Текст книги "Только о личном. Страницы из юношеского дневника. Лирика"

20 сентября. Наконец мы вступили сегодня в меловую гряду. Своеобразный и странный ландшафт открылся теперь перед нами. Нас со всех сторон окружали плоские столовые горы с отвесными склонами, похожие на молчаливые развалины древних крепостей, обнесенных неприступными высокими стенами. Вода и ветер изрыли эти стены, выдолбив в них узорные соты выветривания, похожие на строчки непонятных иероглифов. Между стенами столовых гор находятся длинные, узкие долины, белые, такие же как и горы, и всюду, куда ни посмотришь, виден только белый голый камень, лишенный всякой растительности. На всем лежит печать молчания. Своеобразная, загадочная мертвая красота природы полна грусти.

Это был наш последний переход. К Бахчисараю мы подошли, когда наступал вечер. В этот день мы прошли 30 км и очень устали. В узкой долине, окруженной отвесными плоскими горами, у наших ног раскинулся Бахчисарай. В одну линию вытянулись татарские дома с черепичными крышами и острые иглы минаретов, увенчанные золотыми полумесяцами, воткнутыми в темнеющее небо. А над городом в небе застыл другой полумесяц, более блестящий, яркий и живой. Мы ждали отставших, сидя над городом на склоне горы, – Соня, Витя, Коля Чумаченко и я. Было довольно холодно, и я зябко куталась в свой плащ. Соня обняла и накрыла своею кофтой Колю. «Мне тоже очень холодно, – протянул жалобно Витя. – Если бы ты меня погрела, Танюша». – Я перебросила руки на его плечи, сказав: «Мне тоже очень холодно, согрей мои руки, смотри, какие они у меня холодные». Он сжал в своих руках мои холодные пальцы, согревая их дыханием, и мы продолжали сидеть над застывшими стройными силуэтами минаретов, над чужим для нас городом. Когда наступила ночь и по небу рассыпались, как драгоценные камни, блестящие звезды, мы спустились с холма в город. Всех девочек поместили в ханском дворце, где теперь была база, а остальные устроились поблизости в татарской школе. Во дворе сонно журчали неумолкаемые грустные струи фонтанов.

21 сентября. С утра льет дождь, и стало холодно. Я в своих спортсменках шлепаю по лужам, а мой плащ меня совсем не греет в такой неприветливый день. Чувствуется во всем осень, и настроение резко упало. С утра сегодня мы осматривали бывший ханский дворец и мечеть (ил. 14). От прежней роскоши дворца ничего не осталось, только кое-где из-под соскобленной штукатурки выглядывает прежняя узорная роспись стен. Все стены покрыты позднейшими орнаментами, мало стильными и грубоватыми. Можно только себе представить, как выглядел дворец в далекие времена татарских ханов. Мы обошли гаремные сады, обнесенные высокими стенами, при виде которых охватывает неприятное чувство. Каким кошмаром была жизнь гаремной женщины! Во дворце видели фонтан слез, теперь забытый и недействующий. Всюду запущенность, сады без цветников. Все мертво. Только поэзия Пушкина наполняет дворец и сад волнующими тенями, и строки стихов звенят в ушах.

Ил. 14. Студенты-практиканты Днепропетровского горного института в Крыму; 2-й слева – Леня Шаровар(?), 4-й слева – Виктор Телеченко, 6-я слева – Татьяна Петровна Знамеровская. Сентябрь 1930 г. Фотограф Е. С. Иейте. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Часть нашей группы и я. Бахчисарай. В саду около ханского дворца». На фотографии черными чернилами подписано: «раб. [т. е. работа] Иейте».

22 сентября. Тоска окружающего, как и загадочная красота, для меня сегодня еще невыносимей. Не знаю отчего, но мне стало грустно, во мне растет тревога и хочется поскорей уехать от этих печальных мест домой. Утром сегодня Витя, Олесь и Ванечка Каменский отправились в Севастополь (ил. 15). Целый день я ходила с Кудрявцевым, осматривала Чуфут-Кале[329]329
  Чуфýт-Калé – средневековый город-крепость на горном плато в 2,5 км к востоку от Бахчисарая; впервые упоминается в 1254 г. как Кырк-Ор (Кырк-Ёр), в переводе с крымско-татарского «сорок замков»; первая столица Крымского ханства (1441–1532); после 1532 г. в городе жили только караимы и крымчаки, исповедующие иудаизм, отсюда появившееся в XVII в. название Чуфут-Кале, в переводе с крымско-татарского «иудейская крепость»; с 1783 г. жители стали покидать город, к середине XIX в. он практически опустел.


[Закрыть] – мертвый город, – древнюю иудейскую крепость. Стены крепости сливаются со стенами столовых гор; внутри сохранились развалины давно брошенных домов. Здесь есть каменные пещеры, место казней, и что-то невыразимо печальное таится в этом мертвом, молчаливом, покинутом древнем городе.

