Текст книги "Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика"

28 февраля. Когда, проснувшись, я посмотрела на себя в зеркало, я увидела бледное лицо и темные круги под глазами. Для меня эти дни имели глубокое значение. Домой я еще не писала, решив подождать, когда улягутся все мои волнения и я стану спокойнее.

Придя из школы, я на столе нашла письмо от Бори[179]179
  Боря – имеется в виду брат автора.


[Закрыть]. Он в конце писал мне: «За последнее время я вижу, что ты обращаешься в настоящую „девчонку“; если бы ты была с нами, этого бы не было».

3 марта. Последние дни я лихорадочно взялась за книги, отдавая им все свое внимание и время занятиям дома и в школе. Своей горячностью я заразила и Катю, и у нее появилось желание больше работать. Снова я ушла с головой в школьную повседневную жизнь. В свободное время много читаю и стараюсь как можно меньше думать о себе и окружающем. Как и раньше, к нам часто приходит Павлуша, но теперь между нами установились просто дружеские отношения, которые бывают между людьми, хорошо знающими друг друга. Выдержать этот дружеский тон для меня бывает нелегко, но я стараюсь не сбиться с него и вести себя с ним обдуманно-спокойно, чтобы не показаться смешной.

8 марта. Какая-нибудь одна неделя, а как много она может изменить! Я сравниваю себя тогда и теперь. Тогда был чудный сон, украшенный надеждами, правда, обманчивыми, подсказанными увлечением моего сердца, а теперь все это ушло, и я снова, как и раньше, пишу свой дневник, считая, что не писать было бы слабостью, которую надо победить. Пройдут дни, недели, и далеко отодвинутся события последних дней, и тогда будет много легче взглянуть бесстрастно на себя со стороны и разобраться в прошлом, а пока все слишком спутано. И краски, и мазки сливаются на картине и пестрят в глазах, когда слишком близко к ней подойдешь. Возможно, я другими глазами взгляну на многое, но сейчас я так недовольна собой, а это чувство всегда бывает мучительно и неприятно. Легче сердиться на кого-то другого, чем на себя, тогда можно всю вину свалить на чужие плечи; или когда тебя кто-нибудь в чем-нибудь обвиняет, то всегда можно оправдаться; но когда сама недовольна собой, тогда перед собою во много раз оправдаться труднее, для этого надо обманывать себя, а перед собой нет оправдания, потому что собственное сознание определяет вину, указывая на нее. Тогда начинаешь себя судить особенно строго и мучительно, наказывая себя в своем сознании. Со мной всегда это бывает. Я недостаточно выдержанна, поддаюсь первому впечатлению и порыву своих чувств, несмотря на разум. Я самолюбива, но стараюсь это скрыть, так как показывать свое самолюбие смешно и нехорошо. Часто бывает трудно разобраться в поступках в том или ином случае, а я, увлекаясь, теряю способность рассуждать, делая ошибки, которые для меня становятся понятными только через некоторое время. Но ведь на ошибках учатся. Их меньше делают, приобретая опыт, и поэтому их не надо бояться, а, вырабатывая в себе характер, бороться с ними. Надо научиться владеть своим чувством, помня совет Онегина «учитесь властвовать собой»[180]180
  «Учитесь властвовать собой» – строка из «Евгения Онегина» А. С. Пушкина; в оригинале: «Учитесь властвовать собою…»


[Закрыть]. К сожалению, у меня этого умения мало и оно быстро исчезает под влиянием моих порывов. Как много надо работать над собой! Мне вспомнились слова, я не помню сейчас, чьи: «Смел и силен не тот человек, который победит льва, а тот, который победит самого себя»[181]181
  «Смел и силен не тот человек, который победит льва, а тот, который победит самого себя» – источник цитаты найти не удалось.


[Закрыть]. Борьба сама по себе бывает трудна, но закаляет волю человека и заставляет думать о многом. Мне думается, что я могла любить очень сильно и горячо, но с не меньшей силой могла бы ненавидеть, быть жестокой к другим, но к себе в особенности. Я скорей простила бы вину другому, но не себе. Понять себя бывает трудно, и не только неудобно рассказывать о себе, но и писать, раскрыв все тайны своей души. Бывает страшно, что не сумеешь правдиво, искренно и правильно высказываться, что что-то будет недосказано, а главное – покажется смешным, прозвучав фальшиво. Я только теперь начинаю анализировать саму себя, приведя в порядок свои чувства.

