Текст книги "Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика"

Когда я вспоминаю теперь его поцелуи, я не жалею о них. Я достаточно ясно дала ему понять, что не каждому позволила бы себя поцеловать. Но Коля меня привлекал, я чувствовала, что ему довериться можно, его поцелуи были нежны, как и его большие, открытые серые глаза. Мне было хорошо и ново, и странно от его глаз и от осторожной ласки его поцелуев. Он не спугнул очарования звездной ночи, шороха спящего сада.

«Какая же ты все же странная, Таня. Скажи мне, почему ты, разрешая себя поцеловать, ни разу не ответила сама на мой поцелуй?» – «Это потому, что ты, хотя и нравишься мне, но не достаточно сильно. Это не любовь». – «Но разве ты такое большое значение придаешь поцелуям?» – «Как тебе сказать, и да, и нет. Для себя во всяком случае большое». – «Ты не похожа на наших девочек, я это заметил давно. Так вот какая ты в действительности!» – взглянув на меня, проговорил он. И стал ласково гладить мои волосы. Потом, укачивая меня, как ребенка, прошептал: «А все-таки тебе хорошо сейчас со мной?» – «Да». – «Ну тогда не будем больше ни о чем думать. Ведь едва ли в жизни часто будет так хорошо…» И он опять поцеловал мои глаза и губы.

Наконец, мы поднялись со скамейки и пошли по направлению к дому.

На заре было холодно, все собрались в комнату и ждали первых трамваев. «Ты была, Таня, самая трезвая из нас всех, – заявил Шура, – я этого никак не ожидал». В 5 часов мы поехали домой. Меня провожал Коля.

Дома я успела только переодеться и прибежала на работу, немного опоздав. На вопрос Вити я сказала, что проспала, но Мелихова заявила: «Вернее, недоспала. В 5 часов утра я видела, как ты в белом платье шла с Колей домой». Пришлось сознаться, что я была в гостях у Оли. Спать хотелось адски, мои мысли часто путались, а перед глазами расплывалась улица. После обеда я опоздала на два часа, но зато немного отоспалась. Витя все время на меня ворчал: «Еще что выдумала, в 5 часов возвращаться домой, да еще опаздывать на работу. Все будет сказано твоему папе». «Как бы он реагировал, если бы знал больше!» – мелькнула у меня мысль.

Воспоминание об этой звездной ночи и поцелуях Коли для меня останутся красивым воспоминанием. Но хотела ли я его видеть на другой день, хотела ли я повторенья? – Нет! Я поняла, что, слегка увлекаясь им, я, видимо, не могла бы в него влюбиться. Да и способна ли я еще по-настоящему влюбляться? Что чувствовала бы я, если бы меня целовал так Павлуша? Лучше не думать об этом. Опять слишком больно. Как я жажду настоящей любви…

25 августа. Вчера вечером ко мне пришла Оля, а позднее – Коля и Миша. Они принесли с собой бутылку ликера и сладости, а я их угощала чаем. Мы шутили друг над другом, вспоминая события из нашей институтской жизни; Миша также не оставил в покое Олино рождение, подсмеиваясь над ней. Коля, как всегда, был весел и прост, а Миша изощрялся в своем остроумии. Я им рассказала, как недавно был у меня Мара и ел со мной вареники с вишнями, рассказывая про свои похождения. Мы долго с ним сидели в тот вечер на балконе, смеясь, а теперь он исчез, никто его не видит, и неизвестно, почему он снова не показывается. Миша, конечно, использовал и это для острот. Неожиданно забежал Витя, спросил, не приходил ли ко мне Сережа с Олесем, а также, кто у меня сидит на балконе? Я его уговаривала остаться, но у меня был раздраженный вид, и он ушел. На другой день Сережа мне сказал, что в этот вечер Витя не был дома, а в 2 часа влез к нему в комнату через окно и ночевал у него. Что это было с ним, я до сих пор не знаю.

27 августа. Сегодня я вернулась с работы, это был последний день нашей геодезической практики. Дома я застала маму и Борю. Скоро я должна уезжать в Крым на геологическую экскурсию. В институте заранее начали составлять бригады, и даже начал организовываться «СОЗ»[280]280
  СОЗ – возможно, совет ответственных звеньевых.


[Закрыть] из Запасчикова[281]281
  Запасчиков – Михаил П.; у автора также встречалось написание «Запащиков».


[Закрыть], Овсеенко[282]282
  Овсеенко – Виталий.