Все здесь произвело на меня сильное впечатление, полное тоскливой поэзии, и заполнило мой ум невеселыми думами. Сам Бахчисарай, с его узкими, кривыми улицами и мечетями, полон старым, давно умершим, и теперь влачащим какое-то призрачное существование. О чем-то без слов плачут робкие, сонные струи бесчисленных фонтанов. Древнюю загадку хранят каменные дурбэ[330]330
  Дурбэ – дюрбе (крымско-татарское слово; по-турецки «тюрбе»), небольшая каменная усыпальница, гробница-мавзолей в мусульманстве; внутри размещался саркофаг, в изголовье которого часто ставился белый тюрбан из дерева или камня как символ чистоты покойного.


[Закрыть], и о развенчанном Аллахе тоскуют минареты. А когда мы вышли из города и разбрелись, осматривая его окрестности, то картина окружающего стала еще более загадочно-тяжелой. Куда ни посмотришь, кругом все белое, безжизненно-мертвое, одни голые камни. Вокруг далеко тянутся извилистые линии склонов гор, как грозные стены мертвых городов. Вдаль убегают белые долины, и кое-где видны кладбища, а на выступах белых стен, как будто исчерченных иероглифами, та же загадочная печаль древнего, ушедшего, которое тревожит сознание. В этой картине мне чудится что-то библейское, будто следы исчезнувшей жизни в библейском Израиле[331]331
  Израиль – в Библии новое имя Иакова, данное ему Богом и перешедшее на всех его потомков (народ Израиля – еврейский народ); также земля потомков Израиля.


[Закрыть], от которой остались лишь древние стены городов, Иосафатова долина, священная гробница. Все замерло, застыло, храня нетронутым священное воспоминание о далеком, невозвратном прошлом. Жизнь ушла от этих белых стен и долин, и, чтобы не нарушить величавого покоя и не спугнуть грусти о прошлом, сюда не смеют ворваться ни жизнь, ни шум. Меня невольно охватывает трепет, смех застывает на губах, а голос становится тише. Суровое молчание проникает в сердце, сковывая движения.

Ил. 15. Виктор Телеченко, Олесь Васильченко и Иван Каменский (слева направо). Август 1930 г. Балаклава. Под фотографией подпись рукой Т. П. Знамеровской: «Слева В. Телеченко. Балаклава»

Пытаешься громко крикнуть, но крик замирает на губах, и начинает казаться, что вообще здесь жизни нет, что настоящая жизнь где-то далеко. Мне хочется разрушить торжественно-печальное очарование окружающего белого покоя, сбросив нависший гнет, и увидеть хотя бы самое грубое проявление реальной жизни на земле. Мне хочется вырваться из этих белых безжизненных долин к жизни, к звукам, к краскам.

23 сентября. Целый день я бродила по городу с Женей и Кудрявцевым. Вечером мы пришли на вокзал. Женя, сидя со мной, много рассказывал мне о своих крымских похождениях, делясь впечатлениями. Впечатления от Бахчисарая с его окрестностями были у нас одинаковые. Я была как-то особенно рада посидеть и поговорить с ним. В этот день нам уехать не удалось, потому что около Севастополя было крушение и поезда сильно опаздывали. Ничего не оставалось, как выспаться на полу вокзала, подостлав одеяла и плащи. Мы так умудрились проспать до утра. За эти дни я очень устала и немного простудилась. Женя куда-то сбегал и достал мне противогриппозное лекарство, дал мне его выпить и укрыл своим одеялом. А у меня было чувство, что меня согревало больше не его одеяло, а его ласковое внимание. Он даже не насмешничал, а казался очень серьезным.

24 сентября. В Днепропетровск мы выехали только сегодня утром. Наша экскурсия по Крыму окончена. Я ею осталась очень довольна. А многие наши девочки сейчас ноют, что эти двадцать дней для них были слишком мучительны. Больше всех недовольна Валя Белова, жалуясь на усталость и на то, что долгое время была лишена всех жизненных удобств. Женя о ней сказал, что эта барышня набита условностями и от нее ничего умного не услышишь, кроме громких заученных фраз, вычитанных в книжке; все в ней заранее обдумано, все шаблонно, рассчитано на эффект, а ее идеал – спокойная жизнь с обеспеченным мужем. Пожалуй, он прав. А я еще думала раньше, что Жене может нравиться такая пустая и стандартно-хорошенькая девица, как Валя. И даже немного ревновала его!

Днепропетровск

29 сентября. Вот я и дома. Домой явилась черная от загара, грязная от дороги, с молотком в руках и с рюкзаком за плечами. Самый настоящий геолог. С наслаждением дома смыла с себя дорожную грязь, а к вечеру у меня повысилась температура. Я лежу в чистой, мягкой кровати, и теперь, после баз и грязных, жестких полов, я оценила удобства и прелести домашней жизни. Конечно, спустя некоторое время меня снова потянет в незнакомые места, но зато сейчас по-новому воспринимается домашний уют. Значит, такие путешествия для меня полезны. Я рассказала Боре о Крыме, с папой и мамой делюсь впечатлениями, показывая привезенные открытки с видами Крыма. Вечером к нам пришли Женя и Сережа и принесли мне подарок. Они купили себе новые кожаные портфели и один желтый, поменьше, положили мне на кровать. Я была очень тронута их дружеской заботой и лаской, и мне в обычной обстановке со своими молодыми друзьями было хорошо в этот вечер.