9 марта. Вчера был хороший вечер в школе, спектакль и танцы. Танцуя со мною, Павлуша слегка посмеивался над моим успехом на вечере, перечисляя, кто мне мог бы понравиться, начиная с Пирогова и кончая Витей. И когда я отрицала эту возможность, он, смеясь посмотрев на меня, сказал: «Тогда несомненно я нравлюсь вам, потому что я единственный из ваших поклонников, о котором вы ничего не сказали». – «Но это потому, что я вас так часто привыкла видеть, вы не в счет», – ответила я. Кончился вальс, и мы, подойдя к стульям, сели и некоторое время сидели молча. Павлуша, взглянув на меня, сказал: «Вы знаете, молчание часто имеет свою хорошую сторону: когда молчишь, часто находишься ближе друг к другу». Я, посмотрев на него, ответила: «Но это далеко не всегда так бывает, вы слишком самонадеянны». Ко мне подошел Сережа, и я ушла с ним танцевать. В вальсе, казалось, он неутомим, и в его глазах светилась скользящая ласка, но они все же были дерзки и колючи. «У тебя ведь голова закружится», – сказала я. Он прислонился к двери и, взяв меня под руку, вывел из зала. Мы подошли к окну и сели. «Ты знаешь, танцуя с тобой, мне хочется, чтобы моя голова закружилась навек». – «Какие у тебя странные желания, я тебя не понимаю», – сказала я. – «Но почему ты не бываешь одинакова?» – спросил он, и лицо его было серьезно. – «Это потому, что я изменчива, как погода, смотря по настроению. Встав утром, я не могу сказать, какая я буду вечером, и это зависит от многих причин, даже от прочитанной книги, как и от разных мыслей в голове». – «Но зачем так много думать, Таня, это далеко не полезно; смотри на жизнь проще. Ведь людям, мало думающим, во много раз легче живется. Я хотел бы встретиться с тобой года через три, когда ты совсем станешь взрослой. Мне думается, что ты станешь еще интересней». – «И, главное, намного умнее, – добавила я, – не правда ли?» – «Ну, я считаю, что ума у тебя вполне достаточно», – улыбнувшись, сказал Сережа. Подошел Леня Руперт, и я пошла с ним танцевать. Домой вернулась поздно, нас с Катей провожали Миша, Павлуша и Сережа.

12 марта. Моя тетрадь кончилась, и я начинаю новую страницу моей жизни. С каждой тетрадью кончается какой-нибудь этап моей жизни, с которым связаны особенные воспоминания, не повторимые больше, а потому, когда начинается новая тетрадь, я невольно спрашиваю себя, глядя на чистые страницы, что будет на них написано и что будет с ними связано. Интересно, какие будут случаи, настроения, радости и какая печаль и тоска. Но страницы, которые будут так много говорить, теперь молчат. А впрочем, не все ли равно, что будет в неизвестном – впереди? Неинтересно было бы жить, зная будущее заранее. Будут, конечно, и радости, и печали, «но ведь благородные металлы очищаются и закаляются, пройдя через нестерпимый огонь»[182]182
  …«но ведь благородные металлы… нестерпимый огонь» – источник цитаты найти не удалось; возможно, Н. Кудрявцев писал это лично автору.


[Закрыть], – писал Кудрявцев. Будут бесчисленные ошибки, которые научат их не делать; я также знаю, что будет много разных волнующих вопросов, раздумья и мыслей, потому что я становлюсь все старше, и ко мне придвигается жизнь, раскрывая передо мной новые возможности.

14 марта. В школе занятия идут хорошо, правда, это время я много времени уделяю урокам. По многим предметам меня спрашивали, и я получала хорошие отметки, а за сочинение Алексей Михайлович поставил мне «отлично» и читал его в классе как лучшее. Ада Филипповна, как и прежде, относится ко мне хорошо. После обеда хожу к англичанке, куда иногда меня провожает Павлуша. Он очень любит серьезную музыку, понимает ее, и часто бывает на концертах в Филармонии. Несколько раз он приглашал меня, и я слушала с ним концерты. Какая это была для меня радость!

