Текст книги "Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика"

Когда меня встретили в Киеве на вокзале мама с Борей, моя первая фраза была «У меня все связано с Ленинградом». Я не сумела удержаться от этой фразы. Боря обиделся и сказал: «Зачем же ты тогда приехала к нам?» В его голосе была горечь обиды, уколовшая меня. Мы заехали к Гребень, и мама, чтобы я не скучала, пригласила погостить к нам Клару[202]202
  Клара – Клара Лазаревна Гребень (ок. 1912–?).


[Закрыть]. Мы с ней расстались детьми и теперь встретились взрослыми. Она развитая, умная, хорошо образованная, но что мне сейчас в ней?

Сегодня я, Боря и Клара катались на лодке. Мы ездили к знакомым белым горам, там купались, долго лежали на пляже, загорая на горячем песке, и домой вернулись только к обеду. После обеда, когда начала спадать жара, мы взяли книжки и пошли к Днепру. Высокие развесистые деревья и кусты, растущие на острове по берегу реки, низко наклонили свои длинные ветки над водой, отражаясь в спокойной глади реки. Я, отбросив книжку, смотрела на запад, где небо в этот вечер было особенно ярким. Вечер наступал незаметно. А я думала, как прекрасна природа и как, вместе с тем, все может потерять свою прелесть. Ведь это те же места, где я в прошлое лето была полна неосознанных надежд, подходя к жизни слишком по-детски и самоуверенно думая, будто жизнь будет всегда мне улыбаться. Только теперь я поняла всю силу страданья, во многих местах розовая завеса порвалась и выступили темные пятна, а сколько их будет еще впереди? Знаю ли я это? Конечно, нет. Знаю ли я вообще жизнь? Она во много раз сложнее, чем я думала раньше. Боюсь ли я ее? Нет, во мне нет страха, есть только нестерпимая боль и недоумение. Ведь я даже себя не знаю хорошо! Я знаю только те стороны, на которые уже упали первые лучи жизни, а много может появиться позднее. Сейчас у меня в сердце пустота, безразличие. Может быть, я смогу еще многим интересоваться, увлекаясь наукой, искусством, природой. Но мне кажется, что в этом уже не будет ни непосредственной радости, ни глубокого счастья. А мне так хочется жить полно, беря от жизни личное счастье! Без любви не бывает полного счастья! Я, наверно, принадлежу к типу однолюбов. Возможно, я ошибаюсь, но если и разлюблю когда-нибудь, то в сердце останется слишком глубокий след, и вряд ли я смогу еще раз полюбить так пламенно, цельно и безраздельно. Я не способна отдаваться чувству наполовину, как и не умею скользить поверхностно по жизни; поэтому я раньше не знала мимолетных увлечений и вряд ли их узнаю. Если у меня к кому-нибудь появлялся интерес, то оставалось два выхода: или этот интерес исчезал, как только я всматривалась глубже, или должен был, как сейчас, вспыхнуть пожаром. Я не растратила по мелочам свое чувство, и, если бы моя любовь была удачна, она бы принесла мне большое счастье. Теперь же это приносит боль, от которой я почти ненормальная. И все-таки могу ли я жалеть, что полюбила, что люблю?

9 июля. С утра светит яркое солнце, и кругом все поет и радуется теплу и солнцу. Я, Боря и Клара в лодке переехали по Днепру на остров. Перед нашими глазами простирался бесконечный простор, синее небо и в нем чайка, подставляя белую грудь яркому солнцу, летая над водой, радостная и счастливая. Но я не была счастлива. Я ищу внутреннего покоя, но ни в чем его не нахожу уже. Я все время думаю о Павлуше, я тоскую. Вчера, перебирая свои тетради, я нашла стихи, которые мне живо напомнили один из дней в Детском, когда Павлуша ненадолго уезжал из Ленинграда и мне на прощание подарил букет ландышей. Я, придя домой, долго смотрела на них, и каждый цветок в тишине звенел мне о нем. Я провожала его на вокзал, и, когда отошел поезд, было грустно. Только рука моя сжимала ландыши в волнении. Потом я ждала его приезда, время тянулось бесконечно, все кругом казалось скучным. Как это чувство похоже на теперешнюю мою тоску! Может быть, все это сентиментальности, но как они для меня дороги!