[Закрыть], Вити, Сережи, Шаровара и еще нескольких студентов. Из девочек решили взять только меня. Это подчеркнуло их хорошее товарищеское отношение ко мне. В «СОЗ» начала проситься Оля, и Овсеенко был за ее принятие, а также за принятие Беловой, но это все испортило, и начались недоразумения. Запасчиков, Витя и Шаровар были против этого и ликвидировали «СОЗ», а вместо него составили бригады, и в бригаду Вити из девочек попала я одна. Многие наши студенты недолюбливают Олю, особенно Витя. Я с ней в хороших отношениях, и она часто бывает у меня, но одна черта ее характера отталкивает и меня, – это большое самомнение и желание всеми командовать, выставляя себя на первый план. Женя о ней говорит, что она всегда будет предпочитать общество, стоящее ниже ее, чтобы было возможно подчеркнуть свое превосходство, как и свой ум. А Витя говорит мне: «Оля не простой человек, она всегда из себя что-нибудь разыгрывает и очень хитрая. В ней нет самого ценного – естественности, простоты и скромности». Это все метко определяет Олю, и возражать нечего.

Перед отъездом в Крым разыгралась маленькая история. Сережа считает, что скрытой причиной этому являюсь я и увлечение мною Карасика. Но я думаю, что он ошибается и это совсем не так.

28 августа. Сегодня мы встречали дядю Мишу. У него отпуск, и он решил провести его у нас. Я была рада видеть всех своих, да еще и дядю Мишу. Завтра мы ждем папу из лагеря. После обеда я и Боря ходили с дядей Мишей в город кое-что купить; ему хотелось посмотреть нашу главную улицу и мой институт.

Вечером, когда мы все сидели на балконе, я услыхала, что внизу меня кто-то зовет. Я взглянула через перила балкона вниз и увидела Женю и Сережу. Они мне махали кепками и звали сойти к ним. Я побежала вниз по лестнице их встречать. Приезд Жени меня очень обрадовал. За последнее время вместе нам было хорошо. Он и Сережа бывали у нас каждый день. Женя, увидев меня, схватил меня на руки и внес в комнату. Напившись чаю и посидев на балконе, мы пошли погулять по бульвару. Вечер был теплый, и много толкалось народу; мы решили подняться в гору и пройти к нашему институту, где меньше гуляющих и тише. «Знаете что, – сказал Сережа, – я часто наблюдаю, что если идут две девушки, то они между собой всегда говорят о „нем“. Он – это излюбленная тема их разговора». Я выразила свое сомнение, и, чтобы проверить это, мы начали подслушивать чужие разговоры. Пришлось признать правоту Сережи, хотя я и раньше знала, что большинство женщин слишком болтливы; мне стало неприятно от этой чисто женской черты. Обратившись к Сереже, я сказала: «А я не знала, что ты такой любопытный, ведь это свойственно только женщинам, не правда ли?» Уставши толкаться в толпе, выбрав укромное местечко, мы сели на лавочку. «Ну, сегодня у нас на комсомольском собрании Карасик давал класс „ушлоты“, – заговорил Сережа, – конечно, это между нами. Видите ли, ему захотелось ехать в Крым с бахчисарайской группой, а виновница – Татьяна Петровна. Не делай ты таких удивленных глаз. Он даже ко мне стал относиться иначе с тех пор, как стали говорить, будто ты мне нравишься. Все же ревность не простая штучка. В этом и крылась причина всего, а он решил выдвинуть другую причину – политическую, что будто это неправильно, когда в одной группе оба старосты станут руководителями, а в другой два комсомольских вождя, и поэтому одна группа остается на 20 дней без политического руководства; значит, надо одного старосту перебросить в эту группу, а одного из комсомольских вожаков перевести вместо него, из рядовых комсомольцев и даже партийцев [никто] не смог бы руководить политической сознательностью группы! Послушали бы вы, как ради своих личных „серьезных“ интересов Карасик на собрании говорил громкие слова и выдвигал политические причины! А тут встал Кисель[283]283
  Кисель – инициалы П. М. (ок. 1910–?).


[Закрыть] и по-товарищески просто попросил, чтобы его на эти 20 дней оставили с Запасчиковым в одной группе. Это он ничем не мотивировал, а просто просил товарищей. Его все поддержали, и Карасик ничего не добился. Его выступление произвело на всех плохое впечатление, и с Киселем отношения испортились». Немного помолчав, Сережа добавил: «Вот какая буза может выйти из-за девчонки». – «Но ты, Сережа, неправ и во многом ошибаешься; это все только твои выдумки. Правда, я не люблю Карасика, вся его жалкая фигура во мне возбуждает отвращение, как и он сам».