15 марта. Я уже писала раньше, что у нас живет старушка, знакомая Марии Ивановны. Она передала Кате наш давний разговор с Павлушей о том, что его увлечение ею прошло и что в будущем, он считает, она не будет так интересна. Катя была этим недовольна и при случае дала понять это нам с Павлушей. Меня это волновало и было неприятно. В субботу пришли мальчики, но было как-то не весело. Катя капризно надувала губки и часто меня задевала. На другой день Мария Ивановна позвала меня к себе и, посадив на диван, спросила: «Скажи, Танюша, что с тобой? Последнее время ты почему-то скучная, чересчур серьезная, и даже побледнела и похудела». Я начала говорить о плохом настроении, о том, что я недовольна собой, ссылаясь на письмо папы и мамы. «А как твое увлечение?» – вдруг спросила она. – «Это все пустое, и оно не было настолько серьезно, чтобы о нем говорить», – ответила я. – «Видишь, Танюша, я последнее время внимательно наблюдала за Павлушей и нахожу, что ты ему больше чем нравишься. Правда, у него трудно узнать то, что он хочет скрыть, но в некоторых случаях его чувство случайно проскальзывает в его взгляде. Когда Боря Соколов как-то сказал шутя, что он тебя вымажет мастикой, и схватил тебя за руку, я заметила, как Павлуша изменился в лице. Взглянув на Борю сердито, он резко сказал ему что-то, но, заметив, что я наблюдаю за ним, сразу изменил выражение лица, обратившись к Боре с шуткой. С одной стороны, такая выдержка характера – черта хорошая, а с другой стороны – странно, что в такой сдержанности нет юношеской непосредственности, – говорила Мария Ивановна. – Да, понять его трудно», – добавила она. – «Я тоже его далеко не всегда понимаю и считаю, что недостаточно хорошо его знаю, – сказала я в раздумье. – Возможно, мы разные люди, но меня всегда привлекают его ум, его остроумие и даже скрытность и холодность, как умение владеть собой. Даже и то, что понравиться ему не так легко. По натуре он своеобразный, сложный, и в нем есть даже что-то онегинское». – «Да, он интересный и умный, это верно», – согласилась со мною Мария Ивановна. – «Но сейчас мое увлечение прошло, я стала к нему равнодушной, в этом могу вас уверить, потому что этого я хочу сама».

Наш разговор перешел на Катю, и Мария Ивановна сказала: «Странно, что Катя до сих пор никем не увлечена, чему это приписать? Она или слишком холодна, или еще не проснулась? Я убеждена все больше, что в ней много детского, что она еще не вполне развилась, и я с ней не говорю так откровенно, как с тобой. Я хорошо замечаю, что она любит свой успех, только бы ей было весело, кокетничает и не замечает большой любви Миши». Я согласилась с Марией Ивановной. Сталкиваясь с жизнью, я задумываюсь над вопросами, решать которые мне приходится самой, и это отражается на моем настроении.

17 марта. Был зимний, снежный вечер, мы с Павлушей сидели в полутемной гостиной у топившейся печки и говорили, было грустно и как-то особенно хорошо от того, что было можно делиться этой грустью с ним. «Я думаю, что между вами и Катей нет прежней близости, ведь вы совсем разные», – говорил он. – «Да, вы правы. Мы часто сталкиваемся, не всегда понимая друг друга, и чаще – в мелочах. Я не люблю обращать внимание на мелочи, думая, что и другие также не придают этому большого значения, но оказывается, что другие замечают эти мелочи, и получаются неприятности. Мне наши размолвки неприятны, и мне непонятно, почему Катя старается меня чем-нибудь уколоть. Как повседневные мелочи мне бывают противны и как я их ненавижу!» – «Да, но ведь из этих мелочей создается жизнь, часто портящая ее, значит, они тоже в жизни имеют какое-то значение», – заметил он тихо.

Я прочла в его потемневшем взгляде затаенную грусть. Некоторое время мы молчали. «У меня нет друзей, с которыми бы я всем делился, не было, хотя и есть очень хорошие товарищи, с которыми я связан большой дружбой. Я часто задумываюсь над собой: помните, как-то в шутку Катя меня назвала „длинным балбесом“, я тогда на нее обиделся, а потом, подумавши, пришел к убеждению, что ведь она была права. Что я представляю сейчас из себя? Какой-то „лодырь“ и ничего больше, настоящей полезной работы, куда мог бы я применить свои способности и ум, у меня нет. Я не учусь, и мои лучшие годы уходят, впереди пустота, а сколько надежд и как хотелось учиться! Я знаю, что у меня хорошие способности, я развитее и умнее многих своих товарищей, которые будут получать высшее образование, а я нет». В его словах чувствовалась боль. По его губам пробежала ироническая улыбка. Я почувствовала, что при таком вырвавшемся признании слова были лишними. И что я могла сказать ему? Ведь вся его жизнь впереди, но как она сложится для него? Он продолжал говорить: «Не думайте, что я гармоничен, в моем характере есть много недостатков, я рос при не совсем нормальных условиях». Затем вдруг добавил: «Как хорошо ехать, ехать, чтобы перед глазами мелькали разные картины…» – «Но ведь это быстро бы надоело, и было бы скучно оставаться только наблюдателем жизни, ведь так жить неинтересно», – возразила я. – «Но поверьте, может быть, это было бы самое лучшее для меня, раньше я мечтал совсем о другом», – грустно сказал он. – «А мне хотелось бы поехать когда-нибудь в незнакомые страны, чтобы увидеть новые места, новых людей, изучить их культуру и посмотреть на памятники искусства». – «Возможно, когда-нибудь вы и побываете за границей и много увидите; зная языки, это не так трудно». В его словах я почувствовала отчуждение, он мою жизнь отделял от своей. Почему же жизнь так рано лишила его светлой радости, сделав его замкнутым? Ведь он от этого разочарованный, выброшенный жизнью, а такой незаурядный! В чем его вина? Ведь его товарищи по школе, которые сидели рядом с ним за партой, учатся в институтах, получая образование, а он нет. И как он мне дорог! Мне захотелось с молчаливой лаской провести рукой по его темным волосам, чтобы в этом прикосновении он почувствовал мою нежность. Я поняла вдруг, что слова, приписанные ему Алешкой, не больше чем очередная пакость Алешки, придуманная, чтобы нас поссорить. И как я могла этому поверить, сделать из этого какие-то выводы, стараться отдалиться от Павлуши, когда каждая минута, с ним проведенная, для меня такая радость? А о дальнейшем стоит ли думать?