10 июля. Мама сразу заметила перемену во мне и всматривается в меня, стараясь понять. Но я ограждаю свой внутренний мир от расспросов. Я должна одна пережить все и невольно замыкаюсь. В моем сердце не только тоска, страдает и моя гордость! Я жду письма от Павлуши в ответ на мое признание, но его нет. Как часто у меня появляется желание убежать ото всех, чтобы случайно никто не заметил моих глаз и слез, в них скрытых. Я боюсь участия, жалости и наружно стараюсь сохранить веселость. Любовь Бориса меня трогает, я часто вижу, что он меня ревнует к Павлуше и не любит говорить о Детском. Но ведь я не виновата, что я стала настолько старше, что уже не прежняя девочка.

11 июля. Что я могу сделать, чтобы почувствовать себя хоть немного счастливой? Ничего! Мама как-то сказала мне: «Я думаю, что тебе не стоит терять год и самое лучшее уже этой осенью поступить в ВУЗ. Подумай об этом серьезно. Жить без дела в Днепропетровске, где у тебя нет друзей, будет нелегко». Папа же мне предлагает поступить в Горный институт[203]203
  Горный институт – Днепропетровский горный институт (ныне Национальный горный университет), старейшее высшее горное учебное заведение Украины, создано в 1912 г. на базе Екатеринославского высшего горного училища, основанного в 1899 г.


[Закрыть], и я думаю, что это будет мне нетрудно, хотя и надо выдержать экзамены.

Ехать учиться в Ленинград я считаю для себя невозможным, и поэтому я об этом не мечтаю. Видеть, встречаясь с Павлушей, что он мне только друг, не больше, было бы слишком для меня тяжело. Я постараюсь занять себя работой и буду учиться. Но как мне все безразлично!

12 июля. Письма нет, и я пишу вам в дневнике. Дорогой! Эти дни я особенно жду письма от вас, и в моем сердце тревога, я вздрагиваю при одной мысли, что письма от вас не будет вовсе. Если [бы] вы ответили «нет», и ваш ответ был бы холоден, это было бы во много раз лучше, чем молчание. Ведь один раз я отказалась от надежд, и связанное с этим страдание для меня не ново. Ваше молчание может означать презрение, которое я сама на себя навлекаю. Если бы вы знали, как об этом больно думать! Хотя я и решилась отдать вам тетрадь моих стихов, но теперь меня пугает, что вы могли неправильно истолковать все написанное, все, что писалось под влиянием искреннего порыва, в чем против воли вылились все чувства и мысли, меня наполнявшие. Поверьте, мой рассудок терял власть над моим сердцем. Но что вы могли подумать? Я больше всего боюсь жалости к себе. Во мне все возмущается при одной мысли об этом. Но если бы вы могли любить меня и я бы была для вас дорога, возможно, моя любовь сделала бы вашу жизнь счастливой. Я готова простить вам все ваши недостатки за вашу искренность и за вашу настоящую любовь. Зачем я вам пишу в этой тетради, зная, что вы это никогда не прочтете? Мне просто надо с вами говорить, независимо от того, услышите ли вы мои слова. Ваше молчание и мое ожидание вашего письма заставляют вздрагивать от каждого стука в те часы, когда приходит почтальон.

14 июля. Сегодня день прекрасный. Солнце печет с самого утра, и мы после завтрака пошли с Кларой и Борей к реке купаться. Река быстро несла свои сверкающие воды вдаль. Чайки кружились над водой, по временам окуная в чистую прозрачную воду белые крылья. Я долго лежала в воде, быстрые волны набегали на меня, я смотрела на воду, и меня тянуло слиться с ней, перестать быть собою, нестись в потоке, ни о чем не думая, забыв все муки, в вечном беспрерывном движении вперед. Но моя мысль, побеждая пространство, улетала опять далеко на север, и сердце мое снова сжималось, краски меркли, лучи бледнели, я чувствовала себя одинокой.

15 июля. Вчера мама ненадолго уехала в Воронеж, о чем просила ее бабушка в письме, так как она была больна воспалением легких и чувствовала себя плохо. Теперь мы сами о себе заботимся с помощью нашей хозяйки, к которой мы, живя у нее второе лето, очень привыкли. Самый хозяйственный из нас, конечно, Боря.