На следующий день я забыла об этом разговоре. В этот день мои мысли были заняты Виталием Овсеенко. До этого дня я считала его лучше, чем он есть. Он мне казался человеком неглупым, мягким и скромным. Он намного старше всех нас, и я смотрела на него как на слишком взрослого. Одно время я с ним занималась по математике как с отстающим, и по вечерам он приходил к нам. И вот я случайно заглянула в его душу и ужаснулась. Мне просто стало противно от его слов. Правда, наши некоторые студенты, как и студентки, не всегда стесняются в своих выражениях. Витя, Миша Запасчиков и Олесь болтают разные двусмысленности, а иногда и просто гадости, не стесняясь присутствия девочек, а девочки отвечают им тем же. Мне это бывает противно, и я им не раз говорила, что это все в конце концов войдет в привычку, грани между шуткой и правдой постепенно сотрутся, и они дойдут не знаю до какого свинства и пошлости. Но они мало обращают внимание на это, хотя я знаю и верю, что они не настолько испорчены и что это, возможно, просто привычка, выработанная условиями их прежней жизни, когда их воспитывала улица. В значительной мере это, возможно, и напускное. Очень многие, когда речь идет о серьезном, прекрасно разбираются, что хорошо и что плохо.

Виталий никогда не болтал зря, и однако мне от его слов стало противно. Как-то Витя и я сидели на ступеньках институтской лестницы, и к нам подошел Виталий. Заговорили шутливо о хорошеньких девушках, и тогда Виталий начал развивать свою теорию. В его словах было столько цинизма, они были настолько пошлы и развращенны, что противно было слушать. По его понятию, женщина – существо, созданное только для того, чтобы доставлять удовольствие мужчине, нет ничего, кроме легкого флирта, любовь – глупость и выдумка. Он даже заявил, что любит больше глупеньких девушек, что с ними все получается во много раз проще; умная будет долго раздумывать, а на что ее ум? Лучше всего, когда сегодня одна, а завтра другая, в этом – смена впечатлений, прелесть жизни, не прикрашенная ненужным, отжившим, устаревшим хламом. «Вся радость жизни в мимолетных знакомствах с хорошенькими девушками и в легких с ними романах, ни к чему не обязывающих», – закончил он, и в его словах, как и в голосе, было что-то оскорбительное и слащавое. Я бы простила темную грубую, но искреннюю страсть, только не это. «В ваших словах настолько все грязно, что слушать отвратительно, – сказала я, взглянув на Виталия. – Как мне вас жаль! Можно случайно опуститься в болото, но сознавать, что это болото; у вас же, очевидно, это сознание утрачено». Когда Виталий ушел, Витя, посмотрев на меня серьезно, сказал: «Ты права, это человек гнилой и душа у него дырявая; он не должен был так говорить с тобой». Мне было достаточно этих слов, – я поняла, что Витя думает о нем одинаково со мной. Когда Виталий вернулся, Витя заговорил: «Мне в жизни пришлось видеть много плохого, о котором и говорить не стоит; такова была жизнь, и иначе нельзя было. С раннего детства я научился многому дурному и побывал в порядочной грязи». – «И вы, Таня, слушая все это, не боитесь запачкаться о таких, как мы?» – спросил меня Виталий. Меня его слово «мы» покоробило. Я ни в коем случае не ставила его и Витю на одну доску и сказала: «В данном случае вы можете говорить только о себе. А я, поскольку собираюсь жить и работать самостоятельно, должна знать, с какими людьми я могу встретиться в моей жизни. Люди бывают разные, и многие из них, случайно окунувшись в грязь, не дают ей прилипнуть к себе, понимая, насколько она отвратительна, и стремясь к чистоте; таким людям прикоснуться к грязи [не] опасно и не страшно». Витя пристально взглянул на меня. «Ты, Таня, права, ты мне можешь поверить, понятие о чистоте я сохранил». Я это знала, как и то, что большинство наших студентов, несмотря на их распущенность, несравнимы с Виталием.

Придя домой, я долго думала об этом. Женя, Витя и Сережа, как и некоторые другие мальчики, относятся ко мне очень хорошо, и я знаю несколько случаев, когда они, ссорясь между собой, выбирали выражения, боясь при мне сказать лишнее. Я также знаю, что многие наши студенты, уважая меня, не переступят через определенную грань приличия. Они многим делятся со мной, как с товарищем; они со мной откровенны. Такие товарищеские отношения вполне нормальны, хотя многие наши студентки удивляются моей дружбе с мальчиками. Надо научиться людей судить по их поступкам и душевным качествам, а не по их внешним признакам.