20 марта. Мне хотелось бы о многом писать, но у меня остается мало времени для дневника. Вчера с Павлушей была в Филармонии, мы слушали концерт Бетховена[183]183
  Бетховен – Людвиг ван Бетховен (1770–1827), немецкий композитор, пианист, дирижер.


[Закрыть]. Музыка всегда производит на меня сильное впечатление. В антракте мы делились с Павлушей впечатлениями, и я поняла, насколько он любит и понимает симфоническую музыку, предпочитая ее опере и пению. Но это не удивительно, у него бабушка музыкантша[184]184
  …бабушка музыкантша – Любовь Георгиевна Ленци, урожд. Леплинская (1860–1939); поступила в Петербургскую консерваторию ок. 1892 г., училась фортепианной игре у А. Г. Рубинштейна. В описываемые годы жила в Ленинграде по адресу: Нижегородская ул. (с 1949 г. – ул. Лебедева, с 1956 г. – ул. Академика Лебедева), д. 11, кв. 3.


[Закрыть], ученица Антона Рубинштейна[185]185
  Антон Рубинштейн – Антон Григорьевич Рубинштейн (1829–1894), русский композитор, пианист, дирижер, музыкальный педагог; в 1862–1867 гг. директор основанной им в Петербурге первой российской консерватории.


[Закрыть], с ней он связан большой любовью. Мне было хорошо с ним в этот вечер, и я чувствовала, как он мне близок.

23 марта. В нашей школе был вечер. Когда я осталась одна с Павлушей, он предложил мне пропустить некоторые номера концерта, и мы, выйдя из зала, сели на окне и разговорились. Он начал подсмеиваться над тем, что Боря Абрамов мне изменил. Я возражала, уверяя, что он изменил не мне, а Жанне, в которую был раньше влюблен. «О нет, после Жанны вы нравились ему, это я хорошо знаю, ведь мы с ним дружны», – возразил он. – «Но это не было серьезно с его стороны», – заметила я. – «Вы ошибаетесь, я даже знаю, что его интерес к вам и теперь еще не прошел, хотя он увлекается Тасей, но это совсем другое, она хорошо поет и недурна, но очень пустенькая девочка».

Мы перешли на другие темы и говорили об искусстве, высказывая свои мнения и взгляды. Когда к нам подошел Костя, наши слова стали шутками. Когда концерт окончился, Павлуша взял меня под руку, и мы побежали вниз по лестнице одеваться. Он помог одеть мне пальто, и, подождав Катю и Марию Ивановну, мы вышли на улицу. Катя шла с Мишей, и они с Марией Ивановной должны были проводить их знакомую. Павлуша спросил: «Вы очень хотите идти с ними?» – «Нет», – ответила я, и мы пошли вперед к дому. Вечер был морозный, но было тихо, и кругом стояли запушенные снегом деревья, сплетая свои белые ветви и протягивая к нам. Через их сплетения пробивался серебристый свет луны, освещая белый снег на кустах. Этот морозный вечер был сказочно прекрасен. В небе не было звезд, но мне казалось, что они светят и горят для меня одной. Я всем существом ощущала в себе радость жизни, и мне хотелось восторженно смеяться. Я любовалась красотой зимней ночи, и сердце билось учащенней. Я была счастлива. Я встречала ласковый сверкающий взгляд темных глаз своего спутника, губы его дрожали в радостной улыбке. Я дома забыла перчатки, и он бережно согревал мои руки своими большими, тонкими, теплыми руками, а потом одел на мои маленькие пальцы свои большие перчатки, в которых утонули мои руки. Я не спрашивала себя тогда, нравлюсь ли я ему, но я чувствовала, как он мне дорог.