Погода стоит жаркая, и я с утра, одев купальный костюм, иду на Днепр, где провожу большую часть своего времени. Часто, отбросив весла, я лежу на дне лодки с закрытыми глазами. Тихо журчит вода, ударяясь о дно лодки, и кажется, что стоишь на одном месте, когда смотришь в небо, видишь бегущие белые облака. Я сажусь снова за весла и начинаю грести. Весла рассекают поверхность реки, дробя ее чешуйками расплавленного золота в падающих брызгах. После обеда мы выбираем тенистое местечко под развесистым деревом, берем книжки и читаем. Жарко, книга падает из рук, и в моей памяти теснятся воспоминания. Как много красивых незабываемых минут связано с Павлушей, когда мы бывали в Филармонии, в театре! За все я благодарна ему. О, если бы было возможно вернуть хотя одну из этих минут! Он мне сказал как-то, что я буду иметь большой успех, когда буду взрослой, но что мне в этом? Все оборвалось, и все невозвратимо. Приходится складывать тетрадь, становится совсем темно. Я вышла из хаты, но и здесь сумерки, заметно темнеет, неслышно со всех сторон нас окутывает своим мраком южная ночь. А над головой Павлуши нет темного неба, – там белые северные ночи. Я научилась любить их холодную настороженную красоту, но как теперь они далеки от меня!

16 июля. Снова жаркий день, ни ветерка, ни прохлады. Горячие лучи солнца пекут нестерпимо. Вся природа неподвижно дремлет в истоме, как будто в полусне. Мы с Кларой изнываем от жары, не находя себе места. Несколько раз бегали на реку, но вода точно подогретая, мало охлаждает разгоряченное тело. Трудно шевелиться, лежа в тени. Все мысли стали какими-то спутанными, как будто в дремоте… Жаркая истома проникла в сердце, туманя голову. И только позднее разбушевалась гроза, обволакивая постепенно небо темными тучами, которые приближались к нам. Гроза была сильная, дождь лил потоками, но она пронеслась быстро, освежив природу. Стало свободней и легче дышать.

После обеда приехал из лагеря папа и предложил мне немного покататься верхом. Я, быстро сменив платье на брюки, поехала с ординарцем по знакомой дороге в лес. После грозы воздух был чист, пахло свежими скошенными травами, а в лесу – сосной. Но каким иным казалось все по сравнению с прошлым летом! Неужели я уже никогда не способна буду ничему радоваться?

Вечером у нас были Фомины и Ипатовы, и мы гостей принимали без мамы. Глядя на Фомина, мне вспоминалось прошлое лето, когда у нас гостила Катя. Все это было как будто вчера, как будто без перемен. А для меня, кажется, протекла с той поры целая вечность.

17 июля. Как странно, я видела во сне сегодня вас, Павлуша. Я видела вашу хорошо знакомую улыбку. Вы взволнованно что-то говорили мне и куда-то звали идти с собой. Я старалась все понять и, когда проснулась, ощутила давящую пустоту. Как вы далеки теперь от меня! Я даже [не] уверена, что вы захотите ответить мне письмом, которое я жду давно. Я все думаю и думаю о вас, вспоминая каждую мелочь наших встреч и храня ваши увядшие розы, не смешно ли это? Внешне я лучше владею собой, совершенствуясь в этом искусстве. Я могу солгать в ответ на задаваемый вопрос, когда не хочу сказать правду, промолчать – значит выдать себя и свое настроение. Эта вынужденная ложь мне неприятна, и мне хотелось бы, чтобы никто не задавал мне вопросов. Иногда я пишу вам в своем дневнике, но вы никогда не прочтете страниц в этой тетради – страниц, полных доверчивой откровенности.

19 июля. Ночью была сильная гроза. Одна за другой вдали, не переставая, сверкали зигзагами молнии. Высокие деревья качали своими ветвями от порывов грозного ветра. Я долго не могла заснуть, мое сердце рвалось к сверкающим зарницам и к бушевавшему ветру. Я очень люблю грозу! Сквозь сон я слышала сильные раскаты грома и шум дождя.

На днях уезжает Клара от нас. Скоро должна вернуться мама, и мы с ней уедем в Днепропетровск, где я должна подготовиться к экзаменам.

