Текст книги "Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика"

20 марта. Сегодня весенний день, нигде нет снега и земля черная, влажная. Солнце ласкает ресницы, и хочется закрыть глаза и следить за переливанием радужных кружков в глазах. Хочется глубоко дышать и ощущать такой знакомый запах просыпающейся земли. Этот запах пробуждает во мне целый рой воспоминаний о том времени, когда с приходом весны я с утра до вечера лазала по деревьям, искала первую травку, играла в индейцев. Вернее даже, пробуждаются не воспоминанья, а то ощущение, которое в те дни бессознательно наполняло и волновало меня, ощущение, которое не поддается описанию. Приобретают особое значение блеснувшая на солнце лужа, куча навоза и прозвеневший как-то громкий крик петуха. Особенно крик петуха, потому что сейчас же просыпается ощущение, что когда-то раньше я слыхала точно такой же крик, что небо тогда было такое же светлое, ласковое, что в этом крике есть что-то безгранично знакомое, от чего хочется улыбаться. И тогда исчезают годы, тот промежуток времени, который отделяет полузабытый миг от этого, сходного мига в настоящем. Крик петуха сливает в одно маленький отрывок прошлого с еще более коротким кусочком сегодняшнего. И чувствуешь себя прежней девочкой с душой, до краев переполненной своеобразной жизнью, в которой большое место занимают и распустившаяся на ветке почка, и первая бабочка, и игра в индейцев. Хочется улыбнуться первому встречному по-детски, беспричинно. И чувствуешь, что какова ни была бы жизнь, идти вот так, опустив ресницы, с полуулыбкой на губах, все-таки хорошо. Мне думается, что в самые грустные моменты жизни воспоминание о таких мгновеньях, о запахе влажной земли, может спасти человека от отчаяния. Потому что проходят годы, меняется жизнь, но весна остается всегда одинаковой, одинаково щебечут воробьи и где-то громко кричит петух.

24 марта. Вчера в чертежку пришел Мара и, когда я уходила, пошел меня провожать. Вечер был теплый, весенний, и мы решили погулять. Мы долго шли по широкой аллее бульвара, вдыхая свежесть весеннего воздуха. Мы много говорили об институтской жизни, затрагивая серьезные вопросы, и он откровенно высказывал свои мысли, осуждая недостатки современной молодежи. В его суждениях было много оригинальных мыслей, и я во многом была с ним согласна. Я часто теперь думаю, что технический институт не даст мне большого развития, он слишком односторонен, и мне хотелось бы еще закончить потом историко-филологический или литературный факультет. Это дало бы больше уму.

28 марта. Семинар горного искусства. Олесь[225]225
  Олесь – Васильченко (ок. 1910–?).


[Закрыть] (щирый украинец), Женя, Сережа и я читаем, на дворе весна, в окна врываются потоки солнца и тепла, тянет выйти из каменных стен института на простор шумных улиц. Особенно задорно чирикают воробьи, собираясь в стаи и перелетая с ветки на ветку. Отбросив книгу, я начинаю иронически фантазировать и говорю, смеясь: «Я поеду в Америку и буду там шоколадной королевой». – «А почему бы не свиной», – насмешливо перебивает меня Женя, дразня прищуренными глазами. – «Ну что же, можно и свиной, какая разница? Ведь я не буду видеть своих свиней, а у меня будет яхта и я буду ездить на ней, куда хочу, и к тому же еще миллионы». – «Да, и ты будешь лучшей и прекраснейшей из свиней, так как в сказках королева всегда лучшая представительница своих подданных», – замечает Олесь. – «А вы с Женей будете пастухами моего свиного стада, так уж и быть, предоставляю вам эти должности. У меня будет чудная яхта, и, когда вы будете свободны от своих обязанностей, я буду вас приглашать к себе, хотя и не очень часто». – «Но, однако, – заявляет Женя, – если свиньи в вашем королевстве будут такие, как вы, то, может быть, я ничего не буду иметь против того, чтобы их пасти».

Ил. 11. В Днепропетровском горном институте. 1930 г. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Слева Виктор Телеченко, Шура Кудрявцев»

Павлуша всегда говорил мне «вы». Мне нравится, что и Женя, один только из студентов нашей группы, говорит мне «вы».