Придя домой, мы не застали Кати и Марии Ивановны, они еще не пришли, и мы, сидя в гостиной, ожидали их. Когда Павлуша, попрощавшись, ушел, Катя подошла к пианино и, раскрыв ноты, начала играть «Русскую песнь»[186]186
  «Русская песнь» – точно определить невозможно, выбор большой: «Русская песня» из «Детского альбома» П. И. Чайковского, пьесы «Русская песнь» А. Ф. Гедике и С. В. Рахманинова, «Русская песнь» Полины из оперы «Пиковая дама» П. И. Чайковского, «Русская песнь на взятие Варшавы» (слова В. А. Жуковского) на мотив О. А. Козловского «Гром победы, раздавайся!» и т. д.


[Закрыть], ту, которую так часто для меня играл когда-то Дода. Тогда я сознавала, что каждым звуком он хотел сказать мне так много, как не всегда можно сказать одними словами, и что он играл только для меня. Как это было давно… Это когда-то доставляло мне удовольствие, но сегодня, слушая хорошо знакомые мне звуки, я была не в прошлом, а в настоящем. Меня влекло в новый мир неизвестного будущего. Я была поглощена новыми для меня чувствами, и эти же звуки пели мне что-то давно знакомое и в то же время непонятно новое. Это был самый обыкновенный вечер, но для меня озаренный чувством, полным непередаваемой прелести.

25 марта. Вчера вечером у нас был Павлуша и объяснял нам с Катей физику, а когда мы кончили заниматься, мы перешли в гостиную и там разговаривали. Пришел Миша и, сев рядом с Катей, заговорил с ней о своем приключении в автобусе. На столе лежали стихи Надсона, давно уже утратившего в моих глазах прелесть. Павлуша, взяв книжку, долго перелистывал страницы, а потом, обратившись ко мне, сказал: «Запомните: „Поцелуй – первый шаг к охлажденью“[187]187
  «Поцелуй – первый шаг к охлажденью» – из стихотворения С. Я. Надсона «Только утро любви хорошо…».


[Закрыть], так часто бывает в жизни. Вы согласны со мной?» – «Не знаю, не испытав, трудно об этом говорить, но думаю, что это бывает не всегда так, вернее, не для всех одинаково». Помолчав, Павлуша, опять открывая страницу, сказал: «Вот еще хорошее четверостишие», – и передал мне книгу. Я прочла:

 
Терпи… пусть взор горит слезой.
Пусть грудь измучили сомненья,
Не для людского сожаленья
И, затаив в груди мученья,
Борись один с своей судьбой[188]188
  «Терпи… <…> с своей судьбой» – начало стихотворения С. Я. Надсона приведено неточно; в оригинале:
Терпи… Пусть взор горит слезой,Пусть в сердце жгучие сомненья!..Не жди людского сожаленьяИ, затаив в груди мученья,Борись один с своей судьбой…

[Закрыть].
 

Просматривая дальше стихи, он попросил мой альбом и, открыв страницу, написал:

 
«И возможной и близкою стала мечта»[189]189
  «И возможной и близкою стала мечта» – неточная цитата из стихотворения С. Я. Надсона «Только утро любви хорошо…»; в оригинале: «…мечта / И возможной, и близкою стала».


[Закрыть].
Нищий вчера, я сегодня богат,
Богат без границ, без предела…
А много ль мне дали? Один только взгляд.
 

Я прочла и почувствовала, что краснею, а он сидел молча рядом, и лицо его было серьезно. Я думала, – ведь еще так недавно я могла смеяться над любовью, а теперь, испытав это чувство, я не только не смеюсь, но сознаю, какое непреодолимое могущество таится в этом чувстве. Только те вечера, когда бывает Павлуша, для меня приобретают особенное значение и полны интереса.

27 марта. О, как жизнь бывает непонятна и какие в ней бывают неожиданности! Я пишу, а мои губы невольно складываются в улыбку, и это все после того, что я недавно писала. Даже не верится. Мне хотелось бы все сразу вылить на бумагу, но это было бы малопонятно. Я только могу писать о себе, что я счастлива и полна надежд. Я бываю с Павлушей в Филармонии на концертах, и это доставляет нам большое удовольствие. По вечерам, как и раньше, приходят мальчики, и чаще всех Миша и Павлуша. Павлуша подолгу сидит со мной, и мы говорим обо всем, что нас интересует. Когда я иду к англичанке, он меня провожает, и я всегда окружена его вниманием.