От Павлуши мне мама передала два письма с Урала, где он работает на заводе. Какое грустное волнение я испытала опять! Многого я уже в самой себе не понимаю.

2 октября. Я встала с постели. Чувствую себя еще не вполне здоровой, но лежать не хочется, особенно когда так ярко, во все окна, с утра светит солнце. Целые дни я не выпускаю из рук книгу, потому что надолго была лишена возможности читать. С не меньшей жаждой теперь слушаю по радио музыку, которой тоже была лишена. Получила длинное письмо от Кати, в котором она пишет, что часто вспоминает нашу совместную жизнь и школьные годы и ей очень хочется повидать меня. На службу она ездит каждый день в Ленинград, и это отнимает много времени. Миша, как и раньше, бывает у них каждый день, и она собирается за него замуж, но не так скоро.

Вчера я получила длинное письмо из Харькова от студента университета и начинающего поэта Романа Самарина[332]332
  Роман Самарин – Роман Михайлович (1911–1974), сын литературоведа, профессора Харьковского университета Михаила Павловича Самарина (1888–1948); в юности участник литературного объединения «Порыв» в Харькове, стихи публиковал с 1928 г.; студент профессора Н. В. Баженова; впоследствии литературовед, доктор филологических наук, профессор, декан филологического факультета МГУ (1956–1961).


[Закрыть] и пачку его стихов. Мар. Гер., жена доктора[333]333
  Мар. Гер., жена доктора – возможно, Мария Герасимовна; ее муж – Данигевич, военный врач.


[Закрыть], с которой мы жили в Чугуеве, уезжая к своим родным в Харьков, взяла несколько моих стихов, чтобы показать их профессору Баженову[334]334
  Баженов – Николай Михайлович (1885–1962), филолог, профессор, заведующий кафедрой Харьковского университета.


[Закрыть], а тот передал их Самарину, который мне пишет, что очень хотел бы со мной познакомиться, меня видеть и говорить со мной о моих стихах, о многом… Просит присылать ему стихи, а также прислать свою карточку. Баженов мне тоже написал письмо, где говорит, что считает меня талантливой и что, вероятно, я буду впоследствии печататься. Он два моих стихотворения отобрал для того, чтобы их напечатать в хрестоматии, которая скоро выйдет из печати и которую он мне пришлет. Это – стихотворения «Днепр» и «Катание на санках»[335]335
  …стихотворения «Днепр» и «Катание на санках» – опубликованы (второе – под заглавием «Зимнее катанье») в кн.: Первые шаги: Рабочая книга по русскому языку для 3-х групп городских и сельских школ с украинским языком преподавания / сост. Н. М. Баженов, И. А. Кудокоцев; букварно-грамматическая часть под ред. Л. А. Булаховского. Харьков: Гос. изд-во Украины, 1929. С. 242–243, 432. Стихи Знамеровской опубликованы рядом со стихотворениями Ф. И. Тютчева, А. А. Фета, И. А. Бунина, В. М. Инбер, А. И. Куприна, В. Н. Сосюры, Н. А. Заболоцкого, Т. Г. Шевченко и других знаменитых поэтов.
  Днепр
Волнуется Днепр, и бурлит, и шумит,И волны в песок ударяют.Пугливая чайка зовет и кричит,Крылами волну задевает…Скажи мне ты, Днепр, что видал в старину,Скажи мне о прошлом Украйны.Твой голос, рассеяв вокруг тишину,Поведает дивные тайны.Про битвы в просторах широких степей,Про Сечь, про казацкую волю,Про дикую скачку горячих конейВ траве по зеленому полю.Поведай о подвигах славы былой,Немеркнущей славы и силы,Открой мне, о чем с молчаливой тоскойВысокие шепчут могилы.Откуда они? Кто покоится сномПод тенью курганов забытых?Чья кровь здесь бежала горячим ручьем,Чьи слезы здесь были пролиты?..  Зимнее катанье
Мчатся сани. Снег пушистыйИз-под быстрых ног летит.На деревьях серебристыйИней звездами блестит.Вечер зимний тих и ясен.Санок быстрых легок бег.В блеске лунном мир прекрасен.Серебрист скрипучий снег.Мы, беспечные, смеемся,Полны радости сердца.На санях вперед несемся,И веселью нет конца.Вдруг толчок!.. И с криком быстроМы летим в блестящий снег.Иней сыплется пушистый,Громче звонкий юный смех.