5 апреля. Пришла весна. Я с Борей стою на берегу Днепра в Потемкинском парке. Весенний ветер треплет на голове пряди волос. Над нами голубое, безоблачное небо и золотое солнце. Мы смотрим, как Днепр сбрасывает с себя ледяные оковы, ломая и кроша лед на большие и мелкие льдины, и быстро уносит далеко-далеко от нас. Мы медленно идем по аллее парка: на ветках берез уже набухли почки, во многих местах зазеленела трава, над нашими головами с юга на север пролетают гуси; они как будто манили нас лететь с собою далеко-далеко, на север! Я вздрогнула при этой мысли. Вечером к нам пришли Мара, Коля и их друг Миша[226]226
  Миша – Михаил Николаевич Добровольский (1912–2010), брат Е. Н. Добровольской, будущей жены Б. П. Знамеровского; однокурсник автора по Днепропетровскому горному институту; во время Великой Отечественной войны был угнан в Германию, после войны эмигрировал в США, где и закончил свои дни. Приезжал с женой в СССР, встречался с автором в семье ее брата.


[Закрыть]. Дурачась, Миша рассказывал о знакомстве с новыми «софочками». Он – веселый, находчивый, и я люблю, когда он приходит с Колей или Марой. Один он никуда не ходит. Это неразлучная веселая тройка. Позднее пришел Витя Телеченко[227]227
  Витя Телеченко – Виктор (1909–1961), однокурсник автора по Днепропетровскому горному институту; впоследствии геолог, Великую Отечественную войну закончил подполковником, затем работал начальником цеха на «закрытом» заводе в Днепропетровске.


[Закрыть] (ил. 11), о котором я еще почти не писала. Это красивый, рослый сильный украинец, идеальный тип запорожца.

7 апреля. Мне иногда начинает казаться, что счастье только в погоне за счастьем… и еще в воспоминаниях… Это бывает особенно в минуты усталости. Я думаю, что, если бы человек достиг своего счастья, разве не потеряла бы жизнь для него острого интереса? Стремление к чему-то, вера во что-то, может быть, это и дает удовлетворение, а не само достижение? Жизнь без стремления и борьбы, может быть, это не жизнь? Мечта и тоска по любви, может быть, это не только боль, но и счастье? Как я интенсивно жила, когда я ждала любви, мечтала и сомневалась, приходя в отчаянье и отдаваясь надеждам! И теперь это недостижимое, обманувшее счастье мне кажется особенно ярким, потому что оно несбыточно? Возможно ли, что, достигнутое, оно не было бы таким острым?

12 апреля. Иногда я задаю себе вопрос: насколько сильно мне нравится Женя? Да, он мне нравится, хотя теперь я поняла, что сходство между Павлушей и Женей меньше, чем я думала раньше. Это сходство в скрытности, в остроумной насмешливости, в том, что оба не стали бы бегать за девчонками, исполняя их капризы. Впрочем, может быть, и в большем. Насколько мне он нравится? Мое чувство к нему не любовь, но он меня привлекает многими своими качествами, к тому же он музыкант, и я невольно отдаю ему предпочтение перед другими. Если бы я его узнала больше, и он полюбил бы меня, возможно, он пробудил бы во мне глубокое чувство, хотя и не такое, как чувство первой любви. Но полюбить без взаимности я уже неспособна, – слишком больно. Да, я стала хуже, эгоистичнее. Я хочу, чтобы меня любили. Я замечаю, какое удовольствие моему самолюбию доставляет теперь, когда я чувствую, что мною увлечены даже те, кто мне вовсе не нравится и понравиться не может, например Капустин. Да и не он один, будто это какая-то сатисфакция самолюбию за неудавшуюся любовь. Но радости в этом нет. А интерес к Жене мне причиняет по временам боль.

Последнее время он мало обращает внимания на меня, хотя и часто бывает у нас. Это бывает мне обидно. Между нами товарищеские отношения, но он слегка ухаживает за Валей Беловой, довольно хорошенькой девочкой, на мой взгляд, далеко не умной. Правда, это только мое личное мнение, а Женя, наверно, обо мне не более высокого мнения, чем я о Вале. Он бывает ко мне невнимателен. Я для него одна из многих студенток, столкнувшихся с ним в институте, связанная учением и случайным знакомством. Разве я сама не так смотрю на большинство студентов, с той разницей, что к одним я отношусь с большей, а к другим с меньшей симпатией? Надо на это смотреть объективно, откинув личный интерес. Мне хотелось бы еще о многом написать, но не знаю: хватило бы слов и времени? В моей голове много разнообразных мыслей, которые я еще не затрагивала в своем дневнике, но я еще и сама не вполне в них разобралась. Все же 8 часов лекций в институте, да еще по вечерам черчение, утомляют.