29 марта. Сегодня вечер был свободен, и, когда мы кончили свои уроки, к нам пришел Павлуша. Подойдя к пианино, долго играл свои любимые вещи. Я никогда не забуду этого морозного белого вечера, смотревшего в окна гостиной. Как я ловила тревожные звуки вальса Шопена, забившись в угол дивана! Это вальс говорил мне без слов то, в чем я сама вот уж больше года боялась себе до конца сознаться, и мне некуда было бежать от захватывающей власти этих звуков, суровых как неизбежность, но таких непостижимо прекрасных. Было страшно и больно, потому что чувство, воплощенное в звуках, было сильнее меня. Оно давило плечи своею тяжестью, от которой не могло быть бегства… И где-то в едва уловимых тонах вальса звучала жалоба, жалоба моего собственного сердца на то, что это чувство, может быть, безысходно, что нет впереди реальных надежд, что белый вечер за окнами холоден и равнодушен. Звуки этого вальса Шопена должны быть для меня навсегда окрашены матовыми красками незабываемого вечера и пылающими красками моих чувств, до тех пор не осознанных мной вполне во всей их силе. Музыка дала им настоящее название, заставив меня с болью отдать себе отчет до конца во всем. Какой маленькой, беспомощной была я, сжавшаяся в углу дивана, перед той бурей, перед той любовью и болью, которые были во мне! И было так страшно, что мои глаза, не отрывавшиеся от длинных пальцев, бегавших по клавишам, могут выдать слишком многое!

30 марта. Желтый бархат Михайловского театра[190]190
  Михайловский театр – основан в 1833 году; с 1920 года часто переименовывался; в описываемое время – Ленинградский академический Малый государственный оперный театр, или МАЛЕГОТ (1926–1964); ныне Санкт-Петербургский государственный академический театр оперы и балета им. М. П. Мусоргского – Михайловский театр. Располагается рядом с Михайловским дворцом на площади Искусств (с 1834 г. – Михайловская пл., с начала 1920-х годов – пл. Лассаля в честь немецкого коммуниста Фердинанда Лассаля, с 1940 г. – пл. Искусств).


[Закрыть], хрустальные блестящие люстры, в оркестре отдельные звуки настраиваемых инструментов… Мы с Павлушей пробираемся к своим местам. Я осматриваюсь кругом, всюду встречая веселые лица и яркий блеск огней. Все это меня наполняет радостным возбуждением и заставляет улыбаться. Мы сидим с Павлушей вдвоем, смешанные с пестрой толпой, но в то же время мы одни. Когда гаснет свет, на сцене сменяются быстро причудливые картины. Китайские тонкие узоры, как кружева, фокстрот и чарльстон в фантастической обстановке американского ресторана. Это «Желтая кофта»[191]191
  «Желтая кофта» – оперетта в трех действиях, композитор Ф. Легар (1870–1948); в Малом оперном театре поставлена в 1926 г. (со вставными номерами на музыку Н. М. Стрельникова), авторы русского текста Н. В. Смолич (проза) и Е. Геркен (стихи), хореограф А. И. Чекрыгин, режиссер Н. В. Смолич, дирижер С. А. Самосуд.


[Закрыть]. В антракте мы идем в фойе, оживленно разговаривая, делясь впечатлениями. Я на своем лице ощущаю ласку его насмешливых глаз, и, когда приходим в зал и садимся в удобные мягкие кресла, то их не хочется покидать. «Скажите, Павлуша, вам никогда ничего не говорил обо мне Алеша?» – Он непроницаемо улыбается и потом говорит: «Мало ли что может говорить Алеша? Почему вас это интересует?» – «Потому что для меня это имеет большое значение, я хочу знать и очень прошу вас сказать мне все». Он делается серьезным. «Я вам одно могу сказать только, – прячьте лучше свой дневник, как и свои стихи, – и, улыбнувшись, он добавляет: – И еще, если хотите что-нибудь узнать, то старайтесь это делать незаметно, не показывая, что вас это интересует». – «Да, в этом случае вы, пожалуй, правы, но я, если хочу что-нибудь узнать, всегда спрашиваю прямо и, конечно, в результате чаще ничего не узнаю». Мы разговорились об Алеше, о том, что в нем нет никаких принципов, он часто врет и нарушает данное слово. «Но ведь, возможно, таким людям легче, удобней приспособиться к жизни, – насмешливо проговорил Павлуша, – я иногда думаю, что было бы неплохо постараться искоренить такие условности, как например, честное слово». Я с удивлением взглянула на него, не понимая вполне, насколько он говорит серьезно. И у меня вырвалось невольно: «О нет, я вам не верю, ведь вы сами не нарушили бы данного слова, значит, это не глупая условность». – «Да, у меня это выработано моим воспитанием, как и другие моральные качества, и я от них избавиться не могу. Мне хотелось бы когда-нибудь нарушить данное слово». – Я встречаю смеющийся взгляд его глаз и убежденно говорю: «Но я вам не верю. Это было бы непорядочно, а я все же вас довольно хорошо знаю и потому не верю, что вы на это были бы способны».