22 июля. Вчера приехала из Воронежа мама. Бабушка поправилась, но еще слаба и еле двигается по комнате. Вечером мы проводили Клару в Стайки на лодке и там ждали парохода, который подошел к пристани, освещенный яркими огнями, красиво отражаясь в воде. Было уже поздно, когда пароход отошел от берега. Я вспомнила Раису. Ведь она вернулась обратно в деревню, несмотря на все старания матери, и вышла замуж за своего Петруся.

24 июля. День был паляще жаркий и томительный. В воздухе дрожали прозрачные, волнующиеся струйки нагретого воздуха. Мы с Борей несколько раз бегали к реке купаться, но вода была теплая и охлаждала тело ненадолго. Я пробовала читать, лежа под развесистой шелковицей, но книжка падала из рук. Всюду было жарко, и я не находила себе места. Наконец Боря нашел в саду прохладное местечко, и мы легли на траву под тенью дерева. Я, лежа, смотрела на небо. С каким трудом я теперь даже читаю! В голове проносились неопределенные мысли, обгоняя одна другую. Вот у Данте[204]204
  Данте – Данте Алигьери (1265–1321), итальянский поэт, философ, политик.


[Закрыть] любовь – весна, очарованье, но ведь такая любовь не каждому дана, это только удел немногих. Много людей имеют музыкальный слух, а Бетховен – один из немногих. Так и в поэзии, и в искусстве, и в науке, и в любви тоже. Я думаю, что настоящая любовь имеет свою вершину, не всегда доступную для всех. Сколько счастья таит это чувство в себе! Красота, для многих непонятная, таится даже в переживании безнадежной любви. Я люблю вас, Павлуша! Как мне будет нелегко побороть в себе это чувство… Уйдя от него, не уйду ли я от самой себя, от всякой возможности счастья?

К вечеру спала жара, и мы с Борей и Аленой пошли на луг переворачивать скошенное сено. В воздухе четко ощущались запахи трав, и все цветы на лугу пахли по-разному. Голубое небо, зеленая трава, золотое солнце, как и чудесный воздух, слегка пьянили. Домой я шла с большим букетом полевых цветов. Удлинялись вечерние тени, и солнце окрашивало пыль в розовый цвет. По сторонам дороги тянулись просторы полей и местами еще не скошенной ржи. Я рвала синие, голубые, розоватые васильки, присоединяя их к большому букету. И чем дальше я шла, тем медленней был мой шаг. Опять и опять не было сил бороться с тоской. Я легла на землю и долго плакала, пользуясь тем, что меня никто не мог увидеть.

26 июля. Ваше письмо лежит передо мной. Я прочитываю его много раз, стараясь его понять до конца умом и сердцем. Вы пишете, что таких, как я, теперь нет. Может быть, это и верно. Я действительно не вполне созвучна своей эпохе. И вместе с тем, разве не многое, мне присущее, вероятно, едва ли было бы возможно в другие эпохи? Вы безжалостно к себе передо мной открыли все недостатки своего характера и пишете, что еще не любили никого по-настоящему и боитесь, что неспособны на сильное чувство. Вы не ожидали, что моя любовь так глубока и сильна, и это удивило вас. И все же вы не хотите взять мою любовь. Вы намекаете на то, что не смеете это сделать, не имеете на это права. Вы пишете, что я вам дорога, что вы мне отдали свою единственную привязанность и ставите меня неизмеримо выше всех. Но мне ведь этого, поверьте, слишком мало! Вы считаете себя бесконечно виноватым передо мной. Но разве я могу вас винить в чем-нибудь? Вы никогда не обманывали меня, и разве вы виноваты, что не смогли меня полюбить так, как хотели бы, как, возможно, полюбили бы, если бы ваша жизнь сложилась иначе? Ведь вы до конца оставались по отношению ко мне безжалостно честным. Вы пишете, что на мое увлечение смотрели несерьезно, как на детскую шалость.