20 апреля. Как музыка обостряет мою тоску, напоминая мне многое! Она делает особенными те предметы, на которые смотришь, придает больше значения самым обыденным вещам. Она сгущает краски, делая бледное ярким. Сила звуков глубже отражает изгибы человеческой души, настроений и чувств, чем всякое другое искусство. Поэзия облекает чувство в слова, живопись – в определенные краски, определенные образы, но именно эта определенность и осязаемость слов и красок, как бы сильно и ярко ни было их сочетание, связывает искусство, замыкая в известные рамки. Слова часто не могут до конца выразить то, что хочется сказать. Облаченная в слова мысль делается определенной, но более ограниченной, в то время как в мозгу она имеет тончайшие разветвления, не вполне постижимые и ясные, но дополняющие ее. Музыка не может передать все потому, что она сама не вполне осязаема и постижима. В ее неопределенности каждый человек может уловить особые оттенки, которых другой не заметит. Каждый человек в звуках прочтет нечто особенное, близкое его настроению, в зависимости от его индивидуальных свойств. Я заметила, что в разные моменты жизни во много раз слышанных вещах я воспринимала разные звуковые оттенки, каждый раз находя что-то новое, спрятанное за мотивом. Я не знаю истории музыки, но разве надо много знать, чтобы любить музыку? Надо всецело полагаться на то впечатление, которое она производит, когда слушаешь ту или иную вещь; не понимая музыку с технической стороны, я чувствую то, что говорят звуки, не задавая себе вопроса, из каких аккордов они слагаются. Такое восприятие музыки, цельно, без раздумья, непосредственно, как что-то непостижимо прекрасное, таинственное в своей непостижимости, и создает преклонение перед музыкой. Я хорошо знаю, что музыка, меняя все окружающее, меняла что-то и во мне самой. Звуки рассказывали то, в чем я боялась самой себе сознаться, и мне некуда было бежать от их захватывающей власти. Сколько раз в едва уловимых тонах оркестра мне слышалась жалоба моего сердца, говорящего без слов.

23 апреля. Ослепительно яркий солнечный день. Цветут вишни, сливы, жужжат и кружатся пчелы, летают белые бабочки и мелькают золотые крылья стрекоз. Воздух напоен всевозможными запахами цветов и трав, на бульваре продают нежные фиалки и синие весенние подснежники. Во всем чувствуется весна. Я долго ходила одна по дорожкам Потемкинского парка, дыша весной, и вспоминала о многом… Передо мной проносились картины, сменяя одна другую. Мне вспоминалось, как в такой же яркий день я сидела с Павлушей в парке на лавочке у озера около большого развесистого дерева. Я плела венок из зеленых листьев и первых весенних цветов, и, когда Павлуша сел на одну из веток дерева, я со смехом одела венок на его темные курчавые волосы. Мне теперь особенно живо припомнилось выражение его лица и глаз, в которых было отражение зеленых листьев. Я слышала его смех и была счастлива, отдаваясь весне и наполнявшей меня радости. Когда я, медленно идя бульваром, возвращалась домой, то в окне оранжереи увидела цветущую сирень. Я зашла в магазин и купила ветку лиловой сирени. Мне хотелось ее подарить Жене за то, что он напоминал мне Павлушу. Он был нездоров и у нас давно не был. Я решила сама зайти к нему. Войдя в комнату, я его увидела выздоравливающим, с книгой в руках. Моему приходу он был очень рад, даже явно растроган. Мы смеялись, придумывая друг другу ядовитые названия, и, когда я уходила от него, я бросила ему ветку сирени, пожелав скорого выздоровления. На другой день я узнала, что вечером к нему зашел Сережа и выпросил у него эту ветку. Мне было обидно, что Женя не сохранил для себя цветок, подаренный мною.