[Закрыть]. Дальше он пишет: «…но этого, конечно, для вас мало, и это вас не удовлетворит». Вчера я ответила Самарину на его письмо, послав ему стихи и свою карточку. Обычно я пишу стихи по настроению, и серьезно заниматься ими у меня нет времени.

3 октября. Эти дни мы начали писать отчет об экскурсии по Крыму, на что нам дали 15 дней. Женя на это время уехал домой. На днях я с ним была на джазе Утесова[336]336
  Джаз Утесова – Леонид Осипович Утесов (наст. имя Лазарь Иосифович Вайсбейн; 1895–1982), русский и советский артист эстрады, певец, музыкант, актер; в 1929 г. в Ленинграде организовал и возглавил «театрализованный» оркестр «Теа-джаз» (музыкальным руководителем до 1932 г. был Я. Б. Скоморовский), с 1934 г. он называется Джаз-оркестр под управлением Л. Утесова, с 1940 г. – Государственный джаз-оркестр РСФСР, с 1947 г. – Государственный эстрадный оркестр РСФСР.


[Закрыть]. Вечером сегодня пришел Витя, и мы с ним долго сидели на балконе, разговаривая. Вдруг он стал щелкать своими белыми зубами. Я с удивлением посмотрела на него, а он сказал: «Вот сначала наточу хорошо свои зубы, а потом тебя всю и проглочу». – «Это из какой сказки, Витя? – смеясь, спросила я. – Смотри, будь осторожен, не поперхнись и не сломай себе зубы, ведь я не такая мягкая». – «Таня, Таня, и все-то ты шутишь и смеешься, а мне, поверь, не смеяться хочется», – сказал он с грустью в голосе. Мы замолчали, погруженные в свои мысли. По небу медленно плыла луна, по временам выглядывая сквозь ветки деревьев. Она лила дрожащий свет на бульвар, на песок аллеи, проводя по ней длинную светлую черту.

4 октября. Осень, осень! Неужели она может так сильно действовать на мое настроение? Когда я вижу, как с каждым днем краснеют и желтеют листья, медленно кружась и осыпаясь по дорожкам, в моей душе осыпаются летние жизнерадостные цветы, и меня наполняет желтая осенняя грусть. Подолгу я останавливаю свой тоскующий взгляд на красно-желтой листве, прислушиваясь к шороху каждого падающего листка. Я любуюсь серебристыми нитями тонкой паутины, вглядываюсь в бледно-голубое небо и думаю: как это все красиво, как нарядны золотые одежды осени, но почему же мне опять грустно, и опять чего-то не хватает, и чего-то жаль, и хочется плакать. В моей голове вновь проносятся воспоминания все о том же, о невозвратно ушедших прекрасных днях, и губы шепчут «Листопад» Бунина[337]337
  «Листопад» Бунина – стихотворение (1900) Ивана Андреевича Бунина (1870–1953; лауреат Нобелевской премии по литературе 1933 г.); в оригинале:
Как хорошо! Но жаль чего-то,И грустно Осени весь день.

[Закрыть]: «Как хорошо… но жаль чего-то и грустно осени весь день…» Желто-красная осень будто входит в мою душу, придавая особенный оттенок моим мыслям, моим воспоминаниям, она заглядывает в мои глаза, и я грущу, грущу…

Что же это? Неужели с такой силой вернулась тоска по утраченной любви? Мне кажется снова и снова, что мимо меня прошло неизведанное большое счастье, и я втихомолку тоскую, смотря на золотой дождь осыпающейся листвы, гонимой набежавшим ветром. Осень! Желтая осень! Разве может она царапать сердце? Нет, это только моя обостренная впечатлительность заставляет меня трепетать, бледнеть, сдвигать брови… Но когда я встречаю чужой взгляд, на моих губах появляется улыбка и я делаюсь как будто безучастна к осени. Умение прятать свое настроение у меня входит в привычку. Недавно Женя сказал мне: «Таня бывает похожа на английскую мисс. У нее есть внешне английская холодноватость, собранность чувств, и она хорошо бы выглядела на фоне лондонских туманов». Как даже он мало знает сущность моего характера!