Только та мучительная любовь, через которую я прошла, могла научить меня понимать вас, такого замкнутого человека. Возможно, что вы на большое чувство действительно неспособны, и в этом кроется не только для меня, но и для вас глубокое страданье. Вы сумели чутко отнестись ко мне, не оскорбив моего чувства, за что я вам благодарна. Но даже в пылу своих признаний я никогда не приняла [бы] руки, протянутой из жалости. Вы просите сохранить нашу дружбу и вам писать. Теперь уже больше надежды нет, и мы остаемся друзьями. Но какой во мне самой остался надлом, какая боль, от которой никуда не уйти! Я думаю о наших отношениях. В моем чувстве к вам нет разлада, а в вашем нет цельности, у вас разлад между чувством и разумом. Но дружескую любовь и привязанность, которая заставляет быть внимательным, чутким, по-своему любящим, вы отдаете одной мне, и я благодарна вам за это, потому что вы большего дать мне не могли. Вы подарили мне незабываемые минуты счастья, научили любить, и я это ценю. Но могу ли я быть счастлива? Видимо, уже никогда! Я для вас одна, выделенная из всех и дороже всех, и, однако, в своей душе я таю смертельную тоску. Мне бы хотелось, чтобы вы полюбили меня, как я вас люблю! Но это невозможно! Я уничтожаю всякую мысль об иных отношениях, кроме дружеских, между нами. Пусть была моя первая любовь неудачной, но она была как вальс Шопена, который вы так часто играли мне, и что бы ни случилось в моей дальнейшей жизни, воспоминания об этом будут для меня самым ярким сном моей жизни. Как пустынна для меня впереди эта жизнь! К чему я все это так бессвязно пишу в дневнике, еще не ответив на ваше письмо? Чтобы собраться с мыслями? Чтобы не плакать больше? Ведь я читала письмо, убежав в заросли лозы на Днепре и спрятавшись там как дикая кошка, чтобы никто не видел волнение, которое я была не в силах скрыть. Как я там плакала!

29 июля. Было поздно, когда я вышла из хаты, провожая Фоминых и Мухиных, которые были у нас. Ночь была полна глубокой тишины, и ее темнота казалась бархатной. В спокойном неподвижном воздухе, как и в застывших кустах и деревьях, чувствовалась жизнь и был разлит покой. Ночные бабочки, пролетая, бились в стекла окна. На клумбах сильнее пахли из прохладной темноты цветы. Я долго стояла, всматриваясь в ночь, а сердце мое билось в тоске, как порванный маленький резиновый мячик.

Завтра я, Боря и мама уезжаем в Днепропетровск, чтобы я могла подготовиться к экзаменам в Горный институт. Ко мне подошел Боря и сел рядом со мной на лавочку перед хатой в нашем садике, вспоминая эпизоды прошедшего лета. От Кати за это время я получила два письма. Лето она проводит в Детском, осенью собирается поступить на службу в Ленинграде и заняться языками. Миша по-прежнему бывает у них каждый день. В общем, ничего нового. Уже поздно.

29 июля. Встали сегодня рано, когда в прохладном утреннем воздухе разносились ароматы трав, листьев и цветов. В клуне пахло сено и над головой пролетали ласточки. Когда мы вышли из клуни, в зеленых деревьях, как тонкая кисея, еще путались обрывки ночного тумана. В этот утренний час вся природа будто только что выкупалась в ночной прохладе, и в траве блестели светлые капли росы. Молчаливо земля одевала свои утренние, праздничные одежды, освещенные лучами солнца. Задорнее кричали воробьи, громче пели птицы.

Мы с Борей побежали к реке и выкупались, погружаясь в теплые, ласкающие волны. На необозримом небе бесшумно проплывали пушистые, причудливой формы облака, быстро меняясь, лениво куда-то ползли их тонкие прозрачные узоры, тихо нежась в золотой атмосфере, постепенно соединяясь в образы, снова распадаясь. День был прекрасный, и мы с Борей обошли свои любимые места, теперь напоенные для меня такой печалью. Потом помогали маме укладывать наши вещи. Завтра утром мы с мамой уезжаем в Днепропетровск, оставляя папу одного. Я, сидя под деревом шелковицы, писала стихи, когда к нам пришла Фомина попрощаться с нами.

Днепропетровск

7 августа. Несколько дней, как я живу в Днепропетровске и начала усиленно заниматься, стараясь держать себя в руках. Но я почти потеряла сон. По ночам задыхаюсь от городской духоты, изнемогая от боли, плачу, скрывая свои слезы. Я совсем больная, даже физически. Только бы это никто не заметил и не понял до конца!