26 апреля. Вчера, когда я шла по коридору, меня догнал Коля. Он только что вернулся с практики. Я была рада его приезду. В нем столько жизненной энергии, а его ум и открытые серые глаза невольно привлекают. «Какая ты сегодня милая, Танечка», – сказал он с лаской в голосе, взглянув на меня. – «Это, наверное, потому, что ты приехал», – улыбнувшись, ответила я. Он весело засмеялся: «Тогда это делает меня очень счастливым. Я замечаю, что ты с каждым днем все хорошеешь и становишься все интересней». – «Это тоже чтобы больше понравиться тебе», – сказала я смеясь. – «Ты всегда смеешься, тебя разгадать трудно и не просто, – сказал он и добавил: – Но с тобой всегда бывает хорошо». Я взглянула на него, вспомнила его поцелуй в день моего рождения и невольно подумала: а что, если бы ему вернуть этот поцелуй и со смехом потом убежать? Завтра мы с ним идем в кино.

28 апреля. Вечером пришел Мара и мы долго сидели на балконе. Вечер был тихий, последняя ярко-красная полоса солнца медленно угасала вдали, бульвар покрылся молодой зеленью, и деревья слегка шелестели распустившейся листвой. Внизу мелькали светящиеся точки трамваев, порою доносились обрывки слов и смех. Я смотрела на угасающее небо, по временам останавливая свой взгляд на красивом лице Мары. Думаю, что я ему нравлюсь. Он не любит, когда я слегка над ним подсмеиваюсь, и в этих случаях говорит: «Когда надо мной смеетесь вы, то я это всегда вам прощаю. Но учтите, это только вам и никому больше. Это вы запомните». Некоторое время мы сидели молча. «Посмотрите, Таня, как красиво кругом, как в небе загораются яркие звезды и сходит на землю ночь, делая все таинственным и призрачным, разливая свой серебряный свет в темном небе. Как жаль нарушить молчанье и тишину этой ночи обыденными словами», – задумчиво сказал Мара. – «Да, вы правы, для того, чтобы ощутить всю красоту наступающей весенней ночи, лучше молчать, – ответила я и добавила: – Вы любите жизнь? Сколько радости дает зрение, а ведь есть еще и музыка, и человеческая мысль. Сколько многообразной красоты таит в себе жизнь». – «А скажите, что вы еще любите? – улыбаясь, спросил Мара, взглянув на меня. – Ведь вы еще ничего не сказали о том, сколько радости приносит любовь». – «Да, любовь – это тоже большой дар жизни, ее воспевают поэты всех времен. Но любовь бывает разная, и ее понимают все по-разному, – промолвила я задумчиво. – Возможно, я часто фантазирую, отрываясь от действительности, но я ищу красоту во всем, не только в природе, – в людях, в чувствах. В жизни так много дано человеку, только далеко не все умеют находить это и живут серенькой жизнью, не замечая ее праздничных красок». Нас позвал Боря пить чай, и мы вошли в столовую. Когда мы видимся с Марой, он всегда бывает внимателен ко мне, слегка ухаживает, но я знаю, что на девочек он вообще мало обращает внимания, и это мне в нем нравится. Он всегда спокоен, кажется невозмутимым и уравновешенным. Но ведь мне нравится не один Мара, а и Женя, и Коля. Мне с ними бывает хорошо, они как будто дополняют друг друга. Я люблю их дружески, прибавив к этому, что они мне еще и нравятся.

29 апреля. Ослепительно солнечный день. В парке очень хорошо. Сюда меня привез Боря на раме своего велосипеда. Мы долго сидели на ступеньках белой террасы, спускающейся к Днепру. Лед сошел, и река теперь разлилась во всю ширь, затопив Богомоловский остров. Быстрые воды ослепительно блестят на ярком солнце, а солнце, как живое, движется все выше, пробуждая жизнь на земле и в воде. Где-то далеко, на том берегу, ветряная мельница машет крыльями в зелени деревьев. Кругом все нежится под лучами солнца. Меня всегда тянуло куда-то, мне хотелось увидеть весь мир и что-то особенное, необыденное, для которого я не находила слов. Так было в детстве. Тогда были другие мечты и желания, наполненные несбыточной фантазией, но ощущение было то же, что и теперь. Мне всегда рамки обычных дней были тесны, даже веселых и солнечных, и я всегда горела и горю теперь этим скрытым огнем. Мечтательница, фантазерка! Во мне много романтизма. Все это верно, так же как и то, что это дает мне жизнь. Я живу своими мечтами, думами, своим внутренним миром, где все для меня полно значения и наполнено красотой чувств, переживаний и впечатлений. Но больше всего я люблю искусство, я преклоняюсь перед его красотой во всех ее проявлениях. Под невозмутимостью сдержанной мисс, которую я приобрела за эту зиму, всегда спрятана тревога, натянуты нервы и всегда горит огонь. Сидя на берегу Днепра, мы с Борей, смеясь, перебирали в своей памяти обрывки нашего детства. Мы следили, как носятся над водой чайки, касаясь крыльями волн, и нам было так же хорошо вдвоем, как и в детстве.