Есть еще одна мысль, которая не относится к тому, что я пишу. Это мысль «вообще». Я могу слушать то, от чего девочки краснеют. Признак ли это моей испорченности? По-моему, нет. Я раньше многих девочек, выросших в семьях, узнала то, что взрослые обычно скрывают от детей, обманывая их. Я рано начала читать все, и это уничтожило нездоровое любопытство, возбуждаемое запретностью тех или иных вопросов. Я во многом не вижу ничего особенного, считая это естественным, и поэтому могу слушать многое, не краснея. Кроме того, я не люблю лицемерия и притворства. Но есть разница в том, как и что говорить и слушать.

29 августа. К нам приходил Сережа, не застал меня дома и просил маму передать мне, что наша бригада поедет с симферопольской группой. Я была удивлена. За 2 дня до отъезда, без особых причин после составления списков, – вдруг менять группу, хотя это было строго запрещено. Вечером пришел Витя, и я спросила его, знает ли он об этой перемене, но он ничего не знал. Когда пришли Женя и Сережа, они все объяснили. Оказалось, что Карасик отправился в партячейку[284]284
  Партячейка – партийная ячейка, первичное (низшее) звено Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) (ВКП(б)).


[Закрыть] и там пожаловался на неправильное постановление комячейки[285]285
  Комячейка – комсомольская ячейка, первичное (низшее) звено Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи (ВЛКСМ).


[Закрыть]; его убеждения подействовали, постановление комсомольского собрания было сорвано, и Карасика перевели в бахчисарайскую группу, а Запасчиков, против его желания, попал в симферопольскую. Тогда наша бригада решила тоже вместе с Запасчиковым перейти в симферопольскую группу, чтобы не оставаться в одной группе с Карасиком. Сами старосты это быстро сделали и вместо нас в бахчисарайскую группу перевели бригаду девочек. Они этим очень возмущались, – почему не спросили их согласия, – много кричали и спорили. Карасик упал во мнении большинства. «И все из-за девчонки, как ты. Удивительно! – иронически резюмировал случившееся Сережа. – До чего становятся глупы те, кто влюбляется, да еще в кого? Ведь ты даже кашу сварить не умеешь или брюки починить. Хотел бы я посмотреть на того дурака, который на тебе женится!»

Я была рада, что не еду с Карасиком в одной группе. В этот вечер мы долго говорили обо всем, что нас волновало, спорили, но наши мнения во многом сходились. Когда заговорили о Виталии, Витя сказал: «Быть с ним согласным в его взглядах – это значит вернуться к тому времени, когда на съезде католических епископов решался вопрос: человек ли женщина, и только одним лишним голосом решили, что человек». – «Знаешь, Витя, – сказала я, – к сожалению, таких как он, не один. Они не понимают, что существует настоящая любовь, которая облагораживает человеческие чувства и дает счастье и красоту. Они же растрачивают свои чувства по мелочам, не в состоянии полюбить цельно, по-настоящему». – «Слушай, Таня, тебе вообще говорить с Виталием на эти темы не следует, он слишком нравственно извращен, а ты еще слишком молода», – неожиданно возразил Витя.

30 августа. Вот и снова я уезжаю в Крым, на этот раз не одна, а со своим геологическим отделением на экскурсию на 20 дней. Мама хлопочет, укладывая мои вещи в рюкзак, а я волнуюсь и спорю с мамой, когда она кладет что-нибудь лишнее для меня. С дядей Мишей мы были один раз в театре и на концерте в ДКА. Он скоро собирается уезжать в Ленинград. Дни стоят жаркие, и дядя Миша изнывает от жары, но Боря его часто охлаждает. Когда он лежит на диване и ворчит, и ноет от жары, Боря поливает его из кружки и при этом не обходится без смеха. Боря поступил в электротехникум[286]286
  Электротехникум – электромеханический техникум, в 1936 г. вместе с металлургическим техникумом вошел в состав новообразованного Днепропетровского индустриального техникума.


[Закрыть]. Вот и он окончил семилетку и теперь будет учиться дальше со своими товарищами Чеклинским[287]287
  Чеклинскиий – (1915–?), школьный товарищ брата автора.


[Закрыть], Айзенштоком[288]288
  Айзеншток – (1915–?), школьный товарищ брата автора.