9 августа. Я беру уроки математики у Владимира Дмитриевича Козловского. Сегодня я остановилась на углу бульвара, чтобы попрощаться с женой Козловского, молодой, интересной женщиной. «Какая тоска! – сказала она. – Такая же, как духота неостывшего после дневного жара воздуха». – Я ответила, стараясь скрыть страстность своих слов: «Мне тоже невесело в этом чужом для меня городе! Я по целым дням сижу за книгой, чтобы поступить в Горный институт и учиться дальше, чтобы, наконец, быть просто занятой. Теперь я думаю, что бы я делала, если бы свое поступление отложила на год?» – Ее подвижное лицо подернулось улыбкой, и она сказала: «О да, я Вас хорошо понимаю. Вам после лагеря покажется здесь намного скучнее, чем мне. Ведь у Вас еще свежи воспоминания о большом центре культуры, где собрано столько ценностей искусства, и к тому же там, наверное, у Вас остались друзья, с которыми связаны лучшие воспоминания. Но я вот здесь живу давно и не могу привыкнуть к городу, и меня все время куда-то тянет. Мне хотелось бы иметь больше интересов в жизни, больше разнообразия. Конечно, интерес может быть в работе, в семье, но такой работы, чтобы меня интересовала, у меня нет, я в свое время не была к ней подготовлена и слишком рано вышла замуж; а дома однообразие с мелкими повседневными хозяйственными заботами. Вот и все. Детей у меня нет, которые могли бы заполнить пустоту моей жизни, дав ей цель и содержание. Остаются одни книги. Давайте зимой ходить на каток».

Я рассеяно смотрела по сторонам. Кругом была все та же духота, будто дышали нагретые за день камни и крыши домов. На бульваре пыльно и жарко. Хотя бы поскорей настал вечер! Идя к дому бульваром, я всматривалась в проходящую публику, замечая деланый смех, грубую косметику, заигрывание гуляющих с женщинами. Я думала, почему мне теперь всегда бросается в глаза самое скучное, самое отталкивающее своей обыденностью, ведь есть и другая жизнь, как и другие люди! Только они, обычно, растворяются в общей серой массе. В другое время, возможно, я на это бы не обратила внимания, и город был бы как город. Днепропетровск лучше многих городов, но бывают города, которые хранят что-то яркое, если не в настоящем, то в прошлом. Здесь же я не могу слиться с жизнью города, он мне чужд. А люди?! Я их не знаю, и потому они мне кажутся безразличными. В проходящей шумной толпе нет никого, на ком я могла бы остановить свой взгляд. Моя жизнь как будто выделена невидимыми стенами, разрушить которые не в моей власти. Приобрести знакомых? Только знакомых интересных, умных, с которыми было бы можно говорить на любую тему, а не Мусиков, с которыми можно только зевать от скуки! Сейчас я могу заполнить только половину своей жизни – свой ум занятием, чтением, писанием стихов. Со временем из этого поэтического дара, может быть, что-нибудь выйдет? Но вторая половина моей жизни остается пустой. Я очень одинока. Часто мне хочется, чтобы кто-нибудь из детскосельских мальчиков был здесь, с кем я могла бы непринужденно говорить обо всем, что нас одинаково интересует. Сейчас, невидимо для окружающих, моя жизнь пронизана только воспоминаниями о том времени, когда был интерес к каждому дню и часу. Теперь я хотела только бы одного: иметь возможность походить по тем местам в Детском, с которыми у меня связаны лучшие воспоминания всей жизни, заставляющие сильней биться сердце.

12 августа. «Как часто я сама своих бесцельных слез, смешных и горестных, в тоске не понимаю»[205]205
  «Как часто… не понимаю» – возможно, стихи сочинены автором.


[Закрыть].

Писать, но о чем писать? О том, что вчера я бросила в ящик письмо для вас, Павлуша? Но что мне даст эта переписка с вами? Многое будет недосказано, а главное, прозвучит фальшиво. Стоит ли вообще писать? Я запуталась в сетях своих переживаний. Я, как пойманная птица в клетке, ищу выхода на свободу и хочу найти себе душевное равновесие, но я слишком ясно понимаю, что прежней беспечности и радости мне не найти. Разве могу я все правдиво описать, что чувствую и отчего тоскую? Нет и нет… Многого я сама не понимаю, а для многого не нахожу слов.