30 апреля. Эти дни я читаю, в свободное от занятий время[228]228
  …в свободное от занятий время – в рукописи: «…в свободное время от занятий».


[Закрыть], «Последнюю отраду» Гамсуна[229]229
  «Последняя отрада» Гамсуна – роман К. Гамсуна (1912).


[Закрыть]. Мне в этой книге нравится, что Гамсун улавливает такие мелкие человеческие впечатления, которые часто бывают неуловимы, но из которых сплетается фон жизни. Случайный камень на дороге, и то впечатление, которое он произвел, ветка в лесу, вереница муравьев – все это занимает целые страницы. Но во всем этом целая жизнь, хотя в этом нет событий. В самом деле, человек идет по дороге, идет долго… Он никого не встречает и ни с кем не разговаривает. Он даже ни о чем не вспоминает, и в этом нет факта; казалось бы, об этом и писать нельзя, так как в этом нет содержания, но ведь идущий человек – живой человек, и внутри его сознания есть маленькие впечатления от маленьких внешних событий, даже не событий. Разве событие – камень, лежащий на дороге? Но каждый камень и каждый куст имеют свое лицо и производят маленькое, на каждого человека особенное, различное, впечатление, даже на одного и того же человека разное при разных его настроениях. У идущего по дороге человека есть мысли, мысли, не имеющие мирового значения, мысли даже не о событиях, но все же это мысли, потому что человек не может быть без мыслей, как не может быть и без впечатлений от окружающего. Обычно писатели проходят мимо этого. Они записывают красочно события, они не пишут много страниц о человеке, идущем в лесу, где ничего нет особенного. Первая половина «Последней отрады» – без событий, и рассказать ее содержание нельзя. Это фон жизни. Но в этом есть большой смысл, потому что в каждой жизни есть не только события, но и фон. Жизнь – это ткань, сплетенная из тонких нитей. Когда смотришь, видишь только ткань, как целое, и не замечаешь нитей. События – узор по ткани. Узор бывает яркий и оригинальный, бывает ситцевый, мещанский, бывает пестрый и серый. Узоров очень много. И именно узор всегда бросается в глаза, на него обращают внимание, а не на ткань, сотканную из ниток; но ведь если бы не было ниток, не было бы ткани, и не было бы узора.

5 мая. Первомайские праздники прошли весело, как всегда. Погода была чудная, много гуляли, а вечером сидели у нас на балконе, или танцевали и во что-нибудь играли. В этот день у нас были Мара, Миша, Сережа, Женя, Коля, Оля и Борины товарищи. А сегодня мне почему-то грустно и хочется плакать без слез. Что же это со мной? Какая причина этому настроению? Что может меня волновать?

О чем же моя грусть? Цветет белая акация, и от ветвей, покрытых цветами, распространяется тонкое благоухание, а я не могу радоваться вместе с весной. Нет, довольно, надо взять себя в руки. Ожидать письма не стоит, оно не придет. Но может быть, что-нибудь случилось? Может быть, Павлуша заболел или еще что-нибудь случилось неприятное, как узнать? Скоро я должна уехать в Крым, куда мне папа купил путевку в военный дом отдыха – «Жемчужину»[230]230
  «Жемчужина» – дом отдыха около Алупки на центральном отроге Монастырь-Бурун мыса Ай-Тодор на южном побережье Крыма; в 1880-е годы владельцы земли на Аврориной скале, оконечности Монастырь-Буруна, построили себе дома: доктор Адальберт Карлович Тобин – «Белую ласточку», его жена Елизавета Александровна – «Ласточкино гнездо»; в 1890-х годах участок с «Белой ласточкой» приобрел купец Павел Григорьевич Шелапутин и создал курорт «Жемчужина»; в 1920–1921 гг. имения на Ай-Тодоре, в том числе «Жемчужина», национализированы, в 1926 г. переданы Ялтинскому дачно-курортному тресту, и на их базе создан курортный комплекс (дом отдыха) «Жемчужина».