[Закрыть], которые бывают часто у нас. А Миша Шамараков на днях, распрощавшись с нами, уехал в Москву и готовится поступить в сельскохозяйственную Тимирязевскую академию[289]289
  Тимирязевская академия – в 1865 г. в Москве основана Петровская земледельческая и лесная академия, с 1889 г. это Петровская сельскохозяйственная академия, с 1894 г. – Московский сельскохозяйственный институт; с 1917 г. – вновь Петровская сельскохозяйственная академия, с 1923 г. – Сельскохозяйственная академия им. К. А. Тимирязева, с 1994 г. – Московская сельскохозяйственная академия (МСХА) им. К. А. Тимирязева, с 2005 г. – Российский государственный аграрный университет – МСХА им. К. А. Тимирязева.


[Закрыть]. Борина симпатия Женя будет учиться с ним в одном техникуме; ее брат Миша учится вместе со мной в Горном на одном факультете.

Экскурсия по Крыму

3 сентября. Перед отъездом вечером зашла за мной моя бригада и, напившись чаю у нас и хорошо закусив, мы поехали на вокзал. Меня провожали мама и Боря. Нам дали отдельный вагон «максимку»[290]290
  Вагон «максимка» – поезд и его вагоны называли «максимкой» по названию паровоза «максимка», последний называется так, потому что раньше на паровозе большими буквами было написано «Максим Горький»; возможно, объяснение кроется в пассажирском паровозе серии М.


[Закрыть], все 70 человек в него ввалились и расположились, кто как хочет, на нарах. Сколько здесь было крику, споров, шуму – это передать трудно. Пели, кричали, смеялись и притихли, только когда устали. Спали вповалку. Я заметила, что Олесь и Витя выпили, это было особенно заметно на Олесе. На полку Вити и Запасчикова влезла Оля. Я сидела выше и следила за тем, что делалось в вагоне кругом меня. Я видела, как Витя бесцеремонно обнимал Олю. Это меня удивило, но еще больше удивило, что Оля не положила конец явному признаку неуважения к себе, а только слегка противилась; наконец, она перешла в объятия к Запасчикову. Обернувшись ко мне, Витя, слезая с полки, сказал: «Влезай сюда, Абраша, – это я для тебя приготовил место. Можешь спать спокойно, тебя никто не тронет. Я тебе это говорю, я, и ты должна мне верить». Я была, действительно, уверена, что между отношением Вити к Оле и ко мне есть разница, и то, что он позволяет с Олей и другими, со мной он себе не позволит. Я пересела к нему на полку и легла рядом с ним. Пришла просто, как к товарищу, и он меня не обманул. «Спи спокойно, – сказал тихо Витя, – если я тебе буду мешать, скажи». Я задремала, а потом приподняла ресницы и увидела взгляд Вити. «А и хитрый ты, Абраша! – улыбаясь, сказал Витя, в полутьме сверкая белыми зубами. – Будто спишь, а сама настороженно смотришь». – «Тебе это, Витя, показалось, я только сейчас открыла глаза. Я ведь знаю, что тебе могу довериться, иначе я не была бы здесь». – «Скажи, Таня, тебе, может быть, неприятно, что я немного выпил, – проговорил он тихо, – и от меня пахнет вином? Тогда я могу отвернуться от тебя». – «Ты не волнуйся и спи спокойно», – сказала я Вите. – «А ты разве догадалась, что мы с Олесем немного выпили?» – «Конечно, догадалась, иначе разве ты мог бы приставать к Оле с объятьями?» – «Вот как ты рассуждаешь! А я к ней приставал, только чтобы согнать ее с этого места». – «Лучшего способа ты, конечно, не нашел?» – заметила я, улыбнувшись. – «Но почему ты всегда надо мной подсмеиваешься?» – спросил он. – «Это не с целью тебя обидеть, это просто у меня в характере». – «Ну тогда это тебе разрешается», – проговорил Витя серьезно. Я, взглянув на него, добавила: «Ты заметил, что я всегда смеюсь над теми, к кому хорошо отношусь». – «Тогда смейся надо мной во много раз больше, чтобы я знал, как ты ко мне относишься». Я удивленно взглянула на Витю, но его глаза были закрыты длинными ресницами. Эту ночь я спала лучше всех. Сквозь сон я помню, как Витя уходил, а когда приходил, боясь меня разбудить, следил, чтобы мне не было тесно, и защищал от толчков соседей. Я была тронута его заботой и была уверена в том, что ни одна из наших студенток не поверила бы, что Витя способен на это.