Начало действия прервало наш разговор. На сцене снова появились китайские узоры, танец с мечами, религиозные шествия, танец гейш. И когда занавес упал в последний раз, у меня невольно вырвалось: «Как жаль, что все кончилось!» В глазах Павлуши вспыхнули знакомые насмешливые огоньки, и он, взяв меня под руку, повел к выходу. Как мне было с ним хорошо!

На улице свет фонарей пронизывал темноту зимнего вечера. Мы шли по освещенному Невскому, он провожал меня к Наташе[192]192
  …провожал меня к Наташе – Н. М. Ядыгина (урожд. Абрамова) жила в это время с семьей на территории Петропавловской крепости.


[Закрыть]. В трамвае ехать не хотелось, и мы, пересекая Марсово поле[193]193
  Марсово поле – в 1918–1944 гг. площадь Жертв революции.


[Закрыть], шли пешком. Я слушала его слова, полные доверчивости, в его улыбке была знакомая для меня ласка, и он для меня был таким близким в этот незабываемый вечер. Я думала: вот так бы идти долго, долго, слушая его голос, идти всю жизнь. «Знаете что, Танюша, – смеясь, сказал он, – дайте мне спрятать ваши стихи. Я, конечно, дам вам слово, что читать их без вашего разрешения не буду». – «Да, но ведь теперь я в этом не уверена. Ведь вы хотите когда-нибудь нарушить данное слово». Он засмеялся. «Это хорошо, что я от вас слышу, наконец, логическое и благоразумное рассуждение. Несмотря на ваш ум, вы совсем еще дитя и жизни не знаете, а ведь она не так проста и гораздо сложнее, чем вы думаете. Вы много идеализируете». На нашем пути тихо падали белые хлопья снега, покрывая путь снежным ковром. Но вот мы входим в мрачные ворота Петропавловской крепости. В стороне темнеет фигура часового. Мы прощаемся, и Павлуша исчезает в темноте. Я вхожу в квартиру Наташи и у нее застаю Диму[194]194
  Дима – Дмитрий Ядыгин.


[Закрыть], брата ее мужа. На столе чай, и мы еще некоторое время разговариваем.

Я долго не могла заснуть, охваченная порывами взволнованных чувств.

5 апреля. Дни стоят солнечные, хотя и холодные по утрам и вечерам, и снегу еще много, но в воздухе чувствуется начало весны и на солнце пробегают незаметные ручейки. В свободное время приходят Павлуша и Миша, помогают нам по математике и физике. Сережа и Костя приходят реже. Как-то в разговоре со мной Павлуша заметил, что Катя по характеру не похожа на Наташу, что она более рассудительна и что ему думается, что она Мишу не любит, а только ценит его большую любовь, его поклонение, а если бы он меньше ее любил, она не обращала бы на него внимания. «Интересно, какая в жизни из них выйдет пара? А сейчас, когда я смотрю на них, то мне кажется, что я съел что-то сладкое». Я засмеялась. «Я вообще не люблю слащавости в отношениях, а особенно когда это выставляется напоказ, – заметил Павлуша. – Последнее время, наблюдая, – продолжал он, – я замечаю, что Катя к вам относится очень странно и неровно, часто старается задеть вас словами». – «Да, это верно, прежних хороших отношений нет. Я не люблю, когда бесцеремонно заглядывают в чужую душу, а Катя, как это ни странно, задает мне вопросы, на которые не всегда можно ответить, следит за моим настроением, порою я не могу удержаться от резкого ответа ей. Она просто не понимает, о чем можно спрашивать и о чем нет, хотя это должно бы ей подсказывать чувство такта». – «Да, это чувство у Кати отсутствует совершенно, в этом я убедился раньше». – «К тому же у нас с Катей разные характеры, взгляды на многое, привычки, что приводит к столкновениям и что мне бывает особенно неприятно. Я объясняю наше отчуждение друг от друга тем, что мы выросли, стали старше, наши характеры стали больше определяться и мы лучше узнали друг друга. Но, несмотря на то, в Кате есть много хорошего, и нас связывает детская привязанность в прошлом, школьные годы, проведенные вместе. Теперь я замечаю, что Катя уделяет больше внимания Мише, и я радуюсь за него».

8 апреля. Один раз мы все сидели в гостиной – Катя, Сережа, Павлуша и Костя. Мы шутили друг над другом, и Павлуша вдруг, смеясь, заявил, что он трест утильсырья, а я хлам, который нужен только этому тресту и больше никому, а потому у него нет конкурентов. Он монополист. Потом в таком же духе он острил над Катей и Мишей и даже досталось Боре с Тасей. Мы весь вечер смеялись над остротами, высмеивая друг друга.