5 октября. Не могу понять, что влияет на Витю – осень или его личные переживания, но последние дни он для меня непонятен. Недавно мы с ним шли из института, и он с тоской в голосе сказал: «Вот я уже сколько дней хожу сам не свой, и мне хочется уйти куда-то далеко-далеко от самого себя, чтобы никого не видеть и быть одному. Когда моя мать спросила меня, что со мной, я ей резко ответил, ушел из дома и только под утро вернулся домой». Немного погодя, помолчав, он хмуро добавил: «Ну и скверно же мне! Если бы ты только знала!» В этот раз я не решилась его расспрашивать, но при первом удобном случае я должна его спросить. Мне думается, что он будет пить, чтобы заглушить свою тоску. Но что же с ним, отчего он страдает? Иногда он мне кажется большим, сильным ребенком, и мне хочется по-дружески положить свою руку на его плечо и сказать ему много-много… Какие у меня с ним отношения? Он явно оказывает мне внимание и предпочтение перед всеми другими девочками. Часто подсмеивается надо мной, но чаще я ловлю в его голосе, в его взгляде, в пожатии руки такую горячую нежность, что я готова бываю неожиданно вспыхнуть. В институте многие убеждены, что мы увлечены друг другом. Не скрою, что его внимание мне льстит, мне нравятся его сила и властность его чувства. Мне с ним бывает хорошо. Его прямота, горячий огонь его красивых темных глаз меня привлекают. Наконец, я привыкла и товарищески привязалась к нему. Но ведь всего этого мало. Если даже с моей стороны есть некоторое увлечение, то ведь это не любовь. Вите недостает очень многого, чтобы вообще была возможность любви с моей стороны. Я знаю, что во многих отношениях я умнее его, что нас разделяет разница культуры. Знаю, что у него не хватило бы чуткости понять меня со всеми моими недостатками и отклонениями от шаблона. Я его знаю лучше, хотя и не до конца. Знает ли он меня хорошо? Все-таки нет. Он часто говорит: «О, ты очень хорошая, Абраша! Я это чувствую, и мне часто не верится, что ты совершеннолетняя. Ведь ты еще совсем выглядишь ребенком. И как ты можешь рассуждать о любви и жизни, зная об этом только из прочитанных книг? Но ты умная, и с тобой интересно говорить о многом». Они все склонны видеть во мне ребенка, не веря, что у меня могут быть свои сложившиеся взгляды на многое.

Но, оставляя все это в стороне, мне с Витей бывает хорошо. Он прямой, честный, сильный, непосредственный. Его красивая внешность невольно тоже меня к нему привлекает, а ласка его глаз и пожатие сильной руки для меня волнующе дороги. Будущее я пока отбрасываю и беру настоящее, какое оно есть, неопределенное, ни к чему не обязывающее. Мне хотелось бы, чтобы так это и оставалось. Мне этого достаточно. Но ведь ему может стать мало? Может быть, я виновата перед ним. Может быть, я даю ему какие-то ложные надежды? Но ведь я в тесных товарищеских отношениях не только с ним, он это знает и видит. Я не выделяю его больше, чем других своих близких товарищей, особенно, конечно, больше, чем Женю. Это он меня выделяет и порою властно оттесняет прочих. Как это все сложно. Я способна влюбиться только в того, над кем не чувствую духовного превосходства, кто по уму, культуре, душевной сложности ни в чем мне не уступает.

6 октября. Серый, неприветливый день. Несколько раз начинал идти дождь. Из института я возвращалась с Шурой Кудрявцевым, который провожал меня домой. Дорогой мы говорили о многом, он вспоминал нашу крымскую экскурсию и, прощаясь со мной, застенчиво сказал, что в его сердце остался неизгладимый след от наших прогулок, когда мы вместе восторгались морем и горами. «Я очень люблю, Таня, природу, но я не умею передавать волнующие меня чувства так, как это делаешь ты. Я очень тебе благодарен за все. Мне было с тобой больше чем хорошо».

Дома у нас были Борины товарищи: Чеклинский, Айзеншток и незнакомый мальчик. Позднее пришел Сережа, и мы играли в пинг-понг. Чеклинский, как всегда, подсмеивался над Бориным увлечением Женей и острил. Мама не раз предлагала Боре позвать Женю к нам, но Боря отмалчивался, хотя некоторые его соученицы заходят к нему. Вечером по радио передавали из Москвы «Поэму экстаза» Скрябина[338]338
  «Поэма экстаза» Скрябина – симфоническая поэма русского композитора Александра Николаевича Скрябина (1871–1915); стихотворный текст поэмы издан в 1906 г., музыка написана в 1907 г., первое исполнение – в 1908 г. в Нью-Йорке (США), в России – в 1909 г. в Петербурге.


[Закрыть], и я, забившись в угол, с волнением слушала.

10 октября. Несколько раз сегодня принимался идти дождь, но ненадолго, и после него выглядывало солнце, обливая радостным светом увядающую природу. Ветки деревьев грустно сбрасывали с себя последние листья. Когда я смотрела с балкона, то видела даль, раньше скрытую зеленой листвой. Теперь весь бульвар перед глазами открыт. Все чаще пробегает, раскачивая верхушки деревьев, свежий ветер, и в скрипе стволов разлита все та же осенняя печаль. В институте пока пустовато. Многие студенты не вернулись с практики, и я не вижу ни Коли, ни Мары. Больше недели прошло, как я начала брать снова уроки английского языка у одной старушки; хожу к ней два раза в неделю. Когда в институте я встретилась с «Черным Козликом», мы, конечно, разговаривали о стихах, о живописи, театре. Он передал мне стихи Леси Украинки[339]339
  Леся Украинка – настоящее имя Лариса Петровна Косач-Квитка (1871–1913), украинская поэтесса, писательница, переводчица.