Всю ночь мы простояли в Синельникове и потом ехали целый день. Было снова очень шумно, много спорили и смеялись. Витя заинтересовал меня запиской, которую мне дал, взяв слово с меня, что я исполню за это одно из его желаний. Записка оказалась неинтересная, и я долго с ним спорила, пока не взяла обратно свое слово, сказав: «А знаешь, я не особенно боялась исполнить твое желание, потому что я верю в твою порядочность. Верю не только тебе, а также Жене и Сереже». – «Нет, Таня, в жизни нельзя быть такой доверчивой», – серьезно ответил Витя. – «Да, но я не ко всем так отношусь, а только к тем, кого хорошо знаю». – «А я тебе советую никому слишком не доверять, ни мне, ни Жене, ни Сереже, будь всегда осмотрительна. Ты еще слишком молода и жизни не знаешь».

Весь день валяли дурака, галдели, пели, и если бы посторонний человек случайно попал в наш вагон, он сразу не понял бы, где он находится. Перед Симферополем[291]291
  Симферóполь – город в центре Крымского полуострова на реке Салгир, основан в 1784 г.; наряду с Севастополем один из двух крупнейших городов Крыма.


[Закрыть] шум особенно возрос. Я лежала на верхней полке и не хотела спускаться вниз, тогда полку опустили, и я полетела на десятки рук, меня подхвативших. Внизу сидел Витя в моей белой панаме, отчего казался еще более смуглым и черным; зубы его сверкали в улыбке, черные дерзкие глаза метали искры огня, и он был похож на отчаянного атамана разбойничьей шайки. Женя тихо сидел в углу и был бледным, утомленным, темные тени бродили по его красивому лицу. Наконец, в Симферополе мы все вылезли из вагона и прощались с теми, кто ехал дальше в Бахчисарай[292]292
  Бахчисарáй – город в Крыму в предгорьях Крымских гор, в 30 км к юго-западу от Симферополя; основан в 1532 г. как столица Крымского ханства, в 1783 г. после завоевания последнего стал российским; в переводе с крымско-татарского «сад-дворец».


[Закрыть]. Я думала, что мне оторвут руки и голову, прощаясь со мной. Передо мной мелькали знакомые лица, и от пожеланий и смеха стоял гул в ушах. Наконец, с рюкзаком за плечами, выскочила я из вагона и вместе с другими пошла по темным улицам Симферополя до базы, где нам всем дали кровати в одной большой комнате. С этого вечера я начну описывать по порядку, изо дня в день, все 20 дней нашей геологической практики.

5 сентября. Улицы Симферополя до базы быстро промелькнули, окутанные мраком наступающей южной ночи. База – большая комната с рядами кроватей; за дверью большой двор, самый обыкновенный, и только высокие могучие тополя да темное небо с крупными яркими звездами говорят о юге. Мы столкнулись у водопровода все, смывая с себя дорожную грязь и пыль. «Ах, с какими девочками я познакомился!» – раздался слащавый голос Виталия. – «Ну значит, умоемся и пойдем все гулять. Кто – куда», – подмигивает Витя. Я чувствую свою отчужденность от мальчиков, потому что я все же девочка и не могу бродить, как они, по городу, ища случайных знакомств. А мне так хотелось бы стать настоящим мальчиком! Виталий подходит ко мне и спрашивает: «Таня, как вы на это смотрите? Не хотите ли пойти гулять с нами? Ведь сидеть на базе одной скучно». – «Нет», – отвечаю я коротко. – «Почему нет?» – продолжает Виталий. – «Да что же я буду с вами делать? Только мешать вам знакомиться с хорошенькими девочками», – говорю я раздраженным голосом. – «Ничего, Абраша, – прикасаясь рукой к моему плечу, говорит Витя и снова смеется, – знаешь, мы тебе найдем хорошенького татарчонка. Мы будем гулять с девочками, а ты с татарчонком». – Я вспыхиваю от обиды, во мне пробуждается порыв недовольства, и я, чтобы не вышло ссоры, говорю: «Неужели вы не понимаете, что в данном случае ваши шутки неуместны». И ухожу. Но на базе разговор возобновляется, и Витя со смехом пристает ко мне: «Так как же, познакомить тебя с татарчонком? Они здесь очень забавные». – Тогда я обращаюсь к Вите и говорю ему резко: «Как ты не понимаешь, что твои глупые разговоры на эту тему мне неприятны? И к тому же ты хорошо знаешь, что гулять с вами не пойду; и зовете вы меня, чтобы при первом удобном случае отделаться от меня, потому что я вам буду мешать. Я прошу вас оставить меня в покое с вашими глупостями, и вообще предпочитаю быть одна». – «Ну, раз не хочешь идти с нами – и не надо, мы и звали тебя ради красного словца», – говорит Витя. – «Может быть, и в свою бригаду взяли тоже ради „красного словца“»? – говорю я раздраженно. – «Конечно, а ты сомневаешься?» – смеясь добавляет Витя. Я понимаю, что это он говорит шутя, но мне обидно, потому что я в дурном настроении и потому уже не отвечаю шуткой на шутку: «Я могу уйти от вас в другую бригаду, чтобы вы меньше говорили „красных словец“», – и я выхожу во двор.