20 августа. Целые дни сижу за книгой и только по вечерам иду гулять с Борей или сижу на балконе. В нашей квартире уютно, много цветущих цветов, красивых вышивок маминой работы. К Боре ходят его товарищи и чаще всех Миша Шамораков[206]206
  Миша Шамораков – Михаил Шамораков или Шамараков (у автора встречаются оба написания, точное установить не удалось), друг брата автора.


[Закрыть], славный мальчик, немного комичный. Он сын маляра, летом работает с отцом и умеет лазить по карнизам домов как обезьяна, даже становится страшно за него. Он любит Борю, часто приходит к нам, когда мы еще спим, и ждет Борю, читая книгу в столовой, чтобы вместе идти в школу. Живет он далеко от нас, в другом конце города. Часто нас смешит Мусик, сын бывшей хозяйки квартиры, где мы живем. Он считает себя будущим артистом и, когда остается один, громко читает бесконечные монологи, крича на всю квартиру в трагических местах. По вечерам он обычно исчезает из дома, возвращаясь поздно, и без конца звонит, сидя на лестнице, и в эти промежутки засыпает. Потом снова начинает звонить, пока родители, пожалев его, [не] откроют дверь. Папа несколько раз предлагал ему в таких случаях брать с собой подушку. Учится он плохо и только на один класс старше Бори, хотя ему 18 лет.

Недавно папа подарил Боре хороший велосипед, он на нем уже ездил и пробует учить меня, но у меня получается плохо, очевидно, я не умею держать равновесие. Мама говорит, что когда велосипед внесли в квартиру, то Боря от радости растерялся и, подойдя к нему, любовно его гладил и даже поцеловал.

Скоро у меня начнутся экзамены, которые будут посерьезнее школьных. А ведь я почти не училась в школе последние месяцы перед окончанием! Мне было не до этого. Я обнаружила теперь, что я даже не знала, что мы проходили в конце по математике.

Недавно Фомина перевели из нашего полка в морское ведомство, и он теперь одел морскую форму, которая ему идет. Гликерия Ивановна на днях приходила прощаться с нами и сказала маме, что Анну Ивановну Голайдо[207]207
  Анна Ивановна Голайдо – жена командира из полка П. И. Знамеровского, дружившая с семьей Знамеровских.


[Закрыть], у которой летом в лагерях застрелился муж и которая очень болезненно переживает эту потерю, она теперь передает на попечение мамы. Сергеева тоже перевели, и они нас пригласили в субботу на прощальный обед.

25 августа. Я шла с Борей по бульвару, когда неожиданно пошел дождь. Мы с ним вбежали в ворота большого дома и ждали, когда дождь утихнет. Я смотрела на быстро потемневший от дождя тротуар, на полосы дождя, и это мне казалось слишком знакомым. В моей памяти живо промелькнула картина Ленинграда, когда мы с Павлушей убегали от дождя по Казанской улице[208]208
  Казанская улица – в 1923–1998 гг. ул. Плеханова; проходит от Невского проспекта (Казанского собора) до Фонарного переулка.


[Закрыть], и на его лице была хорошо знакомая гримаса, которая всегда во мне возбуждала улыбку. Взглянув на него, я сказала: «Я хочу, чтобы вы вернулись обратно, провожать меня на примерку платья не надо, мне близко добежать одной. Посмотрите, дождь перестанет нескоро. Вы намокнете, и будете потом ворчать за это на меня». – «Нет, я все-таки пойду с вами. Куда не пойдешь за любимой женщиной?» Дождь усиливался, но какими веселыми казались тогда падающие, стучащие по асфальту капли! Нам было хорошо перебрасываться шутками, смеясь над бежавшей промокшей публикой. Оглянувшись на него, я видела блестящие капли дождя в его растрепавшихся волосах, встречала ласкающий взгляд его глаз и в ответ ему смеялась задорно и радостно. Как было приятно стоять рядом с ним в воротах чужого, незнакомого дома, вслушиваясь в шум дождевых капель! Теперь я тоже стояла в воротах чужого дома, но уже без него, и болезненно морщилась от дождя.