[Закрыть]. Мне так хочется увидеть море. Может быть, оно вылечит меня, я забуду свою бесконечную грусть и буду весела, как раньше. Весна в «Жемчужине» на берегу моря, наверно, хороша. Будут цвести розы всех оттенков. И мне вспомнились розы прошлой весны в Детском Селе, которые, прощаясь со мной, подарил мне Павлуша. Как дороги для меня эти розы, даже теперь, увядшие, засохшие! В них горечь разлуки и былая радость любви. Я припомнила наше расставание на вокзале навсегда, без надежды на встречу, и в вагоне мои обжигающие слезы, скатывавшиеся на лепестки роз, в которых я старалась тогда спрятать свое лицо. Как эти воспоминанья дороги мне и как хочется их перебирать в памяти!

6 мая. За последнее время я очень устала от долгого сидения на лекциях каждый день. Под конец мы настолько утомляемся, что в полудремоте слушаем лекторов. Меня возмущает эта непроизводительная трата времени, которого у нас и без того мало. Все равно дома приходится читать и готовиться к экзаменам самим. Восемь часов просидеть в аудитории, все время напрягая свое внимание, – не шутка. Это просто школьный подход к людям, которые достаточно сознательны и пришли сюда учиться для себя. Как трудно во всем разобраться! Может быть, я уж не так устала, но просто утомило однообразие дней. За последнее время я чувствую, что стала больше заикаться и чаще нервничаю дома, а в институте себе этого не позволяю. Музыка, даже по радио, слишком волнует меня. Вчера, когда я сидела с Зямой у нас на диване, по радио передавали первый концерт Чайковского[231]231
  Первый концерт Чайковского – концерт № 1 для фортепиано с оркестром (1875) русского композитора Петра Ильича Чайковского (1840–1893).


[Закрыть], и я почувствовала, как этот знакомый мотив окутывает мое сознание, натягивая каждый мой нерв. Мне хотелось плакать без слез вместе с нарастающими звуками. Я ощущала, как меняется против моей воли выражение моего лица, и напрягала все силы, чтобы не выдать свое настроение. Через минуту я заставила себя беспечно улыбаться. Зяма пристально взглянул на меня и сказал: «Я не предполагал, что музыка на тебя так сильно действует. Она волнует тебя и создает настроение, которое светится в твоих глазах, даже против твоей воли. Это говорит о твоей впечатлительности». Мне стало неприятно, что мой взгляд меня выдал. Мы заговорили о музыке, и я сказала: «Мне хочется часами слушать музыку, забившись в угол дивана, она всегда меня волнует и обостряет мое настроение. Между тем, как это ни странно, когда я играла сама, я не получала удовольствия и всегда предпочитала слушать других.

8 мая. Чаще всех в свободное время к нам приходят Женя и Сережа. Мы подолгу сидим у нас на балконе и говорим о многом, что нас интересует, часто спорим, но еще чаще смеемся. Сегодня в разговоре Женя заметил мне, что мое настроение за последнее время упало и на лице появилось грустное выражение, причину которого он приписывает исключительно свойствам моего детского возраста. Мы начали спорить, затрагивая разные жизненные вопросы.

Я часто думаю, что, возможно, я предъявляю слишком большие требования к жизни, в то время как жизнь, может быть, обманет и не даст мне того, что могло бы меня удовлетворить? Я не умею приспосабливаться и примиряться. Я постоянна в двух вещах: в любви и в стремлении к достижению намеченной цели. Едва ли я когда-либо сумею любить шутя. А если ставлю себе цель, то иду к ней упорно. Обычно я стремлюсь к достижению тех целей, которые главным образом зависят от меня, от моего упорства, от работы над собой, от моих способностей.

Людей я люблю умных, мыслящих и обладающих характером. Я не люблю тех, кто мне готов подчиниться, они мне надоедают. Но я люблю, когда мое желание исполняет человек, который мог бы не всегда его исполнить. Развито ли во мне чувство самоанализа? Думаю, что теперь больше, чем раньше. Я анализирую свои поступки, чувства и мысли, отошедшие в прошлое, а когда надо действовать, я не анализирую себя и часто перестаю себя понимать. Тогда я и не думаю, почему я поступила так, а не иначе. Я не могу холодно копаться в том, что во мне горит, и, теряя самоанализ, считаюсь только со своим сердцем. Эту способность отдаваться чувству цельно, сполна, не наполовину, приписываю своей горячности, скрытой страстности своих чувств. Возможно, я во многом ошибаюсь, труднее всего узнать самою себя. В жизни многое меняется, и человек с годами тоже меняется.