Мне хочется, чтобы порыв ветра охладил мое раздражение. Я смотрю на силуэты высоких тополей, вырезанных во мраке как будто из черного картона, и чувствую, что я одна, потому что к мужчинам я не пристала, а от женщин отстала. Я знаю, что не пойду к девочкам, что во многом мы не понимаем друг друга, потому что многие черты их характера мне чужды. Нет, лучше быть одной, чем давать им возможность ради любопытства бесцеремонно залезать в мое «я», и многое понимать ошибочно, разбалтывая друг другу. Да мне часто бывает и говорить с ними не о чем, настолько их интересы не совпадают с моими. Из них только Соня[293]293
  Соня – видимо, Софья (ок. 1912–?).


[Закрыть] и Оля умные, а об остальных не стоит говорить, так как все в них прозаично, узко и обыденно. Меня всегда тянет больше в мужскую компанию, не как женщину, а как товарища, и мне в этой компании бывает хорошо. Но вот наступил такой момент, как сегодня, когда я почувствовала свою отчужденность от них и осталась одна. Одна со своими противоречиями и черными тополями. Я долго думала, разбираясь в самой себе. Зачем волноваться и раздражаться? Никто ведь не виноват, что я девочка, да еще с причудами. Мальчики имеют право развлекаться по-своему, ухаживая за новыми знакомыми, и потом зайти в пивную. Откуда же мое неудовольствие? Ясно, что Витя шутил, а я на его шутки редко сержусь, и вдруг рассердилась. Это все вышло глупо. Постепенно я успокаиваюсь, и мне кажется, что звездное, темное небо все ниже спускается ко мне, окутывая меня густой сеткой блестящих звезд, и я теряюсь среди безграничного, темного ночного покрова, наброшенного ночью. Я – маленькая-маленькая, и я одна, и невольно мне делается грустно, и вспоминается Павлуша. Мне не к кому подойти со своею грустью. Я возвращаюсь на базу, ложусь на кровать и незаметно засыпаю.

Ил. 12. Студенты Днепропетровского горного института на практике; 1-й слева – Евгений Семенович Иейте, 3-я справа – Татьяна Петровна Знамеровская. Август 1930 г. Крым. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Левый Женя Иейте. Обнажение известняка в окрестностях Симферополя»

6 сентября. С утра во все окна светит яркое, радостное солнце, и, возможно, поэтому я забываю вчерашний неприятный вечер. Меня наполняет радостное чувство, что я снова в Крыму и скоро увижу любимое море. Мы умываемся, идем в столовую, а оттуда в сад, и потом двигаемся дальше за город. Осматриваем Петровские скалы[294]294
  Петрóвские скалы – расположены на левом берегу реки Салгир, названы по селу Подгородне-Петровскому, основанному в 1784 г. как слобода Петровская и 1940-х годах вошедшему в состав Симферополя.


[Закрыть], сложенные из нуммулитов[295]295
  Нуммулиты – гигантские одноклеточные организмы с раковинами диаметром от нескольких миллиметров до 16–20 см; от латинского nummulus – монетка.


[Закрыть], этих плоских, круглых монет, живших когда-то очень давно несложной жизнью в синем океане. Мы стучим молотками, отбивая образцы, и долго их рассматриваем: определяем наклон пластов. По обрывам скал бегают быстрые зеленые ящерицы. Витя успевает у одной из них оторвать хвост и пугает этим живым и подвижным хвостом девочек. Раздаются визг и хохот. Мы идем дальше. Кругом холмистая местность, голая, желтовато-бурая. Кое-где из-под бурого слоя обнажаются белые и серые известняки (ил. 12). Чем дальше мы идем на юг, тем холмы становятся выше, округленнее, с мягкими очертаниями, без острых углов, а на горизонте отчетливей рисуется синеватая полоса Чатыр-Дага[296]296
  Чатыр-Дáг – горный массив в южной части Крымского полуострова в 10 км от моря, состоит из верхнего и нижнего плато (яйлы), принадлежит к Главной гряде Крымских гор; в переводе с крымско-татарского «шатер-гора».


[Закрыть]. За этой стеной гор плещется море, и кажется, что эта стена совсем близко от нас.