28 августа. Сегодня вы должны получить второе мое письмо в ответ на ваше. Может быть, вы сейчас его читаете. Но наши письма не говорят о наших чувствах. Я пишу вам теперь просто как другу, как человеку, хорошо знающему меня такой, какая я есть, со всеми моими недостатками. Я иногда задаю себе вопрос, думаете ли вы обо мне, хотя это теперь и не имеет большого значения, когда все кончено. Мне хочется поступить в Горный институт и заполнить все свое время работой. Геологический факультет меня привлекает больше других. Я люблю природу, мне хочется скитаний, чтобы забыться. Это время я много занимаюсь и только по вечерам хожу с Борей гулять. Дни стоят жаркие, вечера – тоже. Я долго сижу на балконе и смотрю, как внизу блестят огоньки трамваев, а на бульваре слышится чей-то говор и смех. По радио передают концерт из Ленинградской филармонии. «Симфония» Шуберта[209]209
  «Симфония» Шуберта – Франц Петер Шуберт (1797–1828), австрийский композитор; написал девять симфоний.


[Закрыть] волнует меня, обостряя мои чувства, и я ниже склоняю голову от охватившего меня волнения. Как часто я бывала с вами на концертах в белом зале! Как часто я почти не в силах была сдержать свое чувство к вам и хотела все сказать, но гордость мешала этому. А после концерта было хорошо идти по ярко освещенному Невскому, когда в ушах звенели отголоски слышанных мелодий. Падали нежные белые снежинки на лицо, засыпая белым пухом шубу, и снег под нашими ногами скрипел. Забыв обо всем, мы жили кусочком красивой минуты, и нам было радостно вдвоем.

30 августа. Передо мной на столе лежит ваше письмо. Вы, который редко писали отцу, пишете мне длинные письма, делясь со мной своими мыслями! Пишете как другу, с которым в прошлом связан кусочек жизни, дорогой для нас обоих. В Детском ничего нового, Катюша по-прежнему капризно надувает губки, когда приходит Миша, играя его чувством, Сережа собирается поступать в Университет на математический факультет. Костя Барышев поступает в Военно-механический институт. Боря Абрамов усиленно ухаживает за Тасей. Обо все этом я знаю из писем Кати. Мне было бы страшно очутиться опять в Детском. И все-таки, как я хочу вас видеть!

29 сентября. Экзамены кончились, и я учусь в Горном институте, куда меня не хотели принять по годам, но папа похлопотал, и меня приняли. Приняли на заводской факультет! Конечно, я сразу перевелась на геологический, поменявшись с одним студентом. Экзамены у меня прошли хорошо, только по математике не все было благополучно, не по моей вине. Мне дали книжку логарифмов, в которую кем-то были написаны несколько формул, я их не заметила, и это пришлось выяснять.

Начинаю немного привыкать к новой обстановке, к занятиям в институте, и нахожу, что учиться в ВУЗе не так трудно, как я думала. Институт наш находится в большом красивом здании, внутри много лабораторий, хорошая библиотека, читальный зал и зал для черчения. С утра я в институте на лекциях. Просидев восемь часов, устаю, а вечером бегу в «чертежку» или библиотеку и домой возвращаюсь поздно. У меня есть уже много знакомых студентов и студенток (ил. 6), некоторые бывают у нас, но пока останавливаться на них не могу. У Бори тоже начались занятия, и только в выходные дни мы по-настоящему бываем свободны. Дни стоят осенние, но теплые. По дорожкам бульвара кружатся желтые опадающие листья. На деревьях заметно редеет листва. Последние цветы на клумбах – красивые канны и махровые астры.

Ил. 6. Выпуск инженеров геологов-разведчиков Днепропетровского горного института. 1933 г. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Выпуск Днепропетровского горного института, с которым я училась, но не кончила институт, уехав. 1934»

2 октября. Сегодня день был солнечный, осенний, и опадающие желто-красные листья, казалось, отражали золотой свет солнца. Этот свет был приятен, но в нем была грусть осени, которая таилась и в пестрой окраске падающих листьев. Я шла по аллее бульвара из института со студентом моего курса Женей Иейте[210]210
  Женя Иейте – Евгений Семенович Иейте (1906 – не позже 1945).


[Закрыть](ил. 7), который провожал меня домой. Мы перебрасывались словами, не говоря серьезно ни о чем. В его словах проскальзывала легкая насмешка. Высокий рост, гибкая фигура, ироничность, некоторые особенности внешности его напоминают мне Павлушу, и этим сходством он привлекает меня.