[Закрыть]. Я звала его, когда он захочет, приходить к нам, и он обещал зайти. Он не в моей группе и не бывает у нас, а между тем между нами давно уже очень приятельские отношения.

15 октября. У меня сейчас есть несколько проблем, над которыми я серьезно задумываюсь. Я прекрасно знаю, что я могу хорошо учиться, просто благодаря своим способностям, даже если бы учеба была много труднее. Я без труда схватываю знания и интересуюсь наукой, но ведь этого мало. Я ведь еще не пробовала работать практически, а инженер должен быть хорошим практиком и заставить работать хорошо не только себя, но и других, держа в руках всю партию. А у меня нет никаких организаторских способностей и никакой склонности быть начальником. Впрочем, как и [быть] в подчинении. Я, видимо, человек индивидуальной работы. Сережа и Женя постоянно мне твердят, что я должна остаться на научной работе, потому что неизвестно, выйдет ли из меня хороший практик, и вообще мне будет трудно. Я же часто сержусь на их вмешательство в мою дальнейшую жизнь. Я не прощу себе, если откажусь от чисто практической работы, не попробовав себя на ней, как следует. На научную работу я всегда успею перейти, почувствовав себя плохим практиком. А ведь я геологию выбрала прежде всего из-за даваемой ею возможности путешествовать, много видеть, жить длительные периоды среди природы жизнью необыденной и романтической. Когда я поступала в Горный институт, «для бедной Тани все были жребии равны»[340]340
  «Для бедной Тани все были жребии равны» – из «Евгения Онегина» А. С. Пушкина.


[Закрыть]. Но геологические скитания все-таки сулили какое-то утешение, хоть пеструю смену впечатлений. Поэтому в самой геологической работе меня и теперь привлекает только съемочно-поисковая.

Сережа – хороший товарищ, и я к нему по-своему привязана, но не люблю его самоуверенный тон, с которым он говорит: «А что ты понимаешь?» – и начинает рассуждать, что моя голова забита никому не нужными фантазиями и стихами, что всем поэтам зря платят деньги, что эти деньги нужны для производства. Это меня раздражает, и я начинаю с ним спорить. В конце концов, почему он вмешивается в мой внутренний мир, критикуя его? Кто дал ему право на это? Я такая, как я есть, и менять свои вкусы не собираюсь. Он часто не понимает меня, потому что он большой прозаик.

Из «Резца»[341]341
  «Резец» – советский литературно-художественный двухнедельный журнал, выходил в Ленинграде в 1924–1939 гг.


[Закрыть] редакция мне написала, что на мои стихи стоит обратить внимание и чтобы я им прислала большое количество стихов, а также и свою биографию. Некоторые стихи им не подходят по содержанию, другие слишком велики для их журнала, и они советуют, чтобы я их переслала в журнал «Октябрь»[342]342
  «Октябрь» – советский и российский литературно-художественный ежемесячный журнал, издающийся в Москве с 1924 г.


[Закрыть]. Но мне нет времени их переделывать. Я сама чувствую, что у меня только поиски и что я пока не могу найти себя. Ведь я пишу-то, обычно, под непосредственным впечатлением, и не выдумываю содержание, а пишу о том, что меня лично волнует и что мне близко. От Баженова из Харькова я получила хрестоматию, в которой напечатаны мои стихи, но он считает, что это для меня мало, что я талантлива, и желает мне успеха. А может быть, это все ошибка? Но писать стихи, хотя бы для себя, у меня является большой потребностью.

20 октября. Приехал Женя и вчера весь вечер просидел у нас, разговаривая со мной. Он был остроумен, весел, интересен, в приподнятом настроении.

Мы много говорили о музыке, композиторах, дирижерах. Смотря на него, я думала, что именно в нем есть все то, что меня привлекает и чего нет в Вите. И как хорошо он умеет владеть собой! В жизни такая выдержка много значит, а в мужчине так привлекательна! «Маленькая мисс» назвал он меня в шутку. Не скрою, что если я могу еще ответить серьезно на чье-либо чувство и в какой-то мере заменить новой любовью неистовство первой любви, следы которой так и не могут изгладиться, – то это могло бы быть, если бы Женя любил меня сильно, по-настоящему. Но что в его сердце? Это до конца понять трудно. Когда он приходит к нам, а это бывает каждый день, мне с ним хорошо и его приход доставляет мне радость.

Итак, маленькая мисс, вы слишком стали рассудительны, вы ждете, чтобы вас захватили силой чувства, а также пониманием. А давно ли вы были влюблены в того, кто заставил вас так страдать?

Иногда я ловлю себя на том, что я в письмах к Павлуше (теперь далеко не частых) стремлюсь дать ему понять, что за мною ухаживают, что, ненужная ему, я нужна другим, даже возбудить его ревность. Если бы это было возможно… Что это – женское самолюбие, отплата за уязвленную гордость, желание доказать ему, что я и без его любви могу прожить? Иногда мне стыдно за это, – разве это не мелочное тщеславие? И все-таки я невольно этому поддаюсь.