Солнце, поднимаясь все выше, обжигает золотым пламенем холмистую голую местность и нас, идущих по ней.

Вот мы идем вдоль русла реки Салгир, но там только одни камни и ни капли воды, река высохла. Под ногами все время выжженная солнцем рыжая высокая трава, и кругом колючки, колючки… Останавливаясь около интересных обнажений, мы снова стучим молотками, отбивая породу. Здесь мы находим лакколит[297]297
  Лакколит – необразовавшийся вулкан в виде грибообразного холма с ядром застывшей магмы внутри.


[Закрыть] – очень старый, покрытый глубокими трещинами, весь изрезанный, как шрамами, жилами кальцита и кварца. И когда все уходят к следующему обнажению, Витя, Женя и я остаемся отдохнуть и немного посидеть, потому что страшно жарко и мы устали. Сидеть на диорите, прислонившись к согретому солнцем горячему камню, хорошо, и не хочется вставать. «Многие удивляются, – говорю я, – почему я в вашей бригаде, и не раз предлагали мне перейти к ним». – «Ну, Таня, если бы ты от нас ушла…» – начинает Женя, а Витя продолжает: «Мы даже перестали бы с тобой здороваться и никогда не разговаривали бы». – Женя добавляет: «И, конечно, ни одна из девочек больше не была бы в нашей бригаде. Поверь, мы с ними бы никаких дел не имели». – «Так, может быть, для вас было бы лучше, чтобы и я ушла от вас, потому что все же я девочка», – говорю я упрямо. – «Нет, ты совсем другое дело, хотя ты и девочка: ты наш хороший товарищ. Мне трудно все это тебе объяснить», – опять возражает Женя. – «То, что это совсем другое дело, как сказал Женя, это и без слов понятно», – замечает Витя категорическим тоном. Мне опять хорошо и просто с ними. Мы смеемся.

Но долго сидеть нельзя, надо скорее догонять наших. Мы быстро встаем, оглядываемся, видим, что все ушли далеко. Тогда, перепрыгивая через ручьи, мы теряемся в прибрежных кустах. Выйдя на тропинку с Витей, мы ждем Женю, зовем его, но он куда-то исчез. Наши идут по направлению к городу, и их догнать трудно. Витя, волнуясь, ускоряет шаг; ему надо прийти не позднее идущих впереди, потому что в его кармане бригадира талоны на обед, и, если он опоздает, выйдет скандал. Мы с ним напрямик перелезаем через изгородь чужого сада, по дороге он срывает спелые, красные помидоры и дает мне. Потом мы лезем через густой колючий кустарник и, наконец, поднимаемся на вершину холма, с которого видна дорога до самого города, и по ней медленно двигаются наши геологи. Внизу на одной из тропинок виднеется фигура Жени, и я думаю: «Наверно, снизу такими же маленькими и одинокими кажутся наши фигуры на вершине большой горы». Здесь ветер сильней, чем внизу, он шевелит волосы на моей голове, и я сама, рядом с этим холмом и высоким Витей, кажусь себе очень маленькой. Витя берет меня за руку, и мы, сбегая вниз, быстро догоняем Женю и идем вместе с ним. Во мне много сил, и я бегу легко и быстро. Я не отстаю от широкого шага Вити и Жени. Витя на мою голову надевает свою кепку и, повернув ко мне свое загорелое смеющееся лицо, передразнивает мою походку, шлепая носками туфель по шоссе. Только когда мы входим в город, Женя нарочно так ускоряет свой шаг, что я начинаю за ним бежать и, схватив его за руку, стараюсь его удержать, но он не замедляет свой шаг, и я бегу; наверно, забавное зрелище со стороны. В столовой никого нет, и мы идем на базу, умываемся, приводим себя в порядок и возвращаемся в столовую. Наши все только что пришли и ждут Витю. У девочек усталые недовольные лица, и они делают замечание Вите, что он опаздывает. Я вижу, как лицо Вити вспыхивает раздражением, но он молчит.

После обеда мы идем отдыхать на базу. «Слушай, Абраша, – говорит Витя, – ты бы взяла кого-нибудь и привела в порядок нашу сегодняшнюю запись». – «Хорошо, но это я сделаю вечером», – отвечаю я. – «Но вечером тебе, может быть, не захочется и ты пойдешь куда-нибудь погулять». – «Нет, вечер у меня будет свободен, и гулять я не собираюсь, об этом я еще сказала вчера». При воспоминании о вчерашнем во мне просыпается маленькая искорка недовольства и большое упрямство.