12 мая. Хотелось бы писать стихи. Весна в полном разгаре. Но идут зачеты, в голове вертятся разные формулы и названия всяких допотопных животных, живших за тысячелетия до нашей эры. Я чувствую, что устала от занятий в институте и дома. Два дня пролежала в постели с температурой и теперь снова углубилась в книги. У нас сейчас ударные темпы, и ко мне приходят заниматься два отстающих студента, с которыми занимаюсь по математике и немецкому, – это моя общественная нагрузка.

14 мая. У меня сегодня странное настроение. Я не знаю, что со мной со вчерашнего вечера. До этого я усиленно занималась, чтобы сдать все зачеты раньше времени и иметь возможность 17 мая уехать в Крым. Я ждала с нетерпением дня, когда буду свободна и отдохну. Вчера вечером я сдала последний зачет по химии. Это был серьезный и важный зачет, но, главное, мне не хотелось ответить плохо Ройтеру[232]232
  Ройтер – Владимир Андреевич (1903–1973), преподаватель химии в Днепропетровском горном институте; впоследствии доктор химических наук, профессор, член Академии наук УССР, заслуженный деятель науки УССР.


[Закрыть]. Какое-то чувство мешало ответить посредственно. Он особенный. Ему всего 30 лет, но вместо одной ноги у него протез. Я никогда не встречала такого взгляда и улыбки. В его глазах особенная ясность, теплота, но это не значит, что он мягкий по своему характеру. Он очень требовательный, и все студенты знают, что значит плохо знать химию. Наружно он всегда спокоен, и, когда я на лекции встречаюсь с его взглядом, мне делается неудобно, потому что я чувствую, что я и все мы, здесь сидящие, много хуже, чем он. Возможно, это потому, что он слишком много перестрадал, но не ожесточился, а нравственно поднялся выше многих, от многого отрешившись. Поэтому в нем самом, как и в его глазах, просвечивает особенная чуткость и кристальность души. Мне думается, что он может понять страдания каждой человеческой души, заглянув в глубину сердца, и на все откликнуться искренно и просто. Я была рада, что сдала химию на «хорошо», и, придя домой, почувствовала, что я свободна и что мне нечего делать. И тогда вдруг мне стало скучно, тоскливо и жаль, что все зачеты сданы и не надо идти в институт.

Вечером сегодня пришли Сережа, Женя и Олесь. Они еще много зачетов не сдали. Когда я осталась одна, мне опять стало невыразимо грустно. Я свое плохое настроение объясняю тем, что у меня напряжены нервы, я утомилась, а теперь сдерживаемая усталость вылилась в тоску. Мне вспомнилось, что год тому назад, в это время, я была с Павлушей в Филармонии, слушая концерт Бетховена. А после концерта мы шли по Невскому, полные отголосками слышанных мелодий. Все казалось кругом красочно. Нева и каналы, отражающие огни города, были как будто продолжением звучащей музыки, поющих скрипок. Нам было вдвоем особенно хорошо в этот незабываемый вечер. В своем последнем письме Павлуша писал, что скоро уезжает работать в геологическую партию на Урал. Я просила его до отъезда написать мне, но письма нет, и я не знаю, где он и будет ли мне писать. А мне хотелось бы в эти дни, когда мне грустно и я волнуюсь, написать ему и сказать об этом. Только он понимает меня, и ему не показалось бы мое настроение рисовкой.

15 мая. Стоят тихие, теплые вечера, пахнущие белой акацией и распустившимися тополями. Я сижу на балконе одна, следя, как удлиняются вечерние тени и на землю сходит ночь. Ко мне подошел Боря, и мы еще долго сидели, разговаривая. У него сейчас горячее время, он кончает школу и осенью будет поступать в электротехнический техникум, а сейчас к нему приходят его товарищи, и они готовятся к экзаменам. В эту зиму я привыкла часто видеть Женю и Сережу и по-своему к ним привязана, а теперь мне странно, – они еще заняты зачетами, и я их не вижу. Недавно к Жене приезжал его отец, немец, старый горный инженер из Макеевки[233]233
  Макéевка – один из центров каменноугольной и металлургической промышленности Донбасса на Украине; в 1787 г. возникла слобода Макеевская (позже поселок Макеевка); со второй половины XIX в. в Макеевской волости строятся шахты и заводы, рабочие поселки; в 1892 г. неподалеку от Макеевки возник поселок Дмитриевск, в 1917 или 1920 г. он получил статус города и центра Макеевского района, постепенно расширялся и включал в себя окрестные поселения; в 1931 г. переименован в Макеевку.


