непроницаемым, губы плотно сжались.

– Слышал? – Женя обернулась к Алексею. – Характер у нее твой, как, впрочем, и все остальное.

Он кивнул, не отрывая взгляда от Лиды. Та тоже глядела на него, пристально, в упор, чуть прищурившись.

– Хочешь спросить, где я был, почему ни разу не пришел? – обратился к ней Алексей.

– Что-то в этом роде. – В ее тоне отчетливо слышалась язвительность.

– Дело в том, что я… что мы с твоей мамой… сильно поссорились. Точнее, я обидел ее. Здорово обидел, так, что она не захотела меня простить, и была совершенно права. Я ушел и больше не возвращался – знал, что очень виноват и мама не желает меня видеть. Так вот и жил, Лида, скучал по вам обеим, но сделать ничего не мог.

– А теперь что изменилось? – сухо поинтересовалась та.

– Ничего, – Алексей улыбнулся, – просто прошло слишком много времени.

– Печальная история. – Она усмехнулась и покачала головой.

– Напрасно смеешься. – Женя поставила перед ней тарелку супа. – Если уж говорить начистоту, все было несколько иначе.

– Что ты имеешь в виду? – Лида покосилась на мать с удивлением.

– Когда-нибудь я расскажу тебе, но не сейчас.

– Почему? Считаешь, я не доросла до правды? По-твоему, лучше кормить меня баснями, вроде той, что я услышала?

– Это не басня, – спокойно проговорил Алексей. – Это и есть правда. Может быть, не полная, но суть, по крайней мере, именно в том и заключается.

– В чем? – Лида повернула к нему разгоряченное лицо. – Вы поссорились, и ты не появлялся больше десяти лет? Жил в каком-нибудь часе езды и ни разу не навестил меня. Не платил алименты, не присылал подарки – мать корячилась, чтобы поставить меня на ноги, вкалывала по двенадцать часов в сутки. А теперь, значит, прошло много времени? Можно объявиться и думать, что я наделаю в штаны от счастья!

– Ты бы помолчала, – неуверенно посоветовала Женя.

– Ты только что упрекала меня, что я молчу. И вообще, хватит! – Лида вскочила, так и не притронувшись к супу. – Я совсем забыла, меня Сашка ждет к пяти возле метро. Так что, гуд бай, май френдс.

– Лида, подожди. – Алексей потянулся, чтобы взять ее за руку, но она отпрянула в сторону и, выбежав из кухни, громко хлопнула дверью.

Он беспомощно оглянулся на Женю. Та с невозмутимым видом переворачивала котлеты на сковородке.

– А ты хотел чего-то другого? – Она отложила нож и скрестила руки на груди. – У нее тяжелый нрав, мы часто ссоримся. А еще она – максималистка, точь-в-точь как ее отец. – Женя едва заметно улыбнулась, чуть приподняв кончики губ. Тон ее стал мягче, участливее. – Пойми, Алеша, ты не можешь сейчас войти в ее жизнь. Она давно смирилась с тем, что растет без отца, ей надо долго объяснять, что к чему. Возможно, теперь я попробую сделать это, а раньше было никак нельзя. Не могла же я рассказать ей…

– Конечно, не могла, – поспешно произнес Алексей. – Ты все сделала правильно, и я… я восхищаюсь тобой.

– Перестань. – Она улыбнулась шире. – Я люблю ее, Лидка для меня – главное в жизни, больше ничего нет. Я… постараюсь убедить ее в том, что она не права относительно тебя.

– Она права.

– Нет. – Женя покачала головой. – Ты ведь не подлец, Алеша, просто больной, запутавшийся человек. Хороший человек… для меня, по крайней мере. – Она замолчала и отвернулась к окну.

Повисла неловкая пауза.

– Ладно, я пойду. – Алексей встал. – Прости, что потревожил.

– Ничего, – глуховатым голосом произнесла Женя. – Ты… заходи как-нибудь. Только трезвый. Учти, пьяного я тебя на порог не пущу.

– Хорошо.

Она вышла вместе с ним в прихожую, постояла, дожидаясь, пока он оденется.

– Ну все, пока. – Алексей открыл дверь.

– Подожди. – Женя быстро приблизилась, обняла его и поцеловала в щеку. – Береги себя, хоть немного. Я прошу.

Она опустила ресницы. На какое-то мгновение ее лицо разгладилось, стало мягче и моложе, четче обрисовалась линия скул. Алексею показалось, что он видит перед собою прежнюю Женю, юную и обольстительную, ту, перед которой не мог устоять ни один мужчина.

В следующую секунду она овладела собой, вновь стала спокойной и холодно-сдержанной.

– Теперь иди.

Дверь захлопнулась, Алексей остался один на лестничной площадке. Он постоял немного и стал медленно спускаться.

Его не покидало странное ощущение, будто все, что сейчас произошло с ним, было всего лишь сном. Во сне он видел Женю, новую, неузнаваемую, с морщинами и потускневшим взглядом, во сне спорил с ней, пытаясь доказать свою правоту и при этом чувствуя себя отчаянно виноватым, во сне разговаривал с дочерью, похожей на него как две капли воды и тем не менее совершенно чужой…

Алексей вышел из подъезда на улицу и побрел к метро. Ноги двигались с трудом, словно общение с Женей его самого превратило в старика.

Что же такое он натворил? Сломал жизнь любимой женщине, преждевременно состарил ее, осиротил ребенка, самого себя обокрал, точно вор.

И Настю потерял навсегда.

Это замкнутый круг, из которого не выбраться. Они смотрят на него одинаково устало и безнадежно, говорят одни и те же слова: «Любимый, без тебя плохо, а с тобой невозможно».

Так стоит ли вообще небо коптить, если всем от него одни лишь страдания?

Алексей даже остановился, пораженный пришедшей в голову мыслью. Раньше он никогда не думал об этом, жил себе и жил, если становилось совсем уж невмоготу, напивался до чертей и заваливался спать.

Вдруг ему стало легко и даже весело: зачем мучиться, когда можно запросто прервать ставшее невыносимым существование? Пару раз плюнуть, и готов приговор самому себе за то, что так бездарно распорядился собственной судьбой.

Почему бы и нет? Кто заплачет о нем – разве только Морковка, да и та больше будет жалеть уплывшую из рук московскую квартиру.

Одно скверно: не сказал он Настене самые главные, заветные слова, те, которые много раз твердил про себя, но вслух произнести не решился. Отчего – один бог знает. Гонор свой пытался продемонстрировать, мужское превосходство, будь оно трижды неладно! Так она и будет думать о нем как о последнем козле, чурбане бесчувственном, который ничем не прошибешь, сколько ни старайся. Хотя…

Алексея вдруг осенило. Эту ошибку можно исправить. Пока еще не поздно.

Он секунду подумал, а затем решительно ускорил шаг.