24 октября. Весь вечер слушала по радио Вагнера[343]343
  Вагнер – Вильгельм Рихард Вагнер (1813–1883), немецкий оперный и симфонический композитор, дирижер, музыкальный теоретик и критик.


[Закрыть] из Московской филармонии. Это что-то потрясающее по силе и страстности. Возможно, я сужу ошибочно, но я пишу только о том впечатлении, которое эта музыка производит на меня. Она заставляет меня вздрагивать, кровь приливает к лицу, мурашки бегают по спине. Здесь в чувствах нет середины. Иногда звуки как будто окрашиваются в черный цвет, иногда вспыхивают, как огни, но не мягкие и нежные, а ослепляющие, сжигающие. Временами даже делается жутко, и в то же время чувствуешь, что что-то бессознательно растет и звучит в тебе самой в ответ звукам. Какое-то новое чувство, не вполне понятное, наполняет сердце до самой глубины. Потрясающая, стихийная страстность, непонятная рассудку, неизвестная до конца, будто сплетаются ненависть и любовь, свет и мрак, падение в бездну и взлеты на самые недосягаемые вершины. Слушая такую музыку и отдаваясь ей, я думаю иногда, что сама себя я еще, может быть, очень мало знаю.

27 октября. В институте последние дни все больше начинаю встречать студентов, приехавших с практики. Вчера видела Мару и Колю и долго с ними разговаривала, гуляя по коридору. Они много рассказывали о своей работе в шахтах, о тех местах, где побывали. Они возмужали и загорели. На днях они обещали прийти к нам. Приехал и Нюся, все такой же франт; он наговорил мне разных комплиментов и приглашал пойти с ним в украинский театр на оперу «Наталка Полтавка»[344]344
  «Наталка Полтавка» – опера Николая Витальевича Лысенко (1842–1912) по одноименной пьесе Ивана Петровича Котляревского (1769–1838) на украинском языке, премьера состоялась в 1889 г.


[Закрыть]. В институте идут занятия нормально, и я снова по вечерам часто сижу в чертежке или в институтской библиотеке, и дни проходят незаметно. Боря тоже занят в своем техникуме, и мы друг друга видим урывками. Когда я смотрю на него пристально, то я вижу, как он за это время вырос, от прежнего мальчика осталось так мало, разве только то, что он, как и раньше, любит возиться с Пушком и помогать маме по хозяйству. Мы с ним, как и прежде, в дружбе, но он меня ревнует ко всем «мальчишкам», а сам девочками интересуется мало. Мы часто с ним ходим в кино, а с мамой и папой бываем в ДКА. К нам приходит Голайдо; она учится на подготовительных курсах при Горном институте. Потерю мужа по-прежнему тяжело переживает.

2 ноября. Вот и ноябрь, скучный осенний месяц, когда день такой короткий, неприветливо машут деревья голыми ветками, и в окна часто моросит мелкий дождик. В такую погоду скучно смотреть в окно, и только когда бываешь занята, не замечаешь осенней печали. На днях получила длинное письмо от Павлуши. Все же никто не может меня так понять, как он, даже если он не бывает со мною согласен в чем-нибудь! Это потому, что он слишком хорошо меня знает. И разве с кем-нибудь так же, как с ним? Он пишет, что зимой в отпуск приедет в Ленинград, и зовет меня во время каникул приехать к Кате. Он хотел бы повидать меня и со мною побывать в театрах, в Филармонии, походить по музеям. А разве мне этого не хотелось бы? И вместе с тем страшно, щемящая тоска снова сжимает сердце.

10 ноября. Октябрьские праздники прошли оживленно. Я была на демонстрации со своим институтом, а потом Женя, Сережа и Олесь зашли ко мне. Вечером была в нашем полку на вечере с Зямой, папой, мамой, и 8-го был вечер у нас в институте; самодеятельность наших студентов прошла хорошо, а после были разные игры. Весь вечер я была с Женей и Марой. Вити не было. Последние дни я его не видела и не знаю, что с ним. Настроение у меня было задорное, я смеялась, играя в разные игры и бегая по длинному коридору. Тернавский, подойдя ко мне, сказал: «Ты сегодня просто очаровательна, я тобою любуюсь». От него комплимент был для меня неожиданным, и я, смеясь, пригрозила ему, что расскажу об этом Оле Мелиховой.

Когда вечер кончился и я ждала, пока Женя принесет мне пальто, разговаривая с Марой, ко мне подошел Шура Снегирев и сквозь зубы процедил: «Чего вы ждете, мисс?» – «Я жду, когда вы оденете на меня пальто». – «Однако, каким тоном это сказано! Очевидно, вы к этому привыкли, и я вижу, что вас мало чему осталось учить. В этом смысле вы достаточно учены». – «Ты так думаешь? Тогда пойди и скажи об этом Коле», – сказала я, засмеявшись. Когда я была одета и мы спустились по лестнице, ночь была лунная, и Женя с Марой проводили меня домой.