[Закрыть]. Женя его любит и много хорошего о нем говорит. На днях он с Женей заходил к нам и просидел у нас вечер.

Все же больше всех мне нравится Женя, это несомненно. В нем есть то, чего не хватает многим студентам, даже способным и умным: всестороннее развитие, хорошее воспитание, гибкость и тонкость ума, сложность натуры и музыка, музыка… Я люблю слушать, когда он играет. И за всем этим – сходство с Павлушей.

Когда я сидела и писала однажды за письменным столом свой дневник, папа, посмотрев на меня и улыбаясь, сказал: «Брось писать, Танюша, иди ко мне на диван, я тебе расскажу сказку, как помнишь, в детстве я часто рассказывал сказки. Был у тебя в Ленинграде любимый, хороший кафтан, но ты его прожгла, и у тебя остался один ворот, а ты цепляешься за этот ворот, стараясь его залатать, забывая, что латать-то нечего, ведь от кафтана только ворот остался. Вот ты и приставляешь к нему то Мару, то Женю, то Колю. А самое лучшее – выбрось этот кафтан, а когда-нибудь у тебя будет новый, яркий, нарядный, пестрый кафтан». Он прав. Нет у меня кафтана, один ворот остался. Но и нового нет, и такого, как старый, уже никогда не будет, – сама я уже стала не та. А старый, любимый, залатать нельзя, и мне холодно без него. Только когда много дела и моя голова занята, я не чувствую так остро этого холода.

18 мая. Завтра я уезжаю в Крым, и буду там отдыхать на берегу моря. Мне хочется, чтобы там меня никто не знал и никому не было до меня дела. Буду лазить по горам и ходить по берегу, слушая несмолкаемый шум волн. В Крыму я была маленькой, когда мне было 5 лет, и в моей памяти осталось только смутное воспоминание. Я не люблю однообразия и привычки, меня всегда тянет увидеть что-нибудь новое.

Сегодня Боря встретил Женю, и он ему передал, что вечером придет к нам с Сережей. Я рада им, все-таки я без них соскучилась. Даже и без Сережи, хотя уж очень он прозаик. Но к семье нашей так привязался, что стал совсем ее членом. Язык у него особенный, своеобразный, как и выражения, привезенные из украинской деревни и часто содержащие много юмора, и «хитрецы», и «ушлоты», как он говорит. Жизнь его достаточно потрепала в прошлом, и у него больные нервы. С четырнадцати лет он жил самостоятельно, пробивая себе дорогу.

«А ты все пишешь? – подойдя ко мне, сказал Боря. – Смотри, такой чудный день, а ты сидишь дома. Если бы я был свободен, как ты, я поехал бы на велосипеде кататься». – «Я это знаю, последнее время ты так часто ездишь мимо окон одного дома. Мама мне рассказала, как ты ее уговаривал не приходить в школу и не смотреть на Женю[234]234
  Женя – Евгения Николаевна Добровольская (1915–2001), впоследствии жена Б. П. Знамеровского.


[Закрыть], боясь, что мама слишком пристально будет ее рассматривать. Какой ты смешной мальчик! Ведь Миша Шамараков, увидя маму в школе, подошел к ней и показал Женю. Известно и то, что вчера, когда ты шел с мамой и папой по улице, впереди вас шла Женя с подругой, и мама об этом сказала папе. Женя зашла в магазин, а папа сказал: „Пойдем и мы туда, я хочу посмотреть свою будущую невестку“. А почему ты остался у витрины, скажи? Выйдя из магазина, папа заметил: „Невестка подходящая“.

Так ли? Мама же сказала: „Увлечения свойственны этому возрасту, но хорошо, если это не серьезно: для серьезной любви слишком рано, и вообще я не хочу никаких невесток и зятьев“». – «Мама сказала правильно, но больше всего это касается тебя, – заметил Боря, – только ты не пиши всякую ерунду в своем дневнике». Он ушел. А через некоторое время подошел и сказал: «Ты знаешь, Женя тоже будет поступать осенью в электротехнический техникум, и мы будем учиться вместе».