На другой день Павлуша пришел к нам от профессора поздно вечером, и я спросила его, почему он не пошел домой, а пришел к нам. Он, засмеявшись, сказал: «Это только из-за вас: мне захотелось увидеть вас и поговорить с вами». – «Так я вам и поверю! Давно ли вы говорили, что я никому не нужный хлам? Вечные насмешки!» – «Нет, это правда, я говорю это вполне серьезно, – он лукаво улыбнулся и посмотрел на меня, – видите ли, Таня, утильсырье не всегда является хламом, среди отбросов, его составляющих, попадаются и золотые стружки».

Потом мы разговорились о жизни, и он заметил: «Я счастлив[195]195
  Я счастлив – видимо, следует читать: «Я считаю (думаю)».


[Закрыть], что в семейной жизни каждый должен сохранить за собою право быть свободным, считаться друг с другом без давления друг на друга, и быть правдивым. А если мы возьмем Катю и Мишу, – вы заметили, как Катя нарочно при всех старается показать свое превосходство над Мишей и свою власть над ним, зная, что он смолчит и исполнит все ее капризы?» – «Но это очень скучно, – заметила я, – я не люблю тех, кто слишком легко подчиняется. И сама не люблю исполнять чужие капризы».

О Боре Павлуша говорил: «Мне Борю жаль, как бы это увлечение Тасей не кончилось для него печально и плохо. Вот вы бы попробовали его спасти от этой любви». Что это было – шутка или испытание меня? «Нет, – ответила я, – я никогда не смогла бы полюбить Борю по-настоящему, хотя и знаю, что в нем есть много хорошего. Я его жалею. Но я не способна влюбиться из жалости, это чувство в моей жизни не играет большой роли и не влияет на мои поступки, – ведь это чувство сверху вниз. Я не могу увлечься тем, на кого смотрю сверху. А как думаете вы? По-вашему, жалость может перейти в любовь?» – помолчав, спросила я. Задумавшись, Павлуша ответил: «Думаю, что нет, хотя мне об этом судить трудно, в таких вещах я мало разбираюсь». И он ушел играть в преферанс с Марией Ивановной, которая его ждала.

Но вскоре он вернулся, насмешливо улыбаясь, сел рядом со мной и проговорил: «Подумайте только, до чего я дошел! Только и жду свободной минуты, чтобы прийти к вам и, смотря на вас, с вами разговаривать». Снова насмешки! «А вот я тоже до чего дошла, – сказала я со смехом, – сижу и с нетерпением жду только вас, когда вы придете и будете меня развлекать вашими очередными остротами, наговорив мне так много таких неприятных слов, какие только вы умеете говорить».

12 апреля. День сегодня чудный, весенний, хотя и не такой, как бывает на Украине. Погода здесь так часто меняется, с утра светит солнце, а через час оно скрывается, снова прохладно и небо становится сереньким. Медленно, но все же с каждым днем весна все ближе. 14 апреля – день именин моей мамы, и я послала ей длинное письмо. Идя из школы, я зашла в парк, там на солнце с шумом бежали потоки воды, снегу было мало, но в некоторых местах он лежал. На ветках еще голых, безлиственных деревьев радостно пели птицы, встречая приход весны. Я сидела на лавочке и, закрыв глаза ресницами, отдавалась ласке солнечных лучей, ни о чем не думая, вдыхая весенний запах земли. В моей голове складывались рифмы, слова, но было лень их записывать.

17 апреля. На днях был школьный вечер. Как всегда, Катя и я много танцевали, но мне было грустно думать, что мы скоро все разлетимся после окончания и очень многих, может быть, больше я не встречу никогда. Устав от танцев, я вышла из зала с Пироговым и Рупертом, но, догнав меня, ко мне подошел Павлуша, и я пошла с ним танцевать вальс. А после, идя по коридору, я ему сказала, что Боря Абрамов сегодня интересен и к нему идет черный костюм. «Да, это верно, он бывает таким, но он очень вялый, а впрочем, мне ли говорить об этом, я сам имею много недостатков», – с грустью добавил он. – «Но у вас есть одна хорошая черта. Это уменье не показывать того, что вы хотите скрыть», – заметила я. – «Да, это верно, у меня настроение выработано одно, ведь нельзя же быть смешным, а чтобы не быть смешным, надо всегда уметь собой владеть, и когда грустно, и лучше смеяться, чем плакать. Такова часто бывает жизнь». – «Возможно, это и так, но, замыкаясь в самом себе, вы теряете свою искренность, приобретая сухость, а ведь это несвойственно вашему характеру; я знаю, например, что вы любите животных и с Чарли бываете трогательно нежны».