12 ноября. Я возвращаюсь к прошлому и буду писать о Вите. 19 октября я с прочими студентами ездила копать картошку. Перед этим незадолго за мной зашел Витя, и мы пошли гулять. Вечер был тихий, теплый, угасающие лучи солнца ярким пламенем обливали горизонт и золотили верхушки высоких тополей. По обеим сторонам бульвара темными лентами двигались толпы гуляющих. Витя говорил, что последнее время мало кто в институте следит за собой, много говорят лишнего, в конце концов это просто ненужная распущенность, которая ни к чему хорошему не приводит. Ведь в жизни и так достаточно грязи, наша молодежь слишком часто ничего плохого в этом не видит, а когда серьезно во все вдумаешься, то делается противно и обидно. «Ведь правда, Таня?» – «Ты прав, бывает очень обидно за людей, которые теряют цельность и яркость чувств и утрачивают понятие о красоте и самые радостные дни своей жизни; ведь эти дни быстро проходят и их больше не вернуть». Потом Витя взглянул на меня и, помолчав, сказал, что копать картошку он с нами не будет. «Как же это? – удивилась я. – Ведь тебе за это влетит». – «Нет, не влетит». – «Это еще почему же? Ты должен ехать с нами». – «А вот давай спорить». – «Хорошо, давай. Но это тебе так не пройдет. И прежде всего это с твоей стороны не по-товарищески, ты сам это знаешь». – «Я знаю все. Но если я выиграю, то ты мне будешь должна не один поцелуй. Помнишь, ты мне один раз проиграла один поцелуй в карты? А теперь, если я выиграю, то будет два. Если же ты выиграешь, то не будешь должна ни одного поцелуя». Я засмеялась и кивнула головой.

Один раз, когда он был у нас и мы от нечего делать играли в карты, я все время выигрывала, и, сдавая в последний раз, Витя сказал: «Ну и везет же тебе! А что, если теперь выиграю я? Что тогда будет?» – Я взглянула на него и сказала, шутя: «Если это случится, тогда мне останется одно – поцеловать тебя в награду». Витя выиграл и мою шутку принял за серьезное обещание. После долгих споров я осталась должна ему поцелуй, потому что не предупреждала, что это с моей стороны была шутка. Я помню, что я сказала тогда ему, вздохнув: «Я так много тебе должна, что подумать страшно». – А он с грустью в голосе ответил: «Нет, Таня, это для меня слишком мало. А ты стараешься у меня и это отнять». Однако потребовать у меня выигрыша он после этого так и не решился, даже не напоминал мне до заключения нового пари.

Некоторое время мы шли молча. На прощанье он до боли сжал мою руку в своей сильной руке. Неужели он действительно любит меня? На картошку он не поехал, достав справку от врача. Но и в институте не появляется. Никто не знает, действительно ли он болен. Ведь он живет далеко, на Амуре[345]345
  Амур – городской район в Днепропетровске, ныне Амур-Нижнеднепровский район города Днепр; расположен на севере города, на левом берегу Днепра.


[Закрыть].

16 ноября. Вскоре после институтского вечера к нам пришел Витя, и мы с ним долго сидели на диване, шутили и смеялись. В этот вечер он был жизнерадостен, что редко бывает с ним последнее время. «О, если бы ты только знала, какое у меня было плохое настроение в эти последние дни, хотя к этому и не было особенно серьезной причины», – сказал он, помолчав. – «Ты, верно, не совсем здоров и поэтому не ездил с нами на картошку и не был на вечере», – проговорила я. – «Да, но это только отчасти, а главное – то, что мне в голову лезут, мучая и волнуя меня, разные мысли. Только все это глупости, не правда ли, Таня? Никаких сомнений быть не может, и надо их рассеять прямым вопросом. Правда?» – «Да, ты прав, такое настроение бывает, оно приходит и со временем уходит, и с этим надо бороться, крепче беря себя в руки, заглушая все усиленной работой». Я сказала это, невольно стараясь увести его от того, что я отгадывала в его словах. Он внимательно взглянул на меня и, засмеявшись, обратился к Боре: «Ты только послушай, как она рассуждает о том, чего еще не испытала. Совсем как взрослая! Интересно, из каких это книг она вычитала?» – Я улыбнулась: «Напрасно ты обо мне так думаешь, это только показывает, что ты меня недостаточно хорошо знаешь». В этот вечер мы еще долго сидели, разговаривая, но не возвращаясь к рискованной теме. И я была рада, что белые зубы Вити сверкали в улыбке, а темные красивые глаза были веселы, – очевидно, он сумел взять себя в руки. Но я была уверена, что его настроение, его тоска не побеждены. Это человек, которым чувства овладевают цельно и страстно, и мне думается, что если он любит, то любит сильно, а если ненавидит, то безжалостно. Наполовину чувствовать он